Помню и горжусь

17 мая 2020 - Влад Устимов
article474024.jpg
          Память. Причудливая и необъяснимая. В счастливые минуты она не спеша достаёт из своей сокровищницы одну за другой мимолётные, но такие дорогие сердцу картины прошлого. И к тебе вновь возвращается детство.
          Ранее летнее утро. Тишина. Мы с дедом Галимом бодро шагаем по пустынной улице и весело болтаем, решительно стряхивая с себя остатки сна. Из-за плетней и покосившихся заборов время от времени перекликаются своими сиплыми голосами петухи. Выходим на речку. Прохлада. Запах водорослей и смолы. Чайки как белые поплавки. Их плавно несёт и кружит течение. Коровы зашли по колено, пьют. Вода – как зеркало.  В ней отражаются силуэты лодок, сгрудившихся у причала. Пчелы жужжат в чертополохе.
         Дед скинул старые штиблеты, достал из полинялой котомки пропахший рыбой бредешок и расстелил на мокром песке. Его ровная мелкая ячея казалась мне чешуёй сказочного дракона. Гремя тяжёлой цепью, Галим отомкнул висячий замок, похожий на гирьку, и вытянул лодку на берег. Потом достал из поржавевших уключин тяжёлые деревянные вёсла и положил их на землю, ровно по краям малёчной дели.  
         Я внимательно смотрел, как дедушка привязывает к ним сеть и старался делать так же. Привычно подражал своему кумиру. Мне нравилось действовать как он. Если вам было семь лет, вы меня поймете.
         Вскоре мы набродили целую кучу шустрых мальков, поместив их в деревянный садок. Это такой плавучий треугольный ящик с дырками, привязанный к лодке на верёвке. Он почти весь погружён в проточную воду и в нём кишмя кишит добытая нами серебристая уклейка – наживка для судака.
         Наладив вёсла, дед начинает грести. Его движения неторопливые,  сильные и ровные. Фигура могучая. От неё веет спокойной уверенностью. На все мои бесчисленные вопросы охотно и обстоятельно отвечает. Речь у него грамотная, чистая. Ни за что не догадаешься, что нерусский. Недаром же он у нас педагог. Уважаемый в селе человек.
         И вот мы на стрежне. Брошены якоря.  Бударка  ловко выставлена поперёк течения.  Натянувшиеся верёвки гудят и дрожат от напряжения. Быстрая вода  неумолчно о чём-то ворчит под  самым бортом.  
         Достаём снасти. Я заворожено смотрю на своего предводителя, прилежно пытаясь постичь ловецкую науку. Галим  проворно разматывает удочки на расстеленный под ногами брезент, насаживает живцов, забрасывает в реку груз и цепляет леску на кончик сторожка.
         Следую за учителем. Холодная уклейка вдруг трепыхнулась, выскользнула из моих неумелых рук и, не успев упасть в воду, была схвачена налетевшей чайкой. Менее удачливые острокрылые соперницы низко кружили над нами и громко кричали, хрипя и задыхаясь от возмущения.
         Гибкий тамариксовый прутик согнулся от натянутой лесы и замер в ожидании  поклёвки. Дед тоже. Он протянул руку, готовясь к молниеносной подсечке. Ладонь сухая, пальцы скрючены, не гнущиеся. Выше, до самого локтя, старый безобразный шрам.
         Мне давно хотелось разузнать, отчего у него это. И я спросил.
         - Дедушка, а что у тебя с рукой?
         - Ранение.
         -Ты что ли был на войне?
         - Да. Служил в одесском округе регулярной сухопутной Его Императорского Величества Армии.
         - Воевал?
         - Воевал.
         - С фашистами?
         - Нет, с австро-венграми. Фашисты во второй войне были.
         - Страшно на войне?
         - Страшно, когда впереди неизвестность, не знаешь, чего ждать.  А на войне – всё просто и понятно. Или тебя убьют, или ты. Хотя перед тобой такой же обыкновенный работяга.  Двадцатилетний мадьярский парень. И ему эта баталия тоже вовсе не нужна.
         То был  один из наших нечастых разговоров про войну. Не любил дед распространяться на эту тему. Замечено, что люди, прошедшие  через такие испытания неохотно делятся своими переживаниями. Вот и мой предок тоже. Но всё же, со временем, я кое-что разузнал, по крупицам восстанавливая хронику дедушкиной войны. Правда, в тот раз он на удивление легко разговорился. Помню ещё, спросил его тогда:
          - А смешно там было?
         - Было по-всякому. И смешно тоже.
         - Расскажи мне!
         - Ладно, слушай. Шли мы как-то раз вольным шагом по просёлку, а навстречу нам  старый молдаванин, и с ним запряжённая быками подвода, доверху гружёная дынями да арбузами. Жара стояла неимоверная. Ну и наш строй сразу рассыпался. Солдаты спешно достали свои заначеные пятачки и наперебой кинулись к крестьянину покупать его ходовой товар. У меня денег не оказалось, но мне их дал мой друг, Остап Хлопунец. Товарищи по взводу всё время смеялись над нами, мол: «Один Алиев татарин, вроде как инородец, да второй – Хлопунец хохол, малоросс, а дружба промеж них – прям не разлей вода». Так вот, одолжил мне приятель денежку. Взял и я один карбыз*. Несу. Все вокруг весёлые, оживлённые. Только наш младший унтер-офицер Маячков злой, как чёрт. Суетится, мечется между нами, кричит, ногами топает. А его как на грех, никто не слушает. И случилось так, что я как раз перед ним оказался. Тут-то он вдруг возьми и стукни меня кулаком в живот. Да с таким остервенением. Шли мы по косогору. Я был наверху, а он – внизу. Вот я арбуз-то на голову этому унтеру и нахлобучил. Вокруг все нижние чины корчились от смеха. Но не долго.
         - А что потом?
         - Потом мне было не очень весело. За оскорбление начальства получил я наказание.
         - В угол поставили, наверное – неудачно пошутил я.
         Но дед был задумчив и шутку пропустил мимо ушей. Лицо доброе, только брови чёрные, строгие.
         - Поставили, - ответил он, тяжело вздохнув, - На следующий же день перед бруствером, что над окопом. И стоял я в полный рост, у противника на виду от зари до зари на самом солнцепёке, да ещё с боевой походной выкладкой.
         - Как  это?
         - С винтовкой на плече, полным нагрудным патронташем, подсумком с тридцатью зарядами,  флягой, котелком и лопаткой сапёрной на поясе, вещмешком, набитым патронами и скатанной шинелью за спиной. Всё это на целый пуд потянет. Жарища. С тебя пот градом течёт. А ты стой смирно один в чистом поле и не шевелись. Враг стреляет в каждого, едва лишь кто из окопа высунется, а в меня – ни-ни! Я у них как бы свой. Не трогают. Так и отстоял я весь день-деньской. И ни одной царапины.
         - Ты тогда стал коммунистом, да?
         - Тогда я только начал задумываться о справедливости, а в партию вступил через четыре года, в восемнадцатом.
         Сторожок вдруг задёргался и согнулся.  Дед резко подхватил снасть и стал выбирать, аккуратно укладывая леску под ноги.
         - Судака хорошенько подсекать надо, чтобы не ушёл, - воскликнул он, с довольным видом перекидывая через планширь здоровенную белую рыбину с выпученными стекловидными глазами и широкими темноватыми полосами по бокам. Добыча отчаянно забилась на сланях, судорожно разевая огромную клыкастую пасть и щёлкая жабрами. Когда первый колючий хищник был посажен на кукан и отправлен за борт, я спросил:
         - А больно было, когда тебя ранили?
         - Сначала ничего не почувствовал. Бежал я по узкой траншее, услышал взрыв над головой. И словно ударил кто-то в спину. Это снаряд со шрапнелью разорвался в воздухе. Очнулся, вижу – иней на былинках, а дальше – высокое небо. Вроде живой. Вскочил на ноги. Бегу дальше. Мороз. Пар изо рта идёт. В глазах мухи зелёные кругами летают. «Мухи, зимой?»  – ничего не пойму. Правая рука огнём горит и всё тяжелее становится. Потом из рукава шинели сгустки крови стали вываливаться. Больше ничего не помню.  Однако выжил. Вытащили меня братцы солдаты с передовой. Спасибо им. В лазарете санитары сказали, что я чудом уцелел. Спасло то, что пуля, которая меня уронила, попала в вещмешок. Пробила кружку, пакет сухарей, пачку писем, дощечку, на которой я письма писал, сукно и застряла в подкладке шинели. А другая пуля раздробила правую руку и прошла навылет. Такие брат дела.
         В тот раз мы  поймали десятка два судаков. Как сейчас вижу полный кукан крупных полосатых зубастиков, вяло шевелящих тёмными махалками в речной воде под бортом лодки. Домой возвращались ближе к полудню. Часть улова раздали соседям. А я с тех пор ещё больше стал гордиться своим славным дедушкой Галимом и ещё сильнее его зауважал.
*
*Карбыз - арбуз (тюркск.)

фото автора

© Copyright: Влад Устимов, 2020

Регистрационный номер №0474024

от 17 мая 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0474024 выдан для произведения:           Память. Причудливая и необъяснимая. В счастливые минуты она не спеша достаёт из своей сокровищницы одну за другой мимолётные, но такие дорогие сердцу картины прошлого. И к тебе вновь возвращается детство.
          Ранее летнее утро. Тишина. Мы с дедом Галимом бодро шагаем по пустынной улице и весело болтаем, решительно стряхивая с себя остатки сна. Из-за плетней и покосившихся заборов время от времени перекликаются своими сиплыми голосами петухи. Выходим на речку. Прохлада. Запах водорослей и смолы. Чайки как белые поплавки. Их плавно несёт и кружит течение. Коровы зашли по колено, пьют. Вода – как зеркало.  В ней отражаются силуэты лодок, сгрудившихся у причала. Пчелы жужжат в чертополохе.
         Дед скинул старые штиблеты, достал из полинялой котомки пропахший рыбой бредешок и расстелил на мокром песке. Его ровная мелкая ячея казалась мне чешуёй сказочного дракона. Гремя тяжёлой цепью, Галим отомкнул висячий замок, похожий на гирьку, и вытянул лодку на берег. Потом достал из поржавевших уключин тяжёлые деревянные вёсла и положил их на землю, ровно по краям малёчной дели.  
         Я внимательно смотрел, как дедушка привязывает к ним сеть и старался делать так же. Привычно подражал своему кумиру. Мне нравилось действовать как он. Если вам было семь лет, вы меня поймете.
         Вскоре мы набродили целую кучу шустрых мальков, поместив их в деревянный садок. Это такой плавучий треугольный ящик с дырками, привязанный к лодке на верёвке. Он почти весь погружён в проточную воду и в нём кишмя кишит добытая нами серебристая уклейка – наживка для судака.
         Наладив вёсла, дед начинает грести. Его движения неторопливые,  сильные и ровные. Фигура могучая. От неё веет спокойной уверенностью. На все мои бесчисленные вопросы охотно и обстоятельно отвечает. Речь у него грамотная, чистая. Ни за что не догадаешься, что нерусский. Недаром же он у нас педагог. Уважаемый в селе человек.
         И вот мы на стрежне. Брошены якоря.  Бударка  ловко выставлена поперёк течения.  Натянувшиеся верёвки гудят и дрожат от напряжения. Быстрая вода  неумолчно о чём-то ворчит под  самым бортом.  
         Достаём снасти. Я заворожено смотрю на своего предводителя, прилежно пытаясь постичь ловецкую науку. Галим  проворно разматывает удочки на расстеленный под ногами брезент, насаживает живцов, забрасывает в реку груз и цепляет леску на кончик сторожка.
         Следую за учителем. Холодная уклейка вдруг трепыхнулась, выскользнула из моих неумелых рук и, не успев упасть в воду, была схвачена налетевшей чайкой. Менее удачливые острокрылые соперницы низко кружили над нами и громко кричали, хрипя и задыхаясь от возмущения.
         Гибкий тамариксовый прутик согнулся от натянутой лесы и замер в ожидании  поклёвки. Дед тоже. Он протянул руку, готовясь к молниеносной подсечке. Ладонь сухая, пальцы скрючены, не гнущиеся. Выше, до самого локтя, старый безобразный шрам.
         Мне давно хотелось разузнать, отчего у него это. И я спросил.
         - Дедушка, а что у тебя с рукой?
         - Ранение.
         -Ты что ли был на войне?
         - Да. Служил в одесском округе регулярной сухопутной Его Императорского Величества Армии.
         - Воевал?
         - Воевал.
         - С фашистами?
         - Нет, с австро-венграми. Фашисты во второй войне были.
         - Страшно на войне?
         - Страшно, когда впереди неизвестность, не знаешь, чего ждать.  А на войне – всё просто и понятно. Или тебя убьют, или ты. Хотя перед тобой такой же обыкновенный работяга.  Двадцатилетний мадьярский парень. И ему эта баталия тоже вовсе не нужна.
         То был  один из наших нечастых разговоров про войну. Не любил дед распространяться на эту тему. Замечено, что люди, прошедшие  через такие испытания неохотно делятся своими переживаниями. Вот и мой предок тоже. Но всё же, со временем, я кое-что разузнал, по крупицам восстанавливая хронику дедушкиной войны. Правда, в тот раз он на удивление легко разговорился. Помню ещё, спросил его тогда:
          - А смешно там было?
         - Было по-всякому. И смешно тоже.
         - Расскажи мне!
         - Ладно, слушай. Шли мы как-то раз вольным шагом по просёлку, а навстречу нам  старый молдаванин, и с ним запряжённая быками подвода, доверху гружёная дынями да арбузами. Жара стояла неимоверная. Ну и наш строй сразу рассыпался. Солдаты спешно достали свои заначеные пятачки и наперебой кинулись к крестьянину покупать его ходовой товар. У меня денег не оказалось, но мне их дал мой друг, Остап Хлопунец. Товарищи по взводу всё время смеялись над нами, мол: «Один Алиев татарин, вроде как инородец, да второй – Хлопунец хохол, малоросс, а дружба промеж них – прям не разлей вода». Так вот, одолжил мне приятель денежку. Взял и я один карбыз*. Несу. Все вокруг весёлые, оживлённые. Только наш младший унтер-офицер Маячков злой, как чёрт. Суетится, мечется между нами, кричит, ногами топает. А его как на грех, никто не слушает. И случилось так, что я как раз перед ним оказался. Тут-то он вдруг возьми и стукни меня кулаком в живот. Да с таким остервенением. Шли мы по косогору. Я был наверху, а он – внизу. Вот я арбуз-то на голову этому унтеру и нахлобучил. Вокруг все нижние чины корчились от смеха. Но не долго.
         - А что потом?
         - Потом мне было не очень весело. За оскорбление начальства получил я наказание.
         - В угол поставили, наверное – неудачно пошутил я.
         Но дед был задумчив и шутку пропустил мимо ушей. Лицо доброе, только брови чёрные, строгие.
         - Поставили, - ответил он, тяжело вздохнув, - На следующий же день перед бруствером, что над окопом. И стоял я в полный рост, у противника на виду от зари до зари на самом солнцепёке, да ещё с боевой походной выкладкой.
         - Как  это?
         - С винтовкой на плече, полным нагрудным патронташем, подсумком с тридцатью зарядами,  флягой, котелком и лопаткой сапёрной на поясе, вещмешком, набитым патронами и скатанной шинелью за спиной. Всё это на целый пуд потянет. Жарища. С тебя пот градом течёт. А ты стой смирно один в чистом поле и не шевелись. Враг стреляет в каждого, едва лишь кто из окопа высунется, а в меня – ни-ни! Я у них как бы свой. Не трогают. Так и отстоял я весь день-деньской. И ни одной царапины.
         - Ты тогда стал коммунистом, да?
         - Тогда я только начал задумываться о справедливости, а в партию вступил через четыре года, в восемнадцатом.
         Сторожок вдруг задёргался и согнулся.  Дед резко подхватил снасть и стал выбирать, аккуратно укладывая леску под ноги.
         - Судака хорошенько подсекать надо, чтобы не ушёл, - объяснял он, с довольным видом перекидывая через планширь здоровенную белую рыбину с выпученными стекловидными глазами и широкими темноватыми полосами по бокам. Добыча отчаянно забилась на сланях, судорожно разевая огромную клыкастую пасть и щёлкая жабрами. Когда первый колючий хищник был посажен на кукан и отправлен за борт, я спросил:
         - А больно было, когда тебя ранили?
         - Сначала ничего не почувствовал. Бежал я по узкой траншее, услышал взрыв над головой. И словно ударил кто-то в спину. Это снаряд со шрапнелью разорвался в воздухе. Очнулся, вижу – иней на былинках, а дальше – высокое небо. Вроде живой. Вскочил на ноги. Бегу дальше. Мороз. Пар изо рта идёт. В глазах мухи зелёные кругами летают. «Мухи, зимой?»  – ничего не пойму. Правая рука огнём горит и всё тяжелее становится. Потом из рукава шинели сгустки крови стали вываливаться. Больше ничего не помню.  Однако выжил. Вытащили меня братцы солдаты с передовой. Спасибо им. В лазарете санитары сказали, что я чудом уцелел. Спасло то, что пуля, которая меня уронила, попала в вещмешок. Пробила кружку, пакет сухарей, пачку писем, дощечку, на которой я письма писал, сукно и застряла в подкладке шинели. А другая пуля раздробила правую руку и прошла навылет. Такие брат дела.
         В тот раз мы  поймали десятка два судаков. Как сейчас вижу полный кукан крупных полосатых зубастиков, вяло шевелящих тёмными махалками в речной воде под бортом лодки. Домой возвращались ближе к полудню. Большую часть улова раздали соседям. А я с тех пор ещё больше стал гордиться своим славным дедушкой Галимом и ещё сильнее его зауважал.
*
*Карбыз - арбуз (тюркск.)
 
Каждому своё
Победитель
Рейтинг: +8 361 просмотр
Комментарии (7)
Александр Джад # 19 мая 2020 в 16:04 +6
Войны маловато. А так, с интересом прочитал.
Удачи автору!
Ивушка # 21 мая 2020 в 09:08 +6
лит. герою есть за что помнить и уважать своего деда...
замечательное,легко читаемое увлекательное повествование.... den-pobedy
Сергей Шевцов # 21 мая 2020 в 09:50 +6
Неплохой рассказ. Но автор изначально сделал упор на детские воспоминания своего героя о рыбалке, красочно закрутив антураж вокруг этого события. Война вплелась в повествование второй, как-бы случайной темой. Хотя, если приоритетом сюжета является рассказ о деде героя, где рыбалка и война лишь характерные детали, вырисовывающие образ, то всё нормально.
Пётр Великанов # 21 мая 2020 в 18:01 +5
И помнить надо, и гордиться, а то что было, солдатам снится!

den-pobedy-3
Владимир Перваков # 26 мая 2020 в 12:59 +4
Хороший рассказ, зачётный! Понравилось изложение и содержание.
Воспоминания автора о своём учителе-предводителе, герое.
Вот на таких кумиров надо равняться молодёжи, а не навязанных западной культурой.
Удачи автору!
Людмила Комашко-Батурина # 27 мая 2020 в 02:34 +3
Душевный рассказ-воспоминание о дедушке. И содержание, и изложение на высоте. Автору новых творческих успехов!
София Даль # 31 мая 2020 в 16:34 +1
Память о войне не стереть ничем. Вспоминая о дедушке, стремимся в будущее без войн.