Он слушал одноимённую оперу, слушал и блаженно
улыбался, словно бы младенец после вкушения материнского молока.
Он уже не был слепым. Он просто погружался в
прошлое, оно мелькало перед глазами, словно затейливый фильм. Настоящее отошло
на второй план.
Тогда в феврале 1945 года его откровенно жалели.
Вызов в канцелярию Гитлера не сулил никаких
удовольствий. Но тогда, тогда он был готов к смерти. В сущности, умереть было
самым сладким избавлением от этого вконец сошедшего с ума мира.
Он не понимал, как и в чём они все ошиблись.
Почему Господь отвернулся от них. Почему тогда в 1940 году он бросил им под
ноги Париж, а теперь грозился превратить в руины Берлин и стереть с лица Земли
всю Германию.
Он ненавидел американцев. Эти тупые выродки
возомнили себя вояками. Им на их безопасном континенте казалось, что их немцев
можно было запугать. Что они вновь станут покорными и слабыми.
Он чувствовал их ненависть. Чувствовал, как они
боятся, словно сбившиеся в стаю собаки. А он сам, сам был диким и вольным
волком, волком, которого им приказано было травить.
Европа была почти завоёвана. И вдруг с таким
трудом построенный мир посыпался от простого дуновения ветерка, как карточный
домик.
Гитлер встретил его дружески.
- Вы молодец, Рейнгольд. Вы истинный ариец и
патриот Рейха. И потому, потому я даю вам отставку. Вы слишком ценны, чтобы
потерять Вас. И потому я дарю вам жизнь.
- Жизнь?
- О не беспокойтесь. Вы станете жить долго.
Многие захотели бы быть на Вашем месте. Думаю, что вы доживёте до второго
пришествия.
Фюрер, как всегда оказался прав. Он,
действительно, мог встретиться с Христом.
Как когда-то усомнившийся в Божьей Истине Симеон. «Nunc dimittis servum
tuum Domine».
Он был вовсе не готов к этой встрече. Он вообще
не готовился к ней.
Теперь он боялся не заметить смерти. Он уже и так
был замурован в тёмном колодце. Слух вот-вот готовился отказать ему, как
впрочем, и зрение.
Он удивлялся, отчего Шабанов медлит. Возможно, он
просто трус. Такой же гадкий и вонючий трус, как и его отчим.
Он помнил его с колыбели. Тогда, когда испуганный
человек со споротыми знаками различия вошёл в его кабинет.
Это и был отчим Омара.
Он был готов служить, служить верно. Но только
теперь новому хозяину.
Артём Сивухин исходил страхом и похотью.
Ему нравилось арестовывать, нравилось видеть
чужой овечий страх, прикидываться безжалостным волком, будучи по сути
обыкновенным шакалом.
Больше всего он ненавидел романтиков. Тех, кто
служил честно, тех, кого нельзя было запугать или купить.
У него всегда была цена. А вот Альберт Шабанов
был бесценен.
Он начинал ещё с Дзержинским – вчерашний
гимназист, помешанный на Майе Риде и Жюле Верне.
Его юность совпала с революционным 1917 годом. Он
был всегда верен ей, и спустя двадцать один год, когда его арестовали, не усомнился в своей вине, но
не оговорил никого из друзей.
Сивухин больше всего боялся, что он назовёт его
имя. Когда он писал свой донос, ему казалось, что красавица Аделаида уже его. Беременность
придавала ей шарм.
Он не был первым у этой строгой женщины. Страх и
похоть. Она могла пойти по стопам мужа, оказаться где-нибудь в Казахстане
обритая наголо и изможденная, словно каторжник на галерах.
Омар не знал своего отца.
Он знал мерзкого и прилипчивого человечка. И как
мог, подражал ему.
Вот и теперь проклятый Сивухин пробуждался в нём.
Пробуждался, словно жалкий и мерзкий шакал. Он мог убить своего благодетеля, но
отчего-то не решался.
Хозяин был похож на больного издыхающего крота.
Он сидел в кресле и был похож на восковое подобие
человека. Такие обычно можно видеть у мадам Тюссо, в её великолепном музее.
Рейнгольд поглаживал коробку с видеокассетой. Он
хранид её долгих четырнадцать лет, с того самого сентября, когда впервые увидел
этот фильм.
Мистер Гриншоу пригласил его в гости в том
далеком 1990 году. Его маленькая и юркая Сесна была готова довезти их от
Швейцарии до небольшое английского аэродрома, а оттуда до весьма красивой и прекрасно оборудованной
усадьбы в Эссексе.
Тогда он был ещё молод. Хотя ему исполнилось уже
90. Ему пора было умирать, но смерть то ли явно брезговала им, то ли оставляла
на сладкое, словно капризный гурман.
- Когда-то эа усадьба называлась Стайлз корт… -
сообщил сияющий от восторга джентльмен. – Мне очень повезло, что оно досталось
именно мне.
- И что особенного в этом поместье.
- Как, ведь именно здесь произошло то убийство.
Вы не понимаете.
- Не понимаю…
- Тут убили миссис Инглторп.
- Но это выдумка… Выдумка этой милой
писательницы. Я считаю, что она была попросту полоумной.
- Нет, что вы… Это очень важно. И сегодня мы
будем смотреть фильм, поставленный по этому роману.
Семейство Гриншоу собралось у довольно стильного
и большого телевизора.
Тогда он впитал каждого из этого большого
семейства, мысленно лишая их красивых костюмом и причёсок и выстраивая в одну бесконечную
очередь.
Все они могли отправиться к праотцам в таком диком виде. Вот эта
прелестная девочка Эвелин, у неё такие мягкие волосы. Ими хорошо было набивать
матрасы. Но она не была нагой и обритой, она наслаждалась жизнью и загадочно
улыбалась своим мыслям.
Или этот очкастый мальчик в брюках гольф. Такие
мальчики обычно без ума от одноименной игры – вечно попадаются на глаза со
своими дурацкими клюшками и мячами.
«Нет всё-таки мы очень сдурили тогда – полвека
тому назад… Этой стране было не удержаться. Они специально стравили нас с
русскими.
Тогда ему сделали копию записи фильма. Он был
рад, в год начала той великой бойни ему было всего четырнадцать. Он гордился
Германией, любил Императора Вильгельма Второго, и совсем не предполагал, что
когда-нибудь станет военным преступником.
Именно эти чёртовы англосаксы были во всём
виновны. Они – эти чопорные британцы и далёкие вечно недалёкие фермеры из
Северо-Американских Соединенных Штатов.
Если бы не было войны, он бы никогда не стал бы
нацистом. Он мог бы стать обычным филистером, обычным немецким буржуа и только.
Не было ни этой формы цвета каменного
угля, ни этих военных ужасов, ни встречи с её секретаршей.
Она была похожа на механическую куклу. Вовремя
поднимала правую руку вверх и звонко стучала каблуками.
Теперь он был жалок и стар. Милый мальчик –
ровесник этого ужасного века.
Всё могло бы решиться ещё в той такой внезапной
войне. Она разразилась, словно пожар в сухом и пыльном сарае. Пожар был ужасным
и скоротечным. После него ещё долго пахло гарью и сыростью.
Сейчас он хотел умереть. Умереть, как та
несчастная англичанка. Выпив адскую смесь из снотворного и тонизирующего. Но
никто не спешил умерщвлять его – ведь он не был сродни Сократу или Иисусу
Христу.
Он был для всех просто Вечным Жидом, человеком,
обреченным на долгое ожидание осуждения
Помочь сайту
Поздравления
