Два берега

На Украине шла гражданская война, но жизнь в Донецке продолжалась. Сразу после вечернего заседания кафедры, даже не забежав в курилку для обсуждения итогов «круглого стола», Вадим Юрьевич быстро направился к выходу – сорокапятилетнему доценту катастрофически не хватало времени. Утром он обещал жене пораньше вернуться домой – из Луганска приехала мать супруги и надо по дороге забежать в супермаркет за киевским тортом, который любит тёща, а это лакомство не во всяком магазине имеется. Также нужно успеть заскочить в больницу к раненному соседу ополченцу, которого Вадим Юрьевич обещал навестить ещё вчера, но из-за срочного вызова на совещание к ректору поход в клинику пришлось отменить. В пакете лежали заранее приготовленные яблоки, мандарины и несколько бананов – а что ещё можно принести выздоравливающему, когда он в стационаре находится на полном государственном обеспечении с четырёхразовым питанием? Долго засиживаться у НиколаичаВадим Юрьевич не собирался, однако навестить героического мужика надо обязательно.

В коридоре хирургического отделения возле некоторых палат сидели вооружённые бойцы – оно и понятно: Донецк не готовился к войне и не строил госпиталей, так что раненные в результате антитеррористической операции ополченцы поступали в обычные городские больницы, где лежали гражданские люди. Однако с поля боя выносили не только своих, но и вэсэушников. И те и другие лечились вместе, потому что больше негде. Правда, у комнат с военнопленными выставлялась охрана. Один из таких конвойных сидел рядом с палатой Николаича.

«В прошлый раз в комнате не было «укропов»,– подумал Вадим Юрьевич, – сейчас, похоже, кого-то из них подселили. – Глянув на часы, доцент скривился. – Чёрт побери, половина восьмого вечера! Когда же я попаду домой? А мне ещё торт искать. И это называется пораньше вернуться с работы?»

– Привет честной компании! – помахал рукой улыбающийся посетитель, входя в четырёхместную больничную келью.

Лежащие мужчины в разнобой и с шутками ответили на приветствие, но явно диссонирующее: «здравствуйте, Вадим Юрьевич», как-то резануло слух. Удивлённый доцент посмотрел в сторону вежливого голоса:

– Щеглов, ты что ли?

– Я, – ответил новый пациент.

– Это что, твой знакомый, Юрич? – спросил ополченец, лежавший слева от окна.

– Да, это мой аспирант.

– А чего он на стороне «бандерлогов» сражался?

– Не знаю. Мы больше года не виделись с того самого момента, как в городе начались бомбёжки, но сейчас всё выясним. А сами, почему его не расспросили?

– Так хлопца буквально несколько минут назад привезли на каталке из операционной и сразу уложили на койку. Мы думали, что пацана чекрыжили под общим наркозом и он ещё долго будет отходить от обезболивающего, а получается, что резали его под местной анестезией, раз так быстро очухался. Повезло парню – значит ранение не особо тяжкое.

Доцент положил пакет с фруктами на тумбочку Николаича:

 – Витамины для защитников родины! – после этого он присел на табурет рядом с кроватью аспиранта. – Яша, ты сейчас можешь разговаривать, или тебепока нельзя?

– Да можно. Хирург сказал, что сильных болей у меня не будет – одна пуля прошла навылет, а другая застряла в мягких тканях, не зацепив кость и жизненно-важные органы – её извлекли без особых проблем.   

– Вот и хорошо, значит, скоро заживёт. А как ты, Яша, оказался на «той стороне», ведь я курировал твою диссертацию, и мы с тобой пару раз встречались, а потом ты пропал?

– Вадим Юрьевич, когда начались обстрелы Донецка, я уехал к тётке в Приазовье в Мелекино подальше от смертельного ужаса. Тогда, сами понимаете, было не до диссертации. Всё лето город бомбили, а в октябре я из телевизора узнал, что наш «политех» официально перевели в Красноармейск, а те, кто остались в Донецке не получат юридически подтверждённых документов. И что мне оставалось делать? Я подался туда. Выехавшую часть университета пристроили к Красноармейскому индустриальному институту, близкому нам по профилю. Так начались мои мытарства. Учебных помещений не хватало, мест в общежитии тоже, но кое-как донецких втиснули, правда, далеко не всех. Чтобы со мной начали разговаривать, мне надо было оформить статус беженца и в семидневный срок встать на воинский учёт. На кафедре меня приняли нормально, однако сказали, что с руководителем темы придётся подождать, пока всё более-менее не утрясётся. Общежития мне не дали, пришлось снять квартиру и искать работу. Местный преподаватель Бодягин, который меня временно опекал, помог устроиться учителем математики и физики в одну из школ.

– Всё ясно, – поняв причину отъезда, и с беспокойством глядя на часы, прервал Якова торопящийся домой доцент, – ну, а в армию как попал?

– Вызвали повесткой в военкомат и отправили на сборы по проверке боевой и мобилизационной готовности. Думал: зашлют на месяц в какой-нибудь гарнизон на плановые учения – я и предположить не мог, что попаду сюда. Какой из меня вояка? В армии я не служил – за плечами лишь военная кафедра университета, а тут настоящая война. Но, главное, с кем? Со своими же. Дезертировать? Так ведь поймают и впаяют конкретный срок.

– Тюремного срока, значит, испугался? – подал реплику Николаич. – А стрелять в своих, выходит, не побоялся?

– Да ни в кого я не стрелял – палил только в воздух. Мои руки кровью не испачканы. Это не моя война. Что Украина, что вы, каждый на свой лад убедительно рассказываете о каких-то национальных идеях и причинах противостояния, а большинство людей далеки от политики и не разделяют ни чьих взглядов. Для них главное, чтобы в семье все были сыты, одеты и здоровы, всё остальное – от лукавого.

– От лукавого, говоришь? – вскочил Николаич. – А расстреливать Донбасс тоже приказал лукавый или бандеровская хунта, совершившая государственный переворот?

– Повторяю: никого я не расстреливал, – напрягся аспирант, – я вне политики. Учёный должен заниматься наукой, а не тратить драгоценное время на всякие междоусобные разборки. Меня в армию призвали не по своей воле, но, когда я вернусь в Красноармейск, то переговорю с ректором, чтобы он решил мой вопрос с военкоматом.

– А что же ректор сразу не решил? – ухмыльнулся Николаич.

– Потому что у ректора проблем невпроворот, а таких аспирантов, как я у него несколько человек. Но те другие приехали со своими руководителями тем, а моим был Вадим Юрьевич, который остался в Донецке. Ректор ему не может этого простить, а зло срывает на мне.

– Ну, уж извини, Яша, – улыбнувшись, сказал доцент, – каждый выбирает свой берег. Я остался на том, где родился и вырос, а ты, похоже, прибился к противоположному.

– Никуда я не прибивался. Я всегда нормально жил, как и все, занимался наукой. Вы же, Вадим Юрьевич, сами говорили, что у меня отличные перспективы, а моя кандидатская в будущем времени может перерасти в докторскую, если над ней продолжать кропотливо работать.

– Я от этих слов не отказываюсь, Яша – ты, безусловно, талант. Но ты ещё и человек, который не может жить сам по себе, поскольку тебя окружают другие люди. Поэтому я и сказал про два берега, к одному из которых каждый из нас должен прибиться, плывя по течению жизни – такова философия бытия. А как иначе?

– Как иначе? Почему все диктуют мне правила жизни? Я что пешка? Я самодостаточный человек, ни у кого не просящий подачек. Каждый должен заниматься своим делом, иначе выйдет, как у Крылова: «беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». Если-бы Альберт Эйнштейн сунулся в политику, кто-бы вместо него вывел самую известную в мире формулу: е равно эм цэ квадрат, создал общую и специальную теорию относительности, теорию фотоэлектрического эффекта, теорию электромагнитного поля, квантовую теорию, а также теорию частиц и движения молекул?

– Думаешь Эйнштейн был вне политики? – иронично улыбнулся доцент. – Добавь к перечню его открытий ещё и изобретение ядерного оружия. Точнее, физик имел в виду колоссальные возможности использования расщеплённого ядра, а вовсе не создание адской бомбы. Но политики решили использовать открытие по-своему. Всю оставшуюся жизнь Эйнштейн был ярым противником такого применения его фундаментальной разработки. А говоришь – учёные должны быть вне политики.

– Этот печальный случай, Вадим Юрьевич, скорее, исключение из правил, чем система, – не очень уверенно сказал Щеглов.        

– Исключение? Думаешь? Ну, да ладно, мы ещё вернёмся к этой теме, а сегодня я, к сожалению, уже исчерпал свой лимит времени – ко мне из Луганска тёща приехала, и я обещал пораньше вернуться домой. Собирался заскочить сюда на минутку, чтобы проведать и побаловать ребят витаминами, а тут ты нарисовался. И что с тобой делать? Буду размышлять, как вытащить тебя из дерьма, в которое ты вляпался, если, конечно, это не было сделано сознательно, и ты нам сейчас не морочишь голову, – доцент встал и окинул взглядом палату. – Извините, мужики, что весь разговор свёлся к Яшиной проблеме, но так уж получилось.

– Тёща, это святое! – усмехнулся Николаич. – Ладно, беги уже домой. Спасибо за фрукты! А за своего аспиранта не переживай – ему ещё не скоро выписываться, так что мы успеем вправить парню мозги, прежде чем обменяем его у украинской стороны на нашего бойца. Да, да, солдатик, – сказал ополченец, обращаясь уже к Якову, – не забывай, хлопец, что ты военнопленный и твоя дальнейшая судьба будет решаться здесь.

Вадим Юрьевич старался не реже двух раз в неделю проведывать в больнице соседа Николаича, а заодно своего аспиранта, чей молодой организм быстро шёл на поправку. Доцент был в хороших отношениях с заведующим хирургическим отделением, который регулярно рассказывал учёному о состоянии здоровья его подопечных. Через пятнадцать дней врач остановил вузовского преподавателя в коридоре:

– Слушай, Вадим Юрьевич, твоего Илью Николаевича я завтра выписываю, да и Щеглова не вижу смысла здесь больше держать. У парня лёгкое ранение и необходимый послеоперационный курс капельниц и уколов он прошёл, так что делать перевязки и глотать пилюли он может и у себя дома, если его, конечно, обменяют или в тюрьме под надзором местного лекаря.

– Понял, Иван Григорьевич, спасибо за информацию – пойду навещу их в последний раз.

В палате находились только Николаич и Яков, двое других мужчин в это время были на физиопроцедурах.

– Привет, «дембеля»! – улыбнулся доцент. – Повстречал в коридоре завотделением, который сообщил мне о вашей выписке.

– А что со мной теперь будет? – испуганно спросил аспирант.

– Что будет? – ухмыльнулся Николаич. – Придётся долечиваться в тюрьме в ожидании решения суда.

– А как же мой обмен на вашего ополченца?

– Понимаешь, Яша, обмены совершаются по спискам двух сторон, –нахмурился Вадим Юрьевич, – а твою фамилию Украина в свой перечень не внесла, я уточнял через знакомого волонтёра.

– Как же так? А может они не знают, что я в плену, считают, будто я погиб?

– Всё они знают, списки всех украинских военнопленных им давно переданы.

– И что теперь делать?

– Ждать следующего обмена, правда, когда это будет я не знаю. Но могу предложить тебе другой вариант, – сказал Вадим Юрьевич. – Мы с Ильёй Николаевичем похлопочем перед администрацией ДНР и возьмём тебя на поруки, тогда ты сможешь остаться в Донецке, подписав некоторые бумаги.

– А как же моя диссертация?

–  Донецкий национальный технический университет всё ещё работает, и я готов довести тебя с твоей темой до победного конца.

– Спасибо, конечно, но кто признает такую диссертацию, когда вас самих никто в мире официально не признал, даже Россия?

– Это так, но Россия признаёт наши документы, да и здесь в ДНР ты сможешь найти работу.

– Вадим Юрьевич, я жутко устал от всего того, что творится на Украине. В «незалежной» промышленность почти угроблена – у вас здесь ещё хуже. И в Россию я тоже не хочу. Свои знания я намерен применить в Европе. А там украинские документы имеют силу, а ваши – нет. Пусть я лучше какое-то время посижу в тюрьме, дожидаясь следующего обмена, но вернусь в Красноармейск и там защищусь.

– Наивный ты человек, – как на ребёнка посмотрел на парня доцент, – всё ещё веришь в благословенную Европу? Никому мы там не нужны, разве что в качестве чистильщиков сортиров или дворников. Ну, да бог тебе судья. Если надумаешь остаться – свяжись со мной по телефону, я дам тебе свою визитку, в наших тюрьмах можно по договорённости с администрацией позвонить по мобильнику.

Однако Щеглов не позвонил, а через месяц его обменяли на донецкого ополченца. Вадим Юрьевич часто вспоминал своего аспиранта, который и студентом был одним из самых лучших. Доцент старался всеми силами продвинуть талантливого юношу. Аполитичность молодого человека стала заметна лишь сейчас с началом гражданской войны, хотя он и раньше жил только наукой и никак не проявлял себя в общественной жизни. «А ведь и я в какой-то мере виноват в этом, – укорял себя Вадим Юрьевич, – сам ограждал его от работы, не связанной с учёбой, даже когда его товарищи ездили на уборку картошки, я оставлял парня на кафедре в качестве своего ассистента для научных экспериментов».

Вадим Юрьевич немного кривил душой, оправдывая своего лучшего студента, а ныне аспиранта –война разбила украинцев на два противоборствующих лагеря и всех, кто не разделял идеи свободолюбивого Донбасса доцент относил к врагам или случайным людям. «Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство» – этот эпиграф Бруно Ясенского к роману «Заговор равнодушных», обрамлённый в металлическую рамку висел на стене кабинета учёного.

При этом Вадим Юрьевич открыто не осуждал коллег, выехавших в Красноармейск вместе с частью университета, потому что, как сказал Щеглов: «Большинство людей далеки от политики и не разделяют ни чьих взглядов, для них главное, чтобы в семье все были сыты, одеты и здоровы». Эту точку зрения можно не разделять, но с ней нельзя не считаться. Да и не у каждого человека хватит духа противостоять врагу, целящемуся тебе в голову из автомата.

Постепенно доцент стал забывать неожиданную встречу в больнице. Но спустя год о ней напомнил заведующий того самого хирургического отделения, позвонив учёному по телефону:

– Здравствуй, Вадим Юрьевич!

– Здравствуй, Иван Григорьевич!

– Я вот по какому повод звоню: у меня опять лежит твой аспирант Щеглов.

– Не может быть!

– Ещё как может, сам утром извлёк из него четыре автоматные пули.

– Поверить не могу – он же был ярым пацифистом, невольно попавшим в украинскую армию.

– Пацифистом? Вот уж не думаю. Его нарукавная нашивка «батальон Азов» говорит об обратном. Это в ВСУ призывают принудительно, а упомянутое националистическое подразделение сугубо добровольческое. Я поместил его в отдельную палату, как тяжелораненого.

– Я могу его навестить?

– Можешь, но только ненадолго. Сейчас он в сознании, так что минут пять я тебе дам – сам понимаешь, больше не могу.

Вадим Юрьевич сразу бросился в больницу, он не верил, что абсолютно аполитичный Яша мог оказаться в самом жестоком подразделении националистов, которое даже конгресс США назвал террористическим. Возле палаты Щеглова охраны не было – это потому, что тяжелораненый Яша ещё долго не сможет ходить, тем более, совершить побег. В палату доцент вошёл вместе с Иваном Григорьевичем.

Аспирант спал, сложив руки на животе, а рядом с ним лежала какая-то книга. Завотделением вдруг изменился в лице и подбежав к кровати, начал щупать у парня пульс.

– Что случилось? – взволнованно спросил Вадим Юрьевич.

– Готов.

– В смысле?

– Мёртв.

– Как мёртв?

– Как? Удавлен собственной подушкой.

– Кем удавлен? Что тут у вас происходит?

Завотделением взял книгу и протянул её Вадиму Юрьевичу. На обложке была вытеснена надпись «Татьяна Ступникова. Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика».

– Что это? – с недоумением спросил доцент.

– Думаю, послание от народного мстителя, совершившего акт правосудия.

– Какого правосудия?

– Ты же знаешь, что в отделении лежит много ополченцев. Они вовсе не жестокие ребята и стараются украинских солдат не убивать, чтобы потом обменять их на своих товарищей. Но это не касается бойцов националистических батальонов, чьи руки по локоть в крови – такие подлежат беспощадному уничтожению. Наверное, кто-то узнал Щеглова. За год много чего могло произойти.

– Думаешь, он мог так кардинально измениться?

– Вполне. Мой университетский товарищ работает психологом и часто сталкивается с украинскими пленными, прошедшими в СБУ, и спец-лагерях психологическую обработку с применением психотропных средств. Там из нормальных людей делают настоящих зверей. Так что твой аспирант может быть из этих.

Вадим Юрьевич выходил из больницы в подавленном состоянии. У него не укладывалось в голове, что добродушный, миролюбивый, талантливый юноша мог превратиться в садиста, а ведь ему светило такое хорошее научное будущее. «Эх, парень, – пронеслось в голове доцента, – не к тому ты берегу прибился, а всё могло быть совсем иначе».