Зелёный врач

   
Кроны парковых деревьев устало кренятся под тяжестью осеннего ветра; иные из них стоят уже вовсе голые, чернея кривизной ветвей на мрачном фоне тёмно-серых низких туч, на других ещё печально дрожат почерневшие остатки прежнего изумрудного великолепия. Однако по-прежнему влажно зеленеет вездесущий ползучий пырей, растущий по обе стороны деревянных ступеней вперемешку с плевелом и метлицей; лишь кое-где в его космах наметились уже следы тления. Широкая, скрипучая лестница с плоскими перилами уходит на вершину пологого холма, куда я теперь поднимаюсь. Ступени эти слишком широки для одного шага, но узки для двух, потому идти по ним возможно либо дёрганой походкой хромого, либо потешно широким шагом; местами они настолько глухо залеплены покатым скользким слоем бурой, жирной грязи, что перемещаться приходится крошечными, осторожными шажками, обеими руками придерживаясь лоснистых от влаги перил. Иногда вечно ремонтируемые ступени внезапно прерываются, оставляя между собой зияющий участок рухлой земли или глубокую тьму бесформенной коричневой лужи, скупо отражающей остатки светового дня. Но, минуя эти препоны прыжками и перебежками, шумно дыша и сжимая под мышкой поскрипывающую плоть чёрного кожаного саквояжа с блестящим замком на боку, я продолжаю взбираться вверх. Вот, тяжело и неуверенно переставляя ноги, с вершины холма навстречу мне спускается чета молодых людей. Светловолосый парень в зябкой рубашке в сине-белую клетку и голубых изодранных джинсах медленно сводит под руку тряпочно обмякшую девушку с салатово-белым лицом и хаосом куцых слипшихся волос, крашеных в тёмно-рыжий цвет. На ней чёрная дермантиновая куртка и вызывающе короткая юбка. Девушке явно нехорошо и, поравнявшись с парой, я спрашиваю что случилось. В ответ парень замирает на месте и смотрит на меня стеклянными глазами, а девушка при этом свешивается ещё ниже с его плеча; её голова безжизненно поникает, и я примечаю природный цвет её отросших у корней волос - русый, со скверным оливковым оттенком. Парень чудовищно долго соображает, полузакрыв глаза с шибко узкими зрачками и безвольно приоткрыв рот; наконец он отвечает мне, растягивая слова, что ничего страшного, в общем-то, не произошло, просто ему надо отвести свою подругу в больницу, вот и всё. "Зачем же вам в больницу, если ничего страшного не произошло?" - наседаю я и добавляю тут же, что и сам, между прочим, врач, и на мой взгляд его подруге требуется неотложная помощь, которую я могу и обязан оказать прямо здесь, на месте, ведь промедление - опасно, а до ближайшей больницы, насколько я знаю, неблизко. Выслушав всё это и помолчав, парень спрашивает, глядя куда-то поверх моей головы: - "А вы какой врач?" В этот момент незримо приблизившийся тучный прохожий грубо оттирает нас к перилам. "Терапевт" - быстро отвечаю я, и даже подношу зачем-то к его глазам удостоверяющий это документ. Парень бормочет наконец нечто утвердительное, и я, обрадовавшись, сразу же предлагаю ему поискать место, где ничто не отвлекало бы меня от обследования. Парень нехотя соглашается, и, пока мы бережно переносим новоиспечённую пациентку через лестничные перила, я интересуюсь, что же всё-таки произошло на самом деле. "Передозировка", - лаконично сообщает он. На вопрос, какое вещество послужило причиной, парень ответствует причудливым сочетанием цифр и латинских букв, ровным счётом ни о чём мне не говорящим; когда же я спрашиваю, что это за дрянь по своей сути, то в ответ звучит химико-сленговое выражение, прежде мною не слышанное. "Хорошо, а как хотя бы этот препарат действует?" "Очень мощно". Что ж, на теорию полагаться не приходится, передём тогда сразу к практике.
Однако вот тут и обнаруживается существенная проблема: оказывается, что несмотря на холодную сырость погоды, территория лесопарка прямо-таки кишит пикникующими обывателями. Из мангалов вздымаются синие столбы дыма; повсюду расходится шашлычное зловоние; из распахнутых дверц автомобилей долбит низкими частотами радиопахабщина; некоторые поставили даже палатки; всюду пьют, жрут, гогочут...
Что поделать, выбора у нас нет. Подыскав участок леса с наименьшей концентрацией отдыхающих, мы останавливаемся на нём. Я расстилаю на росистой траве свой тёплый пиджак, и мы бережно приземляем на него девушку. Уже при самом поверхностном осмотре мне становится ясно, что положение значительно серьёзнее, чем мне представилось вначале. Пульс едва прощупывается, сердце бьётся слабо и аритмично, дыхание угнетённое и прерывистое, зрачки на свет не реагируют, холодная на ощупь кожа своей белизной страшно светится в сгущающихся сумерках. Я извлёкаю из саквояжа кое-какую медицинскую литературу и наскоро листаю её, прыгая взглядом с абзаца на абзац. Не найдя там ничего полезного в данной ситуации, я перехожу поэтому к сложному выбору между имеющимися у меня в распоряжении препаратами. Их ассортимент невелик, но кое-что более или менее подходящее, к счастью, оказывается в наличии. Сломав тонкое стекло ампулы, я медленно набираю её содержимое в шприц из оранжевого прозрачного пластика (с сосудом не круглым, а треугольным - изящный подарок коллег) и, нацелив иглу в серый мрамор неба, выталкиваю пузырьки воздуха вместе с тонким фонтанчиком вещества; потом, поразмыслив, выпускаю часть препарата наземь. В этот самый миг совсем рядом со мной с хрипом проносится рослый смоляной дог. От неожиданности я вздрагиваю, выплеснув ещё лишнюю малость препарата. Парень сидит, обняв колени, на моём пиджаке рядом с обмякшей девушкой и никак не реагирует на происходящее. Его мысли, - если они и есть у него, - витают вдали отсюда. Я приседаю на одно колено около пациентки, оголяю её левую руку, резиной жгута перетягиваю её тощий бицепс; вены, к счастью, у неё хорошие. Но лишь только я нацеливаюсь в самую явную из них, как вокруг поднимается оглушительный лай. Это снова та чёрная псина, но теперь уже в паре с небольшим палевым лабрадором; в своей агрессивной игре они вихрем вьются, перекатываются и возятся окрест нас, громко и часто дыша. Из под их лап вырываются фонтаны жирной земли и жухлой листвы; с брыл вожжами стекает слюна. Все мои попытки прогнать псов к чёртовой матери оказываются бесполезными, и я, сам себе удивляясь, прихожу в не характерную для меня ярость и пальцы мои, опустившись в недра саквояжа, обнимают холодную шершавую ручку воронёного автоматического пистолета. Его приятная увесистость наполняет меня уверенностью если не пристрелить досадливых тварей, то по крайней мере спугнуть их грохотом выстрела. Но только я отодвигаю предохранитель, как собаки срываются и убегают на зычный бабий клич, брошенный откуда-то из темноты подлеска. Облегчённо вздохнув, я прячу пистолет обратно и, повернувшись к пациентке, вижу, что она пришла в сознание и мило улыбается мне всеми черточками своего невзрачного лица и, более того, сжимает и разжимает кулачок перетянутой жгутом руки, готовясь к уколу. Приблизившись со шприцом наизготовку, я спрашиваю, нет ли у неё аллергии на какое-либо лекарство, на что получаю слабый отрицательный ответ. Наконец я приступаю к инъекции; от волнения серцебиение моё учащается; в какой-то миг мне кажется даже, что отмеченные мной мимика и жесты девушки - не более чем игра теней, а её ответ - только принесённый ветром отзвук чьего-то пьяного бормотания. С предельной осторожностью и концентрацией я ввожу иглу в вену, но только лишь надавливаю слегка на поршень, как к ужасу своему вижу, что игла сверхъестественным образом в несколько раз расширилась в диаметре, прорвав вену, а препарат неумолимо уходит уже под кожу... К счастью, странное наваждение быстро проходит; инъекция сделана удачно, и я уже наблюдаю, как румянец расходится по впалым щекам моей пациентки, как крепчает её дыхание и она заметно оживляется. Тычками выведя из транса своего приятеля, она вместе с ним удаляется без единого слова в мой адрес, будто так всё и должно быть, а я тем не менее провожаю её взглядом, исполненным счастья. Ведь я - совсем ещё зелёный врач, а эта девушка - моя первая пациентка.