Чай, клубника, звездолёт.

Иван Кузьмич лежал на диване и думал о противоречивости мироздания. Казалось бы, какого рожна ему быть противоречивым? Ему бы с его-то фундаментальностью быть простым и незамысловатым – хитрить не с кем, а строить каверзы, вроде бы как-то и несолидно, при его-то величии.

Ан нет! Ведь хитрит! И хитрит даже в самой, что ни на есть малости. Кузьмич закрыл глаза и представил себе эту самую, что ни на есть малость, увеличенную до размеров умственного разглядывания. А представив, поцокал языком и даже несколько опечалился.

Атом возник перед умственным взором Кузьмича этаким раздутым пузырём. В центре твёрдая сердцевина, а вдалеке, через пространство безликой пустоты, вокруг этой сердцевины носится облачная размазня, которая тоже является атомной плотью, но плотью недружественной к центральному естеству, хоть и не враждебной.

Приглядевшись внимательнее, Иван Кузьмич, ужаснулся тому громадному расстоянию, что разделяло эти две части, и даже заворочался, испытывая некое разочарование от такого разбазаривания пространства. Он даже развёл руками и проворчал: «К чему же это? Это, прямо скажем, ни в какие ворота…. А где же хозяйская рачительность, где гармония форм и размеров?»

Не дождавшись никакого ответа ни от рачительности, ни от гармонии, Кузьмич, вновь задумался о тревожной бесполезности расстояний. Да и что это такое - это самое расстояние, которое как говорят светлые головы, только и озабочено тем, чтобы удлиняться и расползаться в разные стороны? Кому оно потребовалось, и кто тут мутит воду?

И выходило так, что расстояние это вообще мало кого радует, а то и не радует вовсе. Из памяти тут же всплыли житейские мудрости, присказки и сетования – тащиться в тмутаракань,  переться за тридевять земель, топать к чёрту на кулички. То есть сплошная серая тоска и беспросветная грусть-печаль.

Вспомнив же о куличках, Кузьмич хитро улыбнулся и погрозил кому-то пальцем, окончательно убедившись в том, что все эти километры и парсеки от лукавого. Лукавый дул в свою дуду и раздувал пространство, как воздушный шарик. «Величия желает, - съязвил Кузьмич, - Ишь как пыжится, что только не лопается!»

И тут у Кузьмича возник новый вопрос: «Погоди, погоди…. А где же тогда сдерживающее начало всему этому безобразию?  Не может же супостат оставаться без пригляда и безнаказанно проказничать?  Или всё-таки может и никто ему не указ?»

Прикинув и так и эдак, Кузьмич утвердился в мысли, что указ быть должен. И указ строгий – без люфтов и зазоров, исходящий от  Самого. Однако решив, что поиски охранного запрета могут затянуться, Кузьмич встал с дивана и пошёл на кухню – к чайнику и клубничному варенью, ворча, что даже здесь ему приходится тратить время, шаркая тапками по расстоянию между комнатой и кухней. А подумав так, Иван Кузьмич и замер, боясь спугнуть ещё не совсем ясную догадку.

Уже потом, помешивая ложечкой чай, Кузьмич улыбался, убеждаясь в правильности своего озарения, и тихо бормотал себе под нос: «Ну, конечно, конечно…. Вот же он указ. Вот…. Только одно может быть способно вместить в себя всю эту расползающуюся квашню, приструнить  и удержать. Единственная защита, в которой трепыхается «величие» лукавого, и защита эта – время. Убери его – и уже не будет никаких расстояний и никаких надувательств».

В голову тут же пришли всё те же житейские мудрости – береги время, не трать попусту,  время разум даёт, время…, время…, время….

Кузьмич посмотрел в тёмное окно, подмигнул тому, кто смотрел на него с висящей в вечернем небе луны, взял ложечкой красную сахарную ягодку, положил её в рот и закрыл глаза  от блаженства вкуса и нового знания.

Время остановилось, расстояния рухнули, и Кузьмич повис в пространстве - спокойный и счастливый. Повис вместе с притихшим родным звездолётом Земля….