Роман про Африку. Глава семнадцатая

Глава семнадцатая.

Баба Глаша была известной личностью в Рублёвске. Она находила пропавших кошек, загулявших мужей, давала надежду засидевшимся в девках девушкам – и вообще вела жизнь местного подвижника и мецената.

Денег за свои услуги она, как правило, не брала, то есть не называла определенной таксы, но от предложенных червонцев и пятидесятирублёвых банкнот не отказывалась, аккуратно складывая их, для того, чтобы оставить в качестве подношения какому-нибудь из городских храмов.

У её ворот частенько видали иномарки. Но обычно клиенты к ней приходили пешком, слегка запыхавшись от волнения и чувства неизвестности.

Как-то раз она дала надежду одному банкиру. Тот в то время разыскивал пропавшую дочь. Дочь этого человека пропала не одна, а с подругой – и она успокоила этого человека, сказав, что его дочь жива, и скоро вернётся домой.

Вошедшая в её дом сейчас была похожая на постепенно стареющую девочку. Она была близорука и носила очки с толстыми стёклами. Улыбка у этой женщины была очень нервной и подёргивалась словно бы изображение на старом, годящемся разве что в утиль, телевизоре.

- Здравствуйте. Я – Вера Мартышкина.

Женщина смутилась и стала копаться в нелепом старушечьем ридикюле. Казалось, что она блуждает на грани безумия.

- Проходите. Вы меня про сына спросить хотите?

- Про сына. А как вы догадались, что у меня…

Тут она осеклась и оглядела небольшую комнату. На стене висели старомодные часы с маятником, и вся остальная мебель была основательной и неповоротной.

Тётя Глаша вздохнула. Она вновь смотрела кино. Лицо женщины читалось, как раскрытая книга. Она видела её школьницей, затем студенткой, затем до срока располневшей невестой, и вдруг.

Увиденное ею, потрясло ведунью. Она была готова тотчас перекреститься – такого не могло было быть. Вероятно, она неправильно поняла мысли этой женщины. Неужели, неужели такое злодейство могло быть в природе.

- Жив ваш мальчик. Только в плену он. Но скоро, Бог даст, вернётся. И не один, с невестой. Её тоже украли, через год. Мать её от горя с ума сошла, руки на себя наложила. Так вот.

- Как… Мне же доктор сказал, что мёртвый он.

- То бес, милая, был. Бес в докторе. Он его до ручки и довёл. Тепереча этот доктор гадостями всякими занимается. Девок портит. Многим он жизнь испортил.

Вера Мартышкина сидела, раскрыв рот. Она не боялась случайно проглотить муху, напротив, в её глазах затеплились огоньки надежды.

- А мы тогда с мужем-то рассорились. Не поверил он мне. Говорит, вытравила гадина. Да как… разве такое, возможно, я может быть ребёночка этого ужас,  как хотела родить.

Она вновь порылась в ридикюле и вытащила купюру с видом Большого театра.

- Возьмите. Поставьте свечку за здравие. Я теперь может иначе жить стану. А то никакой жизни не было от тоски проклятой. Кто-то мне душу тянул – детоубийца, шептал.

Нескладная женщина, прихрамывая, вышла за ворота.

Она теперь была свободна от страха. В душе её вновь затеплился огонёк надежды. Он освещал её запачканную неверием душу, и она ужасалась тому беспорядку, который там был, словно бы в старой, давно заброшенной комнате. Ей хотелось тотчас прибраться тут, смести паутину сомнений.

Она уже видела своего сына. Видела и чувствовала, чувствовала, как чувствовала тёплый, играющий на щеках ветерок. Как становилось теплее и на сердце, которое устало ждать и надеяться.

Антон также почувствовал себя бодрее.

Он уже не боялся долгого пути, не боялся невидимых во тьме хищников, и даже не думал о той, что так легко и просто назвалась его матерью.

Он больше не чувствовал любви к этой голой испуганной женщине. Она была чужой, как и множество других испуганных тел. Она казалось, только что пробудилась от сладкого сна, на грязной, пахнущей отбросами свалке и удивлялась, как оказалась тут совершенно голой и потерянной, словно надоевшая кукла.

Ира Савельева давно позабыла о своих детях. Она думала только о себе – было понятно, что эти страшные люди специально проверяют их на жизнеспособность – слабые и больные годились разве что на пропитание местных хищников.

Она сама ужасно боялась, что станет  завтраком для какого-нибудь льва. Она, конечно, понимала, что на таком солнцепёке лев бы не выжил. Тут жили лишь те, кому солнечные ванны были не противопоказаны.

Сама она чувствовала себя обманутой. Теперь она ненавидела то, что было в глазах окружающих ею. Это самодовольное и трусливое тело, тело, которое она вынуждено таскала, словно бы один единственный костюм.

Эдем с его кущами был слишком далёко от этого пустынного и раскалённого ада. Она боялась, и умереть, и остаться жить. Рядом стонала несносная уродливая словесница.

Она была на грани забытья. Когда-то собственное тело казалось её идеалом красоты. Она охотно оголялась и смотрелась в зеркало, словно бы изучала портрет какой-нибудь нубийской принцессы. Ей нравилось собственное имя – Андромеда Витальевна. В гемм были и загадка, и шарм – и много такого, что только угадывается.

Теперь ей грозила участь её знаменитой тёзки. Только вместо океана была жгучая и бесконечная пустыня. А вместо злобного кита тут мог появиться разве что песчаный змей.

Анжелика постепенно сдружилась с светловолосой нюней. Теперь они казались друг другу вполне приличными девушками. Внучка престарелого живописца рассказывала ей, как она стала нудисткой

- А разве тебе не было стыдно?

- А тебе? – ответила вопросом на вопрос светловолосая

- А как тебя звать?

- Корделия, - скромно представилась новая подруга. – Родители были помешаны на Шекспире.

- А меня Анжелика. Такой фильм был, знаешь?

И тёзки двух исторических героинь задумчиво замолчали.

Корделии стало очень неловко. Она вспомнила, как мальчишки в классе прозвали её Корой и дёргали за косы. Дедушка говорил, что она похожа на маленькую ботичелевскую Венеру и собственноручно заплетал ей  две косы.

Он сначала и впрямь был обыкновенным, пока не сошёл с ума.

Это случилось, когда Коре было всего десять лет.

Дедушка предложил ей бегать по комнатам голышом. Он говорил, что в глупых одеждах тело вянет и становится скучным, словно долго пролежавшая в погребе картошка. И что все красивые девушки не должны бояться наготы, что нагота возвышает человека над скучным и слишком обыденным миром.

Кора недолго сопротивлялась искусу. Родители слишком были озабочены внешним видом дочери и наряжали её как куклу, заставляя играть заученные с младенчества роли.

Она должна была похожей на такую всю обсахаренную Бекки Тэтчер – маленькую американку в красивом платье и с кружевным зонтиком в руках. Мать даже пошила ей старомодные панталончики и небольшой корсетик, словно бы за окнами квартиры был старый и сонный Санкт Питерсбург..

- А потом он начал меня писать.Рисовать, в смысле…  Усаживал, словно куклу и просил, чтобы я ему позировала. Я соглашалась, у дедушки было не совсем уютно, он был разгильдяем. Так говорила мама. Она не любила дедушку.

- За что?

- За то, что он не разрешил ей убить меня.

- Как?

- Сделать аборт. Когда женщина не хочет вынашивать плод, она его убивает. Это называется аборт.

- А отчего бывают дети. От ебли, да…

Корделия поморщилась. Она не переваривала дурных слов. Её желудок тотчас желал извергнуть изо рта только что переваренную пищу.

- Да… Когда мужчина вставляет в женщину свой член. Когда он кончает в неё.

- Что значит кончает?

- Ну, ты и тёмная. Разве у тебя нет брата?

- Есть. Только он ни разу не кончал…

- Но ты же была голой. Неужели у него ни разу не вставал член?!

Анжелика грустно вздохнула: «Вставал!».

Она вспомнила, как её прямо таки тянуло прикоснуться к естеству брата. Как она стыдилась этих порывов, и тотчас убегала в туалет и долго сидела на унитазе, мучая свой анус и мочевой пузырь.

Ей было стыдно. Из-за наготы приходилось тщательно подмываться. Анжелика всегда казалась себе дорогой мраморной скульптурой. Скульптурой, которую запрещено трогать руками.

- А он тебя трогал?

- Как?

- Руками. Мальчишки обожают лапать девчонок. Они лезут к нам под платья, словно бы там спрятан пиратский клад.

До слуха девочек донесся далёкий и протяжный вой.

- Это воют шакалы. Наверно доедают учительницу литературы.

- Тебе её жалко?

- Нисколько. Она - дура. Дура и большая сволочь.

Над притихшей пустыней висела большая, похожая на сказочного Шалтай-Болтая, луна. Она освещала лагерь несчастных путников и была очень грустной. Словно потерявшая трон королева

.