Перекресток Глава 6

На самом деле, я солгал.
Я сказал, что за два месяца, у меня было всего три жертвы.
Но я солгал.
Я совсем забыл об одном, которое совершил, до этого.
Мне двадцать два, а отчим харкающий туберкулезник, превратившийся в лежачую коррозию. Его болезнь развивается очень быстро, затягивая в то место, откуда едва ли возвращаются.
Помню, в четырнадцать, моя мать-шлюха, окончательно покинула меня. Во-первых, она не хотела подхватить дерьмо отчима… а во-вторых… она просто собрала какие-то вещи, документы и исчезла.
И пока мать-шлюха таскалась по улицам, этот ублюдок, заставлял называть меня его отцом.
Папой. Папочкой.
Я называл его мудаком или гандоном.
Мне было двадцать два года и я был готов к тому, чтобы пустить кровь, какой-нибудь твари из болота.
На тот момент, клубы пользовались успехом и стремительно развивались, подавая клиентуре всевозможные удовольствия на блюдах, в лицах шлюх и дилеров. Они продавали наркотики. Продавали шлюх для услады своих пороков.
Мой порок не продавался.
Он развивался сам по себе.
У него не было патента, но он имел свою цену.
Цена устанавливаемая мной – а точнее, жизнь.
Так вот. Я хочу рассказать о моем первом эксперименте над вшивой жизнью. Крохотное, но яркое воспоминание. Яркое тем, кого я убил. Как я убил. И что при этом чувствовал.
И все же, вернемся к истокам. 
Я никогда не любил ночные клубы.
Они все одинаковые. Злачные, грязные, вонючие, как старые гнилые ящики, набитые дерьмом.
В клубах нет людей, только их обратная сторона.
Там открываются их потаенные желания.
Все самое мерзкое, низкое, сжирающее остатки человеческого, проявляется в ночных клубах.
И все же… я пришел в один из таких клубов.
Яркие световые лучи. Вспыхивающие шары неоновых ламп.
Обдолбанные пассажиры, приземлившиеся в пекле греха. 
Дешевое пойло, халявный кокаин, грязные кабинки, в которых теснятся шлюхи и их сутенеры, что называют себя любовниками.
Они пьют, нюхают кокаин, а после трахаются, на грязных унитазах.
Трутся дорогими шмотками о сальные стенки кабинок, добавляя свой личный автограф на замызганном кафельном полу.
Остатки излияний липнут к обуви, ощущаются в воздухе, на языке, даже в желудке.
Так хочется стошнить, но, кажется, только я это чувствую.
Я заказал себе пива.
Пиво дешевое. На запах, оно отдает мочой старика, болеющего туберкулезом.
Я знаю, потому что отчим болел туберкулезом и мочился в кровать.
Этот густой запах мочи стоял в его комнате, ровно столько, сколько он лежал в кровати.
Я открывал окна, чтобы проветривать комнату – но это не помогало. А после, я и вовсе перестал это делать.
Мне было омерзительно прикасаться к нему. Омерзительно было менять белье.
И я не менял его.
Считал, что он и так сдохнет. Так какая разница – будет он в чистом или грязном?
Он все равно опорожнится, когда сдохнет.
Через пару дней, в комнате запахло тухлым мясом.
Этот запах смешался с тем, что он испустил из себя в момент предсмертных конвульсий.
Я слышал, как он стонал, пока жизнь уходила из его тела. Но зайти в комнату не осмелился.
Я не хотел видеть его блеклые, так словно зрачки накрыли тонкой пленкой, глаза. Не хотел видеть его омерзительное, покрывшееся гнойными язвами и незаживающими ранами, лицо и тело.
Не хотел видеть засохшие от крови и жидкости, что выходила из его ран, простыни.
Не хотел вдыхать этот запах, казавшейся мне, уже заразным.
Я не заходил в его комнату неделю. Так что, да. Он многое испытал и ощутил под собой.
Вместо этого, я спокойно смотрел телевизор и ел хлопья «Завтрак Чемпиона». После уходил гулять и возвращался под утро, спать.
Меня не волновало то, что он хочет есть или пить. Не волновало ничего, что я был обязан сделать для него, чтобы облегчить его смертный путь.
Я хотел, чтобы он умер.
И он умер.
Возвращаясь к пиву, я сделал глоток. В глотке зажгло.
Хм, возможно, это обида отчима жгла мое горло? Плевать.
Продолжая оглядывать клуб, я пришел к тому, чтобы взорвать его к чертям.
Вот, было бы интересно посмотреть, как разлетается маленький мирок, разбрасывается кусками обожженных тел и ошметками кишок.
Я был в клубе уже пятнадцать минут. И за это короткое время у меня начала раскалываться голова.
Музыка, бьющая меня по темени, как тяжелый топор, врезалась и крошила его, на мелкие кусочки.
Уши и нос заложило.
Я зажал нос и выдохнул, чтобы уши открылись. Не помогло.
Пиво быстро нагрелось и провонялось табаком и потом.
Пить смесь мочи, табака и пота – мне не хотелось.
Потом ко мне подошла девушка.
Высокая, но я не сказал бы, что она была красивой. Для тех, кому плевать на то, кого он трахает – в самый раз. А я был не из тех.
Она сказала, что хочет выпить и предложила мне ее угостить.
Наглость – второе счастье.
Я купил ей пива. Но только, чтобы она отвязалась от меня.
Может, мне стоило ей купить еды?
Она была худой и плоской, как доска. Кости ребер и таза торчали. Две пуговицы, кои именовались ее грудью, были прикрыты коротким ярко-желтым, топом. Кожаная юбка, закрывала подобие ее задницы. Я вообще не увидел у нее задницы. Только две обтянутые косточки.
Руки, как сучки – длинные, я бы сказал – долговязые.
Она смотрела на меня в упор, словно пыталась загипнотизировать. Но это у нее плохо получалось. Во-первых, меня нельзя загипнотизировать. Я не настолько слаб волей, чтобы поддаваться этой чуши. Во-вторых, ее хмельные глаза, я предпочел бы выколоть и скормить собакам. Так она на меня смотрела.
Я спросил ее, почему она на меня смотрит. Она ответила, что я очень красивый. Язык у нее чуть заплетался, и она растягивала слова.
Комплимент не удачный. Я не считаю себя привлекательным. Возможно, потому что отчим так всегда говорил. Так сказать – вдолбил в меня комплекс.
Я назвал ее глупой дурой, а она рассмеялась и сказала, что ее зовут Энн.
После того, как она осушила бутылку пива в один глоток, Энн предложила мне нюхнуть кокса.
Я подумал… неужели, я так хорошо вписываюсь в этот клубный контингент? На мне обычные джинсы, футболка и куртка, а не тряпки педиков, что выдают себя за модельеров. Волосы, у меня не уложены гелем, лаком, как у тех говнюков, что танцуют и пьют коктейли.
Я вовсе не такой. Я. Не. Такой.
Энн взяла меня за руку и потащила за собой.
Хм. Я пошел. Черт возьми, я пошел. Я потащился за ней, как блудливая собачонка, увязавшаяся за прохожим.
Очередей в кабинки было три, и они попеременно менялись. Одна часть толпы шла навстречу, другая поперек. Короче, я попал под пешеходные поезда.
Спустя минут десять, я и Энн вошли в кабинку. За нами было еще человек десять.
Энн достала из сумки пудреницу и обрезанный кусочек трубочки. Руки у нее дрожали, как у заядлого наркомана. Или как у моего отца, когда он тянулся к очередной бутылке пива, с похмелья, которое после превращалось в очередную попойку.
Я услышал, как она шумно втянула носом. Выгнулась, пальцами вытирая под носом.
Предложила мне нюхнуть.
Я заколебался. И все же нюхнул.
Ничего не произошло.
Хотя, кабинка стала покачиваться, как на волнах, а музыка забурлила в ушах с новой силой.
Энн задрала юбку, и оперлась на стену, ко мне спиной.
Она сказала – что любит после кокаина секс. Она любит, когда ее трахают, пока она кайфует, после парочки дорожек.
Я смотрел на ее костлявую задницу и прореху между ног.
Ее плоть была обнажена. В смысле, без волос.
Мне показалось, что я смотрю на плоть ребенка.
Тряхнул головой, потому что от кокса мои мысли стали путаться.
Энн повернулась ко мне и сказала – что я тупой. От кокса я отупел. Типо, другие мужики давно бы ее поимели, а я торможу.
Она опустила юбку и толкнула меня.
Ну, вот тогда-то в моей голове и произошел всемирный бум.
Возможно, потому что меня она не возбуждала, когда сама хотела этого. Я предпочел бы ее умоляющей меня не делать этого. Глупость, но эта глупость меня возбуждала.
А теперь, когда она не хотела меня, я возбудился.
Я ощутил, как мой член затвердел. Он давил мне на живот, и молния колола тонкую кожу.
Я схватил ее за волосы и толкнул, так что она со всей силы ударилась лицом в стенку кабинки.
Она вскрикнула и начала ругаться.
А я еще больше возбудился.
Схватил ее за волосы, пока она царапалась руками, я снова ударил ее об стену.
У нее пошла кровь из носа. Правая скула и губы припухли.
Она потеряла равновесие, но была в сознании. Это все, что мне было нужно.
Поставив ее на колени, я ткнул ее голову в унитаз и задрал ей юбку. Спустил штаны и вошел.
Мне было плевать, что она хлебает мочу, которую не смывали несколько дней, и она сливалась только потому, что ее накопилось больше, чем нужно. 
Она дергалась, стонала, хватаясь за мою руку. Пыталась подняться, извивалась.
Так хорошо я еще не трахался.
Кончив, я надавил на ее затылок, тесно вжав ее лицо в дно унитаза. Кажется, она затихла. Захлебнулась или потеряла сознание.
Мне было все равно.
Она хотела, чтобы ее трахнули. И я трахнул ее.
Поднявшись, я заправил футболку в джинсы. Пригладил волосы. Смахнул пот, выступивший на лбу.
Пот, был скорее благодарностью организма за проявленное к нему внимание, нежели из-за страха быть застуканным.
Я не боялся, что увидев эту шлюху, здесь начнется паника. Тем более, пудреница с кокаином, будет полиции жирным объяснением.
Покинув кабинку, я вернулся к бару. Заказал себе пива. Пил медленно, маленькими глотками. Наслаждался вкусом пенного напитка, осознавая, что привкус мочи исчез. Запах пота и табака испарился. А на смену всему этому дерьму, пришло успокоение.
Когда я вернулся домой, я увидел полицейскую машину и скорую.
Видимо, отчим так завонялся, что соседи вызвали медиков. Избавится от жуткого трупа – дело одно. А вот от жесткого амбре… представьте, неделю, живой труп заживо гниет. Из его бренного тела сочится дерьмо. Он опорожняется по нескольку раз за час. Он харкается кровью, которая смахивает на мазутную жидкость. Соседи были в ужасе. Полиция только качала головой, пытаясь найти объяснение причин такого отношения к больному.
У меня была одна причина – я хотел, чтобы этот мудак сдох.
Почему я должен был за ним ухаживать, пока моя мамаша где-то шляется?
Почему я должен был тратить свое время на того, кто трахал мою мать, беспробудно пил и воровал деньги?
Почему?
Получается… помимо твари, что я угробил в сортире клуба, мой список пополнился и никудышным отчимом.
Значит, всего пять.
Неплохое начало.
Многие психологи считают, будто потенциальные убийцы, начинают свои злодеяния с убийства животных. Будто, они хотят испробовать плоть. Каковы ощущения, когда несчастное животное захлебывается от собственной крови, пока умирает.
Я никогда не убивал животных. Никогда не мучал их.
Я люблю животных.
Я люблю кошек, собак… я истинный фанат Ноева ковчега.
Мне кажется, если бы мир был заселен только животными, то не было бы преступлений. Не было бы боли. Не было бы несправедливости.
Все решает естественный отбор. Природа. 
А природу нельзя судить.
В ее праве – кто остается жить, а кто принимает на себя роль съеденного или угасшего от собственной слабости.
Еще бытует мнение, что убийцы любят приходить на места преступлений, чтобы потешить свое самолюбие. Порадоваться своим совершениям.
Я считаю, незачем читать книгу заново, если знаешь ее содержание.
Ненужно зацикливаться на одном. Нужно двигаться дальше.
Поэтому я никогда не появляюсь на местах, где убиваю.
Я ищу новую жертву… но вы же хотите услышать о рыжеволосой, привлекательной проститутке.
Да, проститутки бывают привлекательны.
Даже та длинноволосая брюнетка, была привлекательна.
Даже я, тот кто ненавидит шлюх, отметил ее мягкие изгибы тела и красивые серые глаза.
Я видел в брюнетке итальянку, с полными губами и белой, как сливки, кожей. Она напоминала мне Пьер Анджели[1]с изящной формой бровей и взглядом, как у любознательного ребенка. У меня возникал вопрос… почему подобная красота затягивается в порок, вместо того, чтобы наполнять мир красотой?
… но мое воодушевление было не долгим. Я видел, как она строиться перед машинами… как она наклоняется, показывая то, что желательно было бы скрыть… как она виляет бедрами… она продавала свое тело, как товар.
Но это вас не интересует, верно?
Мое мнение о том, почему женщина опускается на колени перед мужчинами за какие-то бумажки. Почему она опускается и принимает в себя то, что после, ненавидит.
Вам плевать.
Мне тоже.
Они шлюхи.
Я убийца.
Как все просто, верно.
Было бы намного проще, давать людям не имена, а их значение в жизни.
Сексоголик. Растлитель. Педик. Шовинист. Мизантроп. Предатель. Избиратель.
Все было бы проще, если бы люди знали, кто перед ними стоит, а не строили догадки, не расстраивались, когда правда неожиданно выползала наружу.
Вы видите молодую и красивую девушку. Она вам нравится. Вы мысленно обдумываете, как познакомится с ней. Как пригласить на свидание. Как трахнуть ее. Как после позвонить и предложить еще раз встретиться.
Но опуская взгляд на ее бейджик, вы видите – анархистка.
Вы идете дальше и встречаете на своем пути старика. Его лицо сморщено, как половая тряпка. Его глаза почти скрыты под обвисшими веками. Его кожа бело-желтая и в пятнах. Но его улыбка вас радует. Он похож на милого старичка. Божьего одуванчика.
Скотоложник.[2]
Ну, и какого это узнать, что твоя будущая девушка придерживается базовых принципов анархизма: отсутствием власти? Свободы от принуждения? Свободы ассоциаций? Взаимопомощи? Разнообразия? Да, возможно, она имеет право сама организовывать свою жизнь, как пожелает. Только все это ни к чему не приведет. Она закончит жизнь, как тот парень, которому я вскрыл брюхо в переулке. Они такие же свиньи, как и движение панков.
А милый дедуля? Ведь, он обнимает своих внуков, целует свою дочь, пожимает руку своему сыну… а после идет в сарай и трахает овец.
Будь у меня бейджик – убийца, все вокруг знали, чего ожидать от меня. Да, может, это бы привело к некоторым проблемам… но зато, все знают кто я.
Ладно, оставим дискуссию об извращенных родственниках и их предпочтениях и закончим разговор о рыжеволосой шлюхе.
Я постучал в ее дверь. Она открыла мне, бурча под нос недовольства. Хм… думаю, она спала после смены. После, я вошел внутрь и запер дверь. Я что-то сказал ей… не помню… но, что-то, после чего она пошла в ванную.
А когда она вышла я сделал то, зачем, собственно, и пришел.
Говорят, что смерть – это самое ужасное, самое омерзительное зрелище. Я так не считаю. Конечно… когда перед глазами разлагающийся труп… или внутренности вывернуты наизнанку… или куски плоти раскиданы по полу… возможно, все это может показаться немного некрасиво. Хах!
Вы думаете, что кроме бейджика – убийца, мне нужно повесить еще и – извращенец?
Хм… я так не считаю. Я не извращаюсь с трупами… я убиваю живых людей.
Ну, так вот.
Говорят, смерть это отвратительно. Сам по себе, мертвый человек – это уже кошмар. А последствие смерти – газовая атака.
На счет, газовой атаки, я согласен с вами.
Но!
Я считаю, что смерть прекрасна.
Я имею в виду, она прекрасна именно в тот миг, когда человек отдает Богу душу.
Этот миг. Эта тонкая, почти хрустальная грань, между жизнью и смертью.
Тот миг, в котором человек застывает.
Он застывает в одном возрасте. В одной позе. В одном движении. В одном непоколебимом лице.
Именно этот миг – прекрасен.
Кто, есть человек?
Это биохимическая субстанция, обтянутая костями, плотью и кожей. Тоже, что и мебель – костяк, обтянутый дерматином. Основа, что поддерживается биохимией.
Миг, полной остановки жизнедеятельности, который возвращает нас к истокам, нашего рождения.
Я считаю, когда человек умирает, его процессы, его внутренности, они погибают в том порядке, в котором появляются, когда в чреве матери зарождается жизнь.
Вы можете не согласится со мной, потому как знаете, когда человек долго лежит в земле, его кожа и плоть усыхает, гниет, превращаясь в ничто. Остается только костяк, но и он находит свой конец в прахе. Все считают, что скелеты – это обязательно уродливые анатомические кости, закопанные в земле. Обязательно с раскрытой челюстью и дырой в черепе… я бы хотел согласиться с вами, но предпочту свою теорию красоты после смерти.
Но и в этом есть своя прелесть. В ужасе того, во что мы в итоге превращаемся.
Мы становимся равными.
У нас нет проблем с весом или проблемной кожей. Нам не нужно прибегать к пластическим операциям или подбирать бюстгальтер с поролоновыми чашечками. Нам не нужно задумываться о том, как мы будем выглядеть, в новом костюме или в дешевой бижутерии.
В смерти – мы равны.
И то, что я сделал с рыжеволосой шлюхой… я вернул ее к истокам прекрасного. Я лишил ее не только жизни, я лишил ее проблем.
Я дал ей свободу. 
[1] Пьер Андже́ли (итал. Pier Angeli, урождённая Анна Мария Пьеранджели (итал. Anna Maria Pierangeli), 19 июня 1932 - 10 сентября 1971) - итальянская актриса, сестра-близнец актрисы Марисы Паван. (Прим. автора)
[2] Скотоложество – разновидность полового извращения, заключающееся в удовлетворении полового чувства путём совокупления с животным. (Прим. автора) 

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0243474

от 5 октября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0243474 выдан для произведения: На самом деле, я солгал.
Я сказал, что за два месяца, у меня было всего три жертвы.
Но я солгал.
Я совсем забыл об одном, которое совершил, до этого.
Мне двадцать два, а отчим харкающий туберкулезник, превратившийся в лежачую коррозию. Его болезнь развивается очень быстро, затягивая в то место, откуда едва ли возвращаются.
Помню, в четырнадцать, моя мать-шлюха, окончательно покинула меня. Во-первых, она не хотела подхватить дерьмо отчима… а во-вторых… она просто собрала какие-то вещи, документы и исчезла.
И пока мать-шлюха таскалась по улицам, этот ублюдок, заставлял называть меня его отцом.
Папой. Папочкой.
Я называл его мудаком или гандоном.
Мне было двадцать два года и я был готов к тому, чтобы пустить кровь, какой-нибудь твари из болота.
На тот момент, клубы пользовались успехом и стремительно развивались, подавая клиентуре всевозможные удовольствия на блюдах, в лицах шлюх и дилеров. Они продавали наркотики. Продавали шлюх для услады своих пороков.
Мой порок не продавался.
Он развивался сам по себе.
У него не было патента, но он имел свою цену.
Цена устанавливаемая мной – а точнее, жизнь.
Так вот. Я хочу рассказать о моем первом эксперименте над вшивой жизнью. Крохотное, но яркое воспоминание. Яркое тем, кого я убил. Как я убил. И что при этом чувствовал.
И все же, вернемся к истокам. 
Я никогда не любил ночные клубы.
Они все одинаковые. Злачные, грязные, вонючие, как старые гнилые ящики, набитые дерьмом.
В клубах нет людей, только их обратная сторона.
Там открываются их потаенные желания.
Все самое мерзкое, низкое, сжирающее остатки человеческого, проявляется в ночных клубах.
И все же… я пришел в один из таких клубов.
Яркие световые лучи. Вспыхивающие шары неоновых ламп.
Обдолбанные пассажиры, приземлившиеся в пекле греха. 
Дешевое пойло, халявный кокаин, грязные кабинки, в которых теснятся шлюхи и их сутенеры, что называют себя любовниками.
Они пьют, нюхают кокаин, а после трахаются, на грязных унитазах.
Трутся дорогими шмотками о сальные стенки кабинок, добавляя свой личный автограф на замызганном кафельном полу.
Остатки излияний липнут к обуви, ощущаются в воздухе, на языке, даже в желудке.
Так хочется стошнить, но, кажется, только я это чувствую.
Я заказал себе пива.
Пиво дешевое. На запах, оно отдает мочой старика, болеющего туберкулезом.
Я знаю, потому что отчим болел туберкулезом и мочился в кровать.
Этот густой запах мочи стоял в его комнате, ровно столько, сколько он лежал в кровати.
Я открывал окна, чтобы проветривать комнату – но это не помогало. А после, я и вовсе перестал это делать.
Мне было омерзительно прикасаться к нему. Омерзительно было менять белье.
И я не менял его.
Считал, что он и так сдохнет. Так какая разница – будет он в чистом или грязном?
Он все равно опорожнится, когда сдохнет.
Через пару дней, в комнате запахло тухлым мясом.
Этот запах смешался с тем, что он испустил из себя в момент предсмертных конвульсий.
Я слышал, как он стонал, пока жизнь уходила из его тела. Но зайти в комнату не осмелился.
Я не хотел видеть его блеклые, так словно зрачки накрыли тонкой пленкой, глаза. Не хотел видеть его омерзительное, покрывшееся гнойными язвами и незаживающими ранами, лицо и тело.
Не хотел видеть засохшие от крови и жидкости, что выходила из его ран, простыни.
Не хотел вдыхать этот запах, казавшейся мне, уже заразным.
Я не заходил в его комнату неделю. Так что, да. Он многое испытал и ощутил под собой.
Вместо этого, я спокойно смотрел телевизор и ел хлопья «Завтрак Чемпиона». После уходил гулять и возвращался под утро, спать.
Меня не волновало то, что он хочет есть или пить. Не волновало ничего, что я был обязан сделать для него, чтобы облегчить его смертный путь.
Я хотел, чтобы он умер.
И он умер.
Возвращаясь к пиву, я сделал глоток. В глотке зажгло.
Хм, возможно, это обида отчима жгла мое горло? Плевать.
Продолжая оглядывать клуб, я пришел к тому, чтобы взорвать его к чертям.
Вот, было бы интересно посмотреть, как разлетается маленький мирок, разбрасывается кусками обожженных тел и ошметками кишок.
Я был в клубе уже пятнадцать минут. И за это короткое время у меня начала раскалываться голова.
Музыка, бьющая меня по темени, как тяжелый топор, врезалась и крошила его, на мелкие кусочки.
Уши и нос заложило.
Я зажал нос и выдохнул, чтобы уши открылись. Не помогло.
Пиво быстро нагрелось и провонялось табаком и потом.
Пить смесь мочи, табака и пота – мне не хотелось.
Потом ко мне подошла девушка.
Высокая, но я не сказал бы, что она была красивой. Для тех, кому плевать на то, кого он трахает – в самый раз. А я был не из тех.
Она сказала, что хочет выпить и предложила мне ее угостить.
Наглость – второе счастье.
Я купил ей пива. Но только, чтобы она отвязалась от меня.
Может, мне стоило ей купить еды?
Она была худой и плоской, как доска. Кости ребер и таза торчали. Две пуговицы, кои именовались ее грудью, были прикрыты коротким ярко-желтым, топом. Кожаная юбка, закрывала подобие ее задницы. Я вообще не увидел у нее задницы. Только две обтянутые косточки.
Руки, как сучки – длинные, я бы сказал – долговязые.
Она смотрела на меня в упор, словно пыталась загипнотизировать. Но это у нее плохо получалось. Во-первых, меня нельзя загипнотизировать. Я не настолько слаб волей, чтобы поддаваться этой чуши. Во-вторых, ее хмельные глаза, я предпочел бы выколоть и скормить собакам. Так она на меня смотрела.
Я спросил ее, почему она на меня смотрит. Она ответила, что я очень красивый. Язык у нее чуть заплетался, и она растягивала слова.
Комплимент не удачный. Я не считаю себя привлекательным. Возможно, потому что отчим так всегда говорил. Так сказать – вдолбил в меня комплекс.
Я назвал ее глупой дурой, а она рассмеялась и сказала, что ее зовут Энн.
После того, как она осушила бутылку пива в один глоток, Энн предложила мне нюхнуть кокса.
Я подумал… неужели, я так хорошо вписываюсь в этот клубный контингент? На мне обычные джинсы, футболка и куртка, а не тряпки педиков, что выдают себя за модельеров. Волосы, у меня не уложены гелем, лаком, как у тех говнюков, что танцуют и пьют коктейли.
Я вовсе не такой. Я. Не. Такой.
Энн взяла меня за руку и потащила за собой.
Хм. Я пошел. Черт возьми, я пошел. Я потащился за ней, как блудливая собачонка, увязавшаяся за прохожим.
Очередей в кабинки было три, и они попеременно менялись. Одна часть толпы шла навстречу, другая поперек. Короче, я попал под пешеходные поезда.
Спустя минут десять, я и Энн вошли в кабинку. За нами было еще человек десять.
Энн достала из сумки пудреницу и обрезанный кусочек трубочки. Руки у нее дрожали, как у заядлого наркомана. Или как у моего отца, когда он тянулся к очередной бутылке пива, с похмелья, которое после превращалось в очередную попойку.
Я услышал, как она шумно втянула носом. Выгнулась, пальцами вытирая под носом.
Предложила мне нюхнуть.
Я заколебался. И все же нюхнул.
Ничего не произошло.
Хотя, кабинка стала покачиваться, как на волнах, а музыка забурлила в ушах с новой силой.
Энн задрала юбку, и оперлась на стену, ко мне спиной.
Она сказала – что любит после кокаина секс. Она любит, когда ее трахают, пока она кайфует, после парочки дорожек.
Я смотрел на ее костлявую задницу и прореху между ног.
Ее плоть была обнажена. В смысле, без волос.
Мне показалось, что я смотрю на плоть ребенка.
Тряхнул головой, потому что от кокса мои мысли стали путаться.
Энн повернулась ко мне и сказала – что я тупой. От кокса я отупел. Типо, другие мужики давно бы ее поимели, а я торможу.
Она опустила юбку и толкнула меня.
Ну, вот тогда-то в моей голове и произошел всемирный бум.
Возможно, потому что меня она не возбуждала, когда сама хотела этого. Я предпочел бы ее умоляющей меня не делать этого. Глупость, но эта глупость меня возбуждала.
А теперь, когда она не хотела меня, я возбудился.
Я ощутил, как мой член затвердел. Он давил мне на живот, и молния колола тонкую кожу.
Я схватил ее за волосы и толкнул, так что она со всей силы ударилась лицом в стенку кабинки.
Она вскрикнула и начала ругаться.
А я еще больше возбудился.
Схватил ее за волосы, пока она царапалась руками, я снова ударил ее об стену.
У нее пошла кровь из носа. Правая скула и губы припухли.
Она потеряла равновесие, но была в сознании. Это все, что мне было нужно.
Поставив ее на колени, я ткнул ее голову в унитаз и задрал ей юбку. Спустил штаны и вошел.
Мне было плевать, что она хлебает мочу, которую не смывали несколько дней, и она сливалась только потому, что ее накопилось больше, чем нужно. 
Она дергалась, стонала, хватаясь за мою руку. Пыталась подняться, извивалась.
Так хорошо я еще не трахался.
Кончив, я надавил на ее затылок, тесно вжав ее лицо в дно унитаза. Кажется, она затихла. Захлебнулась или потеряла сознание.
Мне было все равно.
Она хотела, чтобы ее трахнули. И я трахнул ее.
Поднявшись, я заправил футболку в джинсы. Пригладил волосы. Смахнул пот, выступивший на лбу.
Пот, был скорее благодарностью организма за проявленное к нему внимание, нежели из-за страха быть застуканным.
Я не боялся, что увидев эту шлюху, здесь начнется паника. Тем более, пудреница с кокаином, будет полиции жирным объяснением.
Покинув кабинку, я вернулся к бару. Заказал себе пива. Пил медленно, маленькими глотками. Наслаждался вкусом пенного напитка, осознавая, что привкус мочи исчез. Запах пота и табака испарился. А на смену всему этому дерьму, пришло успокоение.
Когда я вернулся домой, я увидел полицейскую машину и скорую.
Видимо, отчим так завонялся, что соседи вызвали медиков. Избавится от жуткого трупа – дело одно. А вот от жесткого амбре… представьте, неделю, живой труп заживо гниет. Из его бренного тела сочится дерьмо. Он опорожняется по нескольку раз за час. Он харкается кровью, которая смахивает на мазутную жидкость. Соседи были в ужасе. Полиция только качала головой, пытаясь найти объяснение причин такого отношения к больному.
У меня была одна причина – я хотел, чтобы этот мудак сдох.
Почему я должен был за ним ухаживать, пока моя мамаша где-то шляется?
Почему я должен был тратить свое время на того, кто трахал мою мать, беспробудно пил и воровал деньги?
Почему?
Получается… помимо твари, что я угробил в сортире клуба, мой список пополнился и никудышным отчимом.
Значит, всего пять.
Неплохое начало.
Многие психологи считают, будто потенциальные убийцы, начинают свои злодеяния с убийства животных. Будто, они хотят испробовать плоть. Каковы ощущения, когда несчастное животное захлебывается от собственной крови, пока умирает.
Я никогда не убивал животных. Никогда не мучал их.
Я люблю животных.
Я люблю кошек, собак… я истинный фанат Ноева ковчега.
Мне кажется, если бы мир был заселен только животными, то не было бы преступлений. Не было бы боли. Не было бы несправедливости.
Все решает естественный отбор. Природа. 
А природу нельзя судить.
В ее праве – кто остается жить, а кто принимает на себя роль съеденного или угасшего от собственной слабости.
Еще бытует мнение, что убийцы любят приходить на места преступлений, чтобы потешить свое самолюбие. Порадоваться своим совершениям.
Я считаю, незачем читать книгу заново, если знаешь ее содержание.
Ненужно зацикливаться на одном. Нужно двигаться дальше.
Поэтому я никогда не появляюсь на местах, где убиваю.
Я ищу новую жертву… но вы же хотите услышать о рыжеволосой, привлекательной проститутке.
Да, проститутки бывают привлекательны.
Даже та длинноволосая брюнетка, была привлекательна.
Даже я, тот кто ненавидит шлюх, отметил ее мягкие изгибы тела и красивые серые глаза.
Я видел в брюнетке итальянку, с полными губами и белой, как сливки, кожей. Она напоминала мне Пьер Анджели[1]с изящной формой бровей и взглядом, как у любознательного ребенка. У меня возникал вопрос… почему подобная красота затягивается в порок, вместо того, чтобы наполнять мир красотой?
… но мое воодушевление было не долгим. Я видел, как она строиться перед машинами… как она наклоняется, показывая то, что желательно было бы скрыть… как она виляет бедрами… она продавала свое тело, как товар.
Но это вас не интересует, верно?
Мое мнение о том, почему женщина опускается на колени перед мужчинами за какие-то бумажки. Почему она опускается и принимает в себя то, что после, ненавидит.
Вам плевать.
Мне тоже.
Они шлюхи.
Я убийца.
Как все просто, верно.
Было бы намного проще, давать людям не имена, а их значение в жизни.
Сексоголик. Растлитель. Педик. Шовинист. Мизантроп. Предатель. Избиратель.
Все было бы проще, если бы люди знали, кто перед ними стоит, а не строили догадки, не расстраивались, когда правда неожиданно выползала наружу.
Вы видите молодую и красивую девушку. Она вам нравится. Вы мысленно обдумываете, как познакомится с ней. Как пригласить на свидание. Как трахнуть ее. Как после позвонить и предложить еще раз встретиться.
Но опуская взгляд на ее бейджик, вы видите – анархистка.
Вы идете дальше и встречаете на своем пути старика. Его лицо сморщено, как половая тряпка. Его глаза почти скрыты под обвисшими веками. Его кожа бело-желтая и в пятнах. Но его улыбка вас радует. Он похож на милого старичка. Божьего одуванчика.
Скотоложник.[2]
Ну, и какого это узнать, что твоя будущая девушка придерживается базовых принципов анархизма: отсутствием власти? Свободы от принуждения? Свободы ассоциаций? Взаимопомощи? Разнообразия? Да, возможно, она имеет право сама организовывать свою жизнь, как пожелает. Только все это ни к чему не приведет. Она закончит жизнь, как тот парень, которому я вскрыл брюхо в переулке. Они такие же свиньи, как и движение панков.
А милый дедуля? Ведь, он обнимает своих внуков, целует свою дочь, пожимает руку своему сыну… а после идет в сарай и трахает овец.
Будь у меня бейджик – убийца, все вокруг знали, чего ожидать от меня. Да, может, это бы привело к некоторым проблемам… но зато, все знают кто я.
Ладно, оставим дискуссию об извращенных родственниках и их предпочтениях и закончим разговор о рыжеволосой шлюхе.
Я постучал в ее дверь. Она открыла мне, бурча под нос недовольства. Хм… думаю, она спала после смены. После, я вошел внутрь и запер дверь. Я что-то сказал ей… не помню… но, что-то, после чего она пошла в ванную.
А когда она вышла я сделал то, зачем, собственно, и пришел.
Говорят, что смерть – это самое ужасное, самое омерзительное зрелище. Я так не считаю. Конечно… когда перед глазами разлагающийся труп… или внутренности вывернуты наизнанку… или куски плоти раскиданы по полу… возможно, все это может показаться немного некрасиво. Хах!
Вы думаете, что кроме бейджика – убийца, мне нужно повесить еще и – извращенец?
Хм… я так не считаю. Я не извращаюсь с трупами… я убиваю живых людей.
Ну, так вот.
Говорят, смерть это отвратительно. Сам по себе, мертвый человек – это уже кошмар. А последствие смерти – газовая атака.
На счет, газовой атаки, я согласен с вами.
Но!
Я считаю, что смерть прекрасна.
Я имею в виду, она прекрасна именно в тот миг, когда человек отдает Богу душу.
Этот миг. Эта тонкая, почти хрустальная грань, между жизнью и смертью.
Тот миг, в котором человек застывает.
Он застывает в одном возрасте. В одной позе. В одном движении. В одном непоколебимом лице.
Именно этот миг – прекрасен.
Кто, есть человек?
Это биохимическая субстанция, обтянутая костями, плотью и кожей. Тоже, что и мебель – костяк, обтянутый дерматином. Основа, что поддерживается биохимией.
Миг, полной остановки жизнедеятельности, который возвращает нас к истокам, нашего рождения.
Я считаю, когда человек умирает, его процессы, его внутренности, они погибают в том порядке, в котором появляются, когда в чреве матери зарождается жизнь.
Вы можете не согласится со мной, потому как знаете, когда человек долго лежит в земле, его кожа и плоть усыхает, гниет, превращаясь в ничто. Остается только костяк, но и он находит свой конец в прахе. Все считают, что скелеты – это обязательно уродливые анатомические кости, закопанные в земле. Обязательно с раскрытой челюстью и дырой в черепе… я бы хотел согласиться с вами, но предпочту свою теорию красоты после смерти.
Но и в этом есть своя прелесть. В ужасе того, во что мы в итоге превращаемся.
Мы становимся равными.
У нас нет проблем с весом или проблемной кожей. Нам не нужно прибегать к пластическим операциям или подбирать бюстгальтер с поролоновыми чашечками. Нам не нужно задумываться о том, как мы будем выглядеть, в новом костюме или в дешевой бижутерии.
В смерти – мы равны.
И то, что я сделал с рыжеволосой шлюхой… я вернул ее к истокам прекрасного. Я лишил ее не только жизни, я лишил ее проблем.
Я дал ей свободу. 

 

 

[1] Пьер Андже́ли (итал. Pier Angeli, урождённая Анна Мария Пьеранджели (итал. Anna Maria Pierangeli), 19 июня 1932 - 10 сентября 1971) - итальянская актриса, сестра-близнец актрисы Марисы Паван. (Прим. автора)
[2] Скотоложество – разновидность полового извращения, заключающееся в удовлетворении полового чувства путём совокупления с животным. (Прим. автора) 

 

Перекресток Глава 5

Перекресток Глава 7