Осанна!

2 августа 2014 - Владимир Степанищев

По здравому размышлению (если здравым полагать размышление языческое, конечно) русского лета и всего-то что от Ивана до Ильи, один месяц; все остальное – весна, осень, да нескончаемая зима. На Ивана Купалу первый колос, конец весны, на Илью Пророка первый сноп, начало осени. Так и говорят в народе: на Илью с утра лето - к вечеру осень, а то, что православие прицепило к поворотным страдным дням имена своих святых? - так Бог ему зритель. Выглянул на улицу - и то верно: старый каштан под окном всего за ночь полыхнул первой красной прядю седины, зарделись девичьим, словно на осеннее сватовство, румянцем гроздья рябины, еще вчера подтянутый и бодрый молодой ясень подернулся оспинами сухих листков, томясь жарою, поникла усталыми кудрями белотелая береза… Природу не обмануть астрономическим календарем – осень, она и есть осень… Пускай впереди еще и пара месяцев жары, а душу тоже не проведешь – тоска…

Любить «пышное природы увяданье», это чистой слезы патология, мазохизм или, на худой конец, фарисейство (да простит меня поэт, так и не дождавшийся своей осени). Нельзя полюбить старость. Любая первая седая прядь, даже хоть седой только один волос – повод, причина, источник грусти, заунывной печали; и если кто вдруг начинает бравировать возрастом, опытом, с пафосом вспоминать прошедшие дни, превозносить личные заслуги, с укоризною молодым воспевать былую нравственность, рассуждать о достоинстве – не стоит слушать, ибо он уже старик, даже если и проковыляет еще хоть и двадцать, хоть тридцать бессмысленных лет. При всей одиозности старости как таковой, куда отвратительнее ее предчувствие, предвкушение «пышного увядания». Увядание потому-то так и пышно, что имя ему – обреченность. Мы любуемся закатом не оттого, что тот прекрасен (хоть сие и натурально так), но затем, что завтра будет новое утро, новое солнце и новый день; мы в восторге от золотой осени, зная наверное, что, как бы долго ни длилась зима, но весна, еще одна весна непременно наступит. Можно лишь предположить, представить, какой восторженный, трепещущий творчеством комок подымался бы к горлу нашему при приближении старости, будь мы убеждены определенно, что чуть поспим в могиле – тут и новая юность… Но нет, не будет так ни ныне, ни присно, ни вовеки и мы, обреченные живописцы, расцвечиваем наши некогда свежие, сочные зеленые листы жизни яркими красками сомнительной правдивости воспоминаний. Мы откровенно, изящно, как клен, пошловато, как осина, либо грубовато, как дуб, лжем о себе былом, лжем и себе и юности, и юность нас прощает, даже и восторгается нами, лицемерно или искренне, понимая, что наши «багрец и золото» - последнее прибежище нашей осужденной на смерть души.

Коротко, ох как коротко лето жизни. На Иванов день вся нечисть - русалки, кикиморы, водяные, выходят их воды, а на Ильин день возвращаются обратно, в привычную, первородную свою ипостась. Прах мы и в прах обратимся… Наша жизнь лишь мимолетная вспышка, яркий разгул, вакханалия, шабаш чертей, великолепных, прекрасных, взбалмошных, талантливых чертей и след наш на земле есть лишь только их след. Искренне, всей душою сострадаю, жалею праведника-анахорета, что усердной молитвою, жестокой аскезою удержал своих бесов в клетке, не позволив беднягам сотворить во всю и без того скоротечную жизнь свою ни единой глупости, упоительной глупости, коими лишь и расцвечена картина природы человеческой. Невозможно собрать камни, до того не разбросав их; не о чем молиться, коль не грешил. Вот она зачем, осень наша: не пушить павлиньим хвостом былые достоинства, как то делает закат и осенний лес, коим вечный век отмерен, а чтобы, закончив полотно, положив последний мазок на холст жизни своей, аккуратно собрать и вымыть кисти, отскрести палитру, отмыть от краски пол, открыть окна, проветрить душную бессонными, трудными, порой до самоубийства, но и окрашенными умопомрачительным восторгом творчества ночами мастерскую, растворить настежь двери ее и… - заходи, кто хочет, а кто нет – проходи мимо; иной картине довольно и одного зрителя. «Зашедший окажет мне честь, прошедший мимо доставит мне удовольствие», - говорит Ницше. Но не надо только подписывать картину свою так: «Здесь лежит…», «Здесь покоится…» или «Нет, не ушел, а в детях повторился». Никто не лежит, никто не покоится и никто не повторится. Творенье твое бесценно хотя бы затем, что другого нет и не будет и за то возблагодарим жизнь свою, чертей своих в первый день осени нашей, в день Пророка Илии. Осанна!

Регистрационный номер №0230264

от 2 августа 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0230264 выдан для произведения: По здравому размышлению (если здравым полагать размышление языческое, конечно) русского лета и всего-то что от Ивана до Ильи, один месяц; все остальное – весна, осень, да нескончаемая зима. На Ивана Купалу первый колос, конец весны, на Илью Пророка первый сноп, начало осени. Так и говорят в народе: на Илью с утра лето - к вечеру осень, а то, что православие прицепило к поворотным страдным дням имена своих святых? - так Бог ему зритель. Выглянул на улицу - и то верно: старый каштан под окном всего за ночь полыхнул первой красной прядю седины, зарделись девичьим, словно на осеннее сватовство, румянцем гроздья рябины, еще вчера подтянутый и бодрый молодой ясень подернулся оспинами сухих листков, томясь жарою, поникла усталыми кудрями белотелая береза… Природу не обмануть астрономическим календарем – осень, она и есть осень… Пускай впереди еще и пара месяцев жары, а душу тоже не проведешь – тоска…

Любить «пышное природы увяданье», это чистой слезы патология, мазохизм или, на худой конец, фарисейство (да простит меня поэт, так и не дождавшийся своей осени). Нельзя полюбить старость. Любая первая седая прядь, даже хоть седой только один волос – повод, причина, источник грусти, заунывной печали; и если кто вдруг начинает бравировать возрастом, опытом, с пафосом вспоминать прошедшие дни, превозносить личные заслуги, с укоризною молодым воспевать былую нравственность, рассуждать о достоинстве – не стоит слушать, ибо он уже старик, даже если и проковыляет еще хоть и двадцать, хоть тридцать бессмысленных лет. При всей одиозности старости как таковой, куда отвратительнее ее предчувствие, предвкушение «пышного увядания». Увядание потому-то так и пышно, что имя ему – обреченность. Мы любуемся закатом не оттого, что тот прекрасен (хоть сие и натурально так), но затем, что завтра будет новое утро, новое солнце и новый день; мы в восторге от золотой осени, зная наверное, что, как бы долго ни длилась зима, но весна, еще одна весна непременно наступит. Можно лишь предположить, представить, какой восторженный, трепещущий творчеством комок подымался бы к горлу нашему при приближении старости, будь мы убеждены определенно, что чуть поспим в могиле – тут и новая юность… Но нет, не будет так ни ныне, ни присно, ни вовеки и мы, обреченные живописцы, расцвечиваем наши некогда свежие, сочные зеленые листы жизни яркими красками сомнительной правдивости воспоминаний. Мы откровенно, изящно, как клен, пошловато, как осина, либо грубовато, как дуб, лжем о себе былом, лжем и себе и юности, и юность нас прощает, даже и восторгается нами, лицемерно или искренне, понимая, что наши «багрец и золото» - последнее прибежище нашей осужденной на смерть души.

Коротко, ох как коротко лето жизни. На Иванов день вся нечисть - русалки, кикиморы, водяные, выходят их воды, а на Ильин день возвращаются обратно, в привычную, первородную свою ипостась. Прах мы и в прах обратимся… Наша жизнь лишь мимолетная вспышка, яркий разгул, вакханалия, шабаш чертей, великолепных, прекрасных, взбалмошных, талантливых чертей и след наш на земле есть лишь только их след. Искренне, всей душою сострадаю, жалею праведника-анахорета, что усердной молитвою, жестокой аскезою удержал своих бесов в клетке, не позволив беднягам сотворить во всю и без того скоротечную жизнь свою ни единой глупости, упоительной глупости, коими лишь и расцвечена картина природы человеческой. Невозможно собрать камни, до того не разбросав их; не о чем молиться, коль не грешил. Вот она зачем, осень наша: не пушить павлиньим хвостом былые достоинства, как то делает закат и осенний лес, коим вечный век отмерен, а чтобы, закончив полотно, положив последний мазок на холст жизни своей, аккуратно собрать и вымыть кисти, отскрести палитру, отмыть от краски пол, открыть окна, проветрить душную бессонными, трудными, порой до самоубийства, но и окрашенными умопомрачительным восторгом творчества ночами мастерскую, растворить настежь двери ее и… - заходи, кто хочет, а кто нет – проходи мимо; иной картине довольно и одного зрителя. «Зашедший окажет мне честь, прошедший мимо доставит мне удовольствие», - говорит Ницше. Но не надо только подписывать картину свою так: «Здесь лежит…», «Здесь покоится…» или «Нет, не ушел, а в детях повторился». Никто не лежит, никто не покоится и никто не повторится. Творенье твое бесценно хотя бы затем, что другого нет и не будет и за то возблагодарим жизнь свою, чертей своих в первый день осени нашей, в день Пророка Илии. Осанна!

Голод

Серый кардинал

Рейтинг: 0 517 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!