Знойный гнев Перуна

[Скрыть] Регистрационный номер 0360853 выдан для произведения: 1. Спасение старого дурака
Станислав Ильич лежал на старых опавших листьях, откинув седую голову на ствол сломанного дерева. Он тяжело и мучительно дышал, придерживая рукой левую сторону груди. А еще пять дней назад, ступив на тропу, он не мог нарадоваться «вкусному» воздуху, насыщенному лесными ароматами. Его очаровывал шепот густой изумрудной листвы над головой, разноголосье птиц и сочный хруст сухих веточек под ногами...
Пожилой мужчина с грязной седой бородой, измученный усталостью и жаждой, смотрел воспаленными глазами в прореху листвы в кронах деревьев. На фоне голубого лоскутка неба, как живые, проносились пушистые облака. В это окошко проникали солнечные лучи, освещая только небольшую полянку, на которой лежал изможденный человек. От этого света лес вокруг казался Станиславу Ильичу темней и опаснее. Силы оставались только на дыхание и мысли.
Он сам не понимал, как мог сбиться с пути. Профессор, доктор исторических наук, досконально изучивший карты местности... Уже в четвертый раз он был в этих местах в поисках старославянского святилища бога Перуна... Это невероятно!
Первые три раза он возглавлял официальные экспедиции, которые насчитывали пять-семь историков и этнографов, а также двоих проводников из местных охотников. А совсем недавно, работая с подлинниками древнеславянской литературы в Спецхране, он нашел в упоминание о том, что святилище открывалось только одиноким паломникам. Поэтому все еще азартный и даже немного жадный до открытий пожилой профессор решил искать святилище в одиночку. Старый дурак!
По местным преданиям и рассказам старожилов, святилище это находилось не очень далеко от поселка, так как паломники никогда в лесу не ночевали. Путь туда и обратно занимал один световой день. Поэтому Станислав Ильич планировал, что будет каждый день уходить из поселка в лес, а на ночь возвращаться обратно. У него был с собой запас еды и воды, но этого хватило всего на двое суток. Не сумев в первый вечер выйти из леса, пожилой ученый запаниковал и окончательно заблудился. Четыре ночевки в лесу были для него настоящим испытанием. Не смотря на разгар июля, ночью становилось достаточно прохладно, а лесные звуки внушали жителю мегаполиса неподдельный страх. Лес был полон опасностей!
Шестьдесят пять лет – не лучший возраст для длительных походов. Профессор понимал, что без еды и воды, изнуренный перепадами температуры и ночными страхами, под штурмом назойливых насекомых, шестые сутки в лесу он может не пережить. Кричать в лесу опасно: вместо людей его могут услышать хищные звери. А здесь водились и медведи, и волки, и даже рысь.
В середине пятого дня, после непродолжительного сна собрав остатки воли, он прошел около трех километров, после чего силы покинули его окончательно. Обнаружив небольшую полянку, он прилег на опавшую листву, укрывшись дождевиком, и решил просто ждать чуда. Надежда почти иссякла, отступил даже страх за собственную жизнь. Урывками размышляя о своей глупости и самонадеянности, Станислав Ильич впал в забытье.
Что-то теплое коснулось щеки умирающего человека. Ему трудно было даже открыть глаза, да и первая мысль закоренелого атеиста  была почему-то об ангелах – так легко и нежно было это прикосновение. Пересиливая жуткую головную боль, он улыбнулся и попытался приподнять веки. То, что он увидел, полностью подтвердило его мысль о рае.
На него смотрело изумительной красоты существо! Огромные зеленые глаза с крыльями соболиных ресниц на беломраморном круглом личике, обрамленном сильно вьющимися каштановыми волосами. И существо это застенчиво улыбалось, прикасаясь ладонью к щеке профессора.
Разум не покинул еще Станислава Ильича, и тут же прорезалась мысль о том, что в раю не может болеть голова. А, значит, он жив. Но кто тогда эта лесная красавица?! Русалка, наяда, лесная нимфа?.. Научный интерес заставил его вновь открыть глаза. Он еле слышно прошептал осипшим голосом: «Воды...». И тут же почувствовал на губах влажную тряпицу с легким ароматом клюквы и лесных трав. От первых капель воды проснулась яростная жажда, только теперь Станислав Ильич ощутил всю силу этой муки и попытался резко приподняться. Существо, продолжая хлопать ресницами, мягко коснулось его груди, не давая встать, и приложило смоченный платок к его губам. Изможденный профессор смирился и успокоился.
Некоторое время лесная красавица сидела около своей находки, увлажняя губы измученного странника живительным напитком. Как только он смог открыть глаза, она на некоторое время пропала. Страх начал закрадываться в душу Станислава Ильича, и когда его паника достигла пика, существо явилось вновь и преподнесло старику небольшой глиняный горшочек. Сделав глоток ароматного питья, старик почувствовал терпкую сладость мёда, растворенного в холодной ключевой воде. Он пил жадно, большими глотками, осознавая, что такие испытания пробуждают в человеке животные инстинкты...
Профессор был спасен! Уже к вечеру, после заботы юного ангела, Станислав Ильич смог встать и идти, хоть и с трудом. Ангелом-спасителем оказалась девушка Зоя, лесная отшельница. Это все, что он смог узнать у не слишком разговорчивой нимфы, которая уверенно вела его по лесу.
Лишь утром, после ночевки в маленькой избушке, спрятанной в чаще леса, Зоя заговорила со своим гостем.
– Это мой дом, я здесь родилась восемнадцать лет назад. Мы жили вдвоем с отцом, но месяц назад после нападения медведицы папа умер. А маму я совсем не помню, она утонула в Бесовском болоте, когда мне было два года, - спокойно рассказывала Зоя, заваривая травяной чай и выставляя на стол крынку молока, горшочек с медом и лукошко с лесными ягодами. – Кушайте, вам все это нужно, чтобы восстановить силы. Молочко парное, я еще затемно в село ходила, для вас принесла. Я туда очень редко хожу... Мне здесь хорошо, а в деревне все на меня смотрят, перешептываются.
- Зоя! Да как же вы здесь совсем одна?! – не сдержал эмоций Станислав Ильич. – Вот ведь сами говорите, что медведица на папу напала!
- Звери меня не трогают, я своя, - с доброй улыбкой ответила Зоя. – А папа был пришлый, так за двадцать лет и не принял его лес. Он еще до моего рождения приехал из столицы. Папа никогда не говорил, почему уехал из города, просто часто повторял, что только здесь можно жить правильно. Я ему верила и не спрашивала больше ничего.
- Зоинька, бедное дитя! Ты даже не ходила в школу?
- Зачем? Папа меня всему научил сам. Он книги приносил из села, учебники за все классы, я уже в двенадцать лет всю сельскую библиотеку прочла. А когда читать стало нечего, я заскучала – очень уж интересно узнавать о странах и людях, о растениях и животных, о погоде и земле! Вот тогда и нашла «лесные книги».
- Это как? Что за «лесные книги»?
- Камни и деревья! Разве вы не знаете? Есть в лесу такие булыжники и стволы, на которых письмена проступают. Папа их находил, но читать не мог, а я однажды рукой к ним прикоснулась и сразу научилась понимать, что в них.
Станислав Ильич от изумления потерял на время дар речи. В голове неслись мысли, что эта девочка знает то, чего не знает ни один ученый мира! Но скептический мозг начал протестовать: девочка от одиночества придумывает себе забавы! Ну, какие еще письмена?!
- Зоя, а не знаешь ли ты тут святилище... – он не успел закончить фразу, как она прервала его:
- И не ищите! Все равно не найдете! Приходил человек без веры, осквернил святилище, тогда лес это место спрятал навсегда.
- Когда приходил? Куда спрятал?.. – растерялся Станислав Ильич почти в отчаянии.
- А давно. И тщательно! – односложно ответила Зоя, явно желая оставить эту беседу.
- Собирайтесь, я покажу тропинку в деревню. Там уж искали вас, но я людей успокоила, сказала, что приведу утром.
Солнце только начинало пробиваться сквозь плотную малахитовую листву, лес полнился звуками пробуждения, а ароматы лесных цветов и ягод поднимали настроение. Пожилой мужчина ступал по ковру из старых листьев и молодой травы, изумляясь, как смело впереди идет его молодая спутница по дикой чаще леса. Обещанной тропинки не было, но Зоя легко находила лазейки в густых зарослях кустарника. Она была необыкновенно грациозна и красива, хотя путь был непростой.
- Зоя, скажи, а ты хотела бы побывать в городе? В настоящем большом городе, в столице, откуда приехал твой папа... – осторожно спросил профессор. Чем ближе была деревня, тем больше он задумывался о том, что оставлять в лесу это прелестное дитя было бы просто кощунством.
- Я очень любопытная! – мило улыбнулась девушка. – Да только есть ли там, в городе, деревья и цветы? Я без природы долго не смогу.
- Конечно, есть! – воскликнул Станислав Ильич. И такие, каких ты еще никогда не видела! – он подумал, что Зоя наверняка будет очарована ухоженными московскими парками. А уж цветочные магазины и галереи, где выставляют самые экзотические растения, просто приведут ее в восторг.
- Зоя, я вот что подумал. Поедем со мной в столицу? Я живу один, жены и детей у меня нет. Ты будешь мне дочерью. Выучишься на флориста или ландшафтного дизайнера, люди ведь сейчас и в городах тянутся к живой, природной красоте. Поедешь? – в душе профессора шевельнулась робкая надежда, что старость его скрасит такой ангел. Он будет по-отцовски заботиться о Зое, научит жить в городе, а когда умрет, оставит ей все, что у него есть. Пусть девочка будет счастливой!
- Поеду, - без раздумий с улыбкой сказала Зоя, чем привела Станислава Ильича в трепетно-радостное состояние, даже идти ему стало легче. Его пронзила мысль, что это и есть самое большое открытие в его жизни! Где уж там древнему святилищу Перуна?!
 
2. Знойный гнев Перуна
Мерный стук железной дороги и разноцветная кинолента русских просторов за окном умиротворяли профессора, погружая в самые теплые мысли о «необыкновенной находке»: теперь он не один! На соседней полке купе под белой простыней тихо посапывала Зоя. Это нежное, наивное существо грело душу старого профессора.
Он достал блокнот, и карандаш будто сам по себе начал дивный танец на чистом листе бумаги...
 
Не мог подумать, что теплым бывает мрамор,
Что глаз сиянье согреет немую душу...
С последним вздохом в большом изумрудном храме
Стук сердца замер!
                                 В груди завывает стужа.
 
Но с неба ангел спустился ко мне жар-птицей,
Крылом ладони коснулся предсмертной муки,
Прогнав могильные тени живой водицей!
Воздам сторицей
                               За дивные эти руки!..  
 
Станислав Ильич с нежностью посмотрел на вьющиеся каштановые волосы девушки, разбросанные по подушке. На солнце они отливали цветом лесного ореха и молодого гречишного мёда. Солнечные зайчики играли с ее локонами, аккуратно перебегая с одной завитушки на другую. Личико, словно выточенное искусным мастером из чистейшего мрамора, не тронула ни одна родинка или веснушка. Такой белизне позавидует любая столичная модница. Бледно-розовые по-детски пухлые губы не имели четкого контура, точеный носик и дивный изгиб каштановых бровей были верхом гармонии, золотой пропорцией лица. А ресницы... Они вдруг дрогнули, как от легкого дуновения ветерка, и Зоя открыла глаза.
- Долго я спала? – приподнялась и потянулась Зоя, оголив тонкие изящные руки.
- Нет, золотце, всего пару часов, - продолжая любоваться ею, ответил Станислав Ильич. –  Мы совсем скоро приедем в Москву.
Девушка, вздохнула и уселась поближе к окну, подтянув под себя ножки и накрыв их краем простыни. В своем цветастом ситцевом платье она была похожа на маленькую птичку колибри! За окном все чаще мелькали участки густого хвойного леса. Но во взгляде Зои Станислав Ильич увидел оттенок грусти.
- Отчего ты печальна?
- Я не грущу... Совсем скоро я увижу город, откуда приехали в лес мои родители. И от этого становится радостно. Но чем дальше мы едем, тем больше я чувствую, как лес тоскует по мне. Знаете, как будто есть ниточка, которая связывает меня с ним, и теперь эта ниточка все больше натягивается. Я очень боюсь, как бы она не оборвалась...
- Детка, ну, разве лес может тосковать? Что тебя держит там? Ты молодая и красивая, ты должна жить среди людей, радовать их своей красотой и талантами. Не бойся, ты скоро привыкнешь! – он спрятал блокнот и встал: – А, давай-ка мы с тобою чай попьем!
Станислав Ильич с воодушевлением и профессиональной гордостью рассказывал своей любопытной спутнице об истории Москвы и ее достопримечательностях. За чаепитием и интересной беседой время пролетело незаметно, поезд замедлил свой ход, и Зоя с удивлением стала разглядывать в окно пеструю толпу встречающих.
- Я никогда не видела так много людей! И все такие разные! Наверное, так выглядело Вавилонское столпотворение?
Пожилой профессор улыбнулся меткому сравнению. Он уже в первых дорожных беседах отметил Зоину эрудицию. Казалось бы, девушка никогда не жила в обществе, но по уровню начитанности могла легко затмить многих выпускников столичных вузов.
Он видел ее волнение – зеленые глаза девушки блестели, как море на рассвете, а на лебединой шее стало заметно голубоватую пульсирующую жилку. Поезд остановился, и народ с сумками и чемоданами повалил к выходу. В окно Станислав Ильич увидел своего водителя, но дождался, пока большинство пассажиров выйдут из вагона, и лишь тогда тронул за руку Зою, которая все не могла оторваться от окна купе: - Теперь пойдем! Будем знакомиться со столицей!
Профессор поздоровался с встречающим его водителем, отдал ему чемодан и, улыбаясь, обернулся к тамбуру, чтобы помочь своей спутнице выйти. Но как только лесная отшельница сделала первый шаг на перрон, лицо ее исказилось в неподдельной гримасе ужаса. Она сжала маленькими ладонями голову, пытаясь одновременно закрыть и глаза, и уши. Сквозь тонкие пальчики Зои на щеках были видны две хрустальные струйки слез. Она ссутулилась, как бы защищаясь от чего-то, и сжала губы так, что они побелели. Профессор кинулся к своей названной дочери.
- Зоя, Зоинька! Что с тобой, девочка?! – он почувствовал боль в сердце.
- Больно, больно! – стонала Зоя. – Как же больно от этого шума! Больнооо... рвётся, – прошептала она и потеряла сознание.
Молодой плечистый водитель мгновенно бросил чемодан своего шефа, подхватил миниатюрную девушку на руки и занес обратно в вагон. Он аккуратно уложил ее на полку в купе проводника. Кто-то вызвал медицинскую помощь, к вагону уже бежали двое мужчин в зеленых медицинских костюмах.
Медики не пустили профессора и его водителя в купе, где осматривали бездыханную Зою. Прошло около двадцати минут, профессор забеспокоился, что девушку до сих пор не могли вывести из обморока. Но появившийся в коридоре врач сказал, что удивительным образом ее обморок перешел в состояние глубокого сна, видимо, от дорожного переутомления. Она абсолютно здорова, ей просто нужен покой. Станислав Ильич, немного успокоившись, повез свою спящую красавицу домой.
Зоя проснулась лишь через несколько часов, когда сумерки окончательно обесцветили панораму Москвы, открывающуюся из окна профессорской квартиры. Новоявленная москвичка выглядела измученной, вокруг глаз появились синеватые тени, а еще недавно радостные зеленые глазищи теперь были похожи на два мутных болота. Она вежливо отказалась ужинать и лишь попросила воды. Предусмотрительный хозяин дома принес для Зоиньки целый графин свежевыжатого яблочного сока.
- Как ты себя чувствуешь, Зоя? Что такое случилось с тобой на вокзале? – осторожно спросил Станислав Ильич.
- Больно, было очень больно, - устало произнесла девушка. – Такой невероятный шум! От него не скрыться, это невозможно! Мертвый металл кругом и этот дикий шум.
Она каждую секунду делала глоток холодного сока, будто боялась, что напиток вот-вот отберут.
- Ну, теперь ты дома, здесь ничто тебе не помешает. У меня тихо и просторно. Как ты себя сейчас чувствуешь?
- Мне жарко. И все время хочется пить.
Профессор удивился, ведь в квартире совсем не было жарко, но кинулся к окну и распахнул сразу обе створки.
- Сядь поближе к окну, милая, тут ветерок свежий.
Зоя молчала, вцепившись обеими руками в стакан сока. Взгляд ее замер на одной точке, только брови еле заметно сдвигались навстречу друг другу. Профессор не решился нарушить эту тишину.
- Она оборвалась, - обреченно прошептала Зоя через некоторое время.
- Кто? Кто оборвалась? О ком ты или о чем?
- Помните, ниточка... я говорила о ней в поезде. Я больше не слышу лес. Быть беде.
Профессор, обескураженный таким ответом, не стал ничего больше выяснять. Он представлял, какое это потрясение для человека – впервые из леса да в мегаполис.
- Зоя, ты знаешь, что значит твое имя? – он попытался сменить тему.
- Нет, не знаю, - безразлично отозвалась девушка.
- Это значит – жизнь. Ты – и есть сама жизнь! – профессор попытался рассмеяться и поцеловал свою приемную дочь в лоб. – Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
В роскошно обставленной в стиле барокко спальне Зоя не проявила никаких эмоций. Пустым отрешенным взглядом она окинула свои апартаменты и легла на холодный шелк золотистого покрывала, которым была накрыта огромная кровать с балдахином. Станислав Ильич еще раз поцеловал ее в лоб и удалился, прикрыв за собой дверь.
Он долго не мог заснуть, его мучили странные мысли, обрывки Зоиных фраз. Его терзала перемена, которая произошла с девушкой по приезду в столицу. В соседней комнате было тихо, а на его сердце – не спокойно. Но усталость взяла свое, и вымотанный последними событиями профессор провалился в сон.
Он думал, что спал, если вообще возможно думать во сне. Не было никаких событий и разноцветных картинок, только густая непроницаемая липкая тьма. В ней он не чувствовал рук и ног. Парализующая тело темнота и мерзко обволакивающая тишина сводили с ума. Такое было со Станиславом Ильичом только в детстве, когда страшные сны приходили накануне серьезной болезни.
Но вот до его слуха долетели глухие удары. Скоро он различил звук славянского барабана, выбивающего ритм жизненного танца человеческого сердца. Этот древний обрядовый посредник между землей и небом сначала слился со звуком пульса, а потом поглотил его. От страха Станислав Ильич открыл глаза в попытке проснуться...
Он стоял в дверях абсолютно пустой Зоиной спальни, которая была озарена кроваво-красным светом с яркими желтыми сполохами. По полу из центра комнаты расползалась голубоватая волна пара, и в этой клубящейся бездне он почувствовал нечто живое, но никак не мог разобрать, что именно.
Бой барабанов стал чуть тише, и парализованный ужасом профессор услышал в этом кошмаре странную песнь. В этом стоне-крике он узнал изменившийся голос Зои...
Жизнь данна, жизнь данна, (*1)
Бейте, бейте барабаны!
Жги, Перун, безумным зноем,
Обдели меня ты гоем! (*2)
Жизнь данна, жизнь данна,
Нитка лопнула нежданно.
Нитке виться не всегда,
Жги леса и города!
Иссуши меня тоскою,
Мне уже не быть рекою.
Трещинами по лицу
Молнии! Вернусь к отцу...
 
Жизнь данна, жизнь данна,
Дочь твоя с большим изъяном.
Кипяти солёны слёзы,
Без дождей опасны грозы.
Жизнь данна, жизнь данна,
Жги меня огнем обмана.
Я – горючая беда:
Из лесу ушла вода.
Рви небесные полотна!
Жги озера и болота!
Иссуши меня дотла –
Силу я не сберегла!
 
Профессор уже потерял счет повторам этой страшной песни-мольбы. Его Зоя, жизнерадостный ангел-спаситель с изумрудными глазами, сейчас извивалась на полу под  нескончаемыми ударами молний. Ее каштановые кудри струились живым пламенем, все тело покрылось трещинами, как мертвая, иссушенная солнцем земля пустынь. Ее глаза излучали страшную боль, но слёз не было... Как не было и сил у Станислава Ильича видеть эти пытки, не имея возможности помочь его приемной дочери. Сердце дернулось, кольнуло и утащило раздавленного старика во тьму.

3. Жизнь данна
Утро прокралось в квартиру профессора наглым дворовым котом. Сквозняк затеребил плотную штору на открытом окне, легко стукая по радиатору металлической пластинкой в ее подоле. Солнечный зайчик, отраженный крупной хрусталиной люстры, как бешеный заскакал по закрытым глазам профессора. Все еще не размыкая век, Станислав Ильич с трудом сел на софе, припоминая весь ночной кошмар. Приснится же такое?!
Профессор протер глаза, яркий свет, разлитый по всему кабинету, проявил струящиеся облачка комнатной пыли.
- Надо срочно вызвать домработницу, квартира утопает в грязи! – подумал Станислав Ильич, выходя из кабинета в холл. – Сегодня же! Мы с Зоинькой уедем гулять по Москве, а тут пусть убирают...
Сделав всего пару шагов по коридору, он остановился как вкопанный: дверь в спальню Зои, еще вчера аккуратно прикрытая им на ночь, была покрыта черной махровой копотью... Уникальный витраж на двери оплыл, как свечка на торте. Сердце профессора сделало резкий скачок, от которого потрясенный догадкой старик чуть не захлебнулся.
Он вбежал в комнату и упал на колени... На черном обгоревшем паркете лицом вниз лежала его бедная девочка. Ее ситцевое платьице было изодрано в жалкие лохмотья, обнажая истерзанное тело в серых и черных разводах. Ожогов на коже Станислав Ильич не увидел, но роскошные каштаново-медовые кудри Зои были сожжены на половину длины. Задыхаясь от боли в груди Станислав Ильич подполз к девушке и, осторожно обняв ее за плечи, перевернул лицом к свету. Холодный мраморный лик рассекала глубокая трещина – от правого виска к левой скуле. Профессор вскрикнул и уронил свою голову на грудь... 
До деревни весть о смерти доктора исторических наук долетела за три дня. Его любили и уважали местные жители, по нему искренне горевали. Но на скорбь не было у селян много времени, три дня назад ночью выгорел большой участок леса, в котором Станислав Ильич много лет пытался найти святилище Перуна. 
Две сестры-старушки, которые давно мучились от бессонницы, утверждали, что в ту ночь видели в небе страшную грозу. Да только им никто не поверил, ведь не выпало ни капли дождя! Правда утром, после этой вымышленной старушками грозы, через деревню в сторону леса прошла всем знакомая Зоя, ее видели многие. Девушка медленно брела по центральной улице, напевая старинную песню и вплетая в распущенные волосы травы и цветы. Как только отшельница скрылась в обгоревшем лесу, среди ясного синего неба грянул гром и хлынул страшный ливень. Такого дождя не было уже много лет в этой местности. В лесу наполнились водой даже давно пересохшие озерца и ручьи.
А Зою с тех пор никогда не видели, правда, часто вспоминали. Больше всего споров вызывала почему-то ее последняя песня. Одни говорили, что слышали слово «жизненно», другие – «нежданно», и лишь все те же древние старушки утверждали, что девушка пела -  «жизнь данна»...
 
- Маруся, помнишь тех одержимых, что лет двадцать назад сюда из столицы приехали?
- Помню, Фёкла, отчего ж не помнить? 
- Так Зойка – их дочка!
- Знаю я, и чего?
- А того! Ничего ты не знаешь! В лес они приехали молиться да детей просить. Ходила та восемь лет порожняя. Ни врачи, ни попы помочь им не могли. Ко мне по приезду заглядывала, травы просила, да все со слезами и рассказала.
- А ты чего?
- Чего да чего! Рассказала ей про Дану (*3), что водам покровительствует и дает жизнь всему живому. Вот она по сказанию все и сделала. Как была после Купайлы гроза ночная, так она побежала на озеро да полезла в воду. И давай молиться, Перуна и Дану просить об ребенке, щедрые дары предлагать. Вскипятил Громовник (*4) молниями воду и пролил ее на лесную землю. А по весне та дочку родила, Зойкой назвала, жизнь то есть, потому как свою-то жизнь за нее и отдала. Как выкормила молоком до двух годов, так и забрала ее Дана в Бесовское болото.
- Оспади! Фёкла, чего несешь-то? Несешь, говорю, чего? Коль Зойка так родилася, так она и есть Дана.
Обе старушки вдруг притихли, ошеломленные случайным открытием.
- Не «жизнь данна» пела Зоя, а «жизнь – Дана»,  «Зоя – Дана», - прошептала старая-престарая травница Фёкла. – Вот тебе и молнии без дождя, и дождь в ясном небе без молний!
 
Примечания:
*1 – «да’нна» - как краткая форма от «данная».
*2 – «гой» - древнерусское слово, имеющее значения, связанные с жизнью и живительной силой.
*3 – «Да’на» - славянская богиня воды и всего живого.
*4 – «Громо’вник» - одно из названий славянского бога Перуна, грома молний. 

Использован авторский рисунок