Перекресток Глава 7

Я позвонила Грэгу и сказала, что «кредитка переполнена». На нашем сленге, это означало, что я не выхожу на улицу, по женским причинам. Так удобнее, нежели говорить, что у меня прорвало дамбу и клиентов я смогу ублажать только устным, либо задним числом. По заднему числу, у нас любитель Си-Нот. По устному… я так устала, честно говоря, поэтому решила, что неделя отдыха мне не помешает. Хорошо, что у меня есть сбережения и я могу протянуть семь дней. Хорошо, что у меня к этому нет зависимости, иначе, я бы возненавидела себя… хуже того, это омерзительно, когда у тебя эти дни… и делать это. Дьявол, это отвратительно.
Грэг был не в восторге, не только от моих проблем, но и оттого, что случились с Пеппер и «Свит Бон». Он потерял хороших способных шлюх и клиентов, которые пользовались на них спросом. Жаль, что он не сочувствовал им, как людям. Как женщинам, которых убили.
Я сижу на кровати, искоса поглядывая в экран телевизора. Из-за черно-белой картинки с помехами, я не могу разобрать выражения лица главного героя фильма и слез второго мужчины. Но, мысленно, я знаю, как он смотрит на него, и что другой герой пытается ответить взглядом. Я столько раз смотрела этот чертов фильм, что могу закрытыми глазами видеть четкую картинку. 
Красота по-американски… мой любимый фильм. Я готова сутками смотреть его и, как будто, заново проживать их жизни. Проблематичный фильм и смысл этого фильма заключается в проблемах двух семей. Лестерн Бернэм переживает кризис среднего возраста. Его не уважают и не ценят на работе. От счастливой жизни осталась лишь видимость. У его жены роман с коллегой по работе. Дочь-подросток увлечена соседским парнем, что побывал в психушке.
От душевных мук, Лестерн впадает в глубокую депрессию. Но, неожиданно, влюбляется в подружку своей дочери. Это страсть дает герою мощный жизненный заряд. Он ощущает прилив сил и желаний, которые давно не испытывал. Но на деле все выходит иначе. Все становится куда сложнее. Переплетение чужих судеб и чужих проблем, приводит к тому, что дочь собирается сбежать с соседским парнем. Жена окончательно слетает с катушек и хочет убить Лестерна… отец соседского парня, думая, что его сын голубой… вообщем, папаша избавляет Лестерна от тягостных переживаний, когда он только понял, насколько хороша жизнь, и насколько прекрасна его семья.
Никто не ценит семью по-настоящему.
Людям проще относится к этому легкомысленно.
Легкомысленно, не значит – наплевательски.
Так проще решать проблемы.
Я вспоминаю о своей семье. Особенно о маме.
Я думаю о ней, и с ней связаны только теплые воспоминания.
Ее тепло и мягкое тело. Ее огненно-рыжие локоны. Ее улыбку. Ее запах.
К тому времени, как мамы не стало, она превратилась в скелет.
Но, даже тогда, я видела в ней пышущую здоровьем и внутренним светом, женщину.
Еще я думаю о двоюродной сестре.
Я бы хотела встретиться с ней и поговорить.
Я бы хотела извинится за свой поступок и надеется, что она простит меня.
Может, когда-нибудь мы будем сидеть в кафе и свободно болтать… может, когда-нибудь Стелла примет меня.
Я вырубаю телевизор и иду в туалет, чтобы сменить тампон. Ненавижу месячные, но эти семь дней – единственный отпуск, который я могу себе позволить. Конечно, Грэг мог бы заставить меня работать в эти дни только за двадцатку, но мы обговорили эту тему заранее, чтобы не было проблем.
Низ живота болит, и я открываю ящик, чтобы принять обезболивающее. В аптечке кроме бинтов, лейкопластыря и антисептика, ничего нет. Значит, придется идти в аптеку.
Я снимаю домашние шорты и надеваю джинсы. Затем кожаную куртку и кеды.
Выхожу из квартиры и запираю дверь. Оборачиваюсь, смотрю на дверь Пеппер, где крест-накрест, наклеена желтая лента.
Невозможно, чтобы убийца ушел незамеченным.
Он же не призрак.
Его должны поймать, потому что, мне еще жить и работать в этом районе.
Я не хочу становится похожей на застывшую куклу с фарфоровым лицом.
Минуя лестничные пролеты и ступеньки, я вслушиваюсь в звуки.
За дверями доносятся шумы от телевизоров и тихие разговоры соседей. Они шепчутся о мертвой проститутке с четвертого этажа, ругая полицию за то, что никому и дела нет до этого.
Каждый день, кто-то умирает от старости. Каждый день кого-то убивают по прихоти.
Их режут. Насилуют. В них стреляют.
Полиция не особо любит появляться в Ланчин.
Для них, этот район загажен до ужаса и едва ли его можно спасти.
Скорая… о скорой я не слышала ровно столько, сколько здесь живу.
Но я была удивлена, когда произошли эти два убийства и появились люди в форме. Возможно, эти убийства куда сложнее, нежели бытовуха между бомжами и наркоманами.
Завязав волосы в конский хвост, я выхожу на улицу, оглядываясь по сторонам. Уже около десяти вечера.
По небу ползет черное пятно, растекшейся тучи. Воздух влажный и мутный. От асфальта поднимается холодный пар.
Плотнее закутавшись в куртку, я двигаюсь в сторону улицы без освещения. Фонари стоят, но лампочки давно отсутствуют. Вдоль столбов белые потеки, а вокруг прорастает трава. Она лезет прямо из треснутого асфальта, мешаясь с сорняками.
Это болото. Это не район – это черная дыра, затянувшая сброд в одно место.
И я живу среди сброда.
Убрав руки в карман, я нащупываю перочинный нож, на случай, если какой-то ублюдок попытается напасть на меня.
Здесь без страховки опасно передвигаться.
Будь то бомж или наркоман – они попытаются отобрать у тебя все ценное. А если такового не найдется, заберет твою жизнь.
Знаете, такое выражение – жизнь или кошелек?
Похоже, это пошло отсюда.
Квартал сменяется одним за другим. Дороги не измены.
Они покатые, как волны и вся жидкость, что на асфальтах, стекает в сторону домов, источая кислое амбре.
До аптеки, примерно еще три квартала.
Я продолжаю ежиться от ветра и внутреннего холода, но толстовка и куртка не спасает.
На улицах, среди полупустых домов и кривых, как горбатые ивы, фонарей, тянутся полосы кирпичных стен, с граффити. Вдалеке, коротят вывески баров и магазинов. Эхом, по улице разносится вой полицейской сирены. Бездонные собаки скребут контейнеры и хрустят объедками. Доносятся сбивчивые ритмы музыки.
Улица почти пуста, за исключением двух фигур, что подпирают спинами стены. Над ними тускло свети единственный фонарь.
Два наркомана с отсутствующими взглядами, провожают меня до первой вывески бара, и возвращают внимание на иглу. Их куртки лежат на грязном асфальте. Рукава закатаны выше локтя. На сгибах виднеются иссиня-черные синяки.
Когда я прохожу мимо них, один из наркомана говорит другому, что надо было бы взять жгут. Второй отвечает – что можно и так зажать. Только как следует зажать, чтобы вена вылезла.
Я не оборачиваюсь, продолжая идти дальше.
После слышу ругань.
Видимо, вена все же не захотела показаться.
Войдя в аптеку, я встаю в очередь за парнем, в черной куртке. Капюшон низко натянут на голову и от него несет химикатами. Его одежда, даже его дыхание отдает химией. Его руки висят по вдоль тела, а пальцы нервно сокращаются в кулак.
Парень тяжело дышит, почти пропуская выдох.
Ломка.
Когда он подходит к окошку, то сбивчиво просит продать ему «Ксанакс»[1]или «Оксикодон».[2]На что, фармацевт отвечает отказом. Лекарства такого происхождения, отпускаются только по рецепту. А у парня точно его нет. Он просто хочет облегчить ломку и словить крохотный кайф. Только не пойму, почему он здесь, а не с парочкой дружков на улице?
В итоге он покидает аптеку, но не уходит. Он остается ждать на улице, повернувшись лицом к стеклянной двери. Его осунувшееся, с впалыми щеками и оливковым оттенком кожи, лицо пялится на меня, будто я его спасение.
Черта с два.
Я покупаю обезболивающее, и сжав в кармане рукоять ножа, выхожу на улицу. Парень стоит не двигаясь. Его взгляд все еще обращен в стеклянную дверь, на фармацевта.
Вот так рождаются убийства.
Накрапывает дождь. Капли хлюпают по асфальту и сбившимся лужицам. Мне этот звук напоминает хлюпанье крови, когда из аорты толчками выбивается кровь.
Черт, поживешь в районе, начнешь сравнивать обычные вещи с отвратительными.
Я иду по той же дороге, домой. По мне, лучше не сворачивать.
Ланчин – как один большой лабиринт. От основной дороги ползут ветви к темным скверам, и там они теряются в неизвестности.
Я не хочу потеряться в неизвестности.
Для меня, эта дорога пока самая безопасная. Потому что я не раз здесь ходила и знаю, чего можно ожидать.
Наркоманы, что до этого стояли у стены, теперь сидят. У одного из них спущены штаны до бедер, а штуковина торчит наружу, из которой болтается тот самый шприц.
Колоть можно куда угодно.
В вену. В язык. В пах. В член.
Выбор большой, лишь бы была свежая и не гниющая вена.
Тело наркомана подергивается, а в такт ему, подпрыгивает эрегированный член со шприцом. Его лицо бледное, но довольное. Зрачков почти не видно, только белки.
Второй, что-то бормочет, пытаясь ухватить шприц, но у него ничего не получается.
Его попытки тщетны, но забавны… для него же.
А после, он окрикивает меня. Наркомат просит, чтобы я вытащила шприц из штуковины его друга.
Я не обращаю внимание и иду не оборачиваясь.
К этому дерьму, я даже близко не подойду.
Этот мир, действительно заражен. Он подыхает от заразы, которую несут люди.
Он захлебывается в вонючей и неизлечимой болезни.
Черт… как же я рада, что мои родители не видят этого. Как же я рада, что моей двоюродной сестры рядом нет.
Вы спросите меня, почему я тут торчу, вместо того, чтобы жить в доме родителей.
Отвечу… я рано повзрослела.
Я хотела быть самостоятельной и самодостаточной.
Я хотела работать. Зарабатывать. Жить, как мне удобно.
Я не принимала от родителей денег и заботы, но готова была отдать им все.
Последние месяцы, после смерти отца, я жила с матерью, ухаживая за ней.
Эти месяцы, показались мне годами… мне казалось, что я состарилась вместе с ней, пока меняла дипендсы.[3]Да, она умерла от старости, но старость превратила мою мать в немощный овощ, что ходил под себя и едва мог есть. Я кормила ее с ложечки, только жидкой пищей. Я мыла ее и читала ей, пока она бредила о папе и тому, как она с нетерпением ждет с ним встречи. Я смотрела с ней фильмы и слушала музыку. Я спала рядом, на кресле, на случай, если маме станет плохо.
Мама умерла во сне.
Я радовалась хотя бы тому, что ей не пришлось страдать.
Что она не умерла в муках и в мокрых простынях.
Старость – это тоже болезнь.
Болезнь, от которой нет лекарства.
Родительский дом… я продала его и отослала деньги сестре.
Она учиться. Она только начинает жить. Ей они нужнее.
Я захожу в подъезд.
Двери нет. От нее только петли остались, да щепки.
Внутри горят флуоресцентные лампы, роняя мигающий свет на грязный кафельный пол. Справа, комнатка домоуправленца. Когда-то была его. Теперь, это пустующая комната со скрипящей от ветра и сквозняков, дверью.
В комнате темно и пахнет мочой, с примесью химикатов.
Там изредка ночуют бомжи. Наркоманы принимают дозы. А девочки лишаются девственности.
Там стоит старый диванчик, обтянутый дерматином. На выцветшей коже, виднеются серые языки от пламени и дырки от сигарет. Там валяются шприцы и засохшие использованные презервативы.  
Я двигаю к лестнице, но кто-то неожиданно хватает меня за плечо и швыряет в стену, прижимаясь ко мне всем телом.
От одежды пахнет химикатами.
Осунувшееся, с впалыми щеками и оливковым оттенком кожи, лицо пялится на меня своими стеклянными глазками. Это тот самый парень из аптеки. Он тяжело дышит. Пот скользит по его вискам и над верхней губой. У него даже изо рта пахнет химикатами. А потом, я чувствую, как что-то холодное прижимается к моей шее.
Это нож.
И я знаю, что он грязный. Возможно, ржавый.
Если острие хоть на миллидюйм проткнет мою кожу, я могу получить заражение крови.
- Что ты купила в аптеке? – рычит наркоман, все сильнее вдавливая лезвие в кожу.
Я не паникую. Моя рука в кармане. Пальцы крепко сжали рукоять ножа. Я думаю, как бы мне вытащить руку и ударить его.
- Обезболивающее.
- Какое?
- «Стопинг».[4]
- Всего лишь это дерьмо? – его глаза пытаются сфокусироваться на пачке, что я показываю ему.
Сейчас, когда он отвернулся, я могу достать нож…
- Убрал от нее руки. – Прорычал голос за спиной наркомана, а затем послышался глухой шлепок. Парень чуть выше меня, но мне все же удается выгнуть шею, чтобы увидеть, кому принадлежит голос. Низкий и хриплый. Это тот самый детектив. Нэш Филип. – Живо. – Доносится звук взводимого курка.
Наркоман отвел от меня лезвие.
- Подними руки так, чтобы я их видел.
Парень выполнил приказ.
- Бросай нож на пол.
Нож падает со звоном.
- Теперь шаг ко мне и руки за спину.
Наркоманы, по своей сути – трусы.
Они не суются на рожон, предпочитая бежать прочь, нежели геройствовать.
Они безумны. Может, поэтому их считают смелыми… я же считаю их безумными трусами.
Наркоман делает, как велит коп, делая шаг назад и сцепляя руки за спиной.
- Встань у выхода, лицом ко мне. 
Я, честно говоря, не понимаю, что замышляет детектив Филип… 
Нэш ставит пушку на предохранитель, убирает в кобуру. Когда наркоман поворачивается, полицейский хватает его за ворот толстовки.
- Голова болит, парень? – тон жуткий.
Наркоман кивает.
- У меня есть хорошее средство от головы. – И тут коп со всего маху бьет наркомана лбом в нос. Затем кулаком в солнечное сплетение. Парень сгибается в три погибели. – Полегчало? – нога летит следом в его живот, отправляя наркомана на улицу.
Я ошеломленно смотрю на копа. Он взбешен. Может, потому, что подобная гниль посмела напугать девушку… а может, он на взводе.
- Вы в порядке? – Нэш поднимает нож с пола, пару минут разглядывая его. После, убирает в карман.
- Да. Я могла бы и сама справится.
- Серьезно?
Я достала из кармана нож.
- Думаю, спрашивать о разрешении на ношение холодного оружия, нет надобности.
Я качаю головой.
- Что вы тут делаете?
Коп поднимает с пола пакет и протягивает мне.
- Вы оставили это в участке.
Я открываю пакет и вижу внутри куртку. Куртку «Свит Бон».
- Это не моя куртка.
- Но вы были в ней.
- Была. Это куртка «Свит Бон». Но вы и так это знаете. – Я шагнула к лестнице. Коп за мной.
- Знаю?
- «Свит Бон» снимала квартиру с Пеппер. Пеппер любила брать одежду своей соседки. Поэтому, «Свит Бон», писала на каждом ярлычке – это собственность «Свит Бон». И это вы тоже знали. – Я обернулась на копа. У него было выражение нашкодившего ребенка. – Пришли, убедится, что я не вышла на улицу?
- Но вы вышли.
- За обезболивающим.
Мы поднялись на четвертый этаж, шагая к моей квартире. Похоже, коп решил удостовериться, что со мной ничего не случится. Я не привыкла к тому, чтобы меня опекали или оберегали. И со стороны копа это выглядело немного… странно.
- Вы любите это, верно? – спрашивает Филип, когда я повернула ключ в замке.
- Что?
- Быть умной.
- Будь я умной, не жила бы в этом дерьме.
Он нахмурился, поджав губы.
- Извините. Я вас оскорбил.
- Назвать меня умной? Едва ли это оскорбление. Это даже не комплимент. Это суждение. Вы назвали меня умной, потому что я говорила о вещах, о которых не знала. – Я толкнула дверь. – И раз уж вы спасли меня от злого дракона, я угощу вас кофе. Проходите. – Коп вошел в квартиру. Я заперла дверь, повесив связку ключей на крючок. Сняла куртку и скинула кеды. – Кофе черный?
- Да. – Он ухмыльнулся. – Вы и об этом знаете?
- В участках пьют черный и без сахара. Это стало и вашей привычкой. Сколько вы работаете в полиции? Десять? Пятнадцать лет?  
- Десять. – Коп снял пиджак, повесив его на спинку стула и уселся на сидение.
Я чувствовала затылком, что он смотрит на меня. Смотрит, не как в кабинете… он заинтересован мной, и как женщиной, и как умным собеседником.
Я никогда не считала себя умной. Да, мозги есть, только повести их в нужное русло, нет возможности.
- Так, почему же вы выбрали именно эту профессию?
Пока кофеварка гудела, я достала из шкафчика белые кружки и блюдца.
- Вы называете проституцию – профессией. Я называю ее – выживанием. Мне нужны были деньги, чтобы ухаживать за отцом. Но времени и денег, как оказалось, было не достаточно. После, я ухаживала за матерью. А там… я втянулась.
- Почему вы не устроились на обычную работу?
Я поставила чашки на стол. Вытащила графинчик с кофе. Запах потрясающий, но не такой насыщенный, как в Старбаксе.
- С обычной профессией, я не смогла бы накопить денег на лекарства. Еще предполагалась операция… но я не успела. – Я разлила кофе по чашкам. – Время – не лучший друг в смерти.
Коп кивнул. Он подхватил чашку за ручку и поднес к губам. Подул, развеивая дымок. После, сделал глоток.
- Ну, а вы, детектив. Неужели, до сих пор существуют династии полицейских?
- Думаю, на мне эта династия и закончится.
- Забавно, но я думаю так же. – Я села напротив, потянувшись за сигаретами.
- Почему?
- Потому что вы не из тех, кто придерживается традиций. – Чиркнув зажигалкой, я глубоко затянулась. – Вы любите свою работу. Но не любите порядка в работе. Вас это напрягает. Вы любите свободу в действиях. А когда вас ставят в рамки, вы чувствуете себя некомфортно.
- Да, неужели? – коп засмеялся. – Да, я у вас, как на ладони.
- Всего лишь предположения.
- И весьма точные. – Нэш хлопает себя по карманам.
- Все же, курите. – Улыбаюсь я.
- Вы очень проницательны, мисс Пирс.
- Называйте меня, Шори.
- Вас зовут Ханни Пирс. – Не унимается он, наконец достав из кармана пиджака смятую пачку сигарет. – И едва ли мы сейчас на улице, в грязном переулке, верно?
В точку, парень. В точку.
 
[1] Ксанакс – международное наименование – alprazolam.  Оказывает анксиолитическое действие. Уменьшает беспокойство, чувство тревоги, страха, напряжения. Антидепрессант. Обладает центральной миорелаксирующей и умеренной снотворной активностью. (Прим. автора)
[2] Оксикодон — обезболивающий препарат, полусинтетический опиоид, получаемый из тебаина. После повторных приемов препарата возникает физическая и психологическая зависимость, как и у других наркотических веществ. (Прим. автора)
[3] Дипендс – марка подгузников для взрослых. (Прим. автора)
[4] Название лекарства придумано автором. (Прим. автора)

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0243935

от 7 октября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0243935 выдан для произведения: Я позвонила Грэгу и сказала, что «кредитка переполнена». На нашем сленге, это означало, что я не выхожу на улицу, по женским причинам. Так удобнее, нежели говорить, что у меня прорвало дамбу и клиентов я смогу ублажать только устным, либо задним числом. По заднему числу, у нас любитель Си-Нот. По устному… я так устала, честно говоря, поэтому решила, что неделя отдыха мне не помешает. Хорошо, что у меня есть сбережения и я могу протянуть семь дней. Хорошо, что у меня к этому нет зависимости, иначе, я бы возненавидела себя… хуже того, это омерзительно, когда у тебя эти дни… и делать это. Дьявол, это отвратительно.
Грэг был не в восторге, не только от моих проблем, но и оттого, что случились с Пеппер и «Свит Бон». Он потерял хороших способных шлюх и клиентов, которые пользовались на них спросом. Жаль, что он не сочувствовал им, как людям. Как женщинам, которых убили.
Я сижу на кровати, искоса поглядывая в экран телевизора. Из-за черно-белой картинки с помехами, я не могу разобрать выражения лица главного героя фильма и слез второго мужчины. Но, мысленно, я знаю, как он смотрит на него, и что другой герой пытается ответить взглядом. Я столько раз смотрела этот чертов фильм, что могу закрытыми глазами видеть четкую картинку. 
Красота по-американски… мой любимый фильм. Я готова сутками смотреть его и, как будто, заново проживать их жизни. Проблематичный фильм и смысл этого фильма заключается в проблемах двух семей. Лестерн Бернэм переживает кризис среднего возраста. Его не уважают и не ценят на работе. От счастливой жизни осталась лишь видимость. У его жены роман с коллегой по работе. Дочь-подросток увлечена соседским парнем, что побывал в психушке.
От душевных мук, Лестерн впадает в глубокую депрессию. Но, неожиданно, влюбляется в подружку своей дочери. Это страсть дает герою мощный жизненный заряд. Он ощущает прилив сил и желаний, которые давно не испытывал. Но на деле все выходит иначе. Все становится куда сложнее. Переплетение чужих судеб и чужих проблем, приводит к тому, что дочь собирается сбежать с соседским парнем. Жена окончательно слетает с катушек и хочет убить Лестерна… отец соседского парня, думая, что его сын голубой… вообщем, папаша избавляет Лестерна от тягостных переживаний, когда он только понял, насколько хороша жизнь, и насколько прекрасна его семья.
Никто не ценит семью по-настоящему.
Людям проще относится к этому легкомысленно.
Легкомысленно, не значит – наплевательски.
Так проще решать проблемы.
Я вспоминаю о своей семье. Особенно о маме.
Я думаю о ней, и с ней связаны только теплые воспоминания.
Ее тепло и мягкое тело. Ее огненно-рыжие локоны. Ее улыбку. Ее запах.
К тому времени, как мамы не стало, она превратилась в скелет.
Но, даже тогда, я видела в ней пышущую здоровьем и внутренним светом, женщину.
Еще я думаю о двоюродной сестре.
Я бы хотела встретиться с ней и поговорить.
Я бы хотела извинится за свой поступок и надеется, что она простит меня.
Может, когда-нибудь мы будем сидеть в кафе и свободно болтать… может, когда-нибудь Стелла примет меня.
Я вырубаю телевизор и иду в туалет, чтобы сменить тампон. Ненавижу месячные, но эти семь дней – единственный отпуск, который я могу себе позволить. Конечно, Грэг мог бы заставить меня работать в эти дни только за двадцатку, но мы обговорили эту тему заранее, чтобы не было проблем.
Низ живота болит, и я открываю ящик, чтобы принять обезболивающее. В аптечке кроме бинтов, лейкопластыря и антисептика, ничего нет. Значит, придется идти в аптеку.
Я снимаю домашние шорты и надеваю джинсы. Затем кожаную куртку и кеды.
Выхожу из квартиры и запираю дверь. Оборачиваюсь, смотрю на дверь Пеппер, где крест-накрест, наклеена желтая лента.
Невозможно, чтобы убийца ушел незамеченным.
Он же не призрак.
Его должны поймать, потому что, мне еще жить и работать в этом районе.
Я не хочу становится похожей на застывшую куклу с фарфоровым лицом.
Минуя лестничные пролеты и ступеньки, я вслушиваюсь в звуки.
За дверями доносятся шумы от телевизоров и тихие разговоры соседей. Они шепчутся о мертвой проститутке с четвертого этажа, ругая полицию за то, что никому и дела нет до этого.
Каждый день, кто-то умирает от старости. Каждый день кого-то убивают по прихоти.
Их режут. Насилуют. В них стреляют.
Полиция не особо любит появляться в Ланчин.
Для них, этот район загажен до ужаса и едва ли его можно спасти.
Скорая… о скорой я не слышала ровно столько, сколько здесь живу.
Но я была удивлена, когда произошли эти два убийства и появились люди в форме. Возможно, эти убийства куда сложнее, нежели бытовуха между бомжами и наркоманами.
Завязав волосы в конский хвост, я выхожу на улицу, оглядываясь по сторонам. Уже около десяти вечера.
По небу ползет черное пятно, растекшейся тучи. Воздух влажный и мутный. От асфальта поднимается холодный пар.
Плотнее закутавшись в куртку, я двигаюсь в сторону улицы без освещения. Фонари стоят, но лампочки давно отсутствуют. Вдоль столбов белые потеки, а вокруг прорастает трава. Она лезет прямо из треснутого асфальта, мешаясь с сорняками.
Это болото. Это не район – это черная дыра, затянувшая сброд в одно место.
И я живу среди сброда.
Убрав руки в карман, я нащупываю перочинный нож, на случай, если какой-то ублюдок попытается напасть на меня.
Здесь без страховки опасно передвигаться.
Будь то бомж или наркоман – они попытаются отобрать у тебя все ценное. А если такового не найдется, заберет твою жизнь.
Знаете, такое выражение – жизнь или кошелек?
Похоже, это пошло отсюда.
Квартал сменяется одним за другим. Дороги не измены.
Они покатые, как волны и вся жидкость, что на асфальтах, стекает в сторону домов, источая кислое амбре.
До аптеки, примерно еще три квартала.
Я продолжаю ежиться от ветра и внутреннего холода, но толстовка и куртка не спасает.
На улицах, среди полупустых домов и кривых, как горбатые ивы, фонарей, тянутся полосы кирпичных стен, с граффити. Вдалеке, коротят вывески баров и магазинов. Эхом, по улице разносится вой полицейской сирены. Бездонные собаки скребут контейнеры и хрустят объедками. Доносятся сбивчивые ритмы музыки.
Улица почти пуста, за исключением двух фигур, что подпирают спинами стены. Над ними тускло свети единственный фонарь.
Два наркомана с отсутствующими взглядами, провожают меня до первой вывески бара, и возвращают внимание на иглу. Их куртки лежат на грязном асфальте. Рукава закатаны выше локтя. На сгибах виднеются иссиня-черные синяки.
Когда я прохожу мимо них, один из наркомана говорит другому, что надо было бы взять жгут. Второй отвечает – что можно и так зажать. Только как следует зажать, чтобы вена вылезла.
Я не оборачиваюсь, продолжая идти дальше.
После слышу ругань.
Видимо, вена все же не захотела показаться.
Войдя в аптеку, я встаю в очередь за парнем, в черной куртке. Капюшон низко натянут на голову и от него несет химикатами. Его одежда, даже его дыхание отдает химией. Его руки висят по вдоль тела, а пальцы нервно сокращаются в кулак.
Парень тяжело дышит, почти пропуская выдох.
Ломка.
Когда он подходит к окошку, то сбивчиво просит продать ему «Ксанакс»[1]или «Оксикодон».[2]На что, фармацевт отвечает отказом. Лекарства такого происхождения, отпускаются только по рецепту. А у парня точно его нет. Он просто хочет облегчить ломку и словить крохотный кайф. Только не пойму, почему он здесь, а не с парочкой дружков на улице?
В итоге он покидает аптеку, но не уходит. Он остается ждать на улице, повернувшись лицом к стеклянной двери. Его осунувшееся, с впалыми щеками и оливковым оттенком кожи, лицо пялится на меня, будто я его спасение.
Черта с два.
Я покупаю обезболивающее, и сжав в кармане рукоять ножа, выхожу на улицу. Парень стоит не двигаясь. Его взгляд все еще обращен в стеклянную дверь, на фармацевта.
Вот так рождаются убийства.
Накрапывает дождь. Капли хлюпают по асфальту и сбившимся лужицам. Мне этот звук напоминает хлюпанье крови, когда из аорты толчками выбивается кровь.
Черт, поживешь в районе, начнешь сравнивать обычные вещи с отвратительными.
Я иду по той же дороге, домой. По мне, лучше не сворачивать.
Ланчин – как один большой лабиринт. От основной дороги ползут ветви к темным скверам, и там они теряются в неизвестности.
Я не хочу потеряться в неизвестности.
Для меня, эта дорога пока самая безопасная. Потому что я не раз здесь ходила и знаю, чего можно ожидать.
Наркоманы, что до этого стояли у стены, теперь сидят. У одного из них спущены штаны до бедер, а штуковина торчит наружу, из которой болтается тот самый шприц.
Колоть можно куда угодно.
В вену. В язык. В пах. В член.
Выбор большой, лишь бы была свежая и не гниющая вена.
Тело наркомана подергивается, а в такт ему, подпрыгивает эрегированный член со шприцом. Его лицо бледное, но довольное. Зрачков почти не видно, только белки.
Второй, что-то бормочет, пытаясь ухватить шприц, но у него ничего не получается.
Его попытки тщетны, но забавны… для него же.
А после, он окрикивает меня. Наркомат просит, чтобы я вытащила шприц из штуковины его друга.
Я не обращаю внимание и иду не оборачиваясь.
К этому дерьму, я даже близко не подойду.
Этот мир, действительно заражен. Он подыхает от заразы, которую несут люди.
Он захлебывается в вонючей и неизлечимой болезни.
Черт… как же я рада, что мои родители не видят этого. Как же я рада, что моей двоюродной сестры рядом нет.
Вы спросите меня, почему я тут торчу, вместо того, чтобы жить в доме родителей.
Отвечу… я рано повзрослела.
Я хотела быть самостоятельной и самодостаточной.
Я хотела работать. Зарабатывать. Жить, как мне удобно.
Я не принимала от родителей денег и заботы, но готова была отдать им все.
Последние месяцы, после смерти отца, я жила с матерью, ухаживая за ней.
Эти месяцы, показались мне годами… мне казалось, что я состарилась вместе с ней, пока меняла дипендсы.[3]Да, она умерла от старости, но старость превратила мою мать в немощный овощ, что ходил под себя и едва мог есть. Я кормила ее с ложечки, только жидкой пищей. Я мыла ее и читала ей, пока она бредила о папе и тому, как она с нетерпением ждет с ним встречи. Я смотрела с ней фильмы и слушала музыку. Я спала рядом, на кресле, на случай, если маме станет плохо.
Мама умерла во сне.
Я радовалась хотя бы тому, что ей не пришлось страдать.
Что она не умерла в муках и в мокрых простынях.
Старость – это тоже болезнь.
Болезнь, от которой нет лекарства.
Родительский дом… я продала его и отослала деньги сестре.
Она учиться. Она только начинает жить. Ей они нужнее.
Я захожу в подъезд.
Двери нет. От нее только петли остались, да щепки.
Внутри горят флуоресцентные лампы, роняя мигающий свет на грязный кафельный пол. Справа, комнатка домоуправленца. Когда-то была его. Теперь, это пустующая комната со скрипящей от ветра и сквозняков, дверью.
В комнате темно и пахнет мочой, с примесью химикатов.
Там изредка ночуют бомжи. Наркоманы принимают дозы. А девочки лишаются девственности.
Там стоит старый диванчик, обтянутый дерматином. На выцветшей коже, виднеются серые языки от пламени и дырки от сигарет. Там валяются шприцы и засохшие использованные презервативы.  
Я двигаю к лестнице, но кто-то неожиданно хватает меня за плечо и швыряет в стену, прижимаясь ко мне всем телом.
От одежды пахнет химикатами.
Осунувшееся, с впалыми щеками и оливковым оттенком кожи, лицо пялится на меня своими стеклянными глазками. Это тот самый парень из аптеки. Он тяжело дышит. Пот скользит по его вискам и над верхней губой. У него даже изо рта пахнет химикатами. А потом, я чувствую, как что-то холодное прижимается к моей шее.
Это нож.
И я знаю, что он грязный. Возможно, ржавый.
Если острие хоть на миллидюйм проткнет мою кожу, я могу получить заражение крови.
- Что ты купила в аптеке? – рычит наркоман, все сильнее вдавливая лезвие в кожу.
Я не паникую. Моя рука в кармане. Пальцы крепко сжали рукоять ножа. Я думаю, как бы мне вытащить руку и ударить его.
- Обезболивающее.
- Какое?
- «Стопинг».[4]
- Всего лишь это дерьмо? – его глаза пытаются сфокусироваться на пачке, что я показываю ему.
Сейчас, когда он отвернулся, я могу достать нож…
- Убрал от нее руки. – Прорычал голос за спиной наркомана, а затем послышался глухой шлепок. Парень чуть выше меня, но мне все же удается выгнуть шею, чтобы увидеть, кому принадлежит голос. Низкий и хриплый. Это тот самый детектив. Нэш Филип. – Живо. – Доносится звук взводимого курка.
Наркоман отвел от меня лезвие.
- Подними руки так, чтобы я их видел.
Парень выполнил приказ.
- Бросай нож на пол.
Нож падает со звоном.
- Теперь шаг ко мне и руки за спину.
Наркоманы, по своей сути – трусы.
Они не суются на рожон, предпочитая бежать прочь, нежели геройствовать.
Они безумны. Может, поэтому их считают смелыми… я же считаю их безумными трусами.
Наркоман делает, как велит коп, делая шаг назад и сцепляя руки за спиной.
- Встань у выхода, лицом ко мне. 
Я, честно говоря, не понимаю, что замышляет детектив Филип… 
Нэш ставит пушку на предохранитель, убирает в кобуру. Когда наркоман поворачивается, полицейский хватает его за ворот толстовки.
- Голова болит, парень? – тон жуткий.
Наркоман кивает.
- У меня есть хорошее средство от головы. – И тут коп со всего маху бьет наркомана лбом в нос. Затем кулаком в солнечное сплетение. Парень сгибается в три погибели. – Полегчало? – нога летит следом в его живот, отправляя наркомана на улицу.
Я ошеломленно смотрю на копа. Он взбешен. Может, потому, что подобная гниль посмела напугать девушку… а может, он на взводе.
- Вы в порядке? – Нэш поднимает нож с пола, пару минут разглядывая его. После, убирает в карман.
- Да. Я могла бы и сама справится.
- Серьезно?
Я достала из кармана нож.
- Думаю, спрашивать о разрешении на ношение холодного оружия, нет надобности.
Я качаю головой.
- Что вы тут делаете?
Коп поднимает с пола пакет и протягивает мне.
- Вы оставили это в участке.
Я открываю пакет и вижу внутри куртку. Куртку «Свит Бон».
- Это не моя куртка.
- Но вы были в ней.
- Была. Это куртка «Свит Бон». Но вы и так это знаете. – Я шагнула к лестнице. Коп за мной.
- Знаю?
- «Свит Бон» снимала квартиру с Пеппер. Пеппер любила брать одежду своей соседки. Поэтому, «Свит Бон», писала на каждом ярлычке – это собственность «Свит Бон». И это вы тоже знали. – Я обернулась на копа. У него было выражение нашкодившего ребенка. – Пришли, убедится, что я не вышла на улицу?
- Но вы вышли.
- За обезболивающим.
Мы поднялись на четвертый этаж, шагая к моей квартире. Похоже, коп решил удостовериться, что со мной ничего не случится. Я не привыкла к тому, чтобы меня опекали или оберегали. И со стороны копа это выглядело немного… странно.
- Вы любите это, верно? – спрашивает Филип, когда я повернула ключ в замке.
- Что?
- Быть умной.
- Будь я умной, не жила бы в этом дерьме.
Он нахмурился, поджав губы.
- Извините. Я вас оскорбил.
- Назвать меня умной? Едва ли это оскорбление. Это даже не комплимент. Это суждение. Вы назвали меня умной, потому что я говорила о вещах, о которых не знала. – Я толкнула дверь. – И раз уж вы спасли меня от злого дракона, я угощу вас кофе. Проходите. – Коп вошел в квартиру. Я заперла дверь, повесив связку ключей на крючок. Сняла куртку и скинула кеды. – Кофе черный?
- Да. – Он ухмыльнулся. – Вы и об этом знаете?
- В участках пьют черный и без сахара. Это стало и вашей привычкой. Сколько вы работаете в полиции? Десять? Пятнадцать лет?  
- Десять. – Коп снял пиджак, повесив его на спинку стула и уселся на сидение.
Я чувствовала затылком, что он смотрит на меня. Смотрит, не как в кабинете… он заинтересован мной, и как женщиной, и как умным собеседником.
Я никогда не считала себя умной. Да, мозги есть, только повести их в нужное русло, нет возможности.
- Так, почему же вы выбрали именно эту профессию?
Пока кофеварка гудела, я достала из шкафчика белые кружки и блюдца.
- Вы называете проституцию – профессией. Я называю ее – выживанием. Мне нужны были деньги, чтобы ухаживать за отцом. Но времени и денег, как оказалось, было не достаточно. После, я ухаживала за матерью. А там… я втянулась.
- Почему вы не устроились на обычную работу?
Я поставила чашки на стол. Вытащила графинчик с кофе. Запах потрясающий, но не такой насыщенный, как в Старбаксе.
- С обычной профессией, я не смогла бы накопить денег на лекарства. Еще предполагалась операция… но я не успела. – Я разлила кофе по чашкам. – Время – не лучший друг в смерти.
Коп кивнул. Он подхватил чашку за ручку и поднес к губам. Подул, развеивая дымок. После, сделал глоток.
- Ну, а вы, детектив. Неужели, до сих пор существуют династии полицейских?
- Думаю, на мне эта династия и закончится.
- Забавно, но я думаю так же. – Я села напротив, потянувшись за сигаретами.
- Почему?
- Потому что вы не из тех, кто придерживается традиций. – Чиркнув зажигалкой, я глубоко затянулась. – Вы любите свою работу. Но не любите порядка в работе. Вас это напрягает. Вы любите свободу в действиях. А когда вас ставят в рамки, вы чувствуете себя некомфортно.
- Да, неужели? – коп засмеялся. – Да, я у вас, как на ладони.
- Всего лишь предположения.
- И весьма точные. – Нэш хлопает себя по карманам.
- Все же, курите. – Улыбаюсь я.
- Вы очень проницательны, мисс Пирс.
- Называйте меня, Шори.
- Вас зовут Ханни Пирс. – Не унимается он, наконец достав из кармана пиджака смятую пачку сигарет. – И едва ли мы сейчас на улице, в грязном переулке, верно?
В точку, парень. В точку.
 

 

[1] Ксанакс – международное наименование – alprazolam.  Оказывает анксиолитическое действие. Уменьшает беспокойство, чувство тревоги, страха, напряжения. Антидепрессант. Обладает центральной миорелаксирующей и умеренной снотворной активностью. (Прим. автора)
[2] Оксикодон — обезболивающий препарат, полусинтетический опиоид, получаемый из тебаина. После повторных приемов препарата возникает физическая и психологическая зависимость, как и у других наркотических веществ. (Прим. автора)
[3] Дипендс – марка подгузников для взрослых. (Прим. автора)
[4] Название лекарства придумано автором. (Прим. автора)

 

Перекресток Глава 6

Перекресток Глава 8