Помочь сайту
Поздравления
Опупея
30 июня 2015 -
Николай Изотов
МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ
ОПУПЕЯ
НА РАЗГОВОРНОМ ЯЗЫКЕ
Выпьет он хоть сто стаканов,
Только подноси.
Дохрена таких Иванов
На святой Руси.
Был Homo sapiens ленивым от природы,
Но, что бы с голодухи не пропасть, он перестал звереть.
Задумался: как не работая иметь доходы?
А думать - это вам не землю рыть, - от грыжи здесь не помереть.
Он стал не только задним умом крепок,
И над бровями череп приподнялся, правда, не у всех.
Во все века преобладали черепа приплюснутые, по фасону кепок.
А съесть лобастого и до сих пор - не грех.
Когда в округе всех и всё поели,
И шайки шастали голодной, с низким лбом, братвы,
Лобастые, сожрать которых не успели, на ушко напели:
«На север когти рвите, выше пуза там жратвы».
Прошли тысячелетия, века и годы,
Дожрав на юге всех мышей и клевер,
Оголодавшие и дикие народы,
Меридианом Пулковским припёрлися на Север.
Всё - дальше некуда идти. Финита.
Бананы на торосах не растут, не видно фиников и винограда.
И, чтоб с потерей смысла жизни не откинуть им копыта,
Придётся землю рыть, а это - кому надо?
Но любопытства зуд тревожит одно место.
И, чтоб насытить непомерную амбицию,
Лобастые из местного промтреста,
На самый северный на полюс снарядили экспедицию.
Как только живность перелётная рванула на юга,
И ветер северный задул ей в спину,
Оставили зимовщики родные берега,
И стали обживать, какую потеплее, льдину.
Артель зимовщиков на славу удалась,
Всё больше из лобастого народа:
Профессора, доценты, умные, прям страсть.
Но как сказал народ: « В семье - не без урода» .
В ватаге интеллектуалов оказался паренёк,
На положении - подать там, принести.
На что он нужен, было невдомёк .
Прислали - и трава хоть не расти.
На льдину этот хмырь попал не по желанию:
От армии косил или от зоны укрывался.
У него дядя, вроде бы, заведовал элитной банею,
И этот сукин сын на ледовом продскладе оказался.
Сначала жизнь складская его очень тяготила,
Но на морозе приходилось шевелиться.
А, обнаружив бочку ого-го сколько процентного этила,
В единое с возможностью, смогла потребность слиться.
И жизнь пошла совсем иная, райская.
Он лихо присобачил к бочке грушу
Для перекачки топлива вручную, а еда нанайская,
Со спиртом в паре, согревала тело и ласкала душу.
В координатах северного временного графика,
Когда аврал на льдине поутих, горячка улеглась,
Парабола складского, на посылках, мальчика,
Внезапно с эвольвентой северного проходимца вдруг пересеклась.
Прошу, кто шибко грамотный, не очень мне перечить,
И не высказывать заумных мыслей вслух,
Нас иногда неточности сильнее лечат,
Чем пресловутый просвещенья дух.
И, выслушав без замечаний эту опупею,
Вы с удивлением в ней обнаружите немало проку.
Заметите себе: «Нет, здесь я не тупею,
Здесь всё показано из-за угла, с другого боку».
Вот появляется в повествовании герой наш главный,
Блондинистый красавец, трёхметрового на задних лапах росту.
Он мелкому, складскому полуалкашу не равный -
Медведь полярный, в шубу белую медвежью упакованный по ГОСТу.
Но шёл он, как-то поувяв, дух, источая, мягко говоря, не свежий.
На остров Врангеля подругу на сносях, он проводил -
Шикарнейший там, говорят, родильный дом находится медвежий.
А на пути обратном он в плоды цивилизации, к несчастью угодил.
Ещё когда с подругою он шёл вперёд,
Не раз он слышал мимоходом, так, в пол уха.
Базарил меж собой прздношатающий торосы северный народ
Медвежий, что на дальних островах живёт медведица - старуха.
А у неё - на выданье красавицы две, дочки
Готовые для рода продолжения в нехилых лапах оказаться,
И будущий отец, минуя полыньи и ледовые горы-кочки,
На зов природы очертя башку поперся,
Чтобы полезным и приятным делом подзаняться,
И об углы ледовые слегка телесно поистёрся.
Как говорят, за смелым по пятам удача ходит,
А Мишка с голодухи был угодно что сожрать.
Сын белого безмолвия в лёд вмёрзший плот находит.
На нём хибара, а в ней - печка и кровать.
Окно напротив двери, а под ним -
Верстак, заставленный бутылками, на стол похожий,
И растянувшись по полу в одёжке под A - la extrim,
Чудак валялся дохлый с пухлой рожей.
Косил под экстремала плотогон,
Пункт назначения он прозевал по пьяни:
Он без просыпа жрал в дороге спирт и самогон,
Но не осилил всё, осталось много недопитой дряни.
Не вынесла душа романтика избытка промилле, -
Покрепче парни гробились в расцвете лет.
Много отравы губит души наши на земле,
И как говаривал один поэт- «погиб поэт…».
Наш горе-экстремал поэтом не был,
Простым был плотогоном-алкашом.
И проходимец северный ко времени на место прибыл,
Медведь - не стрекоза, он и во льдах найдёт себе и стол и дом.
Стол радовал глаза наличием бутылок,
И, выжрав пару для сугреву, закусить чем - не нашёл.
Тогда, в раздумье почесав о потолок затылок,
Он для начала лишь занюхал алкашом.
А, как известно, аппетит с едой приходит.
От выпитого Миша стал слегка игривым.
И, выпив для поддержки тонуса ещё пол - банки
На полу еду находит,
Приподнимает закусь над столом, за гриву.
Продукт был не замёрзший, вяленый слегка,
Сказалось в организме спирта агромадное количество.
Он вытряхнул из телогрейки с керзачами чудака,
Будто таранью перед пивом грохнул им о стол,
И с мордою, уже осоловевшей, принялся за пиршество.
Недели через две, алкаш новоиспеченный,
Страдая болью головной, усёк, что водки много не бывает.
И царь торосов, гением царя природы покалеченный,
С тоской души больной внимал, как за порогом вьюга завывает.
Но жизнь берёт своё - и величайший в мире хищник,
Побрёл, с большого бодуна на неуверенно дрожащих лапах.
Под впечатленьем впечатлений непривычных,
Он, на беду свою, унюхал вдруг знакомый запах.
Держа по ветру пухлый нос с заплывшей мордой,
Он перешёл на хищный бег, полуспортивный.
Срезая расстояние замысловатой хордой,
Объединил приобретённый интерес
С веками обретённой хитростью медвежьей, инстинктивной.
Продефилировав таким Макаром пару километров с гаком -
А в гаке километров было около пяти -
Для отдыха остановился у продсклада бивуаком,
Чтоб от волнения с отдышкою, в предчувствии балдёжа, отойти.
А внутри склада нам знакомый паренёк,
Посредством груши перекачивал из бочки спирт в бутылку.
Процессом так был увлечён, что Мишку не усёк,
Пока не прикоснулся, нюхая опухшим носом, тот
К его немытому, в прыщах затылку.
И тишина на льдине мигом взорвалась,
Прыщавый взвыл сиреной атомной тревоги,
Да так, что Мишка с перепуга рявкнул на всю пасть,
И этот рёв в ракеты превратил воришки ноги.
И, что на льдине началось - не передать.
Шум, паника, неразбериха, чехарда.
Кто хохотал, кто бился головой о лёд и начинал рыдать,
И льдину раскачали так, что началась подвижка льда.
Оцепенели все от страха, приходя в себя,
Смекнув, что сдуру допустили лишку,
А им, намокшие штанишки теребя,
Складской хмырёк, показывал на убегающего Мишку.
Медведь башкою одуревшею от крика отошёл не сразу,
И только наступившая на льдине тишина
Сработала в мозгу медвежьем без отказу,
Что, если вовремя не смыться, то - хана.
Но уходить с пустыми лапами негоже - он смекнул,
Схватив поклажу, что в тюках вокруг лежала.
Наш умный Умка бочку спирта умыкнул,
Жалея, что привычная закуска с криком убежала.
И ошалевшая ватага мудрецов нордических заметила,
С поклажей на горбу и бочкой в лапах удирающего быстро
Медведя. Но на крик лишь тишина ответила.
И только в полевой бинокль заметить можно было искры,
Которые медведь когтями из ледышек высекал,
Да, ничего не скажешь, - знатно он скакал.
И оказалось вовсе не напрасно,
По льдине трещины пошли, на ней стало опасно,
С отчаянием убедившись, что на льдине спирта нет и грамма,
Зимовщики на землю, на большую, SOSнутую дали телеграмму.
Бригада эМ-.Чэ.-эСовцев всех быстро подобрала.
А, чтоб прорехи в смете скрыть, то их по графику,
Дав бочку новую со спиртом, промкомиссия убрала
Транзитом в экспедицию, подальше, за экватор, в Африку.
Окончилось и для медведя всё довольно сносно:
На плот, ставший родным, он вовремя явился.
И пососав из бочки, хорошо опохмелился.
Не в силах есть, он лапою занюхал просто,
И сном мертвецки-пьяным отключился.
Под небосвода северного разноцветные сполохи,
Поскольку у него дела были не плохи.
Тюлени говорят, что пьяные медведи, когда спят, смеются,
Возможно, что по пакости характера распространяют слухи.
Учёные мужи, над этой ахинеей, даже спорить не берутся.
А льдину укрывали белые и крупные, как осы, мухи.
Подвижка льда со временем остановилась.
Но небольшую льдину с плотом вместе оторвало,
Медведь во сне действительно смеялся, ему снилась
Про Африку мура какая-то - такого в жизни не бывало.
Вот так, под разноцветные огни небесного сияния
Опасностям и подвигам навстречу
Отправилось громадное полярное создание,
Чтоб приключений поискать на те, что сзади, плечи.
__________
__________________________
__________
Из промозглого тумана, на простор морской волны,
Уйма брёвен выплывала, а не эти… не челны.
В угаре пьяном всё медведь проспал:
Как с появленьем солнца растворилась льдина,
Как в северных широтах день сплошной настал…
Он только спать перевернулся с живота на спину.
Судьба медведия хранила,
Плот гнал не парус, не весло.
Медвежьи кубометры стороною непогода обходила,
И быстрое течение к проливу это безобразие несло.
С тоской и жалостью это безхозное богатство
В чужих прибрежных водах, эскимосы проводили.
А чукчам было всё по барабану, их начальство,
Не то, что на море, в лесу бревна не находило.
Вот так, благодаря житейским и погодным обстоятельствам,
Плавучий склад лесно с медвежьей резиденцией
Спокойно в Тихий океан добрался беспрепятственно.
Навстречу чудесам, с воздушно-газовой интерференцией.
,
Да только вот не всем они являлись.
Чудес на океане было много, просто страсть
А кто случайно их встречал, они, боясь пропасть,
Данный квадрат, а может треугольник, обходить старались.
К примеру: на Аляске, в стойбище бетонно-небоскрёбном,
Нехватка бриллиантов - просто нечего в мороз надеть,
Они пускались по морю в судёнышке яхтоподобном,
Меж островов и континентов к Амстердаму,
Что бы товару соответственного приглядеть.
А вот эвенки с чукчами на чём угодно плыли.
По курсу мыс Дежнёва-Токио, чтобы посуду сдать.
У самураев напряжёнка с тарой, без неё они, по- волчьи выли,
И чукчи вовремя подсуетились, что бы без денег не страдать.
Сдавали раньше чукчи не посуду, а пушнину,
И прочие дары лесов и моря.
Но вот судьба, та, что индейка, им всобачила тяжёлую годину.
Коктейль, для них подбросив из нужды и горя.
В большом количестве, как плесень на рокфоре,
Зелёные не от хорошей жизни появились.
И от безделья стали защищать на суше и на море.
Всё то, чем чукчи промышляли и благодаря чему плодились.
Зелёные смекнули: шкурки проще добывать на юге,
Тепло в Милане, Риме и Париже без мехов.
И в развращенном человеческом порочном круге,
Жить можно припеваючи за счёт раскрученных лохов.
Сидит, допустим, на веранде ресторана супер-гёрла,
С подругой, расфуфыренной кутюрною девахой.
Вся в соболях, с витком боа на горле.
В штанах из тигра и жрёт супчик с черепахой.
А на ногах - плетёная обувка.
Но не из лыка, а отборной крокодильей кожи.
В руках - из той же крокодильей кожи сумка.
И крупнозубый крокодиловый оскал на роже.
Подходит к ней плюгавый, из зелёных, человечек.
И… хрясь! Бейсбольной битою по бестолковке.
Он мстит за тигра, крокодила, за одно и за овечек.
И может год безбедно жить, освободивши шмару от крутой экипировки.
И в результате вот такой дичайшей конкуренции,
Остался невостребованным труд потомственных охотников.
И чукчи, вспомнив времена японской интервенции,
Посудой промышляли, а не истребляли морских котиков
Да, что-то сбилось в ритме земной жизни,
И нас течение снесло в сторонку от сюжета.
Но нам всё впрок, ведь не напрасно грызли
Мы сухари ржаные, а не де-валяйные котлеты.
И ладненько, Поковыляем дальше по сюжету.
Вот, значит, чукча в перегруженном бутылками судёнышке,
Плыл на базар в Хонсю, чтоб обменять свою валюту эту.
И заодно продать плавсредство на дрова,
Решил проверить: не осталось ли чего на донышке,
Так как неясно отчего, который день гудела голова.
Не глядя выбрал он, потяжелей бутылку,
И не ко рту, а к глазу горлышко приставил.
Мороз прошел по коже куртки, а потом и по затылку,
И наш Синдбад, свой флот бутылочный дрожа от ужаса,
В другую сторону направил.
И пропал казак чукотский, а чтоб вас интриговать,
Мы торговой тайны флотской попридержим открывать.
Что увидел флотоводец через ёмкость спиртовую,
Сквозь сивушных паров колец в панораму круговую.
Но пропал чукча не сразу, в море он не утонул.
От беды, как от проказы, он на остров сиганул.
Башкою в пальму - устояла: глазомер его подвёл.
С пальмы он свалился вяло, хотя вечность не обрёл
________ _ ________
Когда-то умник по нужде, а, может от безделья
Под яблоней присел подумать, а, возможно отдохнуть.
И плод сорвавшийся его, с тяжёлого похмелья,
По тыкве грохнул, что не охнуть, не вздохнуть.
Удар, как оказалось, получился исторический,
Во благо послужил продвинутым народам.
Везёт же людям ищущим, академическим,
А не каким-то каноническим уродам.
И не остывши от удара, он в горячке
В момент сварганил парочку законов.
И ринулась вперёд, воспрянув ото спячки,
Наука, отряхнувшись от постылых лже-канонов.
Нащупав надо лбом огромное образование,
Сообразил, что голова добавила в объёме.
А значит если в доме появляется чужой сундук,
Должно определить сознание,
Что стало меньше на сундук в соседском доме.
И подсказала на зелёном яблоке большая вмятина,
Что плод вомнется там, где стукнется.
Будь то нектар или кислятина -
Откликнется всегда так, как аукнется.
Но не бывает правил, чтоб без исключений,
Пересекаются в пространстве параллельные прямые,
На пустом месте вырастают вереницы заключений -
Оказывается, что и рыбы не немые.
Вот так и в нашем случае с чего-то,
Закон сработал в сторону, на исключение.
И оборвалась жизнь не просто там кого-то,
А жертвы нечисти зелёной -судьбы и обстоятельства стечение.
Кокос, упавший от удара с пальмы - вам не фунт изюма. Тонна!!!
И от удара в темя впук, не выпук появился.
Невольный Робинзон уже ни чуть не удивился,
Такому нарушению всемирного закона.
Орех, не в силах на покатом берегу держаться,
Скатился в океан и с кем-то, вроде, с ананасом,
Поплыл к соседним островам - поразмножаться,
Стараясь по течению плыть на халяву, а не брассом.
Туземцы, те которые в шнурках вместо штанов,
За всем внимательно из-за кустов смотрели.
И обменявшись жестами, без слов,
Исполнив танец с копьями, судьбы подарок съели,
Не прибегая к специям, без соли и без лука,
Как слопали когда-то, предки их бродягу Кука.
Привольно и свободно жить на острове, когда
На нём не существует правовых основ.
Где правым остаётся тот всегда,
Кто первым в морду бьёт без лишних слов.
Туземцы после пира, возбудившись от еды, сообразили танцы,
Сомнений, угрызений не возникло - там за этим не следят.
У них, у сытых, появлялись шансы.
Хотя все точно знали, что когда нибудь и их съедят.
По их законам не гуманным, островным,
Подобная кончина не была зазорной.
Им попадание в чужой желудок было делом жизни, основным.
А просто дуба дать, всегда казалась им кончиной низкой и позорной.
Ну что ж, оставим этих самоедов прозябать на острове.
И вспомним, что челнок с бутылками дальше умчался,
А по прошествии значительного времени на остове
Погибшего Титаника, с посудой вместе оказался.
Его кончина не оставила в истории следа,
И он, возможно, с айсбергом столкнулся.
Большое горе лишь проходит сквозь года.
Он очень мелким был, и знаменитым не просн
Вот так, для Мишки нашего штрихами проложив дорогу,
И на возможного читателя нагнав побольше страху,
Вернёмся мы к истоку опупеи, к океанскому порогу,
И разберёмся, отчего бутылко-комерсант дал непростительного маху.
Интерференции довольно суть простая:
Луч света в газе от его состава изменяет путь, дорогу.
А если жидкостью сверх меры нам нагазоваться,
То удлинится путь к домашнему порогу.
И, когда чукча поглядел в бутылку,
То в завихрениях паров спиртовых
Увидел пару островов-вулканов, незнакомо новых,
И ощетинились остатки шерсти по всему затылку.
Коптили горы небо. Между ними
С какой-то радости крылатые носились кони,
Жлобы в сандалиях крылатых их ловили,
Вулканы серою плевались, много было вони.
Какие-то полураздетые девахи,
По жидкой лаве бегали босыми,
На оголённых мужиков сверкали зенками косыми.
И под раскаты грома молнии швыряли бородатые до пупа мужики.
А в море два придурка плыли и ныряли,
Друг друга вилами ширяя, на длину руки.
Когда вулканы повернули свои жерла к чукче,
И раздуваться стали, как в мультфильмах пушки перед выстрелом,
Он с перепуга выронил бутылку, и мираж исчез- дошло ему, что лучше,
На данный миг отсюда когти рвать по-быстрому.
Что стало дальше с ним, вы знаете, не будем повторяться,
В широты южные по ходу дела мы ещё вернёмся.
Пора уже к герою нашей опупеи возвращаться.
Мы описанием событий на плоту трагических займёмся.
_________ __ __________
Поскольку на море заметно потеплело,
Всё чаще путешественника жажда донимала.
Пришлось умерить дозу: ни душа, ни тело,
Уже в один приём не больше литра спирта принимала.
И просветлев умом, он занялся разборкой
На складе благоприобретенной, поклажи.
И, отодвинув в сторону кирзовые опорки,
Из тюка разложил товар, как в бутике во время распродажи.
Товар умерено съедобный был.
Он состоял из глянцевых пакетиков томатной пасты, перца и горчицы с хреном.
На кой хрен столько, что на севере с горчицей хрен забыл-
Здесь смысла не найти, как ту иголку в стоге сена.
Было в поклаже банки три икры заморской, кабачковой.
Они в поклаже с умыслом лежали:
По накладной товар икрой был осетровой,
И эти банки, в случай шухера, оригинал изображали.
И, если что, была икра - и баста.
А где, когда и что - совсем знать лишку,
И все пакеты с хреном, перцем и томатной пастой,
Как и икру деликатесную, можно списать было на мишку.
Такие и подобные им мелочи давно работали,
И горы зелени первичному поднакопили капиталу.
А в результате всех финансовых помоек бескорыстными заботами
Одной финансовой державой в мире меньше стало.
Всё по закону, не без их усилий принятому.
Всё под защитою авторитетов адвокатов.
Если не падло, то блевако новый, и понятно:
У криминальных с рук едят аристократов.
Юристы по призванию, из коренных,
На всякий случай с нужною нарезкой
Блудливые словесно и совсем не из немых,
Прикрытые своей свободой слова мерзкой.
Но, нужно должное отдать, был каждый гениально изворотлив
Скорее можно было зайчик солнечный поймать,-
Но были прецеденты, где напротив,
Из братии сутяжной, генералу обломилось пострадать.
Попался на скандальной краже интеллектуальной,
И, как о притеснении в правах и о зажиме слов свободных
В прессе не вопили,
Ворюгу ни за что в суде на лавку посадили,
А дальше в зону несвободную определили.
Там повстречал он кровожадного убийцу и вора,
Который в целях, личного обогащения
От голодухи долгой свёл, зарезал и сожрал
Бурёнку дойную с колхозного двора.
Но допустил, с халявной точки зрения,
Огромное, непрпавовое упущение.
Когда, говядины нажравшись, он ожил
И поднабрал от сытой еды силу,
Нашёл работу, денег накопил,
По полной за бурёнку рассчитался.
И, в ус не дуя, по - хорошему зажил.
Но, на-кось, выкуси! Не тут - то было.
Порядки наблюдал здесь местный мусорок.
(Уж извините, по-другому не назвать скотину эту)
Любитель скотских органов был внутренних и, впрок
Забив скотину, скотское нутро несли ему в пакетах
Кишки и требуху, и гузно с лёгкими, весь ливер,
И пузыри с мочой и жёлчью, даже бычьи яйца.
А тут вдруг печень мимо морды уплыла. Во – выверт!
По - крупному попал убивец скотский, поздно уже каяться.
И засудил злодея всем другим к примеру,
Чтоб с органами было впредь так поступать нельзя.
А то ведь сдуру все усвоят нехорошую манеру,
И нужно будет свои, кровные платить зазря.
Так обладатель интеллекта встретился со скотским плотоядным душегубом.
И от ненужного раскаяния, каина коровьего избавил,
Связавшись с корешами, через зонного завклубом,
И этим благородным жестом, зэковский авторитет себе на полведра добавил.
Вот кабы всех такого интеллекта обладателей,
По зонам разбросать, хотя бы на неделю, вроде, на субботник.
Эт сколько б тыщ невинных, ни за что страдателей
Ушли б домой! Но это мост из радуги или из скрипача артельный плотник.
Есть, правда, опасение, что из-за бешенства коровьего
Там, за бугром, и попустительства у нас такого.
Остались бы без поголовья мы здорового,
И любовались бы здоровою скотиною, со справкою из института Сербского,
На подмосковной ферме у Лужкова.
Вот нас опять куда-то от сюжета унесло.
Медведь наш без пригляду снова вдрызг нажрался.
Его от хрена с перцем крепко пронесло,
И он горчицей на спирту, от напасти, реже воды и тоньше волоса,
Избавиться старался.
Но не пошёл процесс, изгадив дальний край плота,
Он, под балдою, снова в спячку завалился.
Коварно злую шутку с ним сыграла из пакетов хренота,
На мерзкий запах из воды народец хитроумный объявился.
И, выползая из хибары через пару дней,
Медведь в недоумении долго чесал за ухом.
Плот был зверьём усыпан, площадь у порога и за ней,
Сил набирали то ли митинг, то ли груповуха.
На плот, из ниоткуда тьма моржей нарисовалась,
И проявила хватку деловую, занялась приватизацией.
Уже газета на коммерчески-общественной основе издавалась,
И Мишка, отупевший с перепою,
Столкнулся пьяной харей с рыночной цивилизацией.
Поскольку труд физический им от рожденья был заказан,
Не напрягаясь, промышляли юмором, политикой, финансами,
Всё словом, интеллектом.
Они постановили, что грести и плот вести, Медведь обязан
И строго курс держать на запад, спирт, не трогая при этом
И, чтобы узаконить демократию моржовую,
Ссоздали несколько десятков эффективности институтов
Политики, различной.
Сотни три партий, думу сколотили новую,
И тыщи фондов. Резко вырос фон активности
В снабжении финансами различных комитетов.
Ну, например, таких, как комитет бесплодных матерей.
Два комитета не рожавших, три бездетных.
Был по защите прав меньшинств бесполо-половых,
И многополых, виртуальных и конкретных.
Один был обособленным, стоял отдельным списком,
И назывался комитетом по борьбе с борьбою за борьбу против борьбы,
И был секретный, тот, который журналистам неугодных ведал сыском.
А у дешовой каждой газетёнке, даже у той, что на стене,
Был свой актив для выдачи общественного мнения,
И столько получалось мнений ЗА, что по стране,
Опрос дальнейший не имел значения .
Сварганили моржового НАРОДА ГЛАС,
СВОБОДУ СЛОВА, очень им подвластную.
На поединках оппонентов били своим кодлом всякий раз,
Несли бодягу в кулуарах разномастную.
И каждый из моржей чем-то заведовал,
Во многом состоял, полемику вёл в СМИ.
На митингах стоял, прищучивал, расследовал,
А складки жировые, будто на дрожжах, у всех росли.
В угаре гонки за демократическим гешефтом,
Загадили весь плот, дерьма сверх крыши наложили,
Что течь образовалась кое-где при этом,
Плот осадку дал, местами, правда…Ну, дожили.
Похоже, плот они старались развалить,
На плот и на медведя постоянно гадили,
Но им не нужно было от медведя бочку укатить:
Он страшен в гневе был, и с ним они не сладили.
Вооружившись телогрейкой с керзачами,
Пошёл крушить моржей, на лево и на право,
Рвал бивни и клыки, зубами грыз, локтями бил, давил плечами,
И дрогнула пронырливо - нечистоплотная и ненасытная орава.
Через момент какой-то всех с плота как будто чем-то сдуло,
Остался лишь один трибун, оратор, идеолог.
«Да как вы смеете - орал, да я…», Но миша и ему поправил деликатно скулы.
Что там не говори - без базиса надстройки век не долог.
Не зря тот член моржовой партии остался:
Судьба сама внесла поправку эту.
Чтоб с голодухи не пропасть, медведь неделю этой падалью питался -
Какою гадостью приходится закусывать, когда нормальной пищи нету!
Дождь, вовремя пошедший, нечистоты смыл.
Плот приподнялся, и протечка испарилась.
В хибаре, с бочкою в обнимку, миша плыл,
И морда пьяная клыкастою ухмылкою светилась.
Для предвращения экспансии подобной,
Свой коготь в лужу крови вражьей окунул.
Кириллицей медвежьей написал на телогрейке лозунг злобный:
«Да здравствуют и пусть живут моржи в любом дерьме,
Но - чтоб не на моём плоту». И прежде чем заснул,
Призыв водрузил наверх хибары.
А ветром лозунг чтоб не унесло,
Он для надёжности керзачьей припечатал парой,
Чтоб ясно было всем и всё без лишних слов.
И меры принятые впредь себя прекрасно оправдали:
Увидев символы крестьянско-пролетарской власти,
Суда случайные в морские убегали дали,
Стремясь укрыться от неведомой напасти.
Да ладно, пусть пока медведь плывёт себе,
В обнимку с бочкой, в кайфе ненормальном.
Душой в нирване, сутью грешною в избе,
На ласковой волне, при ветре малобальном.
А вот моржей, такой плевок судьбы не удивил:
Быть на помойку изгнанными им не раз случалось.
Но по прошествии веков, к ним снова праздник приходил,
И тихой сапою подмятая страна с повинной головою
Пред ними дико извинялась.
Вот и на этот раз, унюхав серный смрад,
Узрели то, что открывалось всем другим через бутылку.
Рванули к островам-вулканам без преград.
Воюющие горы не заметили - такую провидения посылку.
Нам, чтоб понять на море, этакую катаклизму,
Воспыхнувших меж гор дымящихся сражений,
Взад нужно поглядеть сквозь временную призму,
И исторических быть в курсе положений.
Когда ещё с горбами и со скулами бандитскими,
Переселенцы первые, средьземноморские на юге обживали берега,
Уже тогда (нам письмена поведали шумерские, санскритские)
В пещерах и потом в жилищах камышовых
С людьми селились всевозможные бога.
Жрецы лобастые со временем узрели,
Что нужно в качество переводить количество.
Единобожие создать себе сумели,
Назвали себя богоизбранными, объявив войну язычеству
На берегах на северных дела пошли своим черёдом,
Так далеко единобожие пока не добралось,
Отпетые сверхдемократы управляли там своим народом,
И на Олимпе, несколько вершителей судеб людских, поприжилось.
Святое место не бывает пусто.
И западней таких же, но с другими именами дубликатов.
На римском сапоге расселось густо.
За жертвоприношения обожествляли рабство,
Благословляли тиранию демократов.
Дела у всех шли и не шибко, и не валко.
Не грызлись меж собой, хватало всем нектара и амброзии.
Но всё когда - нибудь, кончается, а жалко -
Могли б ещё долго существовать, не подавшись коррозии.
На их беду, у Бога, у единого, сын появился
Среди людей от непорочного зачатия,
Грехи людские на себя взять согласился,
А люди в благодарность стали требовать его распятия.
И понял Божий сын, что ещё люди не созрели,
Для царства божьего, к отцу на небеса вознёсся,
Всех, призывая честно, по заветам божьим жить,
Благочестивые преследывая в жизни цели,
И всем на небесах по их деяниям зачтётся.
Ученики его, апостолы святые
Остаться не удел не захотели - святой копать лопатой не привык.
Отправились по свету, словно странники простые,
К сучку осины привязав Иуду за кадык.
Уверенно и не спеша, благодаря гонениям на христиан, окрепли.
И, при поддержке цезарей и басилевсов местных,
Так шуганули олимпийцев и сапожников, изрядно надоевших,
Что те пришли в себя аж где-то за Камчаткой,
В водах очень холодных и не пресных.
Какие ни какие, хоть бу, а всё же боги.
По острову компашка каждая себе создала.
И, возлежа на скалах тёплых, чтоб не напрягались ноги,
От полного безделья, будто бы в рекламе пиво,
Прокисшую амброзию с нектаром жрала.
Так несколько веков прошло спокойно, тихо.
Ничто бездельников жизнь сытую не нарушало.
И - напасть вдруг! По мнению, из молодых, да ранних, бога психа,
Им, словно в нашей новой Думе, политической интриги не хватало.
И острова- вулканы, с местными бого-туземцами
С единой в их башках, но с разною закваской, теста,
Всерьёз, до крови, стали меряться размерами неженскими,
У кого больше - тот и пан. Ну, в смысле, пан - директор треста.
По временам замеры плавно в рукопашную переходили,
У зрителей порою, вызывая хохот гомерический,
Когда с Юпитером Зевс бороды, друг другу теребили,
А Посейдон с Нептуном из амфор прокисшие нектар с амброзией
На морды лидерские при честном народе лили.
Вакх с Бахусом и Дионисием по быстрому,
В расщелине сообразивши на троих
Гранитными осколками вооружившись, острыми, ребристыми,
Охаживали для острастки всех подряд. Особенно - своих.
Диана и Афина спор вели, до визга,
В охотничьих угодьях кто, кого и с кем видал.
Венера с Афродитою сцепились в пенных брызгах,
В борьбе за яблоко, которое ещё во времена Гомера
Парис, придурок сексуально озабоченный, не той отдал.
Гефест с Вулканом, глыбами горячими швырялись,
И лавой огненной друг друга поливали.
От страха у медузы волосы как змеи извивались.
А у Плутона и Аида пустопорожние пиаровские битвы
Эмоций никаких совсем не вызывали.
И лишь когда на скалы из лесов и вод,
Под руководством Пана вылезли наяды и дриады.
Всё стихло, будто бы остановило время ход,
Когда они, нагнувшись, резко на спину закинули свои наряды.
Зашлись в тончайшем визге, все божественные бабы,
От возмущения, что не они задрали первыми свои туники
И с любопытством, нехотя поглядывая как бы,
Застыли, дрязги позабыв, в экстазе боги, подавляя эротические крики.
В тревожной наступившей тишине,
Услышали все фырканье и шлёпанье конечностей о воду
Меж островов, плескаясь на волне,
К ним приближалась шайка лысых и в усах, уродов.
Печально Марс и Арес в тишине переглянулись,
И сразу поняв всё, без ропота ушли в отставку.
У Зевса и Юпитера брови суровые сомкнулись.
И под хлопки моржовых ластов, хлопая ушами,
Моржовую, в законе, узаконили поправку.
И демократия на островах махровым цветом закипела,
Все боги - братья, все свободны, каждый бог права имеет.
Торговля всем и всеми расцвела, дозволенность на всё запела.
А на утёсах кое - где уже и травка зеленеет.
В цене искусство, ШОУ, браки однополые.
Кто умный, зелень косит, и от службы все косят.
А нимфы с музами у Эроса на сцене голые,
Все к верху задницами на столбах висят.
Нет смысла дальше фантазировать - всё это рядом с нами,
И в разной форме прогрессирует из века в век.
К своей погибели прёт человечество под визг и хохот,
Припрыжкой разухабистою, семимильными шагами.
Похоже, что уже до финиша, догегемонился в природе человек.
Увидев непотребство в своём царстве,
Единый Бог включил рубильник - он не рыжий.
И канули в пучину островА, погрязшие в разврате и коварстве.
Но, морж один из этой шайки выжил.
Окольными путями в Питер он пробрался,
Его по блату и по запаху устроили на «Красную стрелу»,
К капусте ближе. Он вдвоём с Капустой постарался,
Зелёных баксов накосить, как сена в летнюю жару.
А за тридцатник серебра зелёного - не так уж густо,
Путь транспортного средства к западу сдвигал.
И в паре со Степаном, не Бандерой а Капустой,
Своим хозяевам, на запад от Фемиды смывшимся,
Он ежедневно, словом ядовитым помогал.
Ну ладно, кому нужно - разберутся, им виднее,
И так понаколбасил много лишку.
К плоту вернёмся, нам медведь роднее.
Проведаем мы пьяницу и плотогона –м ишку.
Громадный солнца шар, ярко-оранжевый,
По-тихому, как будто нехотя, над океаном поднимался,
Алел с востока небосвод, светилом напомаженный.
Вздыхал волнами исполин, день новый занимался.
Дождём омытый и просушенный морскими вЕтрами,
Являя флотский образец послеавральной чистоты,
Неспешно поглощая мили с километрами,
Плот курс держал, в неведомы порты.
Всё прошлое нам кажется слепого случая импровизацией -
Так, примитивные судьбы медвежьей мелкие цветочки,
И встреча скорая с продвинутой цивилизацией
Накормит ягодой, где нужно и не очень - доведёт до точки.
Медведь, в виду проблем с образованием на севере,
В свои года, дремуче был безграмотным , почти как я.
Журнал не вёл - не в Мишкиной было манере
Фиксировать финты и выкрутасы бытия.
Координаты нужны ему были, как и волку - трикотажная жилетка,
Вокруг, насколько глаз мог зреть, была привычная ему вода,
Но безо льда, и он, как юнга - малолетка,
Балдел от плавания, всё равно - куда.
Но иногда, в башке Мишки балдёжного,
Матерого морского волка ум, верх брал.
И, углядев Полярную звезду, веху в пути надёжную,
Подспудно чувствовал, что не туда его несёт, и от тоски спирт жрал.
И, насосавшись жизненного стимулятора,
Ослабши телом без наличия еды,
Он, лапу пососав для подзарядки, вроде бы, аккумулятора,.
В хибаре засыпал под мерный плеск воды.
Так мог по пьяни с голодухи окочуриться,
И подвиг повторить пьянчуги - экстремала.
С какой-то радости судьба медвежья перестала хмуриться
И на плавсредство Мишкино, кеты с горбушей икряной понакидала.
Лосось рядами плотными пёр к берегу,
На материк, к речному направляясь руслу.
Морально и физически был подготовлен к нересту,
Весь шельф замешан сексуально озабоченною рыбой был довольно густо.
Одна беда - врагов у рыбы было много.
В воде и в воздухе, особенно по берегам материковых рек.
Однако им не причинял никто вреда такого,
Как зверь двуногий, на земле и в море, ужасный браконьеро-человек.
Уж этот измывался! Заплатив за квоту,
Он не давился, хоть и хапал, сколько мог.
Флотами разворачивал охоту,
Оно понятно - не своё, - и он, чужого не берёг.
Ловили тысячами тонн и увозили бессловесную,
Продать чтоб с выгодою в смежную страну.
Булавками и шпильками известную,
А их много не съешь, даже не съесть одну.
Спасаясь от погони, на медвежий плот,
Косяк лососевый забрался, получилась давка,
Узревши телогрейку с лозунгом, пиратский флот,
Убёг, смекнув, что здесь не рынок и не с ширпотребом лавка.
А умный умка дар халявный не прогавил,
Он рыбу в хрене и горчице извалял,
Недели три, закусывая рыбой, плавал.
Урон телесный, растянуть надольше дар деликатесный
Ему никак не позволял.
Но и такого времени ему с лихвой хватило,
Что бы пройти опасные и непонятные места.
На горизонте, впереди по курсу, справа,
Море огней сияло, никуда не плыло.
А воду покрывала дрянь плавучая,
Вонючая и мерзкая со свалок хренота.
Горы пакетов, банки из под пива, нефтяные пятна.
И,.чтоб на часть филейную не вешать приключений,
Та живность, что доселе не помёрла, это и ежу понятно
Убёгла, без следа и без душевных огорчений.
Лишь иногда акула кверху брюхом проплывала.
От жадности пластмассовых бутылок сотню заглотив,
И, маясь животом, на вырву зуб давала.
Клялась в слезах, что будет жрать только планктон,
Все предварительно налоги заплатив.
Встречались шайками, большими и не очень.
Обгадившись, кто с пережору, а другие с голодухи дуба дав.
Капризные такие, те, что «Тамагочи».
Подобных прохиндеев на холодном Севере
Раньше медведь, даже в кошмарных снах не наблюдал.
Однажды дело чуть не кончилось трагически:
Намедни альбатрос на бреющем, над головою пролетал,
И ануреза с диареей из клоаки вывалил огромное количество
На плот, что тот как…, в общем, дыбом встал.
А вы:- «Коровы не летают!». Кончилось, однако, всё добром:
Плот вырвался из мусорного плена,
Как дальше плыть? Вопрос не ставился ребром.
На океане к лучшему случилась перемена.
Очистилась вода, ни облачка на небе,
И солнце жарит так, что даже шерсть дымится.
Пришлось урезать пайку спирта, жаростойким мишка не был,
И приходилось бедолаге сутками в хибаре находиться.
Плавсредство мишкино никто не беспокоил,
И жар-халат с кирзой на крыше свою службу сослужил.
Но кто-то где-то так морских манёвров график скроил.
Что Мишкин плот флот броненосный окружил.
С опаской, соблюдая осторожность, под покровом темноты.
С чехлом матрасно-полосатым вместо флага.
Причалила большая железяка. Но плоты
Им были не нужны. Давно уже огнём от дров
Не согревалась броненосная шарага.
Таинственно и тихо в ночь ушли,
Ни что визита странного, свидетелем не стало.
Но факты вещь упрямая - и их нашли,
Когда, с утра пораньше, солнце встало.
Возле хибары, супротив дверей, среди плота.
Резиновая надувная баба в позе лошади стояла.
Резко в глаза бросалась размалёваннаяя нагота -
То ли спровадили матросы, толь сама
От непосильного труда сбежала.
Когда утром Михайло обнаружил гостью,
То равнодушно мимо прошагал на сильных лапах,
Ничто не встало у медведя в горле костью.
Он с детства равнодушен к НЮ-натуре был,
Его располагал к интиму, только запах.
И, чтоб красавица без дела на дороге не торчала,
Напялив ей на ноги кирзовые сапоги,
На крышу водрузил, на лозунг, но сначала
Кулак ей показал: мол, у меня тут - не моги.
Но баба, даже из резины, бабой остаётся.
В пространстве обозримом всё внимание сосредоточилось на ней.
И, как по волшебству, - откуда что берётся? -
Вокруг плота собрались сотни разномастных кобелей.
Такого хахалей нашествия не знала даже Пенелопа,
Когда её мужик слинял, и со двора его свела нравов тогдашняя свобода.
Но то была, хотя они ещё не знали, но уже почти Европа,
А здесь же ошивались шайки разномастного морского сброда:
Киты, касатки, крабы и акулы меченосные,
Омары, осьминоги, черепахи, два тунца.
С какой то, но уж точно, что не эротической тоски, пингвины ластобосые,
До горизонта не предвиделось, любителей прекрасного, конца.
Хоть ультиматум телогреечный исправно делал своё дело,
И армия любовников потенциальных, расстояние держала.
Притягивало как магнитом всех, резиновое тело,
Но высадка десанта с тыла, где не видно жар--халата ,угрожала.
Поползновение предприняли пингвины,
Совсем уж не любители разврата и экзотики,
Они от длительного голода сдурели,
Сбежавши под влиянием чужим, с любимой льдины,-
Очень хотели жрать, а не гламура и эротики.
Манили их останки рыбы, запах специй их с ума сводил,
Хотя её там мало оставалось – кот наплакал.
Протухшие останки мишка с опасеньем обходил:
С недавних пор в останках разлагавшихся кто-то рычал, икал и квакал.
Кто поумнее мишки был бы, то давно б свихнулся,
Хозяину плота такая напасть не грозила.
Он только осторожней стал, в нём снова зверь проснулся.
Всё просто до смешного::хромосомная генетика,
Открытие растительно-животное сообразила.
Слухай сюда, ликбез щас проведу, всё популярно растолкую:
Когда под весом рыбы, банки с кабачковою икрою раздавились
То заграничная икра, кетовою молокой орошённая, жизнь выдала такую,
Что, сделав квадратуру круга зенками, пингвины,
Рисуя по плоту восьмёрки задницами, спешно удалились.
Открытие на Нобиля тянуло, даже больше.
И мишка, если раньше не загнётся, лет этак через сорок пять его получит.
Ведь были случаи - давали даже через дольше,
А слава - госпожа нетерпеливая, жизнь этому нас учит.
Вот так бывает: Дядя засекреченный,
Погибель для людей придумает скоропостижную,
В один приём до сотен тысяч аж.
Награды, деньги, положенье сносное, но в мире не замеченный,
И узнают о нём, когда выходит он в тираж.
А славы ну прям до изжоги хочется.
Но нет в башке больше ресурса, и приходится сражаться
С тем, сам что породил, кликушествовать, выдавать пророчества,
Протестовать, свергать, изобличать, объединяться.
В конце концов, борца приходит слава.
Приветствуют, жмут руки, выбирают, иногда орут «УРА!»
Сообразят медальку, как борцу за право_
Катайся в почестях и славе да одна беда – сдыхать пора.
Медведя нашего такой зигзаг судьбы ни как уж не прельщал,
На рыбнотравное потомство косо глядя - всё же он невольный папа -
В загадочное существо развиться эмбрион в дальнейшем обещал,
С медвежьим брюхом, рыбьей мордою, с ботвой вместо ушей,
С трёхклешневым, вместо хвоста отростком: может щупальцем, а может быть, и лапой.
Не вынесла душа тревожного томления,
Ведь это ж надо- вот такого нарожать!-
И он пресёк над экологией глумление,
Смогла что бы природа дальнейшего позора избежать.
Перетоптав зачатки жизни неизвестной всмятку, норов обозначив,
И для уверенности разболтав в кисель,
Смыл мощною струёй, приподняв лапу по - собачьи.
И той же лапой наподдал: пошла отсель!
На том бы всё казалось, и окончилось. Но, как на грех,
Под ветер, с тылу, подбирались шайкою к плоту киты.
И вот - не то, чтобы беда, но и не смех.
Вместо планктона заглотили смытой хреноты.
Свело беднягам и китовые усы, и скулы.
Со страху, в панике, подняли ультра - крик.
Рванули прочь, будто на кровь голодные акулы,
И скопом выбросились на ближайший материк.
Тем временем вокруг плота всё изменилось,
Увидев панику китов, сбежали остальные домогатели любви резиновой.
А к вечеру в семь сорок супер-яхта появилась.
Но не под парусом, а под мотором шла, распространяя смрад бензиновый.
Гремела музыка, огни сверкали, шумно было.
По палубе под кайфом Гамильтоны шлялися с ледями.
Яхтопробег был, много швали межнародной плыло,
Под лозунгом: «Так будем же везде, мы выше над людями!»
Народ был не рабочий, интеллектуальный.
Обкуренный. Или под крепкой мухой.
Здесь не было плебеев от полей, заводов, шахт.
И занимались постоянно сексом, парами и групповухой,
А некоторые умудрялись совокупиться на брудершафт.
Хотя они не знали другой жизни,
Похоже, им и эта до поноса надоела,
Чем ещё заняться, не ведали - башку не посещали мысли,
И вдруг - судьбы подарок: плот!
На нём, в безделье прозябают два шикарнейшие тела.
Увидев плот с медведем, крышу с гумогёрлой,
В экстазе взвыла вся тусовка дико от нежданной радости,
Посыпались приколы сальные и не уместные,
Такая гниль словесная поперла,
Что мишкин нос стал красным от стыда
От разухабистой жаргонной гадости.
Поклялся миша отомстить незваным супостатам,
И, выхватив из кирзачей за зад блудницу в дикой ярости,
Дал мощной лапой в промежуток ей пинка, что та аэростатом,
На яхту унеслась и там, взорвавшись меж голов,
Всех обдала, какой то липкой гадостью.
Взвыл в общей панике мотор, и яхта дальше унеслась,
Вся в липкой смазке, понеслась искать по свету
Где хорошо, что б там беда стряслась,
Чтоб не осталось на планете мест, где этих нету.
На океане штиль настал, стояла тишина,
А извивавшийся в воде контрацептив размера, мягко выражаясь, конского,
Ласкала и ворочала спокойная волна.
Сквозь дрёму Миша ясно понял: море было, уже точно, не японское.
На океане тишь была да гладь скучнейшая,
Как будто бы во властном органе без оппозиции.
У мишки ко всему случилась сверх - апатия полнейшая.
Его томление телесное было всего лишь перед бурей страсти репетиция.
Плот плыл по воле волн, течения и ветра.
А так как двигателя нет, не будет и поломки.
Однако случай был: возьми левее на два, на три метра,
То точно угодил бы под движка космического раскаленные обломки.
Но это дело случая, а главное - с едой была проблема позабыта,
И вовремя самой природой решена.
В жару пил Миша спирт умеренно, так, лишь для аппетита,
А на закуску прыгала на плот стрекочущими стаями
Рыбнолетучая шпана.
Впрок запасать еду не нужно было, а случалось,
(Что значит тропики - жрут день и ночь друг друга, а еды не переесть) -
Сама закуска по ночам в хибары дверь стучалась,
И, чтоб добру не пропадать, ночами рыбу приходилось есть.
Вот на такой спиртоворыбовой диете
Медведь поправился, и вес с лихвой вернул,
А попросту, как боров, отожрался.
Но не бывает счастья полного на этом свете,
И он, не покидая плот, вновь на удар судьбы нарвался.
Зверская сила, даже бочкой спирта не подкошенная,
Взяла своё, медвежья кровь взыграла,
И словно в поле смятая трава, косой ещё не скошенная,
Медвежья суть мужская над плотом восстала.
Похоть медвежья заплескала через край,
С любым готов был за любовь сражаться.
А в одиночестве - и раем не был рай.
Припёрло мишке, хоть ты плачь…, поразмножаться.
Так много тысяч лет назад подобное случилось
У предков наших, полудиких троглодитов,
Между полами распря получилась,
И, объяснившись жестом - зад об зад -
Решили избегать межполовых визитов.
Сперва, как наш герой, чуть не загнулись все от скуки,
На том угаснуть мог разумной жизни век,
Но на глаза примату вдруг попались руки,
И для потомства сохранён был сверхразумный человек.
В дальнейшем, когда мозг стал бурно развиваться,
И отношения, в различных ракурсах и половых аспектах, нарастать.
По однополым интересам шайки стали создаваться,
Деторождение, с развитием прогресса стало угасать.
Но у медведя ещё нет таких мозгов, и когти вместо пальцев,
И не поможет на курорт с путёвкой профсоюз.
Он с болью осознал, что не одни пернатые сидят на яйцах,
Когда почёсывал в низу утробы тяжёлым ставший деликатный груз.
Да, жалко мужика, ведь ни за что страдает,
Ни кто не виноват - как получилось, так и есть.
Тоску любовную он спиртом заливает,
И на локтях зубами в клочья рвёт свалявшуюся шерсть.
В себя медведь пришёл, когда разбушевалось море -
Такая свистопляска началась, что не до жиру.
Спирт впасть не шёл ни с радости, ни с горя.
И мысль амурная уже мозг не сверлила - быть бы живу.
Внезапно, как и начался, шторм прекратился,
На скорости плот в остров врезался, и мишка, как и гёрла.
Ушёл в полёт и на знакомой чукче пальме, очутился,
Но не погиб, а масть ему козырная поперла.
Под корень пальму срезало. Ореховой верхушкой
Прям на кусты, где те, что, вместо брюк, в шнурках сидели.
Такого натиска не выдержали людоедские макушки -
Вся популяция, все едоки до особи последней околели.
Поскольку по судьбе и гороскопу им съеденными нужно было быть,
Михайло в несколько приёмов приговор судьбы исполнил.
За чукчу и за Кука не хотел он мстить -
С одним он не знаком был, о другом, тем более, не помнил.
Просто по вкусу прокопчённые ему пришлись ребята,
Да и порядком надоела спирто-рыбная диета.
Поскольку спирта оставалось маловато,
Пришлось жрать на сухую, не до этикета.
И, чтоб от многодневной качки отдохнуть,
Он побродить пошёл по джунглям, ради интереса,
И ошарашен крепко был, когда, пустившись в путь,
Столкнулся с казуистикою первобытного прогресса.
На острове, во время бури, прижилась визгливо-звуковая аномалия -
Суперсвободное, чужое, не от острова рождаемое эхо.
В эфир распространяло грязь словесную. Но обрати внимание -
Не вызывало, как родное наше, смеха.
Спроси, у нашего: «Кому не спится в ночь глухую»? - и в ответ
Узнаешь, кто ты есть. Конечно, перевод довольно вольный.
На утверждение, что у соседа жена дура – Крик: «УРА»,
Восторг, салюта свет.
И ты домой идёшь по ноздри самые довольный.
Расположилось эхо на краю болота, чтоб поближе к грязи,
В джунгли не лезло - там боялось затеряться.
А шишка каждая болотная, попроще - кочка, лезла в князи,
И помогала эху за зелёную копейку многократно повторяться.
Послышится из джунглей возглас тихий, неуверенный:
«Наш предводитель умный и охотник удалой».
И сразу - эха вой, шипящий, злонамеренный,
Подхваченный комками грязи на болоте: «Вон, долой, долой».
А ежели какая бабуина висломордая,
С глазами, осовевшими от злости, провопит
«Для быдла - только быдлово»,
То эхо, с закидоном на элитное, всё, слово в слово повторит.
Местами на земле такое уже раньше было,
И эти эхи-ахи ещё раньше силы злые вызывали.
Потом годами эхо лес валило,
А те, что кочки, меж морей каналы прорывали.
Но эхо - что с него возьмёшь! Свого ума нэма.
Его источники питают неизвестные.
Но если нельзя взять, то могут дать,
Остались кое-где места, довольно бессловесные.
Медведь с опаскою к болоту подошёл.
Менять на бурый белой шкуры цвет возможность не прельщала.
Он, поднатужившись, обедом сытным на болото так рванул,
И дух такой пошёл,
Что даже эхо, ко всему привыкшее, в испуге промолчало.
Сообразивши, что переборщил, в конкретном случае, вернее будет, перепапуасил,
Он, лапы развернув назад, вальяжно к океану начал приближаться.
А по дороге вспомнив, что сначала шторма он не квасил.
И чтоб не подхватить какой тропической заразы, вроде кори,
Он в целях профилактики решил предпринять меры,
Короче говоря, спиртовыми остатками в умат нажраться.
И вот опять же - ниже пояса удар сильнейший.
Плота не оказалось на песчаном берегу.
То ли отливом унесло, то ли приливом смыло - мрак полнейший.
И некого спросить: кругом ни бэ, ни мэ. В квадрате тоже ни гу-гу.
Но вдруг на расстоянии не знаю скольких ярдов,
Хотя не представляю, что такое ярд и сколько в нём чего,
Медведь на волнах обнаружил плот, совсем не рядом,
И было до него вот этих ярдов непонятных - ого-го.
Тогда припомнил Робинзон наш, что он плавает отменно-
Случалось покорять вплавь не одну версту.
Он саженками, на спине и по собачьи, так, попеременно,
Меняя стили, оказался на своём плоту.
В гостях он обнаружил с сотню местных крабов,
Ин не спросив, желают ли они в команду влиться,
Их адаптировал с зубовным хрустом, как бы
Позволив им по доброте в своей утробе поселиться.
Потом данный обет исполнил и нажрался,
Как говорят в кругах определённых, то положенья риз,
А плот заботами течения и ветра на виду у континента оказался,
Который чёрным кличут,а по курсу - к югу, вниз.
Так называли континент не только из-за цвета расы,
Но и по жизни коренного населения.
Когда грузили в трюмы человеческие массы,
И угоняли в рабство, на переселение.
Миссионеры охмуряли первыми, со страстью,
За ними вслед катились шайки деловой шпаны.
И для успешного контакта и дальнейшей спайки с властью,
На всех вождей, что с кольцами в носу, напялили штаны.
От спеси гордая, с деревьев спрыгнула туземная элита,
Штаны одела и в карманы - шасть, а там не густо.
Была у них привычка на пустой желудок спать ложиться, жить не сыто.
Но чтоб в карманах пустота… Зловещая примета, ежели в карманах пусто.
Предела гневу не было, но быстро
Всех успокоили: одних на хлопок в Алабаму,
Цепями обвязав. Особо норовистых,
Штаны с них поснимав, чтоб не запачкать,
Всех опустили выковыривать алмазы, в яму.
Грызня, однако, длится до сих пор - уже никто не рад,
Чужих мутузят, меж собой грызутся.
На континенте постоянный от пожаров стоит чад,
Как на вулканах: больше у кого - не разберутся.
И вот на рейде африканском плот нарисовался.
Медведь в раздумье тяжком был: окончился халявный спирт.
С бухты- барахты он на берег не совался,
Хотя надеялся с какой либо туземной тварью,
На лёгкий, без последствий, флирт.
Что делать дальше – сам ответ пришёл,
И наш авантюрист по океану вплавь пустился.
Плот, с телогрейкою и сапогами на хибаре, и бочкою пустой за горизонт ушёл,
Потом к нему вернёмся и расскажем, где он очутился.
Мишка в чужой стране, не чтил её традиции,
Ему припомнить подоспело время, самый раз,
Команду северной несчастной экспедиции
Стоявшей лагерем вблизи от места высадки медведя,
(Чуть к чужой славе не примазался и не сказал, вблизи от нас.
Заметим, что в районе лагеря уже давно,
Хозяйничала парочка огромных носорогов.
Самцу в годах всё было по фигу и всё равно,
И молодая носорожиха поэтому вела себя не строго.
А экспедиция, прям по прибытии включилась сразу
В научную работу и дотошно изучала,
Сустав коленный у какой-то местной мухи, ежели считать от глазу,
То на ноге примерно пятой, и от безделья дико заскучала.
Поскольку из лобастых все, и им ума не занимать,
Припомнили на льдине случай, и парнишку,
С утра до вечера медведем стали донимать,
И тот своей пропитою душою, люто, до дерьма, возненавидел мишку.
Особо донимал радист, прокручивая без умОлку, шлягер,
В котором новоявленный припопнутый Карузо
Медведицу Большую донимал на небе. Хохотал весь лагерь.
«Скажи где твой медведь»- орал, всем весело было от пуза.
Защиту от невзгод микробных им давала
Ошибка на «большой земле» пройдохи - интенданта.
Он вместо мыла туалетного - а так всегда бывало
Им мыло ото вшей всобачил из пакгаузов времён Антанты
Во всей округе мелких мух падёж случился,
Что привело к нежданной дрозофил нехватке.
Но, чтоб с мухонаукою конфуз не получился,
Пришлось туземцам отдавать за муху по палатке.
Отваживал смердящий запах, даже носорогов,
Удерживая пару на приличном расстоянии.
Они, не нарушая лагеря даже порога,
В окрестностях болтались в раздражённом состоянии.
В них ярость вызывала всем осточертевшая мелодия,
Особенно вопрос, где шлындает медведь.
Так в мозг вцепилась неотвязная небесная рапсодия,
Что травоядный рогоносец начал в хищника звереть.
Однажды, с красными от бешенства глазами,
Звериной, но не очень узкою тропой,
Шагал рогач мордастый, по родной саване,
В ближайшие кусты - к себе домой.
А мысли бешенные к действию взывали,
И волны нервные катились по бронировАнной шкуре.
Вдруг - о-ба-на. Вы слесаря не вызывали? -
Белый медведь! Тот самый! В Африке! В натуре!
Финтом подобным мордорог был потрясён,
Рванул вперёд торпедой, вихрем взвился.
Отпрянул в сторону медведь - не был напуган он,
И рог метровый в бабодуб по не могу вонзился.
И был наказан. Хамской выходки скотине не простив,
Отбросив в сторону медведево-телячью нежность,
«Хья», - хьякнул Мишка, и со свистом запустил
Огромную лапищу в толстозадую промежность.
Пришлось ещё отпрянуть, в сторону убравши голову,
Прямой наводкой в миг на поражение,
Из под хвоста рванула туша. О траву
Брезгливо лапу вытерев, красавице он мордорогой сделал предложение.
Радушно принят был - любовь слепа,
И у самой Джульетты тупорылой было минус восемь.
Медведь галантно объяснил, что нечего давить клопа,
Ходить вокруг да около как по Плющихе меж трёх сосен.
В делах амурных Мишка был спецом. Поэтом.
За дело принялся с большим энтуазизмом.
Она же, по медвежьи, ни гу-гу не понимала, но при этом,
Вся страсти отдалась - Самца не заменить гетерофеменизмом.
Не будем меж зверей мы осуждать неуставных сношений,
Вот случай был, ещё до революции, (конечно сексуальной).
При диктатуре. Полюбил мужик свою корову до интимных отношений.
И получил десятку по статье. По специальной.
Толитаризм, нет секса, и в тисках страна,
В продаже нет комбикормов, мячей футбольных нет.
Скотина наравне с людьми, буханками жрёт хлеб,
Такими-же буханками в футбол играет во дворах шпана,
И хлеб является ингредиентом, вместе с мясом, для котлет.
Вот как-то прёт буханок несколько коровьего насильника жена,
Через дорогу ей орут соседки, толь всерьёз, толь в шутку:
«За золото из-за границы ввозит хлеб страна,
А ты пшеничным кормишь эту проститутку».
Хозяином у рогоносой Мишка не был,
И после акта в членах лёгкость ощутив,
Он, посмотрев на придурка пришпиленного, отбыл,
Для утоленья голода пол ляжки мимоходом отхватив.
И вот в прекрасном настроении сверх-эйфорическом,
Полярный морепроходимец к лагерной стоянке прибывает,
Вдруг - биоток из глубины мозгов, метафизический,
Шерсть на загривке дыбом поднимает.
Глухая тишина, ни морды, ни лица,
Вокруг чадящего костра - пять шалашей.
И даже африканская коварная це-ца,
Не гробила, которых и в помине не было, мышей.
Зимовщики тропические, все, за исключением,
Сказавшегося нездоровым жулика складского,
Ушли с последнею палаткою, за мухопополнением.
Имея не плохой гешефт от бартера такого.
Нейлон палаточный был неграм ни к чему,
Они, порвав его на лоскуты, на всех делили.
Мерилом он богатства был, и потому,
С большим вниманием за дележом следили.
А этим беломордым дуракам, в нагрузку к мухам,
Давали пригорщню камней, оставшихся от предков.
Зимовщики их брали неохотно, почесав в сомнении за ухом,
Ведь за алмазы с насекомой мухой
Палатки покупают очень редко.
Медведь с опаской к мыльному Чернобылю скатился
И вмиг застыл, почуяв до дерьма знакомый запах.
Он в миг из зверя в алкаша по новой превратился,
На булькающий звук пошёл на мандражирующих лапах.
В центральном шалаше, вблизи костра,
Больной лечился средствами народными.
Замечено: – нелепость случая сестра.
Всё в жизни обусловлено законами природными.
Увидев в шалаше медвежью морду,
Такую белую и до предела ненавистную,
Он применил приём, давно вошедший в моду,
И в джунгли ломанул через шалаш, лишь пятки блыснули.
Шалаш, в раздумье, постояв с пол- мига,
На мишку рухнул, выбив клинья из под бочки,
Силач полярный раскидал дрова, ногой подрыгав,
Спирт, закатившись на костёр, на лагере поставил точку.
Полупустая бочка на костре рванула так,
Что подмела поляну лучше сотни пылесосов.
Медведь пришёл в себя недалеко в кустах,
Как в камуфляже чёрно-белом, с обожжённым носом.
А лёгкая контузия в дурной башке защёлку,
Поставила на место правильное, нужное:
Дошло ему, что от приёма спирта внутрь бывает больше толку,
Чем если пользовать его, как снадобье наружное.
Так, отлежавшись несколько часов,
К первоначальной он дошёл кондиции.
И затаился, звук услышав человечьих голосов,
А выглянув, увидел радостные рожи членов экспедиции.
Идя по джунглям с мухой, с пригоршней алмазов,
Услышав взрыв, они ни чуть не удивились.
На всякий случай, подняв вверх слюнявый палец, сразу
Определили с радостью: на этот раз не заблудились.
Из джунглей выйдя, обнаружили складского.
В дерьме, в соплях, с безумными глазами.
«Медведь, белый медведь!» - орал, и дальше нёс такого,
Что успокаивать пришлось. Ведро на голову и руки привязали
Увидев вместо лагеря стерильную площадку,
В душе все испытали радость, облегчение,
И лишь для виду, так, для протокольного порядку,
Изобразили мину радостного огорчения.
С надеждой на возврат ускоренный домой,
Через шамана местного, отбарабанили моментом телеграмму,
И долго в воздухе звучал протяжный вой,
Когда прибывший, из лобастых, новую озвучил им программу.
Традиционно Павлика Морозова в очередной раз матом обложив,
Дал спирта бочку новую, Иуду вспомнил, проронив слезу для виду,
Маршрут для экспедиции, ещё южнее предложив,
За исключеньем одного, всех спешно засобачил в Антарктиду.
Объектом исключения складской вредитель был.
Единогласно вся артель от проходимца отказалась.
И как он не кусался, не рычал, орал и выл,
Его дальнейшее житьё в дурдоме для особо одарённых продолжалось.
Ведь это надо!Д а, не каждый, будь всё сказано не вам в обиду,
В центральной Африке медведя белого узрит.
И, если взять такого в Антарктиду,
То неизвестно, что увидит там и сдуру натворит.
Его соседом по палате номер шесть
Был аспирант из зверской академии.
Готовил диссертацию, руководителем был тесть.
Для новой, зверской, вирус выводили эпидемии.
Разносторонне развит был, но часто врал,
Был славой одержим и на неё ишачил.
С дальним прицелом тему подобрал,
На случай, если грянет грипп кошачий.
Однажды в телеящике наш юморист известный,
Вопросом хитроумным и ехидным ошарашил,
Богатым и тупым американцам неуместный,
Но не смутившим среднего достатка нашу РАШУ.
Мол, если кошка падает всегда на лапы,
А бутер, что на броде, на калории.
Что будет, если, привязав его на спину кошке, бросить на пол?
Ещё науке не известно, - ни гипотез, ни теории.
С полмесяца прошлындав в ступоре научном,
Он у бомжа, кота и кошку, за бутылку прикупил.
Надеясь, что не стане случай злополучным.
Перекрестившись, к изысканиям мудрёным приступил.
Без трудностей открытий не случается,
Голодные и дикие, в марте весны будильники,
Сожрали все (так по закону подлости всегда случается),
Впрок заготовленные бутерброды, в холодильнике.
Ошибку поняв, аспирант с неделю их кормил,
А эти твари, отожравшись, вовсе охамели:
Давно на улице октябрь дождями лил.
Насытившись, они в два голоса по- мартовски запели.
Пришлось ждать утоленья голода и этого,
Когда отпала временно необходимость секса.
Пошли дела у гения, пока что незаметного,
Младоучёное добилось в опытах прогресса.
Прилепив кошке на спину «Моментом» бутерброд,
Подбросил комбиагрегат повыше,
А кошка, в винт скрутившись, - не поймёшь где хвост, где рот,
Такую позу выдала, как будто «Камасутры» начиталась выше крыши.
И, ухитрившись стать на лапы, как на мост борец,
К паркету маслом бутербродным поприжалась.
Взвилась пружиной к потолку и, наконец.
Нормально встала, но на броде бутера, уже не оказалось
Совсем иначе кот себя повёл, самец.
Он, грохнувшись о пол башкой, стал в стойку на передних лапах.
И долго так стоял, облизывая морду. Нет, каков подлец!
А бутер с брода на спине ему на моду капал.
По истеченью времени, от масла хлеб освободился,
Как и у кошки, масла нет на хлебе на спине.
Закон единства противоположностей случился,
И закон подлости, как основная часть закона жизни, - на коне.
И воедино данные от опытов собрав,
Честолюбивый хлыщ впендюрил их в компьютер.
Но, видно, где-то скобки не убрал,
А может, мягкий с твёрдым, знаки перепутал.
И вместо подведенья ИТОГО новейший арифмометр
Рванул как бочка с перекисшим квасом.
Температура поднялась, что зашкалил термометр,
Остался не сгоревшим только дверной засов.
На неудачника списав приличные финансы,
В дурдом его спровадили, чем защитили от ответственности.
Вот так, в стерильной, зарешеченной палате, с унитазом из фаянса,
Невинно оказались две, сверхгениальные посредственности.
В целях создания условий для дальнейшей профилактики,
К ним третьего, со временем определили не спеша.
Он тоже белого медведя видел, но не на просторах Арктики,
А далеко, на северном на юге, в истоках и на очень диком бреге Иртыша.
Загнанным зверем поначалу он метался,
Ручищами, как в бубен, по грудище колотил -
Доказывал, что от медведя белого с плота спасался,
И кубомиллиметра, он сплавляемого леса не пропил.
Оставим мы несчастных горе мыкать на троих,
Здоровья пожелаем и возможного в дальнейшем счастья.
Поосторожничаем в действиях своих,
Не станем зарекаться от, в дальнейшем, чёрного ненастья.
Вернемся к экспедиции. Её для ускорения процесса,
Отправили по воздуху, на стареньком фанерном самолёте.
И с бочкой спирта сбросили на лёд во избежание эксцессов,
Когда шасси не вышло при посадке, на самом подлёте.
Остались живы все. И, доскользивши к океану,
Бочку нашли и за удачу приняли на грудь.
Решили: соль, которой не было, не тратить зря на рану,
И, отдохнувши, заняться полезным, чем нибудь
Поскольку круг возможностей был очень ограничен,
А из полезного самым полезным оказался сон,
Решили не менять цивилизованных привычек.
Под бочку улеглись, как под естественный от напастей заслон.
Проснулись все под громкий крик ликующий,
Какой мог раньше слышать только Магеллана и Колумба флот.
Орал им с бочки, твисто-шейк танцующий,
Начальник экспедиции. Но вижу не землю, орал, а - вижу плот.
Меж льдов, по океану плот торжественно к ним приближался,
С медведево - державным атрибутом на хибаре.
Патриотические чувства испытал народ, не удержался,
Слезу пустил скупую, по давно не бритой харе.
Плот явно был своим, родным, а не каким-то там Кон-Тики,
А телогрейка с кирзачами, как судьбы знамение.
И осудив для протокола, по привычке, Павлика Морозова, под крики,
Вмиг разобрали плот, перекрестились, (кто умел), и принялись, за храма возведение.
Поскольку гвозди были лишь на подошве сапожной,
А сами сапоги в комплекте с телогрейкой стали будущей святыней,
Храм без единого гвоздя соорудили, по технологии довольно сложной.
И он во всём своём величии восстал над ледяной пустыней.
Все члены экспедиции автоматически,
Единым скопом превратились в братию.
Но, если к данному вопросу подойти критически,
Религиозного у многих не было даже азов понятия.
Стерильно чист был храм, в нём даже не водилось
Церковных, бедностью отмеченных, мышей.
А нищих с паперти по праздникам, изображать всем приходилось.
Сверх натурально: не было у них в карманах, даже на арканах вшей.
Но некуда деваться было, как-то поприжились,
Питались тем, что посылала скудная природа.
А на досуге, если не спалось, то просто так ложились,
Надеясь в будущем на тысячи паломников
Разбогатевшего на Родине народа.
Вот и живут так до сих пор, поскольку
Ушёл медведь, помянут, будь он не ко сну.
Спокойно стало без него, вот только,
Никто им экспедицию не обеспечит на Луну.
Единственной надеждой, что их заберут,
Была, как только спирт окончится, -
Они на шельфе с похмелюги нефть найдут.
И даже если нет её, то всё равно найдут -
Наш человек что хошь найдёт, если расслабиться захочется.
Медведь ушёл вглубь континента, растворился в Африке,
И проследить его дорогу можно только по легендам.
Путь его скрытен был, темней чем наркотрафики:
По горам, прериям, саванам и разрушенным фазендам.
Вдруг, белого зверья на континенте появились особи:
Окапи, антилопы гнутые блондинки.
И уж совсем в ворота никакие - ничего себе.
Слоны с жирафами. Какая лестница нужна, чтоб отбелить не хилую скотинку?!
Дальнейший след медвежий проявился в Индии,
Когда там появились тигры белобрысые.
Возможно, что от страха поседели и покрылись инеем.
Китай, на всякий случай, обошёл с опаской,
Здесь из него могли наштамповать лекарства,
Стушить с женьшенем, или просто так,
Вприкуску слопать, с рисом.
И, лишь придя в Сибирь, он успокоился. В низовьях Иртыша,
Для понта шуганув с плота, знакомого нам по палате номер шесть,
Во льды приплыл родные наконец-то, не спеша.
Здесь можно было отдохнуть, имеется, кого иметь, и есть, что есть.
Всё хорошо, что хорошо кончается,
Но как сказал раввин из анекдота:
« Ты тоже прав», что ж это получается,
Причём Минздрав здесь, и о чём его забота.
Минздрав здесь не причём. Не лечит он. Предупреждает.
Что где, кто с кем и кто почём .
Разумно поступать нас принуждает,
Не только пряником издалека, но и в плотную, бьёт по морде. Кирпичом.
Сырой не пейте, на халяву - тоже много.
Не ешьте жирного, а по возможности - и вовсе ничего,
Ног не мочите, между не чешите, очерёдность соблюдайте строго.
Переходя дорогу, не спешите, влево посмотрите,
Ведите так себя, как завещали нам отцы.
А всего лучше вовсе не живите, от жизни помирают очень много,
Только живому рубит смерть концы.
Заразы берегитесь и не голо суйте.
Во избежаньи насморка, нельзя голо давать.
Но если очень хочется – живите и не кашляйте,
Не забывайте фикус поливать.
Усё. Покедова. Не буду целовать.
Да, кто прослушал, а тем более прочёл самостоятельно всю эту ахинею,
Вы просто молодцы и я от вас хренею.
И тоже, как и принято, передаю приветы.
Строителям, рабочим фабрик, заводских цехов,
И труженикам поля.
Особый мой привет громаднейший,
Моим друзьям и землякам, шахтёрам
Из Донбасса.
Дядя Коля.
11-10-2004
Изотов Н. В.
Рейтинг: +1
378 просмотров
Комментарии (2)
| Василий Черный # 30 июня 2015 в 22:52 0 | ||
|
| Николай Изотов # 1 июля 2015 в 10:16 0 | ||
|
