Сегодня мне хочется поговорить на, возможно, скользкую, вероятно, неоднозначную тему интеллигентности в поэзии. Скользкую – потому что мало кто может дать точное и чёткое определение интеллигентности, понять, из чего она складывается. Неоднозначную – потому что мы, наверно, все имеем какое-то представление о том, что такое интеллигентность в общепринятом значении этого слова, но правомерно ли говорить о «категории интеллигентности» в поэзии, в искусстве? К тому же, сколько бы я ни думала на эту тему, я не смогла ответить на многие вопросы, которые сама же себе и задавала, и я вовсе не уверена, что вопросы были поставлены правильно. Да и сейчас я вряд ли на них отвечу... Но мне кажется, что говорить на эту тему – и можно, и нужно.
Вряд ли я буду вполне логична и последовательна в своих рассуждениях, вероятно, я буду наивна, но я попробую, хотя бы, выразить то, что чувствую.
А начну - с некоторых цитат (вдруг они мне помогут?):
«Поэзия — это сознание своей правоты» («О собеседнике») по определению О.Мандельштама. А что значит «сознание своей правоты»? Не самоуверенность же имел ввиду Мандельштам.
«У поэта всегда было множество функций: совесть иметь, отвечать на вопросы, болезненно реагировать на гадости… Почему именно поэт реагирует на них так болезненно? Не знаю, могу лишь догадываться. Вероятно, дело в том, что — по самой природе словесного искусства — чтобы сочинять хорошие стихи, надо относиться к себе без брезгливости. С отвращением можно, но с брезгливостью — нельзя» (Д.Быков)
А когда человек относится к себе с отвращением, но без брезгливости? Когда не врёт. Когда он честен сам с собой, и эта честность даёт ему возможность разглядеть всю свою человеческую мерзость, а сам факт осознания этой мерзости свидетельствует о наличии нравственного закона внутри, т.е. совести, души, человек это понимает и, как Левинсон сохраняет отряд, бережёт свою душу как «боевую единицу». Видимо, так…
«Культура всегда искренна. Она искренна в самовыражении. И человек культурный, не притворяется чем-то и кем-то, разве только тогда, когда притворство входит в задание искусства (театрального, например, но и в нем должна быть своя непосредственность). Вместе с тем непосредственность и искренность должны обладать своего рода культурой, не превращаться в цинизм, в выворачивание себя наизнанку перед зрителем, слушателем, читателем. Всякого рода произведение искусства делается для других, но истинный художник в творчестве как бы забывает об этих "других". Он "царь" и "живет один" […] У Толстого была во всех его писаниях "стыдливость формы", нелюбовь к внешнему лоску, к Вронским. Но он был истинным аристократом духа. То же Достоевский. Он ненавидел самую форму аристократизма. Но Мышкина сделал князем. Князем называет и Грушенька Алешу Карамазова. В них есть аристократизм духа» (ак.Лихачёв)
«в самом понятии интеллигентности неизбежно присутствует сомнение. […] В обществе возникает закон, и первый закон: нельзя жениться на сестре и матери — физически можно, но культура запрещает. Нельзя, скажем, что-то есть… Видите, какая странная вещь: самые нужные, простые, естественные вещи — еда и секс, и на них накладывается запрет. Вот с этого начинается культура. Конечно, чем дальше, тем культура требует больших отказов, больших стеснений, она облагораживает чувства и превращает просто человека в интеллигентного человека., […] интеллигентность подразумевает развитое чувство стыда» (Ю.Лотман)
«Искренность — дело тонкое, она требует мудрости и большого душевного такта. Маленький уклон в одну сторону — и будет фальшь; в другую — и будет цинизм» (В. Вересаев)
«Немного искренности — опасная вещь, много же искренности — вещь, безусловно, роковая» (О. Уайльд)
Да, прошу прощения, многовато цитат получилось… Кстати, подкрепление своих доводов цитатами из классиков или высказываниями других людей англичане считают неприличным и неинтеллигентным, и я с ними согласна. Но я, всё-таки, продолжу…
Итак, - честность и искренность, но в рамках доброй воли и благородства посыла… И здесь рамки…
Этот «нравственный закон внутри» ограничивает честную откровенность и доращивает её до откровения, этот же нравственный закон ограничивает безудержную честность, когда она может травмировать собеседника-читателя, эта честность – не дубина, которой можно бездумно размахивать направо и налево, повергая в ужас не только «врагов», но «проходящих мимо». Себя-то дубиной не часто удаётся так отходить, как других. В этом смысле эмоциональная задействованность автора для меня является очень существенным моментом, а эта эмоциональная задействованность зависит от глубины переживаний, а глубина их может быть разной. Чем глубже, труднее и тяжелее переживания – тем искреннее кажется их выражение, в иных случаях выраженные эмоции выглядят манипуляциями. Если для человека мир обычен или ужасен, его выраженные эмоции рождают в душах читателей-собеседников не «радость узнавания», не искрящийся отклик, а тяжёлую тоску. С другой стороны, в русской культуре негативизм и недоверие к «позитиву» - одна из её черт и особенностей. Но искренними считаются любые переживания и эмоции, пока они находятся в рамках ожиданий и восприятия тех, для кого они выражены. Если сами выражаемые чувства или степень и форма их выражения неприемлемы для реципиента, его чувства оскорбятся, разум возмутится и восприятие их отторгнет, это зависит от степени восприимчивости, чувствительности и глубины переживаний самого реципиента, от уровня его внутренней культуры, с которой несовместимы визгливый выкрик (или окрик) и холодная отстранённость.
Невлобность, тёплый негромкий авторский голос, полутона, идущая из глубины искренность, основанная на выстраданности и обдуманности, открытость, но не стриптиз и не «рубахонагрудиразрывательность», отсутствие желания манипулирования чувствами читателя, не попытка взлома души, а доверительность, не обвинительность тона, а желание понять и оправдать всё-и-всех, сочувствуя и сопереживая, осторожность и бережность в использовании колющих и режущих инструментов, акварельная тонкость показа и посыла – вот, по-моему, признаки интеллигентности в поэзии. Эта акварельность делает меня лучше, проникает мягче, вызывает не рефлекторно-амёбный, а чувственный глубокий душевный отклик. С этой акварельностью хорошо и в радости, и в горе.
Но разве мне не нравится сумасшедшее буйство красок, грубые широкие густые мазки, страстность исполнения? Нравится. Требует порой душа-то именно такого неистовства. Ничто человеческое мне не чуждо… И скальпель порой помогает, если терапия уже бессильна, но – главное – ради какой цели? Не просто же для того, чтобы сделать больно…
Можно, конечно, оценивать стихи по всем мыслимым критериям, принятым в литературоведении, можно оценивать мастерство авторского исполнения, изощрённость его поэтической мысли, точность его пера, сочность и богатство его языка, но есть ещё и то самое «лицо автора», есть «лицо» его лирического героя, и эти лица – вместе с авторским посылом - всегда были так важны для меня. С такими стихами не так больно жить. И таких стихов на конкурсе было много.
Прочитайте вместе со мной – медленно – некоторые из конкурсных стихов «Супердесятки на приз МК 2011-2012г.». В них – «аристократизм духа» и благородство авторского посыла. Они – интеллигентны…
«Это просто осколок остывшего некогда солнца,
на который налипло немного космической пыли...
Мы к нему беззащитно телами несильными жмёмся,
и не помним – зачем и за что нас сюда поселили.
Здесь давно появились шоссе, небоскрёбы, газоны,
космодромы, полярные станции... гелиостаты.
Но Земля до сих пор больше любит горбатых бизонов,
отвечая за тварь, приручённую ею когда-то.
Мы так долго боролись, мы крылья из воска лепили,
возводили притоны для тьмы и соборы для света.
И, питая надежду огнём бесконечных усилий,
рвали бешено путы чужой, нелюбимой планеты.
Но, устав от бесплодных исканий единственной двери,
постепенно мутируя, ближе к земле припадая,
бесконечное множество вер понапрасну примерив,
мы планету изгнания домом уже называем.
Лишь порой в полнолуние... Небо становится ближе...
В наши ноздри впивается звёздный мучительный запах...
Мы выходим из раковин, лунную радугу лижем,
бьём хвостами от боли – и горы становятся прахом» (Т.Архангельская)
«Вселенная бывает горяча.
Шарообразен взрыв. И ты, рыча,
Осколки ловишь, и летит комета,
И пламя высекает из плеча.
И ветер, в отпечатке силуэта,
Копирует движения луча.
Так свойственно космическому лету» (А.Головин)
«Мы с тобой на облаке сидим.
"Таня", - шепчешь ты привычно, - "Таня"...
Мир большой и кажется другим
с чердака больного мирозданья.
Нам, случайным детям ноября,
видится с обломанного края,
как лежит небритая земля,
злой ветхозаветностью пугая.
Тишиной горчит продрогший лес,
замерший в почетном карауле.
Мы прошли с тобою шесть небес,
мы совсем чуть-чуть не дотянули» (Т.Белянчикова (Кузнецова) Maestra)
«Как мастерам невидимых изменений
нам, вероятно, видно, что впереди.
Гордость растет, старательно временея
и превращаясь в нечто без перспектив.
Нам угрожает ветер. Ветер шумит поверху.
Ждут минералы. Копится похвала.
Ты представляешь сущее - опись веток
или прожилок, с фоном из барахла?
Страхи описаны нам постольку-поскольку.
Сходят с пустого места как, например,
и с человека. Необъяснимо долго.
Но остаются - в том числе и в уме.
То есть вцепиться в то, что еще осталось
и ученически скалиться, видя дым,
то, как себя рисуя, трясутся скалы
или чужую карту большой беды» (И.Белецкий)
«В старости нет вопросов к своей отчизне.
Скоро взлёт. Ты - шарик. Тебя надули.
(Если доктор даст две недели жизни,
надо просить в июле)...
Нет, кроме смерти, какой-то другой свободы.
Можно всмотреться, сделать ещё попытку
и разглядеть, как в небо с восторгом уходят шарики-души
тех, кто ослабил нитку...» (А.Коковихин)
«Стрельчиха караулила зарю,
синицею застыв оцепенелой:
ей утром обещали выдать тело,
подвешенное в пыточной на крюк,
обрубленное катом неумелым
и брошенное сверх сырых дерюг.
Соколик, разве был он виноват?
Опутали царевнины посулы,
она их, горемышных, всколыхнула…
Мол, каждый будет волен и богат.
Да дух стрелецкий требовал разгула…
Вот сдуру и ударили в набат.
Детишки на подворье у кумы.
Наплакались, меньшому только годик,
одела впопыхах не по погоде.
Куда податься, кто возьмёт внаймы?
Всё сгинуло, беда одна не ходит.
Увидим ли теперь конец зимы?
Стрельчиха караулила зарю.
Но кровью напоённое светило,
упавшее за кромку, как в могилу
упившийся до чёртиков бирюк,
на небе появляться не спешило –
оно давало выспаться царю.
А царь не спал. Зарывшись с головой
в лавандовую немкину перину,
всё видел и не мог прогнать картину:
Матвеева на копьях над толпой,
за матушку убитого невинно,
раззявленные рты, да бабий вой.
Сестра. Змея. Родная кровь. Сестра.
С тяжёлыми мужицкими шагами,
искусно раздувающая пламя,
забывшая про бабий стыд и срам,
играющая пешками-стрельцами.
Так выжечь зло! Пора. Давно пора.
И Софья в Новодевичьем не спит,
последние надежды провожая.
Навек замкнулась клетка золотая.
Какой позор? Какой девичий стыд?
Повисла жизнь на ниточке у края.
Монашеский клобук и мрачный скит.
Она ли затевала эту прю?
А братец рвался к трону, как волчонок,
настырный и припадочный с пелёнок.
Пригрел вокруг себя рваньё, ворюг.
А ей смотреть из окон на казнённых…
Стрельчиха караулила зарю…» (Клавдия Смирягина-Дмитриева)
«В садах Его души
Я - мёртвая вода.
Он дал мне эту жизнь,
А имени не дал.
Для стороны иной
Из контуров чужих
Он создал образ мой,
А сердце не вложил.
Он чёрной нитью строк
Зашил мои глаза
И вывел за порог,
А путь не указал.
Гнал от себя, как мог,
Держа что было сил..
Он свет во мне зажёг,
А тьмы не погасил» (С.Ос)
«Я приду к тебе в девять, брошу пальто на стул,
и перчатки, и шарф, и шляпу свою, и сумку.
Не вникая в суть дела, сразу тебя спасу
мятным чаем, лукавым взглядом, дурацкой шуткой.
Буду врать тебе, как синоптики, что к утру
солнце вылезет из-за туч приумыто-свежим,
что я буду всегда с тобой и что не умру
никогда-никогда, какой бы февраль ни снежил.
Буду гладить тебя по спутанным волосам,
целовать тебя в бестолковые две макушки,
убеждать, что, по сути, алые паруса –
это просто литературные безделушки.
А в реальности – полотняней всё и грубей,
но устойчивей и прочнее, чем в детских сказках.
Ты поверь мне, я – о-очень стреляный воробей,
Несмеяна моя влюблённая, Златовласка…» (В.Сенькина)
«Она приходит к нему ночами.
Целует волосы, гладит лоб.
В окошко курит. Включает чайник.
Даёт забыться. Берёт тепло.
И вышивает ему кисеты
– Собака чёрная греет бок –
Сама с собою ведёт беседы:
Мол, надо как-то сменить замок –
Ключи ржавеют. Ржавеют жала.
А прошлой ночью пропал клубок.
Она старуха. Она устала
Перелицовывать одеяло,
Взбивать подушки. Взводить курок.
Мелькают пальцы – в узлах артритных
Сокрыта вечность, которой нет.
На чёрном бархате: «Маргарита»,
«Сафо», «Офелия», «Нора», «Vita».
Рассвет слезится. Готов кисет.
Она уходит. Скамейка в парке –
Дощатый, крашеный в зелень трон.
Царицей сядет твоя кухарка.
Буханкой чёрствой. Кормить ворон.
И думать, думать… О том ребёнке,
Во сне зовущем тихонько мать.
Любовь откликнется тонкозвонно
В словах, которыми `должно звать
Туда, где кануло всё земное,
Где иней высох в седой песок.
И вместе сели бы с ним в каноэ –
На остров чёрный, на Вечный сон.
…А он стареет. А он находит
Везде мешочки, надеясь: там –
Конфеты, краски, июли, ноты...
А там – то пусто, то просто хлам:
И букв щепотки, и ветер в поле,
И пепел цвета молочных рек.
А он не знает, что жив и болен
Любовью – кровью на серый снег.
И вот он курит. И вот он дышит.
Тем самым светом, который – тот.
Мешочек славный: узорно вышит.
И день проходит. И ночь придёт.
…Она не станет греметь ключами –
Такая глупость. Людская блажь.
Шитьё приносит. Включает чайник.
Отдать надежды. И взять тепла.
…Рассветы-Леты-туманы-манны.
Шагнуть привычно в вороний грай…
Она старуха. Её романы –
Не знать романов, не строить планов,
Уйти до света. Одной. Румяной.
Оставить осень. Косу забрать» (Нора Никанорова)
«Лесная тропка в золочёной раме,
и бабочки, летящие во тьму,
послушно откликаются дарами
не для себя, не для меня – тому,
кому идти по чуду первоснега
до талой сини, отразившей небо,
и к ландышам июня… далеко
сквозь будущее, за вином восхода,
что юностью течет по древним водам…
Люби и помни – ясно и легко» (Н.Брагин)
«Лошадка пегая уткнулась мордой в лужу
и выпила луну...
Так хочется обматерить страну,
За то, что ты, как прежде, ей не нужен,
За то, что голос пропит и простужен,
За то, что там, в Европах, не поймут
О чём среди разгульного застолья
Гармонь не в лад веселью голосит,
И для чего обносят на Руси
Дворы в деревнях арсеналом кольев.
Упасть в траву и за пределом дня
Увидеть, что лежишь внутри вселенной,
А остальное – мелочно и тленно
В иконном свете Божьего огня.
Простить страну, лошадку, иностранцев,
Вздохнуть, да так, чтоб кругом голова!
И красоте не подобрав слова,
Покрыть луну тройным, любя... Для глянца…» (М. Куприянов)
«Возвращение долго, как ночи.
Возвращение кратко, как полночь.
Дождь звонит у крыльца в колокольчик.
Небо, выплачься! Бог тебе в помощь!
Стали други не те, хоть и те же.
Стали недруги в зеркале злее.
Поднебесные пики заснежив,
Ветер носит бездомного змея.
Ветер в нем, как в маршрутной записке,
Бьется в знаках, начертанных Богом,
Путь сверяя далекий и близкий
Меж прологом и эпилогом.
Нити дрожь не дает оторваться
В дом, где ждут довоенные лица.
Я туда бы вернулся и старцем,
Лишь бы там, только там приземлиться.
Пусть для них будет мигом разлука.
Круг изгнанья в миллионы парсеков.
Ухватившись за мамину руку,
Я войду в убежавшую реку,
За вопросом, что сохнет, сутулясь,
С отрешенною думою слитный,
В уносящемся гомоне улиц
Как потерянная молитва.
И пока не иссякнет теченье
Между снами и явью, быть может,
Разлученный порой даже с тенью.
Побреду, на себя не похожий.
Жизнь по капле, как сон, истекая,
Исчерпает наличие унций.
Возвращение штука такая.
Возвратиться - не значит вернуться» (Т.Варки)
«В синкопах молний льется дождь,
настурциям ломая шейки.
Дорога: что там разберешь?.. –
Всевышний встряхивает шейкер.
Опять глаза твои не спят,
пронзая ночь мольбой далекой.
Сказать... но что тебе сказать,
когда от слов так мало проку?
Как много разделяет зим. –
Закружит ужас ожиданий.
Так много видится за далью,
так мало суждено вблизи» (В.Коне)
«Маленькое окошко.
В тонком стекле
Сове
Кажется: чайной ложкой
Утро хлебает свет.
В линзах живут два гнома
Им бы ещё дремать,
Хитрое время "Дрёма"
Рушит будильник-тать...
Небо-хмельной кондитер
Шприцем и там, и тут
Мажет распухший Питер,
В лужах дома растут.
В лужах резвится ветер,
Множатся острова,
В лужах родятся дети,
Влажные как слова» (Елена Качаровская)
«Включаю компьютер. Уже почти
набрала адрес твоей электронной почты...
Прошу тебя, скорее прочти
мыслей моих дистанционный почерк.
www.небеса, точка.
Напиши сам пару избитых фраз...
Поздравь меня, ну хоть с Новым годом!
Сколько прошло лунных фаз
с тех пор, как ты получил свободу
и концы – в землю, не в воду?
Пришлось мне отказаться от прав
на твою заблудшую душу.
Он смертию смерть поправ,
а ты – жизнию жизнь разрушил.
Вокруг меня голоса всё глуше.
Спряталась от мира куколкой в кокон,
но бабочкой, видно, уже не взлетела б.
Как вернуть мне то лето в Поконо,
жаркое температурой твоего тела?
В окне на голубом листе вот оно –
письмо от тебя – облаков мелом...» (Елена Литинская)
«Надень ливрею, сядь и не скандаль:
дублон, дукат – клише для дубликатов,
жизнь – одинокий в косточке миндаль.
Вразрез веленьям щучьим, карасята
уснут лишь на минуту, а расплата –
глубокая, утробная печаль...
С гадательной ромашки не зачах
счастливый лепесток, но дело швах
и счастлив будешь на земле едва ли,
когда на мир глядишь из-под вуали,
и мальчики кровавые в глазах
окрепли, подросли и возмужали.
А небу что идальго, что бандит,
как девочке с наклонностями шлюхи:
грустит луна в одном небесном ухе,
с другого – солнце весело глядит.
На этот образ – в духе ты, не в духе –
на странный и отчаянный гибрид
молись весь век, и, на коленях стоя,
(забыв, что и в коленях правды нет),
шепни тучегонителю-ковбою,
отринув недоверие пустое:
– С ночного неба льётся чёрный свет,
он по ошибке назван темнотою! « (Тимур Раджабов)
«вот и ходишь по сну моему – незвана непрошена
на претензию мягко мне так говоришь: подсознание...
прошлой ночью влюбился в принцессу глазища горошинами
обошел со спины и увидел твое изваяние...
появляясь под утро хихикаешь сдавлено сдержано
над моим увлечением новым – парением в космосе
я и так гермошлем потерял провода перерезаны
потерял говоришь ты не шлем а наверное голову...
но однажды и сна оказалось тебе недостаточно
сорвалась с языка при невыясненных обстоятельствах...
так у господа сделан христос из явлений остаточных
одиночества гордого голого дикого страшного...» (Евгений Орлов)
«Утром встала, а листья мои опали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без листьев.
Хорошо бы невинные в рай попали,
Я готова об этом всю жизнь молиться.
Утром встала, а ягоды все склевали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без ягод.
Их три месяца сойки с запястьев рвали,
А теперь отдохну да и спать улягусь.
Утром встала, а ветки мои спилили...
Ничего, ничего, до апреля, а там — как выйдет.
Сколько елок вчера в грузовик свалили!
Я-то помню веселыми их, живыми.
Утром встала — кора моя вся повисла...
Ничего, ничего, пусть насытятся зайцы, козы.
Я-то знаю, что в жизни довольно смысла,
Если печь превращает деревья в звезды» (Татьяна Кадникова)
Для чего я всё это написала? Что ж, это лишний повод посмотреть на себя со стороны, подумать, погрустить среди красных шпинелей и белых астр, вспомнить про «пыль на ступенях» и проглотить комок в горле вместе с недописанными строками-в-рифму…
Вместо P.S.:
«Повернувшись спиной к обманувшей надежде
И беспомощно свесив усталый язык,
Не раздевшись, он спит в европейской одежде
И храпит, как больной паровик.
[…] Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету,
Отчего ты так страшно и тупо устал?
За несбыточным счастьем гонялся по свету
Или, может быть, землю пахал?
Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды,
Монотонные звуки уныло текут:
"Брат! Одну за другой хоронил я надежды,
Брат! От этого больше всего устают.
Были яркие речи и смелые жесты
И неполных желаний шальной хоровод.
Я жених непришедшей прекрасной невесты,
Я больной, утомленный урод".
Смолк, а буря все громче стучалась в окошко.
Билась мысль, разгораясь и снова таясь.
И сказал я, краснея, тоскуя и злясь:
"Брат! подвинься немножко"» (Саша Чёрный)
Помочь сайту
Поздравления
