Глава восьмая

Людмила и Нелли явно тяготились друг другом. Им казалось, что прошлое вновь вспыхнет в их мозгах, и вновь разведёт, как развело тогда тем страшным летом.

Нелли терпеть не могла быть ябедой, но судьба брата и сестры Савельевых мучила её своей незавершенностью.

Особенно теперь, когда эти двое жили предвкушением поездки за границу.

- Ты, что говоришь, что они там ходят голые? – нервно переспросила Головина.

Мысленно она уже давно переоделась из своего платья в крупный чёрный горох в прокурорский мундир и ожидала теперь только того момента, когда будет осуждать ненавистных ей преступников.

- А тебя это удивляет? Но послушай, ведь и мы с тобой.

- Прекрати. Это было давно, и это никому неинтересно. А вот эти дети…

Она выделила последнее слово.

- Что «эти дети»?

- Они могут пойти пожаловаться классной, школьному психологу. Пойти в милицию, наконец.

-Голыми?

И вообще, как-то действовать, если это им некомфортно.

- По-моему, они попросту ловят кайф от этого. Чувствуют себя маленьким богом и богиней, спустившихся с Олимпа.

- Да, теперь понимаю, тебе хочется перестать разыгрывать из  себя святошу и присоединиться к ним. Ты ведь всерьёз заразилась этим от Руфины.

- Ты думаешь?  Анжелика и Антон учатся на дому. Они занимаются музыкой,  рисуют. Вполне нормальные дети. Но мне кажется, что они, словно Кай и Герда.

- Я слышала, что и ты поедешь с ними на этот развратный курорт. Вроде бы изучать французский.

- Я останусь в Париже. А они поедут отдыхать на Ривьеру. Анжелика уже предвкушает десять дней абсолютного бесстыдства.

- Так тебе волнует, что она вместо молитв радуется плоти своего брата? Нелли, ты всегда была немного того. Дети просто живут, тебе неприятна их радость?

- Я боюсь, что радость скоро сменится слезами..Что это вроде нашего футляра с плёнкой. Мы же купились на это.

- Да, и если я бы тебе не поверила, то до сих пор была бы Прин-цес-0сой.

Людочке не хотелось вспоминать себя бритоголовой и голой. В той рабочей наготе не было ничего божественного. Напротив, она возмущала и заставляла лицо покрываться почти свекольным цветом.

- Ты бы не могла узнать, могу ли я как-то повлиять на судьбу этих детей?

- Отправить их в детдом. На пшёнку и жидкий чай? По-моему, ты им просто завидуешь. Или хочешь понаблюдать за их неизбежным грехопадением.

- Ты думаешь, что они решатся?

- Но твоя сестра, эта Алиса решилась. Чем же они хуже? Знаешь, тебе не помешает побывать в Париже. Проветришь мозги.

Людочка не хотела становиться прежней. А в присутствии Нелли она вновь была или златокудрой Принцессой, или жалкой всеми презираемой Какулькой. Теми своими ипостасями, которые она охотно бы стёрла из памяти навсегда.

Анжелика желала оставаться и дальше маленькой богиней. Она старательно забывала свой страх перед суровой и строго одетой  няней. Нелли со своим странным видом заставляла её краснеть, словно бы она и впрямь совершала что-то дурное, показывая брату своё ладное тело.

Антон же чувствовал себя неловко. Он замечал, что выглядит очень нелепо, словно бы все зеркала в квартире в один момент стали кривыми, словно в парковом аттракционе. Он чувствовал, как его тело становится смешным, словно бы неумелый рисунок или слишком плоская карикатура.

Сестра начинала замечать его недостатки. Антону казалось, что его мнимая стройность, всего лишь преувеличенная худоба. Он чувствовал себя маленьким невзрачным уродцем, на фоне всё более расцветающей Анжелики.

Он предпочитал смотреть на неё, сняв очки. Тогда Анжелика становилась ещё менее определенной, словно бы начальный подмалёвок на холсте у художника. Она была скорее пятном, чем живым человеком. Антону было стыдно за свою близорукость, он надеялся, что в толпе себе подобных он стал бы смелее.

- Она нам просто завидует. Наверное, на её теле какие-нибудь болячки, или она попросту некрасива, - думал он.

Он то и дело останавливался около зеркал и, подобно Нарциссу, любовался своим взрослеющим телом. По словам матери, из них с Анжеликой могли получиться великолепные натурщики. Она даже обещала свести их с настоящей художницей,  – которая напишет их портрет – один на двоих.

Анжелика стояла у пюпитра и оттачивала одну и ту же музыкальную фразу. В её игре не было противного скрипа, но не было и живого голова – струны скрипки, словно бы подхватили насморк, они ужасно гнусавили.

- Антон, как ты думаешь, нам там понравится?

- Думаю, да.… Там же не будет этой святоши.

- Мне кажется, она нам попросту завидует. Держу пари, что у неё нет мужчины.

- Ты думаешь, она лесби?

- По-моему, она попросту чокнутая целка.

- А, по-моему, нет. Она просто притворяется святошей. А саама наверняка уже давно.

- Что?

- Не притворяйся кретином, Антон. Я же вижу, что завожу тебя. Тебе хочется попробовать?

- Что?

- Антон, мы же должны когда-нибудь сделать это… Иначе я достанусь кому-нибудь другому.

Антон сделал вид, что увлечён чтением романа Жюля Верна. Иногда он не понимал Анжелики. Та явно напрашивалась на приключение для своей пятой точки. Эта девчонка напоминала слишком быстро закипающий чайник, её тело жаждало обновления, и теперь в домашней духоте ей было мало такой привычной наготы.

Брат невольно устыдился. Его собственный пенис был слишком нелеп. Он пару раз вырастал до рабочего размера, но тут же опадал и напоминал нечто недозрелое, противное и чужое.

- Но мы же брат и сестра. Это нехорошо…

- Это тебе тётя Нелли сказала?

- Нет, это я прочитал.

- Господи, но я же не собираюсь тебе рожать детей. Я хочу только по-про-бовать. По-ни-ма-ешь?

- Зач-чем?

- Чтобы быть уверенной, что меня вскрыл не какой-нибудь перезрелый маньяк. И быть чистой.

- Не понимаю. Это у тебя от того, что ты слишком много занимаешься.

- Тебе не нравится, как я играю. Но Антоша, я ведь не собираюсь до смерти ошиваться в Рублёвске. Возможно, что мы вообще не вернёмся в Россию.

- Как? Почему?

- Неужели ты не понимаешь. Мама попросит политического убежища во Франции, наплетёт им с три короба про мафию и диктат Путина, и вуаля – мы – свободные люди.

Анжелика со счастливым видом показала брату свой чётко очерченный зад.

Иногда она вовсе не понимала этого очкастого книгочея. Он бесил её своей наивностью, которая иногда почти, что граничила с тупостью. Антон, словно бы не замечал её кипения. Хотя он и был всегда на виду со своими рыжими волосами, очками и этим таким пока ещё невозмутимым пенисом.

Анжелика не знала, что ей делать со своим взрослеющим телом. Она тщетно пыталась быть спокойной – но эта дуэль с братом начинала ей надоедать.

Будь на месте Антона более сообразительный парень, она уже бы распростилась со своей девственностью. Он бы легко превратил её из богини в наложницу, сорвал с её глаз розовые очки и заставил бы возненавидеть такое соблазнительное и всегда оголенное тело.

Нелли привыкла к этой парочке. Они чем-то напоминали редких приматов в вольере. Всегда требовали ухода и еды и совершенно не стыдились своей почти животной оголенности.

Дети воображали себя Адамом и Евой. Они были наги и не стыдились. Но это наивное бесстыдство слегка напрягало Нелли. Она отчего-то жалела их, понимая, что радость скоро могла бы смениться скорбью.

Ей было жаль этого милого парня. Интерес к книгам слегка замедлял его взросление, парень словно бы не замечал своего опасного органа, берясь за него только тогда, когда на какое-то время уединялся в уборной.

Нелли каждый раз ощущала токи их желаний. Они беззвучно кричали ей: «Покажи нам своё тело! Разденься! Будь такой же, как мы!..

Им хотелось остаться в цивилизации бесстыдными и наивными дикарями. Но что-то наивное, глупое было в этой телесной браваде.

Нелли боялась стать прежней. Она могла бы легко развратить этих малолеток. Попросту подарив им то, что они так долго добивались. Но они пока ещё не решались идти на штурм её девственности. Им хватало своего порядком ей наскучившего эксгибиционизма.

- Вы разве едете с нами? – спросила Анжелика ,отхлёбывая прохладный морс.

- Да еду. Я как раз успеваю получить диплом. И мама устроила мне стажировку в Париже.

- А вы приедете к нам в Эдем.

- Не знаю. Это было бы забавно побывать там. Наверняка эти люди хотят сбросить с себя не одежды, а свои привычки и обязанности.

- И стать животными?

- Почти. Вы же не выходите в таком виде в город. Вы даже в школу не ходите.

- У нас аллергия на пыль. И мы с братом самодостаточны. Нам не нужно общество недоумков.

- Это гордость, милая. Точнее, это почти гордыня.

- Зачем же вы тогда приходите к нам, если мы такие плохие. Вы любите деньги, да?

- Мне просто жаль вас. Вас заперли в клетке и заставляют быть зверями, наблюдают за вами, играют вами. Неужели это непонятно? Вы даже не знаете, кто ваш отец.

Анжелика собиралась сказать что-то обидное, но вдруг замолчала.

Ей стало стыдно. Стыдно от того, что она и впрямь не помнила своего отца. Точнее не считала мужа своей матери отцом – тот был лишним, словно бы тридцатьтретий зуб во рту, или шестой палец на руке.

Ей хотелось выйти за пределы квартиры. Перестать скрывать свой страх за горделивыми и совершенно пустыми словами.

Но как перестать быть домашним животным она попросту не знала.