О! чистота куда ты
делась? И нынче как тебя назвать?
Лариса Тараканова
Поликсена стояла посреди самой большой из стариковских комнат, ощущая
на себе презрение вещей и находящихся в комнате людей.
Ей было плевать на собственное обнаженное тело. Для этих судей она
была всего лишь грязным развратным зверьком, каким-нибудь гигантским сурикатом,
возомнившим себя мыслящим человеком.
- Так, рановато тебе, дочка, мужики-то понадобились. Ну, с
мальчишкой-то ладно. Кто в молодости с мальчишкой-то не милуется. А ты сразу к
взрослому дяде под бочок. Губа не дура у тебя. Знает, какой червячок
заглатывать.
Поликсена молчала. Она была удивлена стойкостью своего организма. Тот
был спокоен, словно бы она была попросту гипсовой статуей.
Мать зря пыталась её устыдить. Поликсена хорошо знала, в результате
чего появилась на свет. Ей был противен и этот менторский тон и уничижающий
взгляд.
- Так, дочка, знаешь, я ведь могу тебя и в интернат отдать. Поскольку
не могу терпеть рядом с собой шлюху.
В душе Поликсены царила дерзкая Полина. Она смотрела на мать и
прабабушку и презирала их обеих, словно строгих и бездушных полицейских матрон.
Походы к Савельеву сделали её окончательно бесстыдной. Она даже
подумывала, а не навалить здесь, на ковре, большую дурно пахнущую кучу, но
противный кишечник не желал делиться своими богатствами с окружающим миром.
От гнева и презрения к миру она слишком давно не ходила
по-большому.
Дефекация могла унизить её, сделать согласной на прощение, но Полина не желала,
чтобы её прощали.
Напрасно нюня Ксения тянула её за руку. Полина была непреклонна.
…- Извините, но мы так не договаривались. Это Вы за нею не доглядели.
- Кто же знал?! Она всё на
качельках каталась, - причитала прабабушка.
- Ага… Вот и докаталась. Не дай Бог ещё аборт пришлось бы делать.
- Прямо-таки аборт…
- Слушайте, Ефросинья Фёдоровна. Я вам свою дочку чистенькой привезла.
А теперь после помоев этих брать обратно не намерена. А вдруг она у вас тут
триппер подхватила?
- Да какой тут триппер. Придумаешь тоже. Ну, поиграла девочка,
попозировала дяде. Другие сами своих детей в этот бизнес толкают.
- А я не другие. Я не хочу, чтобы дочь моя по кривой дорожке пошла. Я
может быть, её девством дорожу.
- Ты бы своим девством дорожила, шалашовка! – вскипела до того мирная
Ефросинья Фёдоровна. - Своих родителей в
гроб вогнала, теперь девочку свою распластать готова. На себя бы поглядела. Это
Вы в своей Москве из ребёнка бесёнка сделали. Ты, да ещё твоя Олимпиада
Львовна.
- Ой-ли…
В голосе Виолетты поубавилось наглости. Она вдруг испугалась, что
вот-вот выпадет из своего возраста и станет сродни дочери – сопливой
тринадцатилетней девчонкой.
Поликсена смирно стояла в углу.
Она даже радовалась обнаженности своего тела, то бы изнывало от духоты
в любой одежде.
Теперь она знала, как распорядиться этим так стремительно
повзрослевшим телом. Страх пред болью и стыдом прошёл. Тело уже жаждало тех
самых движений, которыми так её пугали и в то же время соблазняли мать и тётка.
Она только не могла выбрать с кого из мальчишек начать свои телесные
опыты. Никто из них не решился бы дефлорировать её, страх перед разоблачением и
колонией делал всех этих красавчиков трусами.
- Все мужики – козлы!
Она припомнила, как на неё поглядывал этот самый фотограф. Как
приказывал снять вещь за вещью, сладко по-кошачьи улыбаясь.
- И почему он меня не дефлорировал?
Поликсена припомнила, что некоторые девчонки могли сделать себя женщинами
с помощью обычного грифельного карандаша. Но она до дрожи в коленях боялась
болезненных процедур.
Она нащупала вход во влагалище и попыталась засунуть в него палец. Тот
легко скользнул в дырочку, но становиться женщиной, чувствовать напор чего-то большого
и наглого она была не готова.
- Нет, не сейчас, потом… Потом.
Страх постепенно сменился страной истомой. Поликсена возбуждала себя и
всё сильнее отдалялась от ненавистного ей мира. В мечтах она давно возлежала на
красиво убранном ложе, возлежала и поигрывала своей девственной киской.
Помочь сайту
Поздравления
