Анадырский поход Семена Дежнева

      Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.
  Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов. По величию славы с Дежневым может сравниться разве что Ерофей Хабаров, о котором тоже немало написано восторженных исторических исследований и  художественных произведений.
     Не может не вызвать уважения и даже восхищения  многолетнее пребывание Дежнева на крайнем севере в условиях суровой природы, бытовой неустроенности, многочисленных стычек с воинственными аборигенами, его мужество, долготерпение, физическая крепость, неиссякаемое стремление своим трудом сколотить состояние, чтобы безбедно прожить остаток своей жизни.    Его  отписки при публикациях  никогда не купировались,  даже наоборот, - из-за краткости и не полной ясности  содержавшихся в них сведений о его походе на Анадырь дополнялись разного рода комментариями публикаторов. 
     Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в исторической и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти двух столетий неутихающую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в открытии пролива между Азией и Америкой. И дело здесь вовсе не в том, что эти споры непатриотичны, ущемляют достоинство русского человека. Известно, что в июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  на Анадырь на двух кочах  прошел морем якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын Рубец, где он должен был сменить первооткрывателя Байкала Курбата Иванова на посту приказного человека. Об этом подробно писал Б.П. Полевой. Таким образом, приоритет в открытии пролива остается за русскими людьми. Но не об этом речь, речь – о походе Дежнева.

                                                                                   *

     В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири,  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.
     По  версии  Г.Ф. Миллера из семи кочей экспедиции Попова – Дежнева, отправившейся с устья Колымы, четыре потерпели крушение или пропали без вести еще на пути к проливу, пятый коч  разбился о камни близ самого пролива, при этом часть людей была спасена. К южному берегу Чукотки удалось пройти лишь двум судам, - Семена  Дежнева и Федота Попова. В Беринговом  море во время шторма они потеряли друг друга, коч Попова был вынесен на Камчатку, а судно Дежнева выбросило на  побережье Алюторского залива,  откуда  он со своими спутниками в течение 10 недель добирался берегом до  устья Анадыря.
     В конце 30-х годов Х1Х века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризовал  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.  «Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов,  по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…». 
     Не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева, как и содержание отписок самого землепроходца.  « … Все это у Дежнева подделка поздняя,  -  сердито и резко писал Словцов, … по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста, … через четыре года скитальчества то к взморью Анадырскому, то к губе Пенжиной немудрено было ему в отписках и рассказах бахвалить с дерзостью…. Вся повесть его не отличается от сказок, какими казаки XVII века не уступают старым испанским морякам …. 
     Мы не отвергаем возможности пройти водяную черту, не пройденную, однако ж, ни Лаптевым, ни Шалауровым, ни Биллингсом, ни Врангелем, - писал далее Словцов, - но не видим ничего убедительного, чтобы, без самообличения в народном самолюбии, осмелиться считать казака в Америко-Азийском проливе предтечею мореходца, которому морская история  завещала неоспоримое бессмертие имени (имеется ввиду Беринг)…. Впрочем, если бы обход Чукотского Носа был истинен, честь принадлежала бы не седоку,  а хозяину, правившему судном, -   Колмогорцу Алексееву, а не Дежневу, которого с казаками надобно считать пассажирами…».
     Что касается высказываний Миллера, что «судно Дежнева, долго носившееся по морю, брошено было к полдню и, по догадке Миллера, к Олюторской губе», то Славцов язвительно восклицает: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить?» А по поводу заявления академика, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна»,  резонно спрашивает: «чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы к устью Большой реки или Тигиля».
     Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX – начало ХХ столетий.  В 1879 году шведский полярный исследователь Норднешёльд впервые проплыл северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан и также обогнул этот мыс. Он предложил назвать его  мысом Дежнёва.
     Россия не могла остаться в стороне от  такого предложения. Именно тогда Н.Н. Оглоблин, служивший  в «ученом отделении» московского архива министерства юстиции, взялся собрать и    проанализировать все сведения, касающиеся похода Семена Дежнева, и тем самым документально обосновать его первенство в открытии пролива, который, по мнению автора, не вполне по праву был назван Беринговым. Нельзя не сказать, что Оглоблин был авторитетным исследователем,  вполне подготовленным  для такой работы. В 1884 году он опубликовал «Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII вв.», а в 1886 году - «Провинциальные архивы в XVII в.».
     В 1890-ом году в  «Журнале министерства народного просвещения» была опубликован результат его работы - обширная из шести глав статья «Семен Дежнев (1638-1671 гг.). (Новыя данныя и пересмотр старых)». Статья охватывала  период службы Дежнева  с 1638 года, когда он прибыл на Лену с отрядом Петра Бекетова, до второй его поездки в Москву в 1671 году. Одна из глав этой статьи полностью посвящена критике оценки похода Семена Дежнева Словцовым. Её содержание  свидетельствует о том, что Оглоблин был в немалом затруднении, стараясь доказать необоснованность такой оценки.  Видимо,  именно поэтому критике были подвергнута не столько основная мысль Словцова о том, что Дежнев прошел к устью Анадыря сухим путем, перейдя Чукотский полуостров, сколько   форма суждений Словцова, - его резкость, колкости в адрес Миллера,  оскорбительное неверие  в правдивость сообщений Дежнева. 
     Текст этой главы изобилует явными натяжками и необъективными упреками в адрес Словцова. Ряд весьма важных высказанных им положений,   оставлены вообще без внимания. Не без основания член-корреспондент АН СССР А.В. Ефимов – сам  ярый сторонник Дежнева, как первооткрывателя Берингова пролива,  через полстолетия  писал об этой работе, что «она не свободна от ошибок, … что Оглоблин не пошел далее весьма примитивной и несовершенной систематизации полученных им данных». При этом не рекомендовал исследователям основывать на этой работе свои заключения.
     Тем не менее, главный вывод статьи Оглоблина состоял в том, что  Семен Дежнев действительно первым прошел вокруг Чукотского полуострова, открыв тем самым пролив между Северным Ледовитым и Тихим океанами.
     Публикация Н.Н. Оглоблина оказалась весьма кстати. Приближалась 250-летняя годовщина со дня открытия Берингова пролива и географическая общественность России собиралась отметить её с особым торжеством. На  заседании, посвященном юбилею, докладчиком выступил Ю.М. Шокальский. Пожалуй, никто до него с такой определенностью не сказал: «Одним из наиболее важных географических открытий русских людей, несомненно, является решение вопроса: существует ли между Азией и Америкой непрерывное соединение или их разъединяет пролив. Честь этого открытия, приписываемого капитан-командору русского флота Витусу Берингу, посетившему в 1728 году пролив, носящий его имя, на самом деле по праву принадлежит казаку Семену Дежневу, 80 лет перед тем сделавшему это открытие».
     Ученый совет Географического общества и  Главное гидрографическое управление Морского министерства, ссылаясь на исследования Оглоблина, вошли с  ходатайством о присвоении имени Дежнева самому восточному мысу Азии, и 18 июня 1898 года был обнародован царский указ, завершавшийся словами: «Мыс Восточный именовать впредь мысом Дежнева».
     В 1914 году в Москве побывал американский историк, исследователь Тихого океана профессор Стэнфордского университета Фрэнк Голдер, где ознакомился с материалами, собранными в свое время Миллером.  Голдер, как и Словцов,  отказался признать заслуги С. Дежнева в открытии пролива, отделяющего Чукотку от берегов Америки, охарактеризовав описание пути, содержащееся в отписках Дежнева, как неточное, противоречивое  и сомнительное. То есть по существу поддержал позицию Словцова. Самого первопроходца Голдер назвал авантюристом, не заслуживающим доверия. При этом высказал версию о том, что если Дежнев и достиг устья Анадыря, то сухим путем, оставив кочи еще где-то в Ледовитом океане и высадившись на берег значительно западнее Берингова пролива.

                                *

     Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов минувшего столетия. Чтобы в полной мере показать характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
     Несмотря на  послевоенные трудности в обществе царила атмосфера  победной эйфории. Страна выстояла в войне, продемонстрировала  всему миру свою силу, преимущества социалистического строя, заставил мир смотреть на неё со страхом и уважением. Победное для СССР завершение второй мировой войны, одним из следствий которого стало существенное приращение его территории (среди прочих территорий был возвращен Южный Сахалин и получены Курильские острова), оказало большое влияние на советскую историографию, которую советское руководство всегда рассматривало  как важный участок идеологического фронта.
     В условиях начавшейся “холодной войны” идеологическая составляющая истории Арктики, стала играть первостепенную роль. Не малое значение в этом имел тот факт, что в  1945 г. американские и канадские специалисты учредили Арктический институт Северной Америки с отделениями в Нью-Йорке и Монреале. С 1947 г. в этом институте началась работа по составлению «Арктической библиографии», предназначавшейся для Министерства обороны США, ставшей ценным справочником для исследователей. 
     Нет никаких оснований сомневаться в добросовестности советских историков той поры при проведении исследований, - это подтверждается колоссальным объемом выполненных ими работ. Трудность состояла не в самом исследовании, а в том, как  интерпретировать результаты.
     В конце 40-х годов развернулась идеологическая  компания борьбы с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам. 
     В одном из своих выступлений директор  Института истории и философии АН СССР академик Б.Д. Греков говорил: «Советским историкам, создающим марксистско-ленинскую науку истории, должно быть свойственно критическое отношение не только к современной науке империалистического Запада, но и к дореволюционной русской науке. … Причиной наших ошибок, сказал он, является сползание многих авторов на позиции буржуазного объективизма».
     Тотальная зависимость советской исторической науки от правящей партии приводила к тому, что даже ее лучшие представители вольно или невольно фальсифицировали историю, насаждали мифы и, в конечном счете, серьезно деформировали сознание людей. Любой историк, пытавшийся найти истину за пределами официальной точки зрения, рисковал, как минимум остаться без работы. Ведь где бы ни работал советский историк, от него всегда в первую очередь требовалась политическая благонадежность. А политически благонадежными для правящей партии были лишь те историки, для которых  ее решения  являлись истиной в последней инстанции.
     Люди старшего поколения хорошо помнят лозунг советского времени «Партия сказала – комсомол ответил: есть!». Так вот, брали тогда «под козырек» и говорили: «есть» не только комсомольцы, но и убеленные сединами маститые ученые, исполняя указания партии даже тогда, когда сознавали полную их абсурдность. Уж таково было время. 
     В 1948 году страна готовилась торжественно отметить 300-летие открытия Дежневым пролива между океанами. Этому событию были посвящены специальные заседания ученых советов института географии, института истории и московского филиала географического общества СССР. На расширенном заседании ученого совета Института географии с докладом «Великое географическое открытие Семена Дежнева» выступил член-корр. АН СССР А.В. Ефимов. Содержание доклада сводилось к тому, что отписки и челобитные Дежнева являются историческими источниками  неоценимого  значения, и что Дежнев не только первым прошел проливом, разделяющим Азию и Америку, но его спутники достигли Камчатки и,  возможно, открыли Аляску,   еще неизвестную европейцам. 
     26 октября 1948 года состоялось совместное торжественное заседание Географического общества СССР и Арктического института, на котором с основным докладом выступил президент Общества академик Л.С. Берг. Заседание заслушало доклады В.Ю. Визе, М.И. Белова и Д.М. Пинхенсона.
     Подъем научно-исследовательской и публикаторской работы пришелся на юбилейный и послеюбилейные годы. Принципиальное значение имел выход в свет монографии члена-корреспондента АН СССР А.В. Ефимова «Из истории великих русских географических открытий» (первое издание 1948 г., второе – 1950 г.).
Выступление Ефимова вызвало  волну публикаций, прославляющих Семена Дежнева с резкой критикой исследователей, не разделявших официальной позиции.  Славцов, отрицавший факт великого открытия,  был «предан анафеме», - его обвинили в реакционизме, космополитизме, буржуазной ограниченности и  объективизме. 
Академик С.В. Бахрушин, возглавлявший в то время кафедру истории СССР Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), пошел еще дальше. Он заявил, что работа П.А. Словцова –  это произведение, написанное в нелепом стиле семинарских работ того времени. Читатель при первом знакомстве с его книгой выносит чувство недоумения и с трудом разбирается в его запутанном, порой наивном, порой претенциозном изложении (т. е. вычурном, манерном, стремящемся произвести впечатление значительности). Указал на  недостаточность его исторического образования, отсутствие у него систематических архивных источников.
     Нельзя не сказать о том, что в советское время труд П.А. Словцова по истории Сибири ни разу так и не был переиздан, то есть по существу был выведен из исследовательского оборота.

                                                                                    *

     Теперь, наверное, самое время рассказать о двух молодых ученых, появившихся в это время на сцене советской исторической науки,  -  Михаиле Белове и Борисе Полевом.  Они, можно сказать, были ровесниками, - один 16-го года рождения,  другой – 1918-го, к  1948 году им не было еще и по тридцати. 
Борис Полевой родился в 1918 году в Чите  в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг. он жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой, возглавлявший Дальневосточный геологический комитет, был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала.  В 1926-1927 гг. В.К. Арсеньев с семьей жил в маленьком деревянном доме, где у него не было достаточно хороших условий для научной работы. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич хлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву. Здесь он прожил свои последние два года. 
     В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград. В 1930 году по сфабрикованному обвинению в шпионаже и вредительстве П.И. Полевой был репрессирован, что не могло не оказать  влияния на дальнейшую судьбу Бориса. Тем не менее, он поступил на исторический факультет ЛГУ, накануне войны закончил учебу и  был зачислен в аспирантуру. Но началась война.
     Иная биография была у Михаила Белова. Он родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте. В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. Михаил, должно быть неплохо знал Бориса, ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время.
Оба они воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе. Белов после окончания войны вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». 
В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв». 
     Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны. 
     Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива. Во всяком случае,  именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.
     «Б.П. Полевой, - писал он, стремится к пересмотру точки зрения своих предшественников, в особенности Л.С. Берга, пытаясь сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных статьях Б.П. Полевого не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова, Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста. … Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого … ».Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, причем высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».

     Б.П. Полевому дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже был  в течение 12 лет  доктором исторических наук.
     При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
     Михаил Иванович Белов всю свою жизнь отдал работе в Институте Арктики и Антарктики. Это был человек безусловно талантливый, деятельный, с удивительной работоспособностью. Он вторым из ученых-историков был удостоен премии имени Дежнева. Опубликовал более 250 научных работ. Казалось бы не так уж и много.  Зато,  какие это были работы.  Среди них четырехтомная   энциклопедического содержания монография  «История открытия и освоения Северного морского пути» (1956 – 1969), монографии «Путь через Ледовитый океан» (1963), «Русские арктические экспедиции XVII – XX вв.» (1964),  двухтомник «Мангазея» (1969) и  «Раскопки «златокипящей» Мангазеи» (1970),  «По следам полярных экспедиций» (1977). 
     Дважды  (в 1955 и 1973 году) была переиздана его книга о Семене Дежневе. Одновременно  было  опубликовано в СМИ множество статей и очерков  по тем или иным полярным сюжетам. В конце жизни в соавторстве с известными археологами Олегом Овсянниковым и Вадимом Старковым он написал книги «Мангазейский морской ход» (1980),  и «Материальная культура русских полярных мореходов и землепроходцев XVI – XVII вв.» (1981). Умер Михаил Иванович в 1981 году на 65 году жизни. 
     Борис Петрович Полевой долгие годы работал ведущим научным сотрудником в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, возглавляя отделение истории географических знаний РГО. За эти годы  превратил его в одно из наиболее популярных и посещаемых отделений Географического общества. 
     Видимо, как говориться на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды Г.Ф. Миллера по истории Сибири». Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипломатическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.
     Как бы там ни было, научная деятельность Б.П. Полевого  была признана и в нашей стране,   и за рубежом. Перу ученого принадлежат более 400 научных работ,  в том числе 8 монографий и более 20 работ,  изданных за границей.  Его труды переведены и изданы в Польше, Канаде, Англии, Германии, США. Научные заслуги исследователя в 1992 году были отмечены премией  им. С. Дежнева, а в 1997 г. он стал еще и лауреатом премии им. С.П. Крашенинникова. 
Уже на склоне лет, основываясь на результатах своих многолетних исследований, в одной из своих статей Полевой писал: «… пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, полностью освободиться от ложных стереотипов  относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о  Я.П. Хабарове.  Однако и теперь все-таки отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков…. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова … ». Можно сказать, что это было завещание Б.П. Полевого историкам.  Нужно ли говорить, что эти слова относились не только к культу Хабарова. 
     Умер Борис Петрович в 2002 году в возрасте 84 лет.

                                                                               *

     Перечитав все, что мне оказалось доступным об этом споре, уяснив обстоятельства, при которых появились эти две противоречивые версии, я спросил себя: так был ли Семен Дежнев тем человеком, который первым прошел через пролив, разделявший Азию и Америку? Или он, подобно Ерофею Хабарову, незаслуженно овеян славой и заслонил собой действительных героев этого открытия? 
     Для меня стало понятным, почему кто-то из сибирских землепроходцев, оказавшихся в центре внимания историков в эти годы, безмерно возвеличен в литературе, в то время как многие другие, заслуги которых перед страной были не меньше, а часто  неизмеримо больше, остались в тени, оказались невостребованными писателями, остались неизвестными русскому читателю.
В 50-е – 80-е годы минувшего столетия, когда были написаны и изданы эти книги, читателю приходилось доверяться авторам. Мало кто мог ознакомиться с первоисточниками, хранившимися в архивах, доступ к которым имели лишь избранные. Теперь иное дело. Интернет позволяет без труда ознакомиться и с первоисточниками, и со многими другими материалами, доступ к которым в те времена требовал не малого труда и затрат времени.
     К слову сказать, маршрут Семена Дежнева к Анадырю не единственная загадка того времени. Не менее загадочна та взаимная неприязнь между Дежневым и Михаилом Стадухиным, которой уделено в литературе столько внимания. При этом  пояснения авторов оставляют ощущение  неубедительности, а во многих случаях явно надуманы, как говорится, - «высосаны из пальца». 
     Еще один вопрос: кем же был якутский воевода Петр Головин? Был ли он корыстолюбцем, мстительным, самолюбивым и своенравным, как о нем пишут, деспотом, окружившим себя похалимами и «потачниками»? Действительно ли принес он  лишь неоправданные страдания промышленникам, торговым и служилым людям,  аборигенам якутской земли? Или он был государственником в лучшем смысле этого слова, радевший интересам своей страны, укреплению его могущества, всеми ему доступными мерами, в том числе и крутыми,  боровшийся с казнокрадством, нарушением воинской дисциплины,  отступлениями от государевых указов. Наводивший порядок в уезде, всеми мерами расширявший подвластную России территорию,  организовавший более эффективную систему сбора ясака и государевых пошлин, чем  обеспечил рост поступления  доходов в государеву казну?
     Наконец, не вполне ясны причины  столь массового притока к северным рекам служилых людей, торговцев, промышленников, разного рода беглецов и бродяг. Только ли пушнина и моржовый клык привлекал этих людей?  Но ведь известно, что уже к 60-м годам запасы «рыбьего зуба» в устье Анадыря истощались, что же касается пушнины, то и служилые люди и промышленники не один раз заявляли, что в нижнем течении северных рек соболя не было, - тундра. Хороший черный соболь водился лишь в залесенных верховьях этих рек. 
Можно понять причины потока русских людей в Даурию, на Амур, где хорошего соболя было не меньше, к тому же  там были благодатные теплые, хлебные места. Но туда не было такого потока торговых людей, как на Яну, Индигирку и Колыму. Что же с такой силой влекло  людей в эти суровые края через льды и гибельные морские штормы северных морей? В этом тоже кроется какая-то загадка.
     За минувшие годы исследователи собрали в архивах множество материалов, касающихся освоения русскими людьми северо-восточной территории азиатского материка. В том числе, кажется, все, что связано с походом Дежнева,  - его собственные отписки и челобитные,  отписки его спутников, других служилых и промышленных людей, находившихся рядом с ним, распоряжения и наказные памяти якутских воевод; одним словом все, что прямо или косвенно было связано с этим походом и что удалось разыскать в архивах.
     Я предлагаю вниманию читателя главные из них, - тексты архивных первоисточников  с тем, чтобы у него, как и у меня,  сложилось собственное представление о походе Семена Дежнева. 
     Дошедшими до нас первыми картами с изображением пролива Аниан между материками Азии и Америки явились  карта Джакомо Гастальди (1562) и итальянская карта Б. Зальтиери (1566).  В конце 70-х годов XVI столетия Анианский пролив можно было видеть на земных чертежах известных космографов Флобишера, Джилберта, Поркакка, Абрагама Ортелия (1570).  Пролива этого никто не видел, через него кроме аборигенов никто не проплывал, но он начал свое призрачное существование,  как предполагаемый проход между материками Азии и Америки.
     Такова была, если так можно выразиться, международная историко-географическая обстановка на востоке Азии к середине 40-х годов XVII столетия, когда первые русские служилые, промышленные  и  торговые люди  вышли к Колыме. 

                                                                               *

     Могли ли енисейские и якутские служилые люди знать о проливе Аниан? А почему бы и нет? В Москве, Сибирском приказе  об этом, как и о упоминавшихся картах, без сомнения, знали. Не вызывает сомнений, что были ознакомлены с этими сведениями и воеводы, направлявшиеся в Енисейск и Якутск. Могло ли быть иначе, ведь для них эти знания  были жизненно необходимы.  Ко времени, о котором идет речь,  русскими людьми, в какой-то  мере,  были уже  освоены северные реки Омолой, Яна, Индигирка, Алазея. 
     В Якутске, особенно после выхода казаков к Охотскому морю, наверняка не раз обсуждался вопрос о том, насколько велик еще неосвоенный русскими людьми северо-восточный угол материка,  что необходимо сделать  для полного его захвата и освоения. А стало быть, пусть даже и без подробностей, но знали о предполагаемом проливе  атаманы и сотники, приказные люди острожков и целовальники, направлявшиеся в якутскую глубинку для контроля  над  сбором ясака и государевых пошлин. Должно быть, знали об этом и наиболее ушлые и  любознательные рядовые служилые люди, торговцы и промышленники.
     Семену Дежневу в это время было около 40 лет, он был женат на якутке, у него рос сын. Он, без сомнения, был смелым человеком, не прятавшимся в бою за чужими спинами, при этом, может быть даже (судя по частым ранениям) в пылу боя был излишне горячим и недостаточно осмотрительным. Он имел к этому времени немалый боевой и походный опыт, включая плавание по северным морям. Трудно сказать, что к этому времени его больше волновало: новые ли  открытия, или банальное желание  разжиться в походе, разбогатеть,  и тем обеспечить себе безбедное существование. Чем-либо выдающимся, судя по сохранившимся документам,  он себя к этому времени не проявил.
     Авторы книг о Дежневе пишут, что ему де было поручено в 1643 году доставить в Якутск собранный Дмитрием Зыряном ясак, и это, мол, свидетельствует о том, что он был исключительной, не рядовой  личностью. Так ли это? Десятки, если не сотни безвестных  казаков выполняли такую работу, это была рядовая обязанность  служилых людей, к которой не допускались разве что явные бездельники и пропойцы.
     Лев Демин в своей книге о событиях на Колыме в 1645 году пишет: «Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен. Из этого  автор делает вывод, что Дежнев, «не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет».
     Не знаешь даже с какой стороны и подступиться к этому феерверку восхваления Дежнева. С того ли, что в отряде Зыряна было всего лишь 20 человек (правда, могли участвовать в сражении и промышленники), или напоминания о том, что  Дмитрий Зырян  лично вел казаков в бой, и получил в том бою тяжелое ранение, приведшее через год к его смерти. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Все остальное, – «командование крупным отрядом»,  «положение далеко не рядового казака», «протянуть руку противнику»,  – не что иное, как досужая выдумка автора, плод его фантазии. Впрочем, он прав в том, что Семен действительно  был  отважным воином.

                                   *

     Рассказ Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе о моржах, и слухи о богатой соболями реке Погыче привлекли внимание находившегося в это время на Колыме Федота Алексеева Холмогорца, - приказчика московского купца Алексея Усова. Ходило немало противоречивых слухов о реке Погыче-Анадыри, на которой еще не бывали русские люди. 
     По мнению современных языковедов путаница была вызвана  названием реки Энмаатгыр, столь созвучным с названием Анадырь. Энмаатгыр  впадает в Ледовитый океан к востоку от устья Пучьэвээм (Погыча),   восточнее мыса Шелагского. По чукотски Почьалгын, - « рукав реки».
     Федот Алексеев  принял решение попытаться пройти морем к этой загадочной реке. У него было два коча, построенных на Лене, и 18 покрученников, - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. К Холмогорцу примкнула большая группа промышленников-своеуженников (50 человек). Как инициатор похода и наиболее состоятельный человек Федот Алексеев от имени всех обратился к колымскому приказчику Вторке Гаврилову с устной просьбой назначить для сбора ясака «с новой землицы», которую они собирались открыть, приказного человека из числа подчиненных ему служилых людей. 
     Узнав об этой просьбе,  Семен Дежнев обратился к Гаврилову с просьбой направить его с этим отрядом.  При этом, как это было заведено, изъявил готовность взять на себя обязательство, - «явить государю прибыли» в виде ясака определенного количества пушнины. Надо сказать, что взятие такого обязательства, да еще и в письменном виде,  было делом довольно рискованным, - своего рода кабалой (долговой распиской). В случае его неисполнения  воеводская администрация была вправе в судебном порядке требовать погашения  задолженности вплоть до конфискации всего личного имущества должника.
     Вот как описывает происходившие события сам Вторка Гаврилов: «В нынешнем во 155 (1647) году, нюня в … день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея Усова Федотко Алексеев Колмогорец с покручениками двенадцать человек. Иные збирались промышленные люди своеуженники,  сверх их (Федоткиных покрученников)  собралось пятьдесят человек. Пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболинных промыслов разведывати. И тот Федотко Алексеев с товарищами к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис прибыли, и челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре  семь сороков соболей.  И мы, его Семейку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым и для иных новых рек проведовать,  где бы государю мошно прибыль учинить.  И дали им наказную память, где будет найдут неясашных людей, им аманатов имати, государев ясак с них збирати, и под ево царскую высокую руку подводити». Как видим, Вторка называет в своей отписке уже не Погычу, а Анадырь, имея в виду, по всей вероятности, упомянутую выше реку Энмаатгыр, впадающую в Ледовитый океан. Об Анадыре, впадающем в Тихий Океан в то время еще не знали.
     В июне  1647 года экспедиция в составе четырех кочей вышла из устья Колымы в Студеное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в том году оказалась  неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Наконец мореплаватели встретили сплошную массу непроходимых льдов, путь на восток был закрыт. По словам участника похода казака Ивана Баранова, «был в тое поры на море лед непроходимой». Алексеев принял решение повернуть обратно.

                                    *

     В первых числах  июня 1648 года Дежнев  подал Вторке Гаврилову челобитную, сообщая о которой в Якутск, тот  писал: «В нынешнем во 156 (1648) году тот же Семейко Дежнев бил челом государю... на ту новую реку Анадырь ис прибыли государю  явил с той новой реки с ыноземцов семь сороков пять соболей. И я того Семейку по той челобитной на новую реку Анандырь с Ковыми реки отпустил и наказ ему, Семейке, вместе с Федотом Алексеевым, торговым человеком, дал. А на подарки дано ему государева товару иноземцам десять полиц» («полицы куяшные» - металлические пластины доспеха, из которых аборигены делали наконечники стрел). 
     В это время в Среднеколымском зимовье, которое служило местом ярморочных торгов, полным ходом шла подготовка новой экспедиции. Федот Алексеев принял к себе на службу новых покручеников,  теперь их было не 12, а 29.  Кроме того, в качестве доверенного лица решил взять с собой  племянника, - Емельяна Стефанова.  Федот не отказывал себе в маленьких житейских слабостях, -  взял с собой еще и  женку-якутку.
     К экспедиции присоединились  новые участники, - приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками. Они составили экипаж третьего коча. Экспедиция двинулась от Среднеколымского зимовья 20 июня и сделала остановку в Нижне-Колымске. Здесь к ней присоединился коч Семена Дежнева с восемнадцатью промышленниками и служилыми людьми. 
     Была ли у этих людей цель обойти Чукотку и выйти в Тихий океан? Разумеется, нет, - они искали новые реки восточнее Колымы, чтобы разжиться там соболями и моржовой костью. Искали пресловутые Погычу и Анадырь, о которых было много разговоров, и по всей вероятности рассчитывали, что их поход, при благоприятных условиях продлится если не три дня, как у Игнатьева и Алексеева, побывавших  в Чаунской губе, то от силы – дней десять.

                                     *

     Ни сам Семен Дежнев, ни другие оставшиеся в живых участники экспедиции не оставили никаких сведений о деталях похода вдоль побережья Студеного моря, хотя было  оно  довольно продолжительным, - три месяца.  Со слов Дежнева, - с 20 июня до 20 сентября. (Годом позже Стадухин преодолел этот путь, не опуская парусов, за семь дней).По всей вероятности, они не один раз приставали к берегу,  расспрашивали встречавшихся аборигенов о реках и их богатстве соболями, собирали моржовый клык, меняли на него имевшиеся товары. Могло ли быть иначе, ведь моржовые лежбища на прибрежных косах у мелководных лагун были там обычным явлением вплоть до ХХ века.
     Без сомнения подробно расспросили они и о встретившейся им на пути реке Энмаатгыр (в русском произношении -  Анадыр), впадающей в Ледовитый океан между нынешними  мысом Шмидта и Колючинской губой. Именно её имел в виду Вторка Гаврилов, отправляя экспедицию в поход и выдавая Семену Дежневу наказную память. На  карте «Русской Тартарии», выполненной в 1680 году голландским  географом  Н. Витсеном,  она расположена перед рекой Ульей. На современных картах нет ни реки Энмаатгыр, ни  Ульи, но по своему положению   они примерно  соответствуют рекам Ванкарем и Ангуэма.

                                              *

     В течение почти шести лет Семен Дежнев не подавал о себе в Якутск никаких известий. Лишь  весной 1655 года после прибытия на Анадырь таможенного целовальника Юшки Селиверстова  Дежнев со своими единомышленниками почти одновременно отправили  в Якутск сразу три послания, в которых в той или иной мере затронута тема дежневского похода. Это отписка самого  Дежнева, отписка Дежнева и Никиты Семенова и челобитная Федота Ветошки «с товарищи».    Основное  содержание всех этих посланий сводится к разного рода обвинениям в адрес Селиверстова и Стадухина,  утверждению, что это они, а не Стадухин с Селиверстовым первыми вышли на Анадырь и открыли моржовую  коргу. 
     Более или менее подробные сведения о  походе содержатся в отписке самого Дежнева.  Правда, и эта отписка  оставляет немало вопросов, события в ней отрывочны, изложены не в хронологическом порядке, что  вызывает определенные трудности в осмыслении произошедшего. Достаточно ясное представление о заключительной части похода складывается лишь с учетом сведений разрозненно содержащихся во всех этих посланиях, включая челобитную Дежнева, написанную им в 1662 году по возвращению в Якутск. Так что же случилось? 
     В челобитной 1662 года Дежнев писал: «… шли морем на шти кочах, девяносто человек; и прошед Ананднрское устье, судом Божиим те наши все кочи море разбило, и тех торговых и промышленных людей от того морского разбою на море потонуло и на тундре от иноземцов побито, а иные голодною смертью померли, итого всех изгибло 64 человеки…». 
     Где именно произошла эта трагедия? Ответ на этот вопрос содержится в отписке Дежнева 1655 года: «… есть нос, вышел в море далеко …  против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчи, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник (северо-восток). А с рускую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни ис кости китовой …».
     Федот Ветошка «с товарищи» в челобитной 1665 года уточняет: «не тот, что первой Святой нос от Коломы (Шелагский). А тот Большой нос …,  розбило у того носу судно служивого человека Герасима Онкудинова с товарищи. И мы, Семейка с товарищи, тех розбойных людей имали на свои суды и тех зубатых людей на острову видели…». На карте Витсена представлены и первый, - Святой нос (нынешний мыс Шелагина) и «Большой нос» на условно показанной оконечности которого написано: «необходимый». Об обходе этого «Большого носа» ни в челобитной  Федота Ветошки, ни в отписке самого Дежнева ничего не говорится.
На современных картах это мыс  Дженретлен  Колючинской губы. Название неподалеку расположенного села Ванкарем связано, считают лингвисты, с древним названием азиатских эскимосов. По чукотски ванкареман – «клыкастый народ». Речь идет о древнем  обычае эскимосов носить украшение из дерева или кости в форме клыков, которые вдевались в прорези, сделанные в углах губ. Такие украшения носили только мужчины, достигшие зрелого возраста. Это был своеобразный, весьма болезненный ритуал посвящения в воины. Юноши при этом демонстрировали терпение боли, и с таким украшением выглядели устрашающе.
     Вот, что пишут об этом районе Чукотского моря: припайный лед в акватории губы появляется в середине октября и полностью исчезает лишь в конце лета. Лето сырое и холодное, средняя температура июля +6 °C.   Колючинская губа большую часть года покрыта льдом. К северо-западу от берегов Колючинской губы расположена группа островов. Острова находятся неподалеку от косы, почти закрывающей вход в Колючинскую губу,  тем самым отделяя ее от остальной части Чукотского моря. Берега залива преимущественно обрывисты. Море вокруг  покрыто льдами на протяжении в среднем девяти-десяти месяцев в году. Осенью здесь свирепствуют штормы, уже в сентябре тундра покрывается снегом.
Этот район побережья пользуется нехорошей славой у коренных жителей побережья - чукчей. Недобрым словом всегда поминали его и мореплаватели. Сибирский историк Словцов не без основания писал, что не смогли здесь пройти ни Лаптев, ни Шалауров, ни Биллингс, ни Врангель. 
     В конце XIX века здесь была взята в ледовый плен «Вега» Норденшельдта, возле стойбища Рыркайпий начался ледовый плен шхуны «Мод» Руала Амундсена. 
В начале ХХ века у берегов Колючинской губы потерпело крушение американское судно «Polar bear», перевозившее оборудование для золотодобывающего прииска. В 1934 году, раздавленный льдами, ушел на дно пароход «Челюскин» и 104 человека во главе с О. Ю. Шмидтом начали свою героическую ледовую эпопею. 
     В 1983 году Колючинская губа забрала еще одну жертву: современный, ледового класса дизель-электроход «Нина Сагайдак» мощными льдами был раздавлен и ушел на морское дно, а спешившее на выручку такое же судно “Коля Мяготин” получило гигантскую  пробоину. В тот год с колоссальным трудом  флагману северного  флота атомному ледоколу «Арктика» (к тому времени переименованному в «Леонид Брежнев») удалось вывести к Беренговому проливу караван судов, занимавшихся зимним завозом продовольствия и оборудования полярным станциям и в поселки побережья. Путь  в 770 миль (1390 км.) от Певека до Беренгова пролива был преодолен за 8 дней 5 часов со средней скоростью 3,9 узла (около 7 км/час). С 1 октября по 4 декабря 1983 г. (когда последние суда были выведены из ледового плена) получили повреждения  17 судов Дальневосточного морского пароходства, в том числе, 5 ледоколов («Капитан Хлебников», «Ленинград», «Владивосток», «Адмирал Макаров», «Ермак»), два ледокольно-транспорных судна, - «Амгуэма» и «Нижнеянск», 12 судов типа «Пионер» и «Беломорсклес». Вот такую недобрую славу хранит о себе этот район побережья «Студеного моря».

                                *

     В  отписке, отправленной   воеводе Акинфову весной 1655 года  Дежнев писал: «… в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день (год в те времена на Руси начинался с сентября), идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после покрова богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех дватцать пять человек  …». 
     В отписках Дежнева нет никаких подробностей о произошедшей катастрофе. Но в архивах якутской приказной избы немало материалов о подобного рода «разбоях» судов в Студеном море, написанных очевидцами. Привожу описание одного из них, чтобы читатель реально мог представить себе, как это происходило: «… якорь переломился, и понесло без веданья в губу к берегу, да принесло нас к высокому стоячему льду и тут нас розбило; а сами на лед попали с великой нужой,  вышли с однеми душами. А что было государевых сетей и аманатцково запасу, то все потонуло и судно розломало, снасти и паруса - то все потонуло, да у трех человек пищали утонули, - у Фочки у Самсонова, да у Онашки Максимова, да у Нехорошка Перфирьева. А пищальные запасы у всех потонули, лишь вышло пороху немного у меня, Бориска. И я тем делился, а больше тово отнюдь ни у ково нет; да и наши запасы, и товаренка, и котлишка, и топоры, и платьишко, то все потонуло. Мы искали возле лед и нашли муки только по два пуда, а рожь, та вся погибла. Да нашли в днище в кочевом государева товару, - котлы да одекуй, что со мной послано было. И  пошли мы к ясачному зимовью, а зимовья натти не знаем где…».
     О судьбе других кочей экспедиции Дежнев ничего не пишет, но, видимо, коч Федота Алексеева был, как и судно Дежнева, выброшен на берег.  О судьбе коча, в котором плыли приказчики московского купца Гусельникова - Афанасий Андреев и Бессона Астафьев с девятью покрученниками, Дежнев ничего не сообщает, хотя, судя по всему, он был свидетелем  его гибели. Иначе откуда же в его отряде, добравшемся до Анадыря, оказались Афанасий Андреев и Бессона Астафьев (вскоре погибшие) и их покрученник, - Фома Семенов Пермяк. Продолжая повествование о своих действиях после того, как его коч был выброшен на берег,  Дежнев писал: «… И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…».
     Содержание этой отписки не дает никаких оснований считать, что кочи Федота Алексеева и Дежнева прошли Беренгов пролив и «разнесло» их уже в Тихом океане.  Тогда где же коч Дежнева «выбросило на берег»? На это он дает вполне определенный  ответ, - «в передний конец на Анандырь реку».
     Это удивительно, но практически все исследователи прикидывают,  где впереди за устьем Анадыря мог быть выброшен коч Дежнева, если  ему пришлось десять недель возвращаться  к этому устью. И приходят к выводу, - где-то у Алюторского залива. Имея, конечно в виду Анадырь, несущий свои воды в Берингово море. Но ведь Дежнев имел в виду вовсе не этот Анадырь. О нем он ничего не знал, как не знал и никто другой из русских людей. Русских там еще не бывало. Ему в это время была известна только одна река с таким названием, - та на которую отправил его Вторка Гаврилов и которая, - все тогда так считали, впадает в Студеное море. Эта река  изображена на вышеупомянутой карте Витсена. То есть коч Дежнева выбросило на берег Чукотского моря между устьями рек Анадырь (Энмаатгыр) и Ульей (на карте Витсена – Улия). 
     О своем переходе Дежнев пишет тоже вполне определенно: «пошли мы все в гору…». Да и что оставалось делать людям, если коч разбит и не подлежит восстановлению, а кругом безлесая болотистая тундра.  Найти  спасение можно  было лишь в верховьях реки, где есть лес, где можно устроить зимовье,  добыть себе пропитание, а при необходимости - построить  дощаник. 
     Дежнев вполне определенно писал о том, что «…шел я, бедной Семейка, с товарищи до Анандиры реки ровно десять недель, и пали на Анандырь реку вниз близко моря…», то есть вышли они к руслу реки выше устья, - «близко моря». И, конечно же, к левому берегу, - с северной стороны. По прямой линии расстояние от побережья Чукотского моря до низовий Анадыря – около 500 километров. Понятно, что реальный  путь к нему по долинам рек и междугорьям в два и даже в два с половиной раза больше, то есть за десять недель (70 дней) отряду пришлось пройти 1000-1200 километров. В среднем по 15-20 километров в день, - вполне реальная протяженность дневного маршрута для полуголодных людей, продвигавшихся на лыжах с гружеными нартами в условиях зимнего времени, необходимости устройства места ночевок и добычи себе пропитания охотой.  
     Говоря о том, что «сами пути себе не знаем», «наги и босы»,  Семен, конечно, лукавил, стараясь вызвать  жалость и сочувствие  воеводы, явно сгущая краски описанием тех  нелегких условий, в которых они оказались. Из  той же отписки следует, что было у них и оружие и топоры, были они и одеты и обуты, у Дежнева было даже, как он выразился, «последние постеленка и одеялишко». Были еще и какие-то «статки»  имущества Афанасия Андреева и Бессона Астафьева с их погибшего коча.
     В челобитной воеводе Голенищеву-Кутузову, написанной по возвращению в Якутск, Дежнев писал об этом переходе более объективно: «…  от тех товарищей своих остался всего дватцатью четырми человеки, и тех товарищей моих зимним путем на лыжах, с нарты,  со стыди (то-есть  стужи), и з голоду и со всякой нужи, недошед Анандыря реки, дорогою идучи 12 человек безвестно не стало. А я, холоп твой, на Анандыр реку доволокся всего двенатцатью человеки».
     Вряд ли Дежнев был удивлен тем, что река, на которую он вышел, тоже называется Анадырь, как и та, - впадающая в Студеное море. В переводе с чукотского Анадырь  (Энмаатгыр), - ручей, протекающий в скалах.  Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев? Подобно тому, как в Приамурье и Енисейском крае немало рек носят название, связанное с эвенкийским словом бира, - река. Это Биря, Бирея (речка), Бираякан (большая река), Бирандя, Биранджа, Бирюса. Или Уда (по эвенкийски – спокойное, тихое течение). Такое название носят реки в Бурятии (приток Селенги), Красноярском крае (бассейн Ангары), на побережье Охотского моря.
     Остается загадкой, чем занимался Семен Дежнев в течение долгих пяти лет на Анадыре, не присылая ясака, и не давая о себе никаких вестей? Но это уже другая история.