Нападение

Да Вы только подумайте, какая наглость!
Солнце, белый день! В комнате я с карандашом в руке и кот. 
А эта беспардонная пернатая сволочь делает вираж перед моим окном, и на лету гадит на стекло, начисто лишая меня «мирово-зрения»!

Я, конечно же, взбеленяюсь, а мой рыжий дурак смотрит на меня, якобы ничего не понимая, и будто бы говоря,
- Что такое, дорогой?! Ежели мыши, то я здесь! А со всем остальным это ты уж давай без меня! 
- Какие на хрен мыши!- ору я на него, - Нас с тобой только что чуть не обос….. 

Кот, нисколько не переживая, опускает голову на лапы, и продолжает дремать.
И тут я задумываюсь над тем, как ему это удаётся, оставаться безучастным к потугам всяких наглецов наносить оскорбления посредством унизительных подручных средств?!
При этой мысли меня вновь одолевает моя вспыльчивость, я хватаю тапок и швыряю его в невозмутимого флегматика.

Кот вскакивает, оглядывается в поисках мышей, и не находя их, укоризненно смотрит на меня. 
Затем, урча что-то вроде: «Ладно, чёрт с тобой. Пойду, гляну», - медленно подходит к окну и запрыгивает на подоконник.

За окном, прямо напротив, на берёзовой ветке сидит ворона, которая только что отбомбилась и, чувствуя своё аэро-превосходство, оповещает карканьем всех крылатых и прямоходящих, оказавшихся поблизости, об удачном террористическом акте.

Я же судорожно начинаю вспоминать, куда засунул отобранную у соседского мальчишки рогатку. Найдя её в кладовке и зарядив куском ластика, я крадусь в комнату и медленно открываю окно.

Наглая сволочь сидит всё там же и косится на меня круглым глазом. Я натягиваю резинку и целюсь ей в фюзеляж, туда, где должны быть чёрные кресты люфтваффе.
Выстрел… Истеричное карканье… Пух, перья…. Фашист подбит и сматывается с поля боя. 
Кот, зевая, смотрит, как я радуюсь победе, и чуть ли не крутя лапой у виска, вновь отправляется спать.
И тут я понимаю, что этот рыжий ленивец не от мира сего. От сего мира здесь хамоватая ворона и я, упивающийся триумфом мщения. 

Будь у меня пёс, он бы наверняка принял участие в моей беде и в моей охоте, потому как его предки, так же как и мои, точно уж порождение здешних мест. А вот это рыжее недоразумение позволяет себе обеспокоится лишь тогда, когда докучающий ему хам находится в пределах его досягаемости. Во всех остальных случаях он предпочитает не ввязываться в склоку, при этом чувствуя себя совершенно не уязвлённым.

От осознания его превосходства мне становиться печально и даже как-то тревожно за свою разумность. 
Да и действительно, ну запачкала птичка стекло, – возьми да и порадуйся за природу-мать, что она сотворила такое совершенное существо, которое в акробатическом кульбите, налету способно извергаться с прицельной точностью. Поцокай языком от восхищения, вытри тряпочкой последствия фейерверка и сиди, радуйся жизни, пребывая в философском созерцании и гармонии.

Уговорив себя до состояния добродушной меланхолии, я выравниваю степень своей разумности со степенью разумности рыжего инопланетянина, и вот уже довольно любуюсь собой, как мудрым индивидуумом, любящим всех какающих птичек на планете!
*** 
Утро.
Предвкушение удовольствия от чашки сваренного кофе и первой трубки.
Я вхожу в комнату, ставлю кофе на стол и чешу за ушами кота, благодушно сюсюкая ему в нос: «Ах, ты моя зверюга! Красавчик ты мой неземной!»

Отдёргиваю штору и каменею.
На стекле три здоровенных вороньих пятна. А за окном, на той же берёзе сидит вчерашний агрессор в компании с двумя своими сородичами. Они непринуждённо перекаркиваются, любуясь своей работой.

Я свирепею. Хватаюсь за рогатку и веду беглый ожесточённый огонь.
Кот смотрит на всё это отрешённо и временами крутит головой, будто оправдываясь: «Ну, нету тут мышей! Не-е-е-ту-у-у!!!»

Выстрелив все боеприпасы, я наклоняюсь над рыжим, и сурово вразумляю: «Я не знаю как там у вас, а у нас наставления Спасителя о всеобщей любви пока что не прижились окончательно! И вопрос - приживутся ли вообще? Тем более, когда некоторые божьи твари настырно желают наср… тебе на голову….»