Нелли ожидала нечто подобного.

                Сидящие в уютной комнате дети явно чувствовали себя бессмертными олимпийцами. Девушка с миловидным личиком и вьющимися рыжими волосами, и её брат – низенький и серьёзный в профессорских очках на носу.

                В руках юной  нудистки была скрипка. Её формы были также изящны, как и у её хозяйки.

                - Добрый день, - произнесла девушка. – Вы – наша новая няня?

                - Ну, в общем – да. А у вас уже были няни?

                - Только в детстве. Мама доверяла нас соседке. Но это было скучно. Мы с Антоном  не любили её.

- Почему?

                - Она нас не понимала. И вообще была ужасно глупой и неразвитой. И очень любила деньги. Доллары.

                - И ещё она запрещала нам играть. Говорила, что надо надевать все эти глупые вещи. А меня тошнило от платьев.

                - Анжелика любит свободу?

                Нелли улыбнулась. Она вдруг вспомнила, как страдала от стыда, ожидая пробуждения Артура. А эти двое явно считали её отсталой, как и нелюбимую соседку.

                - Вы считаете, что это – свобода.

                - Да, ведь Адам и Ева были голыми. И они не стыдились.

                - Но вы же не Адам с Евой.

                - Мы лучше. Мы никогда бы не ушли оттуда. И не стали бы слушать змей и тащить в рот что попало.

                Рыжеволосая девушка была очень дерзкой. Она смотрела прямо в глаза Нелли и, улыбаясь, позволяла своим коленям неспешно «целоваться» друг с другом.

                Нелли вдруг представила, как нелепо выглядела, когда сама также невольно раскрывала свою межножную  тайну. Была такой же равнодушной и бесстыдной Анжеликой – маленьким бескрылым ангелом, лишенным благодати.

                - А в школу вы тоже так ходите?

                - Нет… Мы туда не ходим. Мы учимся дома. Мама говорит, что так лучше. В школе нам делать нечего.

                Она встала и демонстративно подошла к стоящему посреди комнаты пюпитру.  Её ягодицы слегка подрагивали, а рука не слишком уверенно водила по струнам скрипки смычком.

                Нелли вслушивалась в игру юной скрипачки. Она вдруг вспомнила, как отчаянно цеплялась за навязанный ей образ, только не ощущать себя просто Нелли Оболенской. Имя и фамилия были ей слишком скучны – а без привычного клетчатого платья она вообще ощущала себя никем – выброшенной за ненадобностью марионеткой.

                Антон смотрел на сестру. Он сидел, никак не маскируя своё нелепо висящее достоинство, – то, что когда-то казалось Нелли грозным и страшным орудием, было у него смешно и нелепо.

                Нелли вдруг стало жаль этого мальчика. Он слишком быстро привык читать растрепанные книжки, он лишился чувства предвкушения. Для него не было загадки не в сестре, ни в ком-то ещё. Впрочем, вряд ли какая-нибудь девушка поспешит раскрывать свои самые скрытые тайны.

                В этой комнате всё напоминало музей. Словно бы и Антон, и Анжелика просто притворялись живыми, а сами просто были манекенами.

                - А кто тут убирается? – спросила она, оглядывая чистые стены и ковёр на полу.

                - По-моему – никто. Мы просто не сорим.

Анжелика презрительно прищурилась. Она явно презирала эту странную девушку, что никак не могла понять их с братом превосходство над собой.

- Вы что? Нас стесняетесь? – вдруг с нотками дерзости предположил очкастый вьюнош.

Он кого-то очень напоминал – то ли Знайку из книжки о коротышках из Цветочного города, то ли кого-то ещё – милого и застенчивого.

- Поверьте, я вдоволь находилась, в чём мать родила. Теперь я дорожу тем, что имею, - произнесла Нелли, стараясь не отвлекаться на пенис этого заблудшего.

Антон был равнодушен. Он даже не пытался краснеть – словно бы и впрямь презирал и Нелли, и всех тех, кто не спешил восхищаться его наготой.

- Ну ладно. С этого дня вы будете убираться тут сами. Чистить ковры, мыть полы и прочее.

- Мне надо беречь руки – я – будущая знаменитость, - заявила Анжелика. – И вообще, мы можем пожаловаться маме… и тогда…

Голенькая скрипачка с вызовом посмотрела на незваную гостью.

- Я тоже могу кое-кому про вас рассказать. И поверьте, вам это тоже не понравится.

- Кому?

- Прокурору. Так что, дети, давайте жить дружно.

Анжелика и Антон начали уставать от своей неодетости. Нелли не спешила восхищаться ими – напротив, дети становились скучны даже самим себе. Анжелика в сотый раз повторяла гаммы, а Антон, сидя на кухне, чистил картошку.

Он вдруг почувствовал себя рабом, прикованным к огромному неподъёмному веслу. Было проще просто жить, убивая время за просмотром телепередач и игрой в Тетрис. Им с сестрой хватало их общего пространства. И они ещё не решались сыграть ва-банк – поставив на кон то главное, что ещё сохраняло их невинность.

Нелли старательно изменяла их. Теперь нагота была уже тяжким грузом. Антон жалел себя – он не привык быть рабом.

Нелли относилась к ним, как заигравшимся поросятам.  Ей было жаль этих голышей – они попросту были зачарованы, как знаменитая сологубовская Елена. Вероятно, им никто не верил, никто не пытался вытянуть их из скорлупы.

Анжелика отложила скрипку. Ей вдруг стало жарко и противно.  По спине пробегал ручеёк пота. Она уже не чувствовала себя богиней – напротив ненавистное тело появлялось в зеркале и насмехалось над ней.

- Неужели это – я? – подумала Анжелика, глядя на растрёпанную голую девушку в зазеркальной глуби. – И что я там делаю?

Ей вдруг захотелось выскочить из зеркала. Раньше она пробегала мимо, не чувствуя никакого стыда, но теперь. Ей, словно кокетливой курочке, показали её будущее.

- Нелли Валерьевна, я уже позанималась. Можно я телек посмотрю, - пролепетала она, входя в кухню.

Антон тяжело вздохнул. Он вдруг смерил вошедшую девушку презрительным взглядом. Анжелика теперь не нравилась ему – между ними, словно бы чёрная кошка пробежала.

Он отчего-то стал её презирать, словно бы сестра была грязна или от неё дурно пахло. Анжелика и впрямь больше не походила на олимпийскую богиню – нагота придавливала её к земле, заставляла горбиться и прятать взгляд.

Ей даже казалось, что её подменили тело. Душе было неуютно в нём, как кукле в новой коробке.

Кухонный фартук слегка поправил дело.  Анжелика старалась выглядеть равнодушной – но послушно делала то, что и Нелли.  Раньше бы она по привычке терроризировала холодильник – продукты словно бы рождались в нём, отдавая себя на заклание её аппетиту.

Антон чувствовал себя оплеванным – он был унижен – унижен до глубины души. То, что он делал, было слишком будничным и скучным – он привык воображать себя маэстро. И вот теперь.

Нелли старалась игнорировать голых детей. Анжелика с Антоном старались также не встречаться с ней взглядом. Им было не по себе – в их душах надломилась какая-то пока что им самим неведомая пружина.

Вид обнаженной маминой одноклассницы показался Нелли смешным. Когда-то эта златоволосая расота могла сойти за      Афродиту с картины Ботичелли, но теперь слегка располневшая она была смешна и нелепа.

«Неужели ей самой не смешно смотреться в зеркало?»  - подумала Оболенская, мысленно прочитывая очередную молитву.

Эта привычка позволяла ей держать рот на запоре – говорить обидные слова незнакомой женщине не хотелось. Да к тому же – она и впрямь была чем-то похожа на Людочку.

- Вы поладили с детьми? – слегка запнувшись на местоимении, проговорила любительница наготы.

- Разумеется. Им надолго запомнится этот день.

- В каком смысле? – дёрнулсь эта женщина, невольно вздрагивая, как от удара кнута.

- Просто дети были заняты по хозяйству, и у них не было времени на безделье.

- Но я просила не эксплуатировать их.

- Меня Вы ничего не просили. А моя мама не говорила мне об этом. В сущности, когда руки чем-то заняты, им нет дела до гениталий. Вы лучше скажите, почему Ваши дети прогуливают школу?

- Они учатся. Учатся на дому. Я против совместного обучения. Знаете, в школах всегда много хулиганов. И к тому же их могли просто третировать.

- Или Вы боялись, что они решат оголиться посреди урока? – предположила Нелли.

Она решительно обошла эту слегка растерявшуюся даму и небрежно положила руку на её вздрагивающий от непонятного волнения лобок.

Мамина одноклассница задохнулась от восторга. Она вдруг вся сжалась. Словно боялась опозорить себя ещё сильнее – а Нелли мстительно улыбнулась.

Воспоминания о уроках Руфины вспыхнули в её голове разноцветным фейерверком. Эта глуповатая Савельева должна была вот-вот потечь – она вдруг протяжно и жалобно заскулила и едва не преклонила колени на шикарный персидский ковёр.

После ухода Нелли в квартире Савельевой повисла тяжёлая тишина. Деловая дама вновь стала жалкой девчонкой – как когда-то в пустом гараже, когда её также бесстыдно и жадно лапали.

Тогда она и приучила своё тело к наготе. Страх испытать боль или стать некрасивой был сильнее стыда. Очень скоро она стала безразлична к нему и охотно соглашалась играть роль куколки для утех.

Один из парней стал её талисманом. Красивый и даже почти породистый с нагловатым взором серых глаз. Он ещё тогда умел снизводить с п.едестала любую чистоплюйку и гордячку.

Ему нравилось повелевать женщинами. И хотя они все были – по выражению школьного сторожа мокрощелками – он умел тх заставить фонтанировать.

Она была его рабой. Именно он и приучил её тело быть голым и приручил робкую, боящуюся лёгкого дуновения ветра душу

 Вид обнаженной маминой одноклассницы показался Нелли смешным. Когда-то эта златоволосая красотка могла сойти за         Афродиту с картины Боттичелли, но теперь слегка располневшая она была смешна и нелепа.

«Неужели ей самой не смешно смотреться в зеркало?»  - подумала Оболенская, мысленно прочитывая очередную молитву.

Эта привычка позволяла ей держать рот на запоре – говорить обидные слова незнакомой женщине не хотелось. Да к тому же – она и впрямь была чем-то похожа на Людочку.

- Вы поладили с детьми? – слегка запнувшись на местоимении, проговорила любительница наготы.

- Разумеется. Им надолго запомнится этот день.

- В каком смысле? – дёрнулась эта женщина, невольно вздрагивая, как от удара кнута.

- Просто дети были заняты по хозяйству, и у них не было времени на безделье.

- Но я просила не эксплуатировать их.

- Меня Вы ничего не просили. А моя мама не говорила мне об этом. В сущности, когда руки чем-то заняты, им нет дела до гениталий. Вы лучше скажите, почему Ваши дети прогуливают школу?

- Они учатся. Учатся на дому. Я против совместного обучения. Знаете, в школах всегда много хулиганов. И к тому же их могли просто третировать.

- Или Вы боялись, что они решат оголиться посреди урока? – предположила Нелли.

Она решительно обошла эту слегка растерявшуюся даму и небрежно положила руку на её вздрагивающий от непонятного волнения лобок.

Мамина одноклассница задохнулась от восторга. Она вдруг вся сжалась. Словно боялась опозорить себя ещё сильнее – а Нелли мстительно улыбнулась.

Воспоминания об уроках Руфины вспыхнули в её голове разноцветным фейерверком. Эта глуповатая Савельева должна была вот-вот потечь – она вдруг протяжно и жалобно заскулила и едва не преклонила колени на шикарный персидский ковёр.

После ухода Нелли в квартире Савельевой повисла тяжёлая тишина. Деловая дама вновь стала жалкой девчонкой – как когда-то в пустом гараже, когда её также бесстыдно и жадно лапали.

Тогда она и приучила своё тело к наготе. Страх испытать боль или стать некрасивой был сильнее стыда. Очень скоро она стала безразлична к нему и охотно соглашалась играть роль куколки для утех.

Один из парней стал её талисманом. Красивый,  и даже почти породистый,  с нагловатым взором серых глаз. Он ещё тогда умел низводить с пьедестала любую чистоплюйку и гордячку.

Ему нравилось повелевать женщинами. И хотя они все были – по выражению  школьного сторожа мокрощелками – он умел их заставить фонтанировать.

Она была его рабой. Именно он и приучил её тело быть голым и приручил робкую, боящуюся лёгкого дуновения ветра душу.