Историк

     Уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда.
     М. Булгаков. Мастер и Маргарита.


     Все тайное рано или поздно становится явным. Этот афоризм приписывают кто Сократу, кто Гегелю, а кто и Иисусу, но штука не в том, кто сказал, но в том, что все это, то есть сентенция эта - несусветная чепуха. Разумеется, когда если предположить существование высшего разума, скажем, Бога, то конечно да, становится. Но тогда почему именно становится и почему так вот размыто, то есть рано или поздно? Для Бога нет рано или поздно - Он вне времени, Ему известно всё и сразу. И потом…, какая к чертям разница, что там Ему известно? Ему, может быть, и известно, но Он ведь же нам с вами ни за что не расскажет? Если бы все тайное рано или поздно становилось бы явным для человека, тогда да, тогда не было бы нужды и в исторической науке, а просто был бы сухой список голых фактов, понятных всем. Ни индийские Упанишады, ни у учение о дао мудрого Лао Цзы, ни Ветхий завет не вызывали бы в таком случае столь разноцветной полемики и не дербанил бы тогда в пух и прах граф Толстой завет Новый, который с первой своей строки начинает лгать и противоречить, взять хоть доказательство семени Давидова и Авраамова с одной стороны и непорочного, не от Иосифа зачатия с другой.

     Да и леший с ними, с богами. Врут – значит так надо. Но кто ходил когда-нибудь (или ещё до сих пор ходит) к воскресной исповеди, тот прекрасно знает, что ничего самого сокровенного, самого постыдного, самого безобразного там не сообщается рядовым и смиренным грешником ни Богу, ни присутствующему при этом священнодействии попу. Более того, за искренними и в слезах признаниями в прелюбодеянии, чревоугодии, зависти, жестокосердии или что там по списку ещё, на исповеди кающийся как раз и прячет то и такое, чему до-смерти страшно заглянуть в глаза, что мучает совесть до самой могилы и о чем и на смертном одре нет никаких человеческих сил рассказать.

     Убить человека легко (если ты конечно не тварь дрожащая, а право имеешь) – тюк топором по темени – и нет человека; спрятать труп или уничтожить улики куда как труднее, но почти у всех, кто в здравом уме и трезвой памяти - получается; вытравить же из памяти муки совести почти невозможно, однако с кончиной «автора» тайна становится погребенной навеки и никогда, никогда она не становится явной. Историк же, раскопавши скелет, ну, скажем, какого фараона, под видом научного скрупулезного исследования начинает выдумывать истории. Единожды совравши про Рамзеса, он выдумывает про Моисея, про казни, про манну… Ложь мягкими, податливыми снежными комьями лепится на ложь и в конце получается какая-никакая снежная баба. По весне растает, разумеется, ну да не беда – вон сколько зим еще впереди.

     Историк… Историк стало уже именем нарицательным для лжеца. Иной еще дает себе труд в хоть сколько-то честной полемике опровергать теории предыдущие, дабы расчистить место для своей, а иной, скажем, Ши Хуан Ди, первый император династии Цинь и вовсе приказал сжечь все папирусы, все свитки, всю историю Китая до него, а всех ученых, сиречь историков велел закопать в землю живьем. Да и то…, правда ли все это про возможно доброго малого Цинь Шихуанди? А вдруг и Сальери не травил Моцарта, Иван Грозный не убивал сына, Гитлер скончался тихой смертью в Аргентине в 1964 году, а Россия вовсе не освобождала, а оккупировала Европу, как это теперь очевидно из американского прочтения современной истории?

     Тайное безусловно когда-то становится явным, дать бы только точное определение слову «явь». Явь это то, что является нашему воображению, это образ, рожденный эмоцией, ощущением, чувством, живущим экзистенциально, здесь и сейчас. Когда мальчик говорит девочке, что любит ее – он говорит правду наяву. Потом они подрастут, поженятся, он станет изменять, пить, колотить её и однажды забьёт постылую сердцу его до смерти или иным каким способом сведет несчастную в могилу. Случается и такое и даже нередко. Но врал ли он тогда, в отрочестве, когда произносил волшебные слова «я люблю тебя»? Так что же явь? Та любовь или эта смерть? Ведь правда и то, и это?.. А по скелету... По скелету можно конечно определить когда и как человек умер, но как жил, как любил… 

     Историк очень любит, чтобы его называли летописцем, якобы отстраненно и беспристрастно взирающим не на тени вещей, но на сами вещи и лишь дотошно записывающим за ними. На самом же деле он хуже даже журналиста. Последний хоть и врет, но врет хотя бы глядя в замочную скважину на события реальные, натурально имеющие место быть здесь и сейчас, и виновен он лишь в вольной интерпретации, аранжировке; историк же высекает на скрижалях, через учебники впечатывает в мозги школьника, студента, целой нации. Анафеме бы его, но так ли уж он виноват? Спрос рождает предложение, человек жаждет историй. Человеку скучно. Ему не нужна правда, не нужна истина – ему нужна история, история с преамбулой, сюжетом, драматургией и, что очень, архиважно, с готовым выводом, ибо, как говорил Юнг: мыслить, анализировать, делать умозаключения – тяжелый труд, поэтому основная масса людей лишь судит. Громкое понятие «суд истории» это всего лишь сумма мнений массы людей, наслушавшихся историй историка и никогда, никогда темное тайное не откроется человеку светлой истиной, а вот явиться, обратиться явью – да сколько угодно.

© Copyright: Владимир Степанищев, 2016

Регистрационный номер №0327950

от 30 января 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0327950 выдан для произведения:      Уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда.
     М. Булгаков. Мастер и Маргарита.


     Все тайное рано или поздно становится явным. Этот афоризм приписывают кто Сократу, кто Гегелю, а кто и Иисусу, но штука не в том, кто сказал, но в том, что все это, то есть сентенция эта - несусветная чепуха. Разумеется, когда если предположить существование высшего разума, скажем, Бога, то конечно да, становится. Но тогда почему именно становится и почему так вот размыто, то есть рано или поздно? Для Бога нет рано или поздно - Он вне времени, Ему известно всё и сразу. И потом…, какая к чертям разница, что там Ему известно? Ему, может быть, и известно, но Он ведь же нам с вами ни за что не расскажет? Если бы все тайное рано или поздно становилось бы явным для человека, тогда да, тогда не было бы нужды и в исторической науке, а просто был бы сухой список голых фактов, понятных всем. Ни индийские Упанишады, ни у учение о дао мудрого Лао Цзы, ни Ветхий завет не вызывали бы в таком случае столь разноцветной полемики и не дербанил бы тогда в пух и прах граф Толстой завет Новый, который с первой своей строки начинает лгать и противоречить, взять хоть доказательство семени Давидова и Авраамова с одной стороны и непорочного, не от Иосифа зачатия с другой.

     Да и леший с ними, с богами. Врут – значит так надо. Но кто ходил когда-нибудь (или ещё до сих пор ходит) к воскресной исповеди, тот прекрасно знает, что ничего самого сокровенного, самого постыдного, самого безобразного там не сообщается рядовым и смиренным грешником ни Богу, ни присутствующему при этом священнодействии попу. Более того, за искренними и в слезах признаниями в прелюбодеянии, чревоугодии, зависти, жестокосердии или что там по списку ещё, на исповеди кающийся как раз и прячет то и такое, чему до-смерти страшно заглянуть в глаза, что мучает совесть до самой могилы и о чем и на смертном одре нет никаких человеческих сил рассказать.

     Убить человека легко (если ты конечно не тварь дрожащая, а право имеешь) – тюк топором по темени – и нет человека; спрятать труп или уничтожить улики куда как труднее, но почти у всех, кто в здравом уме и трезвой памяти - получается; вытравить же из памяти муки совести почти невозможно, однако с кончиной «автора» тайна становится погребенной навеки и никогда, никогда она не становится явной. Историк же, раскопавши скелет, ну, скажем, какого фараона, под видом научного скрупулезного исследования начинает выдумывать истории. Единожды совравши про Рамзеса, он выдумывает про Моисея, про казни, про манну… Ложь мягкими, податливыми снежными комьями лепится на ложь и в конце получается какая-никакая снежная баба. По весне растает, разумеется, ну да не беда – вон сколько зим еще впереди.

     Историк… Историк стало уже именем нарицательным для лжеца. Иной еще дает себе труд в хоть сколько-то честной полемике опровергать теории предыдущие, дабы расчистить место для своей, а иной, скажем, Ши Хуан Ди, первый император династии Цинь и вовсе приказал сжечь все папирусы, все свитки, всю историю Китая до него, а всех ученых, сиречь историков велел закопать в землю живьем. Да и то…, правда ли все это про возможно доброго малого Цинь Шихуанди? А вдруг и Сальери не травил Моцарта, Иван Грозный не убивал сына, Гитлер скончался тихой смертью в Аргентине в 1964 году, а Россия вовсе не освобождала, а оккупировала Европу, как это теперь очевидно из американского прочтения современной истории?

     Тайное безусловно когда-то становится явным, дать бы только точное определение слову «явь». Явь это то, что является нашему воображению, это образ, рожденный эмоцией, ощущением, чувством, живущим экзистенциально, здесь и сейчас. Когда мальчик говорит девочке, что любит ее – он говорит правду наяву. Потом они подрастут, поженятся, он станет изменять, пить, колотить её и однажды забьёт постылую сердцу его до смерти или иным каким способом сведет несчастную в могилу. Случается и такое и даже нередко. Но врал ли он тогда, в отрочестве, когда произносил волшебные слова «я люблю тебя»? Так что же явь? Та любовь или эта смерть? Ведь правда и то, и это?.. А по скелету... По скелету можно конечно определить когда и как человек умер, но как жил, как любил… 

     Историк очень любит, чтобы его называли летописцем, якобы отстраненно и беспристрастно взирающим не на тени вещей, но на сами вещи и лишь дотошно записывающим за ними. На самом же деле он хуже даже журналиста. Последний хоть и врет, но врет хотя бы глядя в замочную скважину на события реальные, натурально имеющие место быть здесь и сейчас, и виновен он лишь в вольной интерпретации, аранжировке; историк же высекает на скрижалях, через учебники впечатывает в мозги школьника, студента, целой нации. Анафеме бы его, но так ли уж он виноват? Спрос рождает предложение, человек жаждет историй. Человеку скучно. Ему не нужна правда, не нужна истина – ему нужна история, история с преамбулой, сюжетом, драматургией и, что очень, архиважно, с готовым выводом, ибо, как говорил Юнг: мыслить, анализировать, делать умозаключения – тяжелый труд, поэтому основная масса людей лишь судит. Громкое понятие «суд истории» это всего лишь сумма мнений массы людей, наслушавшихся историй историка и никогда, никогда темное тайное не откроется человеку светлой истиной, а вот явиться, обратиться явью – да сколько угодно.

 

Родина

Амур, Тимур и Вольтер