ГлавнаяПрозаМалые формыМиниатюры → Кусочек из детства

Кусочек из детства

 Сёмка   появился в нашем доме поздно вечером. Он приехал к нам надолго, поскольку его родители уезжали в загранкомандировку  на неопределённое время.
                 Семён, как он представился мне -  долговязый, некрасивый мальчишка десяти  лет, был явно недоволен  новым жилищем и обитателями его. Он   кривлялся и капризничал до тех пор, пока не получил довольно увесистый подзатыльник, подаренный отцом его,   обожаемым мною дядюшкой, подполковником, высоким широкоплечим красавцем.
 - Павло,  нельзя же так,- это моя мама вступилась за Сёмку,- устал ребёнок, а ты!
- Мужик уже, какой там ребёнок? В войну, такие мальчишки,  как он  партизанили.
 А этот рохля, маменькин сынок.
Я впервые видела дядю раздражённым и очень удивилась этому.
Сёмка присмирел, как – то весь сморщился и ушёл спать, отказавшись от ужина. 
       С   двоюродным   братцем моим   мы подружились не сразу. Я ненавидела в этом «слабаке» постоянное  стремление  выкрутиться из весьма неприятных ситуаций.  И моё желание   «съездить» ему по веснушчатой  физиономии, неотвязно следовало за мной. 
          Сёмка и я учились в одной школе, даже в одном классе и сидели  почти рядом.  Я -  впереди, он -  сзади. Парты были неудобные деревянные. И мальчишка часто дёргал спинку, о которую я  опиралась. Ясное дело, доставляя мне неудобство, Семён заставлял то и дело поворачиваться, чтобы услышать мой протест.   Но отчего -  то не ему доставалось  за нарушения дисциплины?  А  о получаемых  мною  двойках,   Сёмкой  немедленно сообщалось дома.   Естественно я исправляла неприятность на пятёрку, но братец  получал от меня заслуженную  мзду, а вот какую догадайтесь сами. 
-Тебе бы мальчишкой родиться,- часто говорила мама.
-Ну, прямо атаман в юбке,- подтверждала,  улыбаясь,  бабушка.
Не смотря на мой  «не совсем уживчивый»   нрав, меня любили и взрослые и товарищи. А вот Семёна  не особенно жаловали они своим вниманием за лживый и изворотливый характер.
             Но детство тем и хорошо, что не помнит долго обид. Ссорились  мы с Семёном  и мирились, и шалили  часто. Фантастические замыслы, надуманные в наших  не по годам  умных головках притворялись  в жизнь.
           Дед наш имел крохотную мастерскую. А проще, в сарайчике он поставил стол с тисочками и с множеством нужных приспособлений, чтобы  ставить заплаты на  чайники, тазы, самовары, исправлять примусы и керогазы,- 
-Время  сейчас тяжёлое, часто говорил дед,- у государства   более важные проблемы, нежели предметы первой необходимости для людей.   Отстраиваются  заводы, фабрики. А нашу семью моё «предприятие»  кормит, слава Богу.
  И мы, ребятня   кружились рядом, заглядывая  в   дедову мастерскую. А случалось и помогали деду принести что- то из металлического лома, или напоить холодной водой прямо из крана. Дед иногда только мне разрешал  зажимать в тисочки либо металлическую пластинку, либо ключ, который собирался поправить. Показывал, как пользоваться напильником.
-Ох и досужая ты,- при этом говаривал он, -  смелая, любопытная всё тебе знать надо. Мальчишкой бы тебе родиться, многое бы я тебе рассказал, многому бы научил.
                На интересную мысль однажды, как мне показалось, навёл меня обыкновенный кирпич с круглыми глубокими  углублениями. Посоветовавшись с Сёмкой,  и сообщив о замысле дворовым товарищам,  мы решили, стащить олово у деда. У него его было  « навалом».  Растопили мы его и залили в углубления. Нам нужен был необычайный материал, чтобы построить пирамиду Хеопса и ловить энергию космоса. Надо сказать, что  читать мы любили. А коли много читаешь, то и фантазий невпроворот. 
                     Дед кричал на всех. И маме попало, и бабушке. Перевернули и сарай, и дом, и пространство около. А пропажа мирно лежала   «всамделишном» шкафчике для кукол.
Меня и наказали, поставили в угол на колени, на кукурузу.
Стою, молчу, ни одной слезинки, больно, терплю, отказываюсь рассказывать зачем  и почему? -
-Призналась же, что виновата, к чему ещё какие то объяснение. А выдавать кого-то, это предательство, самое страшное, что может быть,- думала я.
Не выдержал  братец  моих мучений.
- Тётя Вера, хныкал  мальчишка,- отпустите Галку, ну честное слово, это я придумал и сделал, и её вовлёк, и ребят собрал. Но его, почему то, не наказали, а меня отпустили и даже дед купил нам мороженное.
-Слабак, «после освобождения»,- сказала я ему,- слабак и предатель.
Но как ни странно именно после этого случая мы подружились с Семёном.
       Сёмкин  отец  иногда  присылал  коротенькие письма из поверженной страны. Письма были похожи на записки из несколько слов, но нам говорилось, что  у   Павла  всё хорошо, работает, устаёт, скучает. Это только спустя много лет и прочитав массу книг о войне, я поняла, что фашисты были  уничтожены, но простые немцы нуждались в помощи, и Советские люди, помогали    налаживать быт и  отстраивать разрушенное.
               После общего прочтения, дед уходил в свою мастерскую и надолго запирался там, пропускал обед и приходил лишь к ужину, усталый, хмурый.
Мы понимали, что -  то деду не нравится, с чем -  то он не согласен,  и старались не шуметь.  А после ужина уходили во двор.
    
 Семён выпрашивал письмо, засовывал его во внутренний карман школьной, формы и ходил, как гусак,  высоко задрав белобрысую голову.
   О письмах Сенька даже  близким друзьям   ничего  не говорил.
 Он  будто бы где – то,  в глубинах своей детской обиженной временем души чувствовал, что ни к чему возбуждать не здоровое любопытство товарищей. Слишком свежие раны были в душах у народа после такой чудовищной войны.  
      Письма были для нас с  Семёном – тайной, глубоко хранимой. И наши, порой заговорщицкие физиономии, мирные шушуканья на переменах вызывали недоумение товарищей,- 
-Сдружились одним словом, - хихикал Валёк, сосед  мой по парте,- что произошло, Галка? Враги и вдруг – друзья. Вы девчонки,  какой то не понятный  народ.
Я кокетливо закатывала глаза, хмыкнув, пожимала плечами, тем самым уходила от назойливых вопросов Валька.
       Родители Семёна приехали в отпуск только через год. Огромная фигура дяди  Павла  внезапно появилась в маленьком бабушкином коридорчике, именуемом кухней, когда мы,  допивая компот из вишни, весело болтали с братцем о предстоящей, только нам известной проделке.
Дядя подхватил нас вместе, сжал так, что дышать стало нечем. Мы визжали, отбивались и руками, и ногами. А он большой,  счастливый, в военном костюме, на котором красовались колодки,  вместо медалей, орден красного  знамени, орден славы, смеялся и шутил вместе с нами.
Прибежала бабушка, обняла сына, запричитала, потащила в комнату. А уже через минуту в комнате, как говориться, места не было. И соседи, и родственники рядом.  Поздороваться, что – то сказать, дотронуться,  или  просто увидеть Павла было  необходимо. Люди то были особенные открытые, родственные, родные, чужих не было.
           Протиснулся дед, обнял дядю, похлопал по спине и вдруг заплакал, тихо, не стесняясь,  слёз своих. Слёзы текли по старым морщинистым щёкам и застревали в усах  деда. 
Мы были ошарашены – дед, гордый, строгий, которого мы боялись, плачет.
Дядя не стал утешать его. Он крепко, как маленький мальчик прижался к деду, приник  уже седеющей головой к его груди и громко отчётливо сказал,-
- У меня всё хорошо, отец! Так велит партия.
      А потом был стол с вином, с рыбой, с овощными  закрутками, картошкой и всем тем, что приносили  приходившие люди. Так было принято, тяжело жили после войны. Но единой семьёй жили в горе и радости. Друг другу помогали.
         А  нам  с братом   привезли  подарки. Подарками  не баловали, игрушек почти не было. А здесь – воздушные красные шары из тугой резины с огромными буквами  СССР. Надували  их всем «колхозом»
  Но радость продолжалась не долго .  Братец, разозлившись   чего – то на меня, проколол шилом мой шар, а потом и свой, в знак солидарности.
               Через две недели дядя с женой, тонкой высокой, стройной, как берёзка Маняшей,  уезжал к месту службы.
Погладив мои спутанные волосы, она попросила приглядывать за своим «охламоном», то бишь Сёмкой.
- Ты умнее его,- улыбаясь, сказала она,- а он чучело огородное и только. Я рада, что вы дружите.
Я ничего не сказала в ответ, только,  как и Семён подставила щёку для поцелуя и повисла на дяде. А он, обхватив сына и меня сильными руками, долго кружил по комнате.
-Не ссорьтесь, повторял он,- дружите. Вы родные и должны любить, и защищать друг друга. Радуйтесь жизни, у вас всё впереди.
        Мы и радовались, и дружили, и ссорились, и  хотели совершить  что – то этакое, чтобы все заговорили, ну может быть, даже сильно наказали нас.
    План подобного мероприятия созрел как – то сразу стоило  нам  пройти между длинными узкими сараями в конце двора.  Нужна была доска  для  палубы   корабля, придуманного Семёном.  Я вспомнила, что  широкая, измалёванная чёрной краской,  была именно там. Она одиноко  висела на ржавом гвозде,  загораживая  вход куда - то. Не без  труда мы её отодрали от сарая. И нам открылся узкий лаз,  а за ним длинный широкий  проход.   Он, был наподобие  вытянутой коробки и  примыкал к сараям. Заваленный всякой всячиной,  он нам внушал  и страх, и любопытство.  Вползали на четвереньках, опираясь руками о грязную бумагу  с непонятными чужими буквами, отбрасывали рваные газеты, липнущие к рукам. Пробивающийся откуда то -  сверху свет, помогал увидеть содержимое длинной деревянной коробки. Это и консервные банки с иностранными наклейками, и немецкие пробитые каски, и полусгнившая синяя одежда. Валялись кости, чей то сломанный протез, пахло дохлятиной.    В  детских головках  фантазии сменяли одна другую. Мы знали, что  в нашем городе полгода бесчинствовали фашисты, потому этот хлам наталкивал на очень страшные мысли.  И решили мы с Сёмкой сжечь  увиденные «немецкие трофеи».
Нужно было горючее. Его позаимствовали у моего отца в баке  мопеда. Благо его  надо было совсем немного.
         Выплеснули  добытый бензин и бросили спичку.  Осень была очень сухая,  и деревянная стенка сарая   вспыхнула  мгновенно. 
Вытащил меня Сенька,  чёрный, перепуганный. Ожогов  было мало.
-Хорошо отделались,- говорили соседи,- могло быть, не приведи Господи. 
Огонь затушили. Жители  выстроились в цепочку и передавали друг другу вёдра, наполненные водой.
              Нас естественно наказали, предварительно осмотрев и смазав ожоги.
 Колен и кукурузы было более, чем достаточно для того, чтобы  мы поняли степень нашей виновности. Деду дали честное пионерское, что никогда, даже в таком серьёзном деле,  поджогов совершать не будем.
Но после этого события были забиты все чердачные входы. И наша дворовая братия погоревав, согласилась отказаться от чердачных походов.
        Письма от дяди приходили довольно часто. Но однажды где – то пол года заветных весточек не было. Почтальон лишь разводил руками и повторял заученную фразу,
- Пишут, придёт письмо, потерпите немного. 
Мама моя и бабушка плакали, стараясь ничего не говорить любопытствующим соседям и не показывать своих слёз. Дед ходил хмурый часто срывался  на бабушку, будто она была виновата в чём -  то.
А когда почтальон принёс конверт с множеством штампов и марок, дед устроил праздник, накупил нам конфет, дал денег на кино, и целый день ходил гордый, весёлый,-
-Словно начищенный самовар, - смеялась бабушка.
          Приехали родители Сёмки лишь через два года. И вновь веселье, нам подарки. На этот раз фарфоровые куклы. Куклы – невероятно красивые, в сказочных шёлковых платьях, в сапожках. А на головках   белые шляпки
 и белокурые локоны до самых  плечиков.  Куклы умели произносить несколько слов и закрывать глаза.
-Для мальчишки и куклу?- удивлялась бабушка.
-Чего было, то и купил ,- оправдывался Павел.
Сенька разбил куклу на следующий день, пытаясь увидеть механизм, спрятанный внутри.
А у меня моя обожаемая красавица просуществовала ещё где –то  с год.
Уронила я её нечаянно. Фарфоровая ведь, вот и рассыпалась. Ревела я белугой долго, пока не пообещали другую  куклу купить. Купили -  гуттаперчевую. В  моей стране подобные необычно – сказочные куклы стали производить много лет позже.  Я школу уже заканчивала и увидела такую же у проходившей девчушки.
-Счастливая,- позавидовала я,- у тебя есть уже наши отечественные игрушки.
А наше поколение и игрушек то толком не видело!
        Но это было много позже, а пока мы ходили с Семёном в школу и до окончания её, было очень далеко.
        Ещё через год родители забрали Сёмку и увезли в Грузию, к новому месту службы моего дяди. 
Потом  и навсегда новым местом службы стала Волга. Вся семья приезжала несколько раз к нам в гости и уже с маленькой Наталкой, вредной и капризной, как и Сёмка. Но дядя очень любил свою дочурку и прощал ей все шалости. 
           Семён вырос, возмужал, но прежних доверительных отношений между нами не было. Порой  не о чем было даже говорить. Мне он казался заумным, занозистым.  И  я старалась не особенно долго общаться с ним. Пару раз приходили письма, в которых он бесконечно хвалил себя любимого, чем окончательно уничтожил доброе отношение к себе.
 

© Copyright: Мария Марианна Смирнова, 2017

Регистрационный номер №0378667

от 6 марта 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0378667 выдан для произведения:  Сёмка   появился в нашем доме поздно вечером. Он приехал к нам надолго, поскольку его родители уезжали в загранкомандировку  на неопределённое время.
                 Семён, как он представился мне -  долговязый, некрасивый мальчишка десяти  лет, был явно недоволен  новым жилищем и обитателями его. Он   кривлялся и капризничал до тех пор, пока не получил довольно увесистый подзатыльник, подаренный отцом его,   обожаемым мною дядюшкой, подполковником, высоким широкоплечим красавцем.
 - Павло,  нельзя же так,- это моя мама вступилась за Сёмку,- устал ребёнок, а ты!
- Мужик уже, какой там ребёнок? В войну, такие мальчишки,  как он  партизанили.
 А этот рохля, маменькин сынок.
Я впервые видела дядю раздражённым и очень удивилась этому.
Сёмка присмирел, как – то весь сморщился и ушёл спать, отказавшись от ужина. 
       С   двоюродным   братцем моим   мы подружились не сразу. Я ненавидела в этом «слабаке» постоянное  стремление  выкрутиться из весьма неприятных ситуаций.  И моё желание   «съездить» ему по веснушчатой  физиономии, неотвязно следовало за мной. 
          Сёмка и я учились в одной школе, даже в одном классе и сидели  почти рядом.  Я -  впереди, он -  сзади. Парты были неудобные деревянные. И мальчишка часто дёргал спинку, о которую я  опиралась. Ясное дело, доставляя мне неудобство, Семён заставлял то и дело поворачиваться, чтобы услышать мой протест.   Но отчего -  то не ему доставалось  за нарушения дисциплины?  А  о получаемых  мною  двойках,   Сёмкой  немедленно сообщалось дома.   Естественно я исправляла неприятность на пятёрку, но братец  получал от меня заслуженную  мзду, а вот какую догадайтесь сами. 
-Тебе бы мальчишкой родиться,- часто говорила мама.
-Ну, прямо атаман в юбке,- подтверждала,  улыбаясь,  бабушка.
Не смотря на мой  «не совсем уживчивый»   нрав, меня любили и взрослые и товарищи. А вот Семёна  не особенно жаловали они своим вниманием за лживый и изворотливый характер.
             Но детство тем и хорошо, что не помнит долго обид. Ссорились  мы с Семёном  и мирились, и шалили  часто. Фантастические замыслы, надуманные в наших  не по годам  умных головках притворялись  в жизнь.
           Дед наш имел крохотную мастерскую. А проще, в сарайчике он поставил стол с тисочками и с множеством нужных приспособлений, чтобы  ставить заплаты на  чайники, тазы, самовары, исправлять примусы и керогазы,- 
-Время  сейчас тяжёлое, часто говорил дед,- у государства   более важные проблемы, нежели предметы первой необходимости для людей.   Отстраиваются  заводы, фабрики. А нашу семью моё «предприятие»  кормит, слава Богу.
  И мы, ребятня   кружились рядом, заглядывая  в   дедову мастерскую. А случалось и помогали деду принести что- то из металлического лома, или напоить холодной водой прямо из крана. Дед иногда только мне разрешал  зажимать в тисочки либо металлическую пластинку, либо ключ, который собирался поправить. Показывал, как пользоваться напильником.
-Ох и досужая ты,- при этом говаривал он, -  смелая, любопытная всё тебе знать надо. Мальчишкой бы тебе родиться, многое бы я тебе рассказал, многому бы научил.
                На интересную мысль однажды, как мне показалось, навёл меня обыкновенный кирпич с круглыми глубокими  углублениями. Посоветовавшись с Сёмкой,  и сообщив о замысле дворовым товарищам,  мы решили, стащить олово у деда. У него его было  « навалом».  Растопили мы его и залили в углубления. Нам нужен был необычайный материал, чтобы построить пирамиду Хеопса и ловить энергию космоса. Надо сказать, что  читать мы любили. А коли много читаешь, то и фантазий невпроворот. 
                     Дед кричал на всех. И маме попало, и бабушке. Перевернули и сарай, и дом, и пространство около. А пропажа мирно лежала   «всамделишном» шкафчике для кукол.
Меня и наказали, поставили в угол на колени, на кукурузу.
Стою, молчу, ни одной слезинки, больно, терплю, отказываюсь рассказывать зачем  и почему? -
-Призналась же, что виновата, к чему ещё какие то объяснение. А выдавать кого-то, это предательство, самое страшное, что может быть,- думала я.
Не выдержал  братец  моих мучений.
- Тётя Вера, хныкал  мальчишка,- отпустите Галку, ну честное слово, это я придумал и сделал, и её вовлёк, и ребят собрал. Но его, почему то, не наказали, а меня отпустили и даже дед купил нам мороженное.
-Слабак, «после освобождения»,- сказала я ему,- слабак и предатель.
Но как ни странно именно после этого случая мы подружились с Семёном.
       Сёмкин  отец  иногда  присылал  коротенькие письма из поверженной страны. Письма были похожи на записки из несколько слов, но нам говорилось, что  у   Павла  всё хорошо, работает, устаёт, скучает. Это только спустя много лет и прочитав массу книг о войне, я поняла, что фашисты были  уничтожены, но простые немцы нуждались в помощи, и Советские люди, помогали    налаживать быт и  отстраивать разрушенное.
               После общего прочтения, дед уходил в свою мастерскую и надолго запирался там, пропускал обед и приходил лишь к ужину, усталый, хмурый.
Мы понимали, что -  то деду не нравится, с чем -  то он не согласен,  и старались не шуметь.  А после ужина уходили во двор.
    
 Семён выпрашивал письмо, засовывал его во внутренний карман школьной, формы и ходил, как гусак,  высоко задрав белобрысую голову.
   О письмах Сенька даже  близким друзьям   ничего  не говорил.
 Он  будто бы где – то,  в глубинах своей детской обиженной временем души чувствовал, что ни к чему возбуждать не здоровое любопытство товарищей. Слишком свежие раны были в душах у народа после такой чудовищной войны.  
      Письма были для нас с  Семёном – тайной, глубоко хранимой. И наши, порой заговорщицкие физиономии, мирные шушуканья на переменах вызывали недоумение товарищей,- 
-Сдружились одним словом, - хихикал Валёк, сосед  мой по парте,- что произошло, Галка? Враги и вдруг – друзья. Вы девчонки,  какой то не понятный  народ.
Я кокетливо закатывала глаза, хмыкнув, пожимала плечами, тем самым уходила от назойливых вопросов Валька.
       Родители Семёна приехали в отпуск только через год. Огромная фигура дяди  Павла  внезапно появилась в маленьком бабушкином коридорчике, именуемом кухней, когда мы,  допивая компот из вишни, весело болтали с братцем о предстоящей, только нам известной проделке.
Дядя подхватил нас вместе, сжал так, что дышать стало нечем. Мы визжали, отбивались и руками, и ногами. А он большой,  счастливый, в военном костюме, на котором красовались колодки,  вместо медалей, орден красного  знамени, орден славы, смеялся и шутил вместе с нами.
Прибежала бабушка, обняла сына, запричитала, потащила в комнату. А уже через минуту в комнате, как говориться, места не было. И соседи, и родственники рядом.  Поздороваться, что – то сказать, дотронуться,  или  просто увидеть Павла было  необходимо. Люди то были особенные открытые, родственные, родные, чужих не было.
           Протиснулся дед, обнял дядю, похлопал по спине и вдруг заплакал, тихо, не стесняясь,  слёз своих. Слёзы текли по старым морщинистым щёкам и застревали в усах  деда. 
Мы были ошарашены – дед, гордый, строгий, которого мы боялись, плачет.
Дядя не стал утешать его. Он крепко, как маленький мальчик прижался к деду, приник  уже седеющей головой к его груди и громко отчётливо сказал,-
- У меня всё хорошо, отец! Так велит партия.
      А потом был стол с вином, с рыбой, с овощными  закрутками, картошкой и всем тем, что приносили  приходившие люди. Так было принято, тяжело жили после войны. Но единой семьёй жили в горе и радости. Друг другу помогали.
         А  нам  с братом   привезли  подарки. Подарками  не баловали, игрушек почти не было. А здесь – воздушные красные шары из тугой резины с огромными буквами  СССР. Надували  их всем «колхозом»
  Но радость продолжалась не долго .  Братец, разозлившись   чего – то на меня, проколол шилом мой шар, а потом и свой, в знак солидарности.
               Через две недели дядя с женой, тонкой высокой, стройной, как берёзка Маняшей,  уезжал к месту службы.
Погладив мои спутанные волосы, она попросила приглядывать за своим «охламоном», то бишь Сёмкой.
- Ты умнее его,- улыбаясь, сказала она,- а он чучело огородное и только. Я рада, что вы дружите.
Я ничего не сказала в ответ, только,  как и Семён подставила щёку для поцелуя и повисла на дяде. А он, обхватив сына и меня сильными руками, долго кружил по комнате.
-Не ссорьтесь, повторял он,- дружите. Вы родные и должны любить, и защищать друг друга. Радуйтесь жизни, у вас всё впереди.
        Мы и радовались, и дружили, и ссорились, и  хотели совершить  что – то этакое, чтобы все заговорили, ну может быть, даже сильно наказали нас.
    План подобного мероприятия созрел как – то сразу стоило  нам  пройти между длинными узкими сараями в конце двора.  Нужна была доска  для  палубы   корабля, придуманного Семёном.  Я вспомнила, что  широкая, измалёванная чёрной краской,  была именно там. Она одиноко  висела на ржавом гвозде,  загораживая  вход куда - то. Не без  труда мы её отодрали от сарая. И нам открылся узкий лаз,  а за ним длинный широкий  проход.   Он, был наподобие  вытянутой коробки и  примыкал к сараям. Заваленный всякой всячиной,  он нам внушал  и страх, и любопытство.  Вползали на четвереньках, опираясь руками о грязную бумагу  с непонятными чужими буквами, отбрасывали рваные газеты, липнущие к рукам. Пробивающийся откуда то -  сверху свет, помогал увидеть содержимое длинной деревянной коробки. Это и консервные банки с иностранными наклейками, и немецкие пробитые каски, и полусгнившая синяя одежда. Валялись кости, чей то сломанный протез, пахло дохлятиной.    В  детских головках  фантазии сменяли одна другую. Мы знали, что  в нашем городе полгода бесчинствовали фашисты, потому этот хлам наталкивал на очень страшные мысли.  И решили мы с Сёмкой сжечь  увиденные «немецкие трофеи».
Нужно было горючее. Его позаимствовали у моего отца в баке  мопеда. Благо его  надо было совсем немного.
         Выплеснули  добытый бензин и бросили спичку.  Осень была очень сухая,  и деревянная стенка сарая   вспыхнула  мгновенно. 
Вытащил меня Сенька,  чёрный, перепуганный. Ожогов  было мало.
-Хорошо отделались,- говорили соседи,- могло быть, не приведи Господи. 
Огонь затушили. Жители  выстроились в цепочку и передавали друг другу вёдра, наполненные водой.
              Нас естественно наказали, предварительно осмотрев и смазав ожоги.
 Колен и кукурузы было более, чем достаточно для того, чтобы  мы поняли степень нашей виновности. Деду дали честное пионерское, что никогда, даже в таком серьёзном деле,  поджогов совершать не будем.
Но после этого события были забиты все чердачные входы. И наша дворовая братия погоревав, согласилась отказаться от чердачных походов.
        Письма от дяди приходили довольно часто. Но однажды где – то пол года заветных весточек не было. Почтальон лишь разводил руками и повторял заученную фразу,
- Пишут, придёт письмо, потерпите немного. 
Мама моя и бабушка плакали, стараясь ничего не говорить любопытствующим соседям и не показывать своих слёз. Дед ходил хмурый часто срывался  на бабушку, будто она была виновата в чём -  то.
А когда почтальон принёс конверт с множеством штампов и марок, дед устроил праздник, накупил нам конфет, дал денег на кино, и целый день ходил гордый, весёлый,-
-Словно начищенный самовар, - смеялась бабушка.
          Приехали родители Сёмки лишь через два года. И вновь веселье, нам подарки. На этот раз фарфоровые куклы. Куклы – невероятно красивые, в сказочных шёлковых платьях, в сапожках. А на головках   белые шляпки
 и белокурые локоны до самых  плечиков.  Куклы умели произносить несколько слов и закрывать глаза.
-Для мальчишки и куклу?- удивлялась бабушка.
-Чего было, то и купил ,- оправдывался Павел.
Сенька разбил куклу на следующий день, пытаясь увидеть механизм, спрятанный внутри.
А у меня моя обожаемая красавица просуществовала ещё где –то  с год.
Уронила я её нечаянно. Фарфоровая ведь, вот и рассыпалась. Ревела я белугой долго, пока не пообещали другую  куклу купить. Купили -  гуттаперчевую. В  моей стране подобные необычно – сказочные куклы стали производить много лет позже.  Я школу уже заканчивала и увидела такую же у проходившей девчушки.
-Счастливая,- позавидовала я,- у тебя есть уже наши отечественные игрушки.
А наше поколение и игрушек то толком не видело!
        Но это было много позже, а пока мы ходили с Семёном в школу и до окончания её, было очень далеко.
        Ещё через год родители забрали Сёмку и увезли в Грузию, к новому месту службы моего дяди. 
Потом  и навсегда новым местом службы стала Волга. Вся семья приезжала несколько раз к нам в гости и уже с маленькой Наталкой, вредной и капризной, как и Сёмка. Но дядя очень любил свою дочурку и прощал ей все шалости. 
           Семён вырос, возмужал, но прежних доверительных отношений между нами не было. Порой  не о чем было даже говорить. Мне он казался заумным, занозистым.  И  я старалась не особенно долго общаться с ним. Пару раз приходили письма, в которых он бесконечно хвалил себя любимого, чем окончательно уничтожил доброе отношение к себе.
 
 
Рейтинг: 0 271 просмотр
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!