Иван Кузьмич сидел за кухонным столом, прихлёбывал из кружки чаёк и с педантичностью судмедэксперта отмечал, как в нём умирает нескромное очарование буржуазии. Переживал он это умирание не сказать, чтобы тяжело – сердечными клапанами не клацал, да и глазом не дёргал. Однако что-то в его душе всё же поскреблось и даже пару раз жалобно мяукнуло. Мол, ну как же так, Кузьмич? Мол, нас же с тобой в этом очаровании и выпестовали! Да и как нам теперь жить-то дальше? И сразу же за этим – то самое «мяу-мяу» и жгучее желание полакать молочка из блюдечка. Склонить эдак неразумную голову, уперев глазки в золотистую каёмочку на ободке, прижать ушки и забыться в возвратно-поступательном движении языковой мышцы.
От призыва этого коварного желания, явно навязываемого кем-то со стороны, Иван Кузьмич насупился и плотно сжал губы, тем самым показывая, что, мол, хватит, налакался. А потом взял, да и истребил в себе последнюю бациллу очарования. Когда чарующая бацилла, наконец, околела, Иван Кузьмич шумно вздохнул, а вздохнув, тут же внутренне замер. И сам того не желая, принялся балансировать между очарованием и разочарованием, как акробат на проволоке, у которого шило в мякоти, и ему не гуляется просто так по манежу, как всем остальным клоунам. Само же балансирование потребовало от Ивана Кузьмича вовсе не малых усилий и полной сосредоточенности, потому как в очередной раз вляпаться в разочарование он не желал, а ассортимент буржуйских кущ его уже не манил. Увидев себя в такой неустойчивой позиции, Иван Кузьмич слегка опешил, искренне удивившись реакции на свой вроде бы безобидный поступок.
Да и в самом деле, из-за чего тут было цирк-то на дроте устраивать? Никаких таких буржуев он позором не клеймил, ни к какой такой совести их не призывал и даже никого из них не коснулся своей не случившейся разочаровательной негативностью. Однако…
Однако, поразмыслив над ответным противодействием, Кузьмич пришёл к выводу, что очарование предприимчивой буржуазии настоятельно требовало очарованности окружающих. Так как без этой очарованности само очарование выглядело более похожим на застарелое психическое расстройство, нежели на какое-то превосходство, должное вызывать благоговейную зависть у ротозеев.
А поглядев свежим взглядом на сложившуюся действительность, Иван Кузьмич почесал в затылке и решил, что завидовать собратьям по социуму, у которых случился сдвиг по фазе не то чтобы глупо, а просто нелепо. Потому как только близорукий лопух может завидовать соплеменникам, сражённым летучей горячкой, пусть и мануфактурной.
При мысли о горячке Кузьмич расчувствовался и вновь закачался на своём тросе, ища капризное равновесие между якобы светлым буржуйским будущим и якобы внезапным народным гневом.
Когда же к нему пришло осознание того, что хочешь, не хочешь, а ему век теперь трепыхаться на этой вертлявой проволоке, Иван Кузьмич сокрушённо покачал головой, попечалился, а смерившись со свершившимся фактом, принял решение с завтрашнего дня начать кое-как обустраиваться в своём новом положении. А определив, что первым делом надобно усесться на проволоку задом, предварительно подложив под него, да хоть тот же «Капитал» Карла Генриховича, во избежание болезненной рези, так чтоб не жить в раскорячку на дрожащих ногах, Кузьмич ополоснул кружку и отправился спать.
А ночью ему приснился Канделябр – главный идеолог буржуйского помешательства. Был он могуч, опасно рогат и безапелляционно строг. Канделябр сурово посмотрел на Ивана Кузьмича и, откашлявшись, заговорил,
- Вы, Иван Кузьмич, большую глупость затеяли. И вскоре от этой глупости сами же страдать станете. А потому – вот, - и пододвинув к Кузьмичу банку с пилюлями бацилл очарования, повелел, - Три пилюли под язык – и завтра будете, как огурчик.
Спорить с супостатом Иван Кузьмич не стал, да и попробуй, поспорь с этаким чудищем, а молча взял, да и скушал предложенное лекарство. А как только Канделябр удовлетворённо хмыкнул, Иван Кузьмич на него пристально поглядел и подумал: «Да я их тебе хоть десяток слопаю… Хоть всю твою чёртову фармакологию… Проку-то с них теперь никакого… Потому как очарованностью, как и корью два раза не болеют. Иммунитет у меня теперь к нескромному очарованию… Невосприимчивость».
Подумать-то так Кузьмич подумал, однако никакой радости от этого не испытал, потому, как теперь врать всем о свой очарованности ему предстояло ни минутку, и не две, а вплоть до самого окончания своего сна… До полного своего пробуждения…
Помочь сайту
Поздравления
