Перекресток Глава 19

Люблю читать Библию.
Я бы не сказал, что верую в Бога.
Но, так для профилактики своего эго, почитываю изредка пузатый томик, в черной обложке и с золотистыми буквами.
А еще мне нравится пророк Иезекииль.
Сорок восемь глав Слова Господа.
Моя мамаша не приветствовала веру в Бога.
Я не крещен и особо не зацикливался.
Но, было несколько моментов просветления, когда я читал либо Библию, либо пророка.
Но, что мне больше всего запомнилось, это двадцать третья глава:
«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались – Огола Самариею, а Оголива Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, к одевавшимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь. Сестра ее, Оголива, видела это, и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее. Она пристрастилась к сынам Ассуровым, к областеначальникам и градоправителям, соседям ее, пышно одетым, к всадникам, ездящим на конях, ко всем отборным юношам. И Я видел, что она осквернила себя, и что у обеих их одна дорога. Но эта еще умножила блудодеяния свои, потому что, увидев вырезанных на стене мужчин, красками нарисованные изображения Халдеев, опоясанных по чреслам своим поясом, с роскошными на голове их повязками, имеющих вид военачальников, похожих на сынов Вавилона, которых родина земля Халдейская, она влюбилась в них по одному взгляду очей своих и послала к ним в Халдею послов. И пришли к ней сыны Вавилона на любовное ложе, и осквернили ее блудодейством своим, и она осквернила себя ими; и отвратилась от них душа ее. Когда же она явно предалась блудодеяниям своим и открыла наготу свою, тогда и от нее отвратилась душа Моя, как отвратилась душа Моя от сестры ее. И она умножала блудодеяния свои, вспоминая дни молодости своей, когда блудила в земле Египетской; и пристрастилась к любовникам своим, у которых плоть – плоть ослиная, и похоть, как у жеребцов. Так ты вспомнила распутство молодости твоей, когда Египтяне жали сосцы твои из-за девственных грудей твоих. Посему, Оголива, так говорит Господь Бог: вот, Я возбужу против тебя любовников твоих, от которых отвратилась душа твоя, и приведу их против тебя со всех сторон: сынов Вавилона и всех Халдеев, из Пехода, из Шоа и Коа, и с ними всех сынов Ассура, красивых юношей, областеначальников и градоправителей, сановных и именитых, всех искусных наездников. И придут на тебя с оружием, с конями и колесницами и с множеством народа, и обступят тебя кругом в латах, со щитами и в шлемах, и отдам им тебя на суд, и будут судить тебя своим судом. И обращу ревность Мою против тебя, и поступят с тобою яростно: отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет; возьмут сыновей твоих и дочерей твоих, а остальное твое огнем будет пожрано; и снимут с тебя одежды твои, возьмут наряды твои. И положу конец распутству твоему и блужению твоему, принесенному из земли Египетской, и не будешь обращать к ним глаз твоих, и о Египте уже не вспомнишь. Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я предаю тебя в руки тех, которых ты возненавидела, в руки тех, от которых отвратилась душа твоя. И поступят с тобою жестоко, и возьмут у тебя все, нажитое трудами, и оставят тебя нагою и непокрытою, и открыта будет срамная нагота твоя, и распутство твое, и блудодейство твое. Это будет сделано с тобою за блудодейство твое с народами, которых идолами ты осквернила себя. Ты ходила дорогою сестры твоей; за то и дам в руку тебе чашу ее. Так говорит Господь Бог: ты будешь пить чашу сестры твоей, глубокую и широкую, и подвергнешься посмеянию и позору, по огромной вместительности ее. Опьянения и горести будешь исполнена: чаша ужаса и опустошения – чаша сестры твоей, Самарии! И выпьешь ее, и осушишь, и черепки ее оближешь, и груди твои истерзаешь: ибо Я сказал это, говорит Господь Бог. Посему так говорит Господь Бог: так как ты забыла Меня и отвратилась от Меня, то и терпи за беззаконие твое и за блудодейство твое. И сказал мне Господь: сын человеческий! хочешь ли судить Оголу и Оголиву? Выскажи им мерзости их; ибо они прелюбодействовали, и кровь на руках их, и с идолами своими прелюбодействовали, и сыновей своих, которых родили Мне, через огонь проводили в пищу им. Еще вот что они делали Мне: оскверняли святилище Мое в тот же день, и нарушали субботы Мои; потому что, когда они заколали детей своих для идолов своих, в тот же день приходили в святилище Мое, чтобы осквернять его: вот как поступали они в доме Моем! Кроме сего посылали за людьми, приходившими издалека; к ним отправляли послов, и вот, они приходили, и ты для них умывалась, сурьмила глаза твои и украшалась нарядами, и садились на великолепное ложе, перед которым приготовляем был стол и на котором предлагала ты благовонные курения Мои и елей Мой. И раздавался голос народа, ликовавшего у нее, и к людям из толпы народной вводимы были пьяницы из пустыни; и они возлагали на руки их запястья и на головы их красивые венки. Тогда сказал Я об одряхлевшей в прелюбодействе: теперь кончатся блудодеяния ее вместе с нею. Но приходили к ней, как приходят к жене блуднице, так приходили к Оголе и Оголиве, к распутным женам. Но мужи праведные будут судить их; они будут судить их судом прелюбодейц и судом проливающих кровь, потому что они прелюбодейки, и у них кровь на руках. Ибо так сказал Господь Бог: созвать на них собрание и предать их озлоблению и грабежу. И собрание побьет их камнями, и изрубит их мечами своими, и убьет сыновей их и дочерей их, и домы их сожжет огнем. Так положу конец распутству на сей земле, и все женщины примут урок, и не будут делать срамных дел подобно вам; и возложат на вас ваше распутство, и понесете наказание за грехи с идолами вашими, и узнаете, что Я Господь Бог».
Считаете ли вы после прочтения подобных рассуждений и слов Господней, Бога – тираном?
Извергом?
Палачом?
Я – нет.
Я согласен с Ним.
Те, кто осквернил слово Его, те кто предал веру в Него и пошел на поводу у сластолюбия, должны помнить – их ждет возмездие.
Впрочем, я не чище первой Евы.
Я нарушил все десять заповедей. Или так хотел думать, что нарушил.
Но, то что трахал девушек и не бежал в церковь за прощением – было грехом.
Хм… но, вас же не интересует мое духовное состояние?
Вас интересуют мои поступки.
Итак… после того, что сказала мне Лизи, я был не просто зол… я был тем самым Богом, который жаждал возмездия. И чтобы это возмездие коснулось ее порочной душенки.
Я сидел за столом и смотрел, как Лизи воркует с мужчиной, которому лет, сколько и нам в сумме.
Я смотрел и думал – а ведь это я виноват в этом.
Отчим опорочил невинное дитя, а я лишь закрепил его результат.
Чему удивляться?
Порок, в лице милой девушки с ясно-голубыми глазами.
Как же я хотел подойти к ней и сделать что-нибудь ужасное.
Я хотел схватить ее за шкирку, толкнуть на пол и избивать до смерти.
Я хотел этого, видит Бог, и подстрекает Дьявол.
Но, я не сделал этого.
Я тупо смотрел на нее, а в голове вертелись шестеренки, точно шипованная хреновина, вытягивающая кишки из грешника.
Шелби смотрела на меня, потягивая пиво и закусив губу, которую я укусил.
Ей было больно, так, что по ее щеке скатилась слеза.
Я рассчитывал, что меня отпустит от ярости, но поводок крепко стянул шею.
Ты знаешь ее? – спросила она меня.
Кого?
Ту девушку из туалета.
Я бы хотел сказать, что не знаю ее. И знать не хочу.
Когда-то знал. – Ответил я.  
Шелби пододвинулась ко мне. Ее рука коснулась моих волос. Пальцы пропустили несколько прядок.
Но ты все еще думаешь о ней.
Я посмотрел на Шелби.
Я хотел бы сказать ей, что нет – не думаю. Что она для меня пустое место. Она – никто. Но… это было не так… эта сучка занимала в моей груди свое место. Заслуженно или нет, но я не мог оправится от Лизи.
Я хотел знать, кого она родила – мальчика или девочку. Но, опять же не отрывал свою задницу с места.
Я сидел за столом с Шелби, что ерошила мои волосы, пока Лизи развлекалась с новоиспеченным еб…, пока ее ребенок, которого она оставила в роддоме, ждал свою мать… пока, этот гребанный мир готовился к концу света, эта тварь развлекалась.
Я смотрел на Шелби, отчего-то вспомнив свой недавний сон.
Темнота.
Не та, от которой, спустя некоторое время, привыкают глаза и видят очертания предметов.
Она необычная.
Слишком черная.
Слишком плотная.
Она повсюду.
Она, как вакуум.
Она вбирает в себя.
И тишина…
Такая же сосущая.
Всепоглощающая.
Она, как и темнота, тянется отовсюду.
А еще здесь есть кто-то… нечто.
Оно так же огромно, как и темнота, и тишина.
Оно вокруг.
Оно, бесконечно.
Оно, как палатка, уберегающее путника от ветра и дождя.
Как одеяло, согревающее от холода.
Но минус в том, что Это… ни идет ни в какое сравнение с добром. От Этого веет опасностью.
Нет.
Это несет опасность.
Страх.
Страх, от которого стынут жилы и леденеет кровь.
От Этого легкие перестают функционировать и сжимаются в кулак.
От Этого… появляется желание убежать или пятиться назад, пока не наткнешься на стул, над которым висит удавка.
Это вынуждает встать на стул и сунуть голову в петлю, чтобы избавится от страха.
Это даже не смерть… это ужас.
Обнаженный, выпотрошенный… физический ужас.
Ужас, который чувствуется всеми фибрами кожи, клеток.
Все настолько реально, что до этого можно достать рукой. Коснуться и ощутить плотность и упругость.
На ощупь… походит на желе, только все это не так просто расходится по швам… скорее, оно продолжает растягиваться.
А после голос, что несет за собой тот ужас. Не обещания, а клятву ужаса.
Он везде.
Он сочится, как кровоточащие раны.
Он рубит, кромсает, рвет… он раздирает на куски.
Голос… от которого теряется слух… от которого язык немеет… от которого конечности деревенеют… от которого, душа покидает тело…
Загляни себе за шиворот.
Был ли это Шалтай-Болтай?
Мой детский кошмар, который вырос вместе со мной, я не знаю.
Я никого не видел во сне, лишь чувствовал.
Я чувствовал, что… не ощущаю своего тела.
Может, я был мертв?
Черт, кто знает.
О чем ты думаешь? – спрашивает меня Шелби. Ее нога, закинута на мою. Моя рука лежит на внутренней стороне ее бедра и медленно скользит вверх, к трусикам, которые я трахнул своим носом.
Я бы трахнул их и своим ртом, если бы меня попросили.
Думаю, как ты будешь отсасывать мне под столом.
Мои пальцы подхватили трусики и отодвинули их в сторону, нащупав мягкую и гладкую плоть. Я скользнул внутрь ее естества двумя пальцами, а Шелби в ответ застонала.
Хочешь, чтобы я сделала это прямо здесь? – шепчет она, пока мои пальцы входят в нее.
Да.
Я хочу, чтобы эта сучка с ясно-голубыми глазами видела, каким я могу быть ублюдком.
Собственно, я им и являюсь.
Я хочу, чтобы она видела, насколько мне ненавистны женщины, что я готов их иметь на глазах у всех.
А может, позже… я трахну и Лизи.
Шелби кончила.
Я вытащил из нее пальцы и облизал.
На вкус она была хороша… но не достаточно, чтобы идти вровень с Лизи.
Она залезла под стол и расстегнула молнию на моих джинсах.
Вытащила мой член и обхватила губами.
Черт, я был копией отчима.
Преспокойненько сидел на своем месте и цедил пиво, пока Шелби обрабатывала меня.
Я смотрел на Лизи и удовольствие било в пах.
А потом, наши взгляды встретились, что несомненно приблизило меня к пику.
Я поманил ее пальцем.
Она, что-то шепнула своему еб… и подошла ко мне.
Я снова жестом поманил ее.
Ее волосы были заплетены в косу и когда она наклонилась ко мне, ее коса скользнула на грудь.
Я схватил ее за косичку.
Жди меня в туалете. – Процедил я.
Взгляд Лизи переместился на Шелби. Она была… шокирована.
Да, пожалуй, это подходящее слово.
Что я сказал только, что? Повтори. – Потребовал я. Кульминация была почти у порога.
Ждать тебя в туалете. – Ответила она.
Правильно. – Я отпустил ее, и не отводил глаз, пока Лизи не скрылась в уборной.
И, кстати, я кончил не потому, что Шелби хорошо справлялась.
Я кончил потому, что представлял, как буду трахать Лизи.
Как буду жестко брать ее и причинять боль.
Боль, которую она заслуживает.
Именно эти мысли, эти картинки, вскрыли мой мозг, выжимая капли семени.
Я застегнул молнию и сказал Шелби – что сейчас приду.
В уборной торчала клиентура клуба. Обдолбанная и жаждущая приключений на свою гребаную задницу.
Меня они не волновали.
Среди них, я видел лишь Лизи, которая смотрела на меня своими ясно-голубыми глазами.
В кабинку. – Велел я.
Она послушно вошла, и я за ней следом.
Шон, пожалуйста. Не делай этого. – Она испуганно смотрела на меня, и я, черт возьми, салютовал в эту честь.
Не делай – чего?
Того, что ты собираешься сделать со мной. – Лизи сглотнула, когда я запер кабинку.
Будто ты знаешь, что я собираюсь сделать с тобой. – Я усмехнулся.
Я вижу это по твоим глазам.
Ты многого не видишь, Лизи. – Я потянулся к молнии. – Ты, разве не знала? Порок, искупается лишь пороком.
Пожалуйста.
Я толкнул ее к стенке кабинки и задрал платье. Ухватившись за лямки ее трусиков, я рванул их на себя, так что ткань с треском расползлась на куски.
Пожалуйста, Шон…
А, да, мне по хрен на твое – «пожалуйста, Шон».
Она заслужила этого.
Твой новый дружок, трахает тебя лучше, чем я?
Я спустил штаны, а Лизи даже не пыталась открыть замок и выбежать из кабинки.
Уж, не знаю, что у нее было на уме. Может, это ее новая любовь к хард-кору?
Она лишь смотрела на мой член, который вздымался над полом.
Я уселся на унитаз, жестом приглашая присесть.
Можно ли меня назвать милым в этот момент?
Черт, нет!
Не то, чтобы я не хотел создавать много шума… я давал ей возможность, понять – что она тварь, что она никчемное, грязное создание, которой плевать на собственного ребенка. И да… я сделаю это без резинки.
Конечно, я не уверен, может она принимает противозачаточные.
Даже, если это и так… или нет… но в этот раз, она поступит правильно.
Курица-наседка в ней умрет навсегда.
Садись, Лизи.
И она снова повиновалась.
Я не хотел с ней нежничать.
Только она нависла над моим членом, своим лоном, как я ухватил ее за бедра и насадил.
Лизи вскрикнула.
Но, черт, ей не было больно. А мне было… потому что, эта потаскуха была влажной и готовой для меня.
Я двигался в ней.
Жестко.
Беспощадно.
А потом я прижался к ее губам.
Дьявол, я целовал ее также неистово, как и трахал… я сминал ее губы в поцелуе, с такой же жадностью, что и утопающий, что пытается выбраться на поверхность, глотнуть воздуха.
Я никогда ее не целовал.
Никого не целовал вообще. Для меня это было глупостью.
Но, сейчас – это было необходимо.
И она отвечала мне тем же.
Мы задыхались от нехватки воздуха.
Задыхались от страсти, что обрушилась на нас.
Но, я хотел сделать ей больно… черт возьми, я молил об этом.
Я стянул лямки с ее платья и больно сжав ее груди, вцепился зубами в соски.
Я кусал их… до крови, а Лизи стонала и шептала, что любит меня.
Что, мать твою, я делал?
Что, мать твою, с ней происходит?
Разве, меня можно любить?
Черт, я хотел вырвать ей язык. Хотел сломать ей шею, только, чтобы она заткнулась.
Я оторвался от груди, схватив ее за волосы.  
Никогда, больше не говори этого. – Рычал я. Мой член работал в ней, как отбойный молоток. – Слышишь? Никогда – больше. – И я снова целовал ее, поражаясь тому, насколько сильно я испортил невинную овечку.
После, я трахнул ее, как и Шелби, поддерживая под бедра.
Я трахал и кусал ее.
Все это, черт возьми, было так нормально… так привычно.
Я не сентиментальный придурок. Не сопливый задрот, которому по душе мыльные оперы и воспоминая о деревенской бабушке, лузгающей семечки на лавочке…  
Я ублюдок, которому по душе, причинять боль.
Я почти душил ее, когда вбивался в ее мягкую плоть.
И Лизи была не против этого. Она раз за разом получала разрядку.
Это не нормально… это не правильно.
Кого ты родила? – спросил я, обливаясь потом. В кабинке было жарко, как в парилке.
Девочку. – Выдохнула она и я кончил.
Я взорвался в ней, что у меня заложило уши, а сердце почти вырвалось из груди.
Девочку… девочку… девочку…
Я повторял ее ответ в своей голове, пока поправлял одежду.
Дочь.
У меня есть дочь. 

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0246348

от 18 октября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0246348 выдан для произведения: Люблю читать Библию.
Я бы не сказал, что верую в Бога.
Но, так для профилактики своего эго, почитываю изредка пузатый томик, в черной обложке и с золотистыми буквами.
А еще мне нравится пророк Иезекииль.
Сорок восемь глав Слова Господа.
Моя мамаша не приветствовала веру в Бога.
Я не крещен и особо не зацикливался.
Но, было несколько моментов просветления, когда я читал либо Библию, либо пророка.
Но, что мне больше всего запомнилось, это двадцать третья глава:
«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались – Огола Самариею, а Оголива Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, к одевавшимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь. Сестра ее, Оголива, видела это, и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее. Она пристрастилась к сынам Ассуровым, к областеначальникам и градоправителям, соседям ее, пышно одетым, к всадникам, ездящим на конях, ко всем отборным юношам. И Я видел, что она осквернила себя, и что у обеих их одна дорога. Но эта еще умножила блудодеяния свои, потому что, увидев вырезанных на стене мужчин, красками нарисованные изображения Халдеев, опоясанных по чреслам своим поясом, с роскошными на голове их повязками, имеющих вид военачальников, похожих на сынов Вавилона, которых родина земля Халдейская, она влюбилась в них по одному взгляду очей своих и послала к ним в Халдею послов. И пришли к ней сыны Вавилона на любовное ложе, и осквернили ее блудодейством своим, и она осквернила себя ими; и отвратилась от них душа ее. Когда же она явно предалась блудодеяниям своим и открыла наготу свою, тогда и от нее отвратилась душа Моя, как отвратилась душа Моя от сестры ее. И она умножала блудодеяния свои, вспоминая дни молодости своей, когда блудила в земле Египетской; и пристрастилась к любовникам своим, у которых плоть – плоть ослиная, и похоть, как у жеребцов. Так ты вспомнила распутство молодости твоей, когда Египтяне жали сосцы твои из-за девственных грудей твоих. Посему, Оголива, так говорит Господь Бог: вот, Я возбужу против тебя любовников твоих, от которых отвратилась душа твоя, и приведу их против тебя со всех сторон: сынов Вавилона и всех Халдеев, из Пехода, из Шоа и Коа, и с ними всех сынов Ассура, красивых юношей, областеначальников и градоправителей, сановных и именитых, всех искусных наездников. И придут на тебя с оружием, с конями и колесницами и с множеством народа, и обступят тебя кругом в латах, со щитами и в шлемах, и отдам им тебя на суд, и будут судить тебя своим судом. И обращу ревность Мою против тебя, и поступят с тобою яростно: отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет; возьмут сыновей твоих и дочерей твоих, а остальное твое огнем будет пожрано; и снимут с тебя одежды твои, возьмут наряды твои. И положу конец распутству твоему и блужению твоему, принесенному из земли Египетской, и не будешь обращать к ним глаз твоих, и о Египте уже не вспомнишь. Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я предаю тебя в руки тех, которых ты возненавидела, в руки тех, от которых отвратилась душа твоя. И поступят с тобою жестоко, и возьмут у тебя все, нажитое трудами, и оставят тебя нагою и непокрытою, и открыта будет срамная нагота твоя, и распутство твое, и блудодейство твое. Это будет сделано с тобою за блудодейство твое с народами, которых идолами ты осквернила себя. Ты ходила дорогою сестры твоей; за то и дам в руку тебе чашу ее. Так говорит Господь Бог: ты будешь пить чашу сестры твоей, глубокую и широкую, и подвергнешься посмеянию и позору, по огромной вместительности ее. Опьянения и горести будешь исполнена: чаша ужаса и опустошения – чаша сестры твоей, Самарии! И выпьешь ее, и осушишь, и черепки ее оближешь, и груди твои истерзаешь: ибо Я сказал это, говорит Господь Бог. Посему так говорит Господь Бог: так как ты забыла Меня и отвратилась от Меня, то и терпи за беззаконие твое и за блудодейство твое. И сказал мне Господь: сын человеческий! хочешь ли судить Оголу и Оголиву? Выскажи им мерзости их; ибо они прелюбодействовали, и кровь на руках их, и с идолами своими прелюбодействовали, и сыновей своих, которых родили Мне, через огонь проводили в пищу им. Еще вот что они делали Мне: оскверняли святилище Мое в тот же день, и нарушали субботы Мои; потому что, когда они заколали детей своих для идолов своих, в тот же день приходили в святилище Мое, чтобы осквернять его: вот как поступали они в доме Моем! Кроме сего посылали за людьми, приходившими издалека; к ним отправляли послов, и вот, они приходили, и ты для них умывалась, сурьмила глаза твои и украшалась нарядами, и садились на великолепное ложе, перед которым приготовляем был стол и на котором предлагала ты благовонные курения Мои и елей Мой. И раздавался голос народа, ликовавшего у нее, и к людям из толпы народной вводимы были пьяницы из пустыни; и они возлагали на руки их запястья и на головы их красивые венки. Тогда сказал Я об одряхлевшей в прелюбодействе: теперь кончатся блудодеяния ее вместе с нею. Но приходили к ней, как приходят к жене блуднице, так приходили к Оголе и Оголиве, к распутным женам. Но мужи праведные будут судить их; они будут судить их судом прелюбодейц и судом проливающих кровь, потому что они прелюбодейки, и у них кровь на руках. Ибо так сказал Господь Бог: созвать на них собрание и предать их озлоблению и грабежу. И собрание побьет их камнями, и изрубит их мечами своими, и убьет сыновей их и дочерей их, и домы их сожжет огнем. Так положу конец распутству на сей земле, и все женщины примут урок, и не будут делать срамных дел подобно вам; и возложат на вас ваше распутство, и понесете наказание за грехи с идолами вашими, и узнаете, что Я Господь Бог».
Считаете ли вы после прочтения подобных рассуждений и слов Господней, Бога – тираном?
Извергом?
Палачом?
Я – нет.
Я согласен с Ним.
Те, кто осквернил слово Его, те кто предал веру в Него и пошел на поводу у сластолюбия, должны помнить – их ждет возмездие.
Впрочем, я не чище первой Евы.
Я нарушил все десять заповедей. Или так хотел думать, что нарушил.
Но, то что трахал девушек и не бежал в церковь за прощением – было грехом.
Хм… но, вас же не интересует мое духовное состояние?
Вас интересуют мои поступки.
Итак… после того, что сказала мне Лизи, я был не просто зол… я был тем самым Богом, который жаждал возмездия. И чтобы это возмездие коснулось ее порочной душенки.
Я сидел за столом и смотрел, как Лизи воркует с мужчиной, которому лет, сколько и нам в сумме.
Я смотрел и думал – а ведь это я виноват в этом.
Отчим опорочил невинное дитя, а я лишь закрепил его результат.
Чему удивляться?
Порок, в лице милой девушки с ясно-голубыми глазами.
Как же я хотел подойти к ней и сделать что-нибудь ужасное.
Я хотел схватить ее за шкирку, толкнуть на пол и избивать до смерти.
Я хотел этого, видит Бог, и подстрекает Дьявол.
Но, я не сделал этого.
Я тупо смотрел на нее, а в голове вертелись шестеренки, точно шипованная хреновина, вытягивающая кишки из грешника.
Шелби смотрела на меня, потягивая пиво и закусив губу, которую я укусил.
Ей было больно, так, что по ее щеке скатилась слеза.
Я рассчитывал, что меня отпустит от ярости, но поводок крепко стянул шею.
Ты знаешь ее? – спросила она меня.
Кого?
Ту девушку из туалета.
Я бы хотел сказать, что не знаю ее. И знать не хочу.
Когда-то знал. – Ответил я.  
Шелби пододвинулась ко мне. Ее рука коснулась моих волос. Пальцы пропустили несколько прядок.
Но ты все еще думаешь о ней.
Я посмотрел на Шелби.
Я хотел бы сказать ей, что нет – не думаю. Что она для меня пустое место. Она – никто. Но… это было не так… эта сучка занимала в моей груди свое место. Заслуженно или нет, но я не мог оправится от Лизи.
Я хотел знать, кого она родила – мальчика или девочку. Но, опять же не отрывал свою задницу с места.
Я сидел за столом с Шелби, что ерошила мои волосы, пока Лизи развлекалась с новоиспеченным еб…, пока ее ребенок, которого она оставила в роддоме, ждал свою мать… пока, этот гребанный мир готовился к концу света, эта тварь развлекалась.
Я смотрел на Шелби, отчего-то вспомнив свой недавний сон.
Темнота.
Не та, от которой, спустя некоторое время, привыкают глаза и видят очертания предметов.
Она необычная.
Слишком черная.
Слишком плотная.
Она повсюду.
Она, как вакуум.
Она вбирает в себя.
И тишина…
Такая же сосущая.
Всепоглощающая.
Она, как и темнота, тянется отовсюду.
А еще здесь есть кто-то… нечто.
Оно так же огромно, как и темнота, и тишина.
Оно вокруг.
Оно, бесконечно.
Оно, как палатка, уберегающее путника от ветра и дождя.
Как одеяло, согревающее от холода.
Но минус в том, что Это… ни идет ни в какое сравнение с добром. От Этого веет опасностью.
Нет.
Это несет опасность.
Страх.
Страх, от которого стынут жилы и леденеет кровь.
От Этого легкие перестают функционировать и сжимаются в кулак.
От Этого… появляется желание убежать или пятиться назад, пока не наткнешься на стул, над которым висит удавка.
Это вынуждает встать на стул и сунуть голову в петлю, чтобы избавится от страха.
Это даже не смерть… это ужас.
Обнаженный, выпотрошенный… физический ужас.
Ужас, который чувствуется всеми фибрами кожи, клеток.
Все настолько реально, что до этого можно достать рукой. Коснуться и ощутить плотность и упругость.
На ощупь… походит на желе, только все это не так просто расходится по швам… скорее, оно продолжает растягиваться.
А после голос, что несет за собой тот ужас. Не обещания, а клятву ужаса.
Он везде.
Он сочится, как кровоточащие раны.
Он рубит, кромсает, рвет… он раздирает на куски.
Голос… от которого теряется слух… от которого язык немеет… от которого конечности деревенеют… от которого, душа покидает тело…
Загляни себе за шиворот.
Был ли это Шалтай-Болтай?
Мой детский кошмар, который вырос вместе со мной, я не знаю.
Я никого не видел во сне, лишь чувствовал.
Я чувствовал, что… не ощущаю своего тела.
Может, я был мертв?
Черт, кто знает.
О чем ты думаешь? – спрашивает меня Шелби. Ее нога, закинута на мою. Моя рука лежит на внутренней стороне ее бедра и медленно скользит вверх, к трусикам, которые я трахнул своим носом.
Я бы трахнул их и своим ртом, если бы меня попросили.
Думаю, как ты будешь отсасывать мне под столом.
Мои пальцы подхватили трусики и отодвинули их в сторону, нащупав мягкую и гладкую плоть. Я скользнул внутрь ее естества двумя пальцами, а Шелби в ответ застонала.
Хочешь, чтобы я сделала это прямо здесь? – шепчет она, пока мои пальцы входят в нее.
Да.
Я хочу, чтобы эта сучка с ясно-голубыми глазами видела, каким я могу быть ублюдком.
Собственно, я им и являюсь.
Я хочу, чтобы она видела, насколько мне ненавистны женщины, что я готов их иметь на глазах у всех.
А может, позже… я трахну и Лизи.
Шелби кончила.
Я вытащил из нее пальцы и облизал.
На вкус она была хороша… но не достаточно, чтобы идти вровень с Лизи.
Она залезла под стол и расстегнула молнию на моих джинсах.
Вытащила мой член и обхватила губами.
Черт, я был копией отчима.
Преспокойненько сидел на своем месте и цедил пиво, пока Шелби обрабатывала меня.
Я смотрел на Лизи и удовольствие било в пах.
А потом, наши взгляды встретились, что несомненно приблизило меня к пику.
Я поманил ее пальцем.
Она, что-то шепнула своему еб… и подошла ко мне.
Я снова жестом поманил ее.
Ее волосы были заплетены в косу и когда она наклонилась ко мне, ее коса скользнула на грудь.
Я схватил ее за косичку.
Жди меня в туалете. – Процедил я.
Взгляд Лизи переместился на Шелби. Она была… шокирована.
Да, пожалуй, это подходящее слово.
Что я сказал только, что? Повтори. – Потребовал я. Кульминация была почти у порога.
Ждать тебя в туалете. – Ответила она.
Правильно. – Я отпустил ее, и не отводил глаз, пока Лизи не скрылась в уборной.
И, кстати, я кончил не потому, что Шелби хорошо справлялась.
Я кончил потому, что представлял, как буду трахать Лизи.
Как буду жестко брать ее и причинять боль.
Боль, которую она заслуживает.
Именно эти мысли, эти картинки, вскрыли мой мозг, выжимая капли семени.
Я застегнул молнию и сказал Шелби – что сейчас приду.
В уборной торчала клиентура клуба. Обдолбанная и жаждущая приключений на свою гребаную задницу.
Меня они не волновали.
Среди них, я видел лишь Лизи, которая смотрела на меня своими ясно-голубыми глазами.
В кабинку. – Велел я.
Она послушно вошла, и я за ней следом.
Шон, пожалуйста. Не делай этого. – Она испуганно смотрела на меня, и я, черт возьми, салютовал в эту честь.
Не делай – чего?
Того, что ты собираешься сделать со мной. – Лизи сглотнула, когда я запер кабинку.
Будто ты знаешь, что я собираюсь сделать с тобой. – Я усмехнулся.
Я вижу это по твоим глазам.
Ты многого не видишь, Лизи. – Я потянулся к молнии. – Ты, разве не знала? Порок, искупается лишь пороком.
Пожалуйста.
Я толкнул ее к стенке кабинки и задрал платье. Ухватившись за лямки ее трусиков, я рванул их на себя, так что ткань с треском расползлась на куски.
Пожалуйста, Шон…
А, да, мне по хрен на твое – «пожалуйста, Шон».
Она заслужила этого.
Твой новый дружок, трахает тебя лучше, чем я?
Я спустил штаны, а Лизи даже не пыталась открыть замок и выбежать из кабинки.
Уж, не знаю, что у нее было на уме. Может, это ее новая любовь к хард-кору?
Она лишь смотрела на мой член, который вздымался над полом.
Я уселся на унитаз, жестом приглашая присесть.
Можно ли меня назвать милым в этот момент?
Черт, нет!
Не то, чтобы я не хотел создавать много шума… я давал ей возможность, понять – что она тварь, что она никчемное, грязное создание, которой плевать на собственного ребенка. И да… я сделаю это без резинки.
Конечно, я не уверен, может она принимает противозачаточные.
Даже, если это и так… или нет… но в этот раз, она поступит правильно.
Курица-наседка в ней умрет навсегда.
Садись, Лизи.
И она снова повиновалась.
Я не хотел с ней нежничать.
Только она нависла над моим членом, своим лоном, как я ухватил ее за бедра и насадил.
Лизи вскрикнула.
Но, черт, ей не было больно. А мне было… потому что, эта потаскуха была влажной и готовой для меня.
Я двигался в ней.
Жестко.
Беспощадно.
А потом я прижался к ее губам.
Дьявол, я целовал ее также неистово, как и трахал… я сминал ее губы в поцелуе, с такой же жадностью, что и утопающий, что пытается выбраться на поверхность, глотнуть воздуха.
Я никогда ее не целовал.
Никого не целовал вообще. Для меня это было глупостью.
Но, сейчас – это было необходимо.
И она отвечала мне тем же.
Мы задыхались от нехватки воздуха.
Задыхались от страсти, что обрушилась на нас.
Но, я хотел сделать ей больно… черт возьми, я молил об этом.
Я стянул лямки с ее платья и больно сжав ее груди, вцепился зубами в соски.
Я кусал их… до крови, а Лизи стонала и шептала, что любит меня.
Что, мать твою, я делал?
Что, мать твою, с ней происходит?
Разве, меня можно любить?
Черт, я хотел вырвать ей язык. Хотел сломать ей шею, только, чтобы она заткнулась.
Я оторвался от груди, схватив ее за волосы.  
Никогда, больше не говори этого. – Рычал я. Мой член работал в ней, как отбойный молоток. – Слышишь? Никогда – больше. – И я снова целовал ее, поражаясь тому, насколько сильно я испортил невинную овечку.
После, я трахнул ее, как и Шелби, поддерживая под бедра.
Я трахал и кусал ее.
Все это, черт возьми, было так нормально… так привычно.
Я не сентиментальный придурок. Не сопливый задрот, которому по душе мыльные оперы и воспоминая о деревенской бабушке, лузгающей семечки на лавочке…  
Я ублюдок, которому по душе, причинять боль.
Я почти душил ее, когда вбивался в ее мягкую плоть.
И Лизи была не против этого. Она раз за разом получала разрядку.
Это не нормально… это не правильно.
Кого ты родила? – спросил я, обливаясь потом. В кабинке было жарко, как в парилке.
Девочку. – Выдохнула она и я кончил.
Я взорвался в ней, что у меня заложило уши, а сердце почти вырвалось из груди.
Девочку… девочку… девочку…
Я повторял ее ответ в своей голове, пока поправлял одежду.
Дочь.
У меня есть дочь. 

 

Перекресток Глава 18

Перекресток Глава 2