Писатель Васька Писакин потрясателем умов человеческих не был. Да и немилосердное это дело - трясти то, что и так находится в постоянном сотрясении, каждую минуту норовя слететь с катушек. Поэтому выбирал он свою стезю в дебрях сочинительства вдумчиво, можно сказать с оглядкой. Подливать эфирное масло всеобщей несправедливости на шипящие, раскалённые умы-разумы считал делом недостойным, а где-то даже и низким. А отводить излишние градусы с мысленных генераторов при помощи любовно-лирических антифризов не желал, находя это занятие для себя скучным, а значит и бестолковым. И вовсе не из-за того, что не испытал он чувственного душевного трепета, сопровождаемого придыханием и готовностью к целованию, а от того что антифриз тот пёр из всех щелей, отравляя сомнительным качеством окружающую среду.
В связи с этим, искания свои писатель Писакин направлял в русло творческого созерцания с прицелом на последующее описание. Само же созерцание он осуществлял посредством несколько иного взгляда на обыденные житейские мелочи. Взгляд этот, по глубокому Васькиному убеждению, должен был быть чётким и быстрым, как моментальный снимок. Для того чтобы у глядящего оставалось время на новизну ощущения, пока это самое ощущение не задавит каток рациональных объяснений. Потому как только в эти доли секунды можно было хоть как-то зацепиться за проблеск первого впечатления, что, как правило, редко бывает ошибочным, если не засорять его домыслами и дорисовками.
Так вот он и шастал по улицам - руки за спину, глаза в кучевую облачность, на губах никому не мешающий мотивчик. Ходил, ходил, а потом зырк в сторону – и нате Вам – ощущение с впечатлением. То проходящую даму «сфотографирует», и увидится ему в ней не какая-нибудь Марь Петровна – уроженка города Мытищи, а чеканящая шаг решимость, готовая к приведению всяко разных разгильдяев к должному порядку. То выхватит из течения событий конопатую девчонку лет пяти с пальцем в носу и победным взглядом – «Вот Вам всем!» А то и солидного мужа в кашемировом кафтане, у которого на лбу морщинами написано - «Дума», и по всему видно, что дума это государственная.
Все собранные за день впечатления Васька брал на карандаш и строил из них какого-нибудь ИванИваныча – характерного героя нашего времени, что проживает с каждым из нас на одной лестничной клетке. Для пущей же реалистичности добавлял он к ИванИванычу и культурную составляющую, обращая свой импульсивный взор в сторону великих творений. Положит, к примеру, на стол буклет с живописью Леонардо, откроет наобум, а сам при этом голубей на проводе считает. Досчитает до последнего и кинет свой цепкий взгляд на этот самый наобум. А оттуда на него возьмёт, да и выскочит, положим, голый мужик о четырёх растопыренных руках и ногах, вписанный одновременно в геометрию окружности и квадрата. Выскочит и возбудит то первое впечатление, кричащее непреклонной решимостью: «Не пу-щу! Не пущу я тебя в свою квадратуру – хоть тресни!»
Это уже потом выплывет из памяти, что мужика того зовут Витрувианским, и что весь он из пропорций, и вообще есть даже не мужик, а учебное пособие. Вспомнится так же и то, что хотел сказать гений этим шедевром «то-то и то-то»…
Или же всё-таки не «то-то и то-то», а «Не пу-щу»?
Поломав голову над ребусом творца, Васька приходил к выводу, что чёрт его знает этого гения, что он тут на самом деле хотел сказать. А потому, как правило, окультуривал ИванИваныча и своим впечатлением и знанием пропорций.
Когда же ИванИваныч складывался у него в полноценную личность и выглядел решительным думающим гражданином – почитателем пропорций, которому было не чуждо охранение своей квадратуры-кубатуры и, который нет-нет, да и грешил красноречивым жестом с выкриком: «Вот Вам всем!» - Васька отодвигал его на расстояние вытянутой руки и, уже к нему применял свой впечатлительный метод, желая разглядеть мгновенную проявленность ИванИваныча. Вот именно на этом этапе творческих радений у писателя Писакина и возникали определённые трудности.
Потому как мгновенный ИванИваныч коренным образом отличался от ИванИваныча наделённого вышеперечисленными качествами. И к искреннему Васькиному удивлению вовсе не выглядел суммой этих самых качеств, а скорее наоборот проявлял черту характера сумме этой совсем не свойственную. К тому же он капризничал и из очерченных Васькой рамок вылезал, а то и выпрыгивал. Желая разобраться, откуда берётся такая напасть, Васька не единожды подвергал героя разного рода безуспешным испытаниям, пока не додумался применить к нему стробоскопическое насилие, отличающееся повышенной скорострельностью и детализацией. А получив сотню мгновенных снимков за десяток секунд, ахнул и даже покрылся липкой испариной.
ИванИваныч на всех отпечатках выглядел по-разному. Был он текуч и противоречив и не имел ничего общего с придуманной Васькой полноценной личностью. Самым же странным было то, что был он подчинён вовсе не объединяющим канонам социального союза, а древнему закону дикаря-одиночки. Закон тот дребезжал в его генах и резонировал одним единственным постулатом – «Хочется!»
После анализа всех моментальных снимков у Васьки в этом не осталось и тени сомнения. Потому как на первом снимке ИванИваныч явно желал рюмку перцовки под порцию холодца, на втором признания заслуг, на третьем женской пылкости, на четвёртом приструнения Америки, на пятом… и т.д. Одним словом, «Хочется!» властвовало, требовало и этого вовсе не стеснялось.
Ужаснувшись увиденному, Васька спохватился и быстренько слепил мгновенных Иванычей в первоначальное неспешное целое, решив, что так-то оно будет лучше, и что, ну её эту многоликость к чёртовой бабушке. И вновь убедился в проявлении у подопытного и гражданской позиции, и тяги к пропорциональности.
А немного успокоившись после проведённого эксперимента, Васька разбавил кофе коньяком и задумался о влиянии скорости жизни на эволюцию человеческого индивида. Прикинув же и так и этак, он и пришёл к выводу, что тот, кто скорость эту восхваляет и ею же восхищается – есть большой плут и первый недруг всего человечества. Потому как на предельных скоростях и при мгновенных проявлениях человечество вскорости непременно потеряет свой человеческий облик и, по примеру ИванИваныча, обязательно распадётся на элементарную многоликость.
Ощутив нюхом писателя грозящую катастрофу, Васька выпил с полчашки коньяку, уже не разбавляя его горечью арабики, и решительно взялся за карандаш. Потому как ИванИваныча нужно было срочно тормозить. Причём тормозить любой ценой и любыми средствами – вплоть до его окунания и барахтанья в любовно-лирическом антифризе. Иначе…
О том, что будет иначе, Васька более думать не пожелал. Он пододвинул к себе лист бумаги и стал быстро писать – «ИванИванычу снился непреклонный Страж. Был он одновременно и суров, и милостив. Можно сказать, что и заботлив, так как вразумлял торопливого хозяина сна понимающим взглядом, без унижающих оплеух. Сам ИванИваныч поскуливал от досады, потому как с каждой секундой терял скорость и надежду прорваться в иные геометрии, остановленный четвероруким, четвероногим существом. Строгое же существо растопырилось в проходе таинственной квадратуры и бесстрастно твердило одно и то же: «Не пу-щу!»…
Помочь сайту
Поздравления
