Я - русский!

 

 

... Поздняя осень 1942 года.

Мы с товарищем пробираемся к своим из окружения...

 

...Вечером, когда уже начало смеркаться мы вышли к одинокому рубленому дому с тесовой крышей.

В окнах уже горел тусклый, мерцающий желтый свет. Внутри кто то был.

Но кто?

Лежали долго в кустах, наблюдая за домом. Никто не выходил.

Я молча протянул финку Семену, сам же остался с трёхлинейкой. Потом пополз к дому, махнув рукой - мол, давай за мной.

Около забора остановились. Я метнул через него палку.

Семен вопросительно кивнул - зачем это?

Я подождал минуту, потом шепнул:

- Мало ли собака...

Собаки не оказалось.

Полезли тогда через дыру в заборе, подкрались к окошку и заглянули в него.

За столом сидел старик в круглых очках и чистил то ли картофелину, то ли луковицу около свечки. Больше, вроде бы, никого не было видно.

Мы непроизвольно сглотнули. И не сговариваясь, шмыгнули на крыльцо и осторожно постучали в дверь.

Прошла минута-другая...

Но вот зашаркали шаги, послышалось глуховатое покашливание и старческий дребезжащий голос осторожно спросил:

- Кого надо?

- Дед, открой, свои мы, русские!

За дверью помолчали, а потом дверь заскрипела и приоткрылась.

- Кто тут? - выглянул старик в белом исподнем, с накинутой на сутулые плечи телогрейкой.

- Ох ты Господи Иисусе Христе, - мелко перекрестился он, разглядев две грязные фигуры на своём пороге.

- Дедушка, свои мы! В хате есть кто?

- Нету немцев, сынки! Вот тебе крест! Тут редко они бывают. Заходьте, заходьте... Да скорее, тепло не выпускайте...

Мы ввалились в тепло дома и упали возле печки.

-Откуда ж вы, милые,- вздохнул старик, осторожно опускаясь на скобленую добела скамейку.

- Из под N, дед! Дай поесть чего нибудь, а?

Старик суетливо бросился к столу, откинул полотенце и отломил от ковриги два больших ломтя хлеба.

Мы вцепились в него, словно два голодных волка. И хлеб тут же застрял в сухой глотке, так, что невозможно было проглотить.

Я закашлялся, покраснел. А Семен, показывая рукой на горло, прохрипел:

-Дайте воды! Во-о-о-ды...

Хозяин покачал головой и подал нам по кружке молока.

Захлёбываясь, пили мы кислое теплое молоко...

- Живым - живое, - пробормотал старик. - Живым живое!

Но через минуту у обоих начались острые рези в животе, спазмы один за другим скручивали внутренности. Сначала Семён, потом я упали на пол, корчась в судорогах.

Старик всполошился, подскочил к печи, открыл рогачем заслонку, достал чугунок, кружкой зачерпнул воды и подал нам.

От воды слегка полегчало.

-Полезайте ка парни на печку. Погреетесь да отоспитесь. А я сейчас прибегу.

-Ты дед куда? - насторожился я, пытаясь подсадить Семена, а другой рукой держа винтовку.

-Ты, сынок, не бойся, не за немцами. Вот тебе крест святой перед иконами. - И старик перекрестился на лики икон, освещенные маленькой лампадкой. - За бабкой Меланьей сбегаю, вишь, чего... Подружка она моей покойницы... Надо же, такая постная еда, а беды сколько наделала... А винтовку то ты убери от греха.

- Не дам! - прищурился я. - Со мной будет.

-Ну с тобой так с тобой, - согласился дед. - Я сынки скоро. Спите пока. - И хлопнул дверью.

- Жрать хочу, - простонал Семен и полез с печки обратно.

Я хотел его остановить, но полез вслед за ним.

Под полотенцем на столе мы обнаружили картофельный теплый суп, хлеб и крупную соль. И, даже не садясь на лавку, сожрали всё это богатство.

А потом кое как забрались обратно. Стало, наконец, хорошо, пахло теплыми кирпичами и хлебом...

Я проснулся через час от начинающихся снова резей в животе. Рядом стонал Семен, похоже, от той же причины.

- Ой, ядрёна кочерыжка! Больно то как!

- Брюхо растирай! - сквозь зубы, преодолевая боль прошипел я.

- Не помогает!

В этот момент открылась дверь. На пороге стояла маленькая, чистенькая старушка. Хозяин дома из-за ее спины сказал:

- Вот это и есть Меланья. Сейчас она вам от живота поможет.

Старушка скинула пальтишко, а дед из-за пазухи достал литровую бутылку молока.

Она накапала в ковшик с парным, как оказалось, молоком какого то снадобья из пузырька и дала попить сперва одному, а затем другому болящим. И тихонечко приговаривала при этом.

-Пейте, голубы, пейте. От этого снадобья и молочка вам легше станет, уж я то знаю. Дед то от душевной доброты накормил вас так, старый. Вы уж простите его, хорошо еще, что еда была вся постная, нежирная, а то могло быть и хуже. Бог, вас милые предостерег... А дед, грешный, по незнанию это делал. Желудки то ссохлись от голода, вот и получилось нехорошо... Маленькими глоточками пейте то, маленькими...

Постепенно боль стала утихать и мы снова уснули.

Время от времени бабка Меланья снова нас будила и кормила с ложечки варёной свёклой и морковкой.

Утром, когда рассвело, мы проснулись. Животы уже не болели, хотя слабость сильная одолевала.

В избе никого не было. Не было рядом и винтовки.

Я заматерился и слез с печки.

В этот момент дверь открылась и вошёл дед с охапкой поленьев.

- Проснулись? Ну, слава тебе, Господи! - Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился. - А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень.

- Дед, куда винтовку дел? - грозно двинулся на него я.

- Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с прошлой осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.

- А нас бы увидели, чего бы сказал?

- Так ты мой племянник внучатый с другом. Из N.. пришли, ага.

- Хитрый ты, дед. А поверили бы?

- А чего б не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Панкрат - мукомол за ей гоголем ходил. Сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, как из Красной Армии сбёг.

- Винтовку то, дед, всё равно верни.

- Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете поди?

Он наплескал нам по пол-миски супа.

-Меланья строго наказала вас опеть не перекормить.

Мы уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на нас, горестно облокотившись.

- Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала , можете одевать.

Только сейчас мы заметили, что сидим за столом в одном нательном.

- А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра то?

- В болоте промокли спички, - буркнул я. Меня сильно беспокоило отсутствие оружия.

- Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.

-А ты что дед, воевал что ли? - удивился Семен.

- А то как же! - гордо приосанился старик. - Воевал! Унтер-офицер Пахом Боровиков, отделенный командир 4-го отделения 4-го взвода 15-й роты 124-го пехотного Воронежского полка!

- Небось и Георгиевский крест имеешь, дед Пахом? - почему то не поверил ему Семен.

- Не без этого. Два креста 4-й и 3-й степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась.. Первый за разгром батареи австрийской ишшо в 14-м под Гнилой Липой, а второй за то, что добровольцем в тыл ползал и охвицера приволок венгерского...

- А после революции куда?

Дед спокойно посмотрел на нас.

- А наш полк " череп и кости" в июле 17-го надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались. А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.

- К какому Михаилу Гордеевичу? - недоумённо спросил я.

- Эх, воробьята вы неграмотные. К Дроздовскому,* какому же еще?

Повисла тишина.

Оказывается перед нами сидел бывший белый унтер-офицер!

- Чего воробьята? - усмехнулся дед Пахом. - Напугалися? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам. А не сдам я вас, потому что, во -первых, все мы русские, а с германцем война, и неча ему ироду, на земле русской топтаться, а во- вторых потому, что к нынешней Советской власти у меня боле претензиев нетути. Она хучь и поганая - аще нет власти иже не от Бога. Эх, прости Господи, нам бы в 14-м вместо Государя - батюшки вашего гражданина Сталина, глядишь, и германскую** не продули ба.

Бывший унтер вскинул на нас глаза.

- Ну вы, парни это, одевайтеся, а я пойду твою винтовку принесу. - И хлопнул дверью.

Только мы успели натянуть штаны, как дед вернулся.  В одной руке он держал мою трехлинейку, а другой бережно прижимал к груди....

- В Бога душу мать! - вырвалось у Семена.

- Не поминай имя Божье всуе, поганец, - строго сказал дед и бережно опустил свою ношу на стол.

Это было красное знамя! В углу золотом было вышито: " 86-й стрелковый полк"..

-Откуда? - выдохнул я.

- Оттуда. - Коротко ответил бывший унтер, передавая мне винтовку и сразу же начиная накладывать в холщовую сумку немудрящую снедь. - О прошлом годе, как германец пришел, коммунисты то драпали да и бросили... Я и прибрал. Вы уж сынки передайте его гражданину Сталину. Оно вишь, хучь и красное, да русское! Негоже русскому знамени на земле валяться. Отродясь не было того. И не будет!

- Ты ж белый, дед.... - пораженно выдохнул Семен.

Пахом Боровиков гордо выпрямился и глядя нам прямо в глаза тихо и внятно сказал:

- Я - русский! Был им, есть и буду. Я - русский! А ты каковский?

 

 

 

 

 

*Дроздовский Михаил Гордеевич - русский военачальник. Генерального штаба генерал-майор. Участник русско-японской, 1-й Мировой и Гражданской войн. Один из видных организаторов и руководителей Белого движения на юге России.

** Имеется в виду 1-я Мировая война.