Случай на станции "Арысь"

[Скрыть] Регистрационный номер 0236197 выдан для произведения: Но здесь произошло неожиданное и удивительное

событие, память о котором до сих пор жива

в сердцах людей…

(Повесть о Ходже Насреддине).



Глава первая.

Семнадцатого утром, часов в девять, мы переезжали по мосту через широкую и полноводную Волгу - мать всех рек России. Мимо вагонного окна мелькали фермы железнодорожного моста, разделяя пейзаж на маленькие диапозитивы. А внизу видно было, как вниз по течению реки, старательно крутя красными большими колёсами и пуская дым из белой с синей поперечной полосой трубы, пароход тащил связку плотов. Он казался таким маленьким на таком расстоянии. Плот, изгибаясь по фарватеру, был похож на змею, а пароход на её голову.

Солнце в этот день начало палить с раннего утра (как-никак июль месяц). Мы ехали в плацкартном вагоне битком набитом говорливыми пассажирами. Детишки, играли в пятнашки: они бегали по всему вагону никого не слушая; налетали друг на друга, на взрослых и даже чуть не сбили с ног проводницу, разносящую чай. Отовсюду раздавался, то детский плачь, то чей-то безудержный хохот со всхлипами, а вскоре, из какого-то отделения послышалось хриплое, в несколько голосов и пьяное:

"Ой, ты Волга, мать родная…"

Ехать было тяжело, нам во всяком случае. И вся тяжесть этой поездки, то есть связанные с ней неудобства, как говорила мама, лежат на совести папы, потому, что он не позаботился своевременно приобрести билеты на скорый поезд. Поэтому папа, видя мамину раздражительность, не спорил с ней а, только молча попивал чай. На мой неискушённый в таких вопросах взгляд – это самая правильная позиция со стороны мужчины. Пусть себе вокруг бушует ураган слов, а ты помалкивай и попивай чаёк. А, когда словоизвержение выдохнется, выжди чуток и, можешь вести интеллигентный разговор в духе – «я столько труда вложил чтобы…» и тебя благосклонно выслушают. Ну, может и не совсем благосклонно, но всё же выслушают.

Ближе к вечеру пересекли ещё одну крупную реку – Урал. Теперь поезд шёл по территории Казахстана.

Наш поезд называется почтовым. Я спросил у папы – почему почтовый?.. Хотя и сам давно догадался, почему почтовый. Сразу за паровозом были прицеплены два почтовых вагона. Почему два? Наверное, писем и посылок с подарками много вёз. Папа как-то сказал, - "в Азии проживает много человек, то есть народностей: узбеки, казахи, китайцы, ещё эти, как их - киргизы и ещё кто-то, я не запомнил. Их столько много, что одной моей головы не хватит.

Наш поезд останавливался на каждом полустанке, иногда даже посредине степи. Он пропускал встречные и обгоняющие нас пассажирские поезда и больше, на мой взгляд, стоял, чем двигался. Мы стояли минут по двадцать-тридцать, а то и по целому часу. Правда бывали случаи, но
очень редкие, когда, только-только встречный поезд простучит колёсами и мимо нас промелькнёт по
следний вагон, как наш паровоз уже подавал гудок и трогался с места.

От наскучившего всем безделья и однообразия пути, пассажиры во время долгих стоянок выходили из вагонов и прогуливались вдоль поезда. Женщины лузгали семечки, а мужчины дымили самокрутками и папиросами. А, вокруг степь, безоблачное небо и солнце. Изредка, очень высоко в небе, виделся летающий кругами, высматривающий добычу, орёл.

Ночь тоже не давала отдыха – в вагоне было очень душно. Он за день накалялся так, что даже внутренние вагонные перегородки были горячими. Все спали мокрые от пота и дышали открытыми ртами. А ещё, не давая спать, то тут, то там по всему вагону раздавались - то чей-то натужный кашель, то кто-то храпел так, что становилось страшно и всё время постоянное ночное бормотание.

Давно позади, осталось Аральское море с его обилием на каждой станции и полустанке торговок в цветастых платьях и белых тюрбанах. Папа сказал, что они выходят к каждому проходящему пассажирскому поезду и выносят на продажу: одни вяленную и свежую рыбу, айран и кумыс, другие – горячие, круто наперчённые манты или казахские лепёшки и курт.

Мальчишки, все чумазые и загорелые до черноты, в разноцветных тюбетейках на стриженных под «ноль» головах, бегали вдоль состава с вёдрами и бидонами, полными холодной колодезной воды. Кружка воды – от трёх до пяти копеек. Даже пятилетние девчонки и мальчишки, таща тяжёлое ведро вдвоём, предлагали купить «Су». Я вначале не знал, что означает это слово, но потом догадался. «Су» - это значит "вода" на казахском языке, а «Сут» - не иначе как, молоко.

Как только поезд останавливался, и пассажиры выскакивали из вагонов, они сразу попадали в «объятия» галдящей на разных языках, толпы. Некоторые торговки бегали от вагона к вагону и предлагали выглядывающим из окон вагона пассажирам свой товар. Было шумно и жарко и это было лето то ли 1947, то ли 1948 года.



Глава вторая.

Мы часто переезжали из одной республики в другую, с юга на север и с запада на восток. Мы колесили по всему Советскому Союзу, не задерживаясь на одном месте больше года. Такая работа была у отца.

Я очень любил его и восхищался. Одетый в военную форму – зелёная гимнастёрка или китель застёгнутый на все пуговицы; тёмно-синие галифе и хромовые сапоги со скрипом - перетянутый портупеей, кареглазый и стройный, он выглядел очень мужественно. Я не в него. Я в маму и её родню. У меня мамины серо-голубые глаза, тёмно-русые волосы на голове и ходить так, как ходит отец – печатая шаг - я не умею. Он иногда делал мне замечание по поводу моей походки и вообще - всего моего вида. Он говорил – "При ходьбе не шаркай ногами, ты же не девяностолетний дед и никогда, слышишь сынок, никогда не держи руки в карманах. Во-первых, это некрасиво, а во-вторых, ты же не урка какой-нибудь из подворотни!"



* * *

В принципе, у нас всегда было чемоданное настроение. Сейчас мы ехали в Текели. Мы с бра-
том лежали на верхних полках вагона и рассматривали наплывающий навстречу поезду, пейзаж. Степи, степи. Изредка, то тут, то там, неожиданно закручивался вихрь, неся тучу пыли, перекати-
поле и всё, что попадалось ему на пути. Иногда он пересекал путь поезду и, остановившись на мгновение на рельсах, как бы ожидая его, вдруг срывался и как ретивый жеребёнок уносился вскачь. Часто мы видели верблюдов и осликов. Верблюды такие надменные, прямо футы-нуты! Задерут голову и вышагивают и вышагивают!

Особенно любопытно было смотреть, как маленького росточка ослик с тоненькими ножками-спичками вёз на себе огромную копну сена или верхом на нём ехал громоздкий человек в цветастом толстом халате и шапке-малахае, опушённой рыжим мехом степной лисицы. Говорят, от солнца помогает. Смотря на такую пару – ослика и наездника, мы с братом всё удивлялись, как у ослика ножки не переломятся?

А однажды на каком-то невзрачном полустанке из двух глинобитных домиков, мальчишка, сидя верхом на верблюде, решил устроить гонки с паровозом. Ну, куда ему было тягаться с железным конём, гремящим железом и изрыгающим клубы дыма и пара. Проиграв соревнование он, я видел через вагонное окно, радостно засмеялся и умчался в жаркую даль степи, где как волшебное марево, шевелился воздух.

Под стук колёс мы засыпали, под стук колёс мы вставали на следующий день. Так проходил день за днём.

Долго мы ехали, я уж совсем измаялся, думал поезд никогда не приедет на нужную нам станцию. И вот, наконец-то, когда моё терпение готово было совсем лопнуть, настал долгожданный день. Наш поезд, замедляя ход и подавая гудки, подошёл к какой-то станции. Я в своей великой радости подумал, что наша утомительная поездка закончилась, но папа сказал, что здесь у нас только пересадка на другой поезд.



* * *

Я не очень хорошо запомнил само здание вокзала. Запомнилось только – одноэтажное белое здание с небольшими окнами; выступающий на перрон выходной тамбур и надпись на фронтоне – «АРЫСЬ».

Поезд, на котором нам нужно было ехать дальше, уходил ближе к вечеру, а сейчас перронные часы показывали два часа и сорок семь минут местного времени.

Отец с мамой разместили нас – меня с братом, бабушку и все наши вещи в углу, между выходным тамбуром и стеной здания вокзала. Они решили, что на перроне будет прохладней чем внутри здания, а нам с братом только того и надо было.

Ну, что можно увидеть внутри вокзала, подумал я, надеюсь и брат тоже - расписание движения поездов да чахлый фикус в углу? Зато на перроне... Есть где глазу разгуляться.

Сложив вещи в кучу и загородив их двумя чемоданами, отец приказал нам сесть на них, никуда не отлучаться и "ворон не ловить", то есть, в переводе на понятный нам язык - смотреть в оба. Оставив бабушку старшей в нашей небольшой, но ответственной группе (не могли же они, в конце-концов, такое серьёзное дело, как охрана нашего семейного добра, доверить таким несерьёзным людям, как мы с братом), они пошли заком... закомпо... постировать билеты. Зачем придумывать такие мудреные слова, не понимаю? Намного проще было бы нам сказать - мы пошли в билетную кассу поставить печати на наши билеты и наделать в них красивых дырочек. Вот так было бы совершенно понятно.

Ну, ладно, билеты заком… короче, билеты отметить – это одно дело, но так не доверять нам,
мужчинам?! Мы-то с братишкой сразу поняли, почему это бабушку назначили старшей по команде. Понятное дело – чтобы присматривать за нами, а не за вещами. Обидно конечно, но что поделаешь, видно не доросли мы ещё до полного доверия. А жаль!

А вещи? Скажите на милость, чего за ними смотреть? У них же нет ног как у людей. Куда поставили или положили, там они и будут до скончания этого и всех последующих веков стоять. Разве я неправ? Во всяком случае, я так думаю.



* * *

Мы сидели на чемоданах и таращили глаза на всё, что вокруг нас происходило. А происходило много чего интересного. По железнодорожным путям - а их на станции было несколько - туда и сюда, окутанный то дымом, то паром, посвистывая и погукивая, бегал маневровый паровозик «кукушка». Он подхватывал вагоны - по одному, а то и по два-три и, то увозил их куда-то, то сцеплял друг с другом, перетаскивая с одного пути на другой. Он трудился, как пчёлка и на наших глазах, из отдельных вагонов, гружённых песком, углём, досками, какими-то ящиками, а на одном вагоне даже стоял целый танк, составлял целые поезда.

Потом, к гусенице из красных вагонов подкатывал огромный чёрный паровозище и со стуком и лязгом зацеплялся за неё. Погудев несколько раз, он утаскивал эту красную гусеницу куда-то за горизонт.
Это было так захватывающе интересно, что мы совершенно обо всём позабыли и так увлеклись наблюдением за паровозиком, что даже не обратили внимания на подошедший к перрону пассажирский поезд.

И лишь когда он, как рассерженный гусь, зашипев тормозами и полязгав буферами, остановился как раз напротив нас, закрыв нам весь обзор, вот только тогда мы перевели взгляд на него. Оказывается вблизи нас тоже было всё захватывающе интересным!

Проводницы вагонов открыли двери. Протёрли тряпкой поручни и лишь после этого на перрон стали выходить с чемоданами и сумками в руках, пассажиры. На перроне уже давно толпились уезжающие, провожающие и встречающие. И почему это мы раньше их не замечали? – подумал я. И тут, как стрельнет в голове фейерверком. Так ведь люди есть везде, их много, а вот паровозов, да ещё таких маленьких – раз-два и обчёлся. Успокоив свою совесть таким рассуждением, я стал наблюдать за пассажирами. Да-а… здесь, на перроне, тоже происходило много чего интересного: кто-то спрашивал – где остановился седьмой вагон; кто-то прощался с родными и друзьями. Всюду раздавался говор. Слышно было, как кто-то плачущим голосом всё повторял, - «Ванечка! Ванечка! – как же я без тебя?» А с другой стороны донеслось – «Коля! Билеты не потерял? Смотри у меня, уши оборву!»

Уезжающие, похватав сумки, чемоданы и мешки, сталкиваясь и натыкаясь, друг на друга, бегали по перрону вдоль поезда, надеясь в этой толчее быстрее остальных добежать к своему вагону и, главное, угадать, где же он остановился? Провожающие следовали за ними, создавая ещё большую толчею и неразбериху. Мне даже смешно стало смотреть на них. Такие большие дяденьки и тётеньки, а сообразить не могут, что первый вагон всегда сразу за паровозом прицеплен... то есть, сразу за почтовым вагоном. Это даже мы с братом знаем...

Такую картину или очень похожую на неё, мы видели на любом вокзале, большом или маленьком – роли не играет.

Папы с мамой всё ещё не было. Мы, раскрыв рты, наблюдали за происходящей вокруг нас кутерьмой и совершенно забыли о наших обязанностях. Бабушка тоже была далека от "Мира сего". Так она говорила, когда чем-нибудь увлекалась. А она увлеклась, она читала какой-то изумительный, как она потом сказала, роман и так её захватили происходящие в романе события, что даже забыла о своей привычке – почёсывать кончик носа.

Наконец поезд поглотил, как кит макрель, уезжающих, выплюнул из своего чрева провожающих и, загудев, пополз, как зелёная гусеница от перрона. Провожающие, оказавшись вновь на перроне, стоя напротив вагонных окон, докрикивали последние – «Прощай!» или… «Не забывай писать! Я буду ждать письма».



* * *

Медленно, набирая скорость, казалось, он готовился к длительному марафону, поезд покидал вокзал. Постепенно перрон стал пустеть и очень хорошо было видно, как вагоны один за другим проплывали мимо нас. Из окон вагонов выглядывали уезжающие люди, махали на прощанье рукой и ещё что-то писали в воздухе пальцами.

Некоторые опоздавшие пассажиры на ходу вскакивали на подножки вагонов. Вот показался последний вагон поезда с красным фонарём на кронштейне. За ним бежали, пытаясь догнать, два отставших пассажира. У одного из них в руках был зелёный, армейский вещевой мешок, ну, точь в точь, как наш. Я, помню, ещё удивился такому совпадению. Мы в таком мешке держали сухари и сало.

«Мало ли, что может случиться в дороге, сказала мама, собирая мешок перед поездкой. А с такими «нескоропортящимися» продуктами можно продержаться некоторое время». Кстати, я вспомнил, она называла его - аварийный НЗ.

Увидев двух бегущих, отставших от поезда пассажиров, бабушка отвлеклась от книги и принялась просить Бога, помочь им. Мы с братом, тоже переживали за них. Наконец одному из них удалось ухватиться за поручни, убегающего от них вагона и подать руку своему товарищу. Оба поднялись на заднюю, тормозную площадку.

Уф-ф! Не знаю как кто, а я так переживал за них, так переживал, что, по-моему, даже на какое-то время дышать перестал.

Паровоз, как бы прощаясь со станцией, городом и нами, ещё раз подал гудок. А догнавшие вагон чуть не отставшие от поезда два пассажира, стоя на тормозной площадке, наверно мне так показалось, помахали нам на прощание рукой.

Облегчённо вздохнув, мы стали наблюдать за происходящим дальше. Бабушка сотворила молитву Николаю Угоднику, поблагодарив его за оказанную помощь, чуть не отставшим от поезда пассажирам и вновь принялась за свой увлекательный роман.

Через некоторое время пришли мама и папа. Выстояв немалое время в очереди, они закомпостировали билеты на нужный нам поезд. До его прихода оставался ещё час, и мама предложила перекусить. Доставая сумку с продуктами, мама обратила внимание на отсутствие вещевого мешка с
сухарями и салом. На строгий допрос, учиненный мамой, мы с братом только хлопали глазами, а бабушка разводила руками.

В конце-концов, сопоставив факты, мы ужаснулись от догадки, куда подевался наш рюкзак...
Пришлось сознаться, что мы увлеклись наблюдением за пассажирами, рассказать, как переживали за отставших пассажиров, как бабушка молилась Николаю Угоднику и, что наш рюкзак, в настоящее время едет совсем в другую сторону – не туда, куда надо, а туда – куда не надо.

«Мы, виноваты», - заканючили мы, пытаясь избежать наказания.

Выслушав наш сбивчивый рассказ, папа и мама вначале нахмурились, а потом, первым папа, а за ним и мама, весело расхохотались…

Мы с братишкой, избежав полагающейся нам за ротозейство, серьёзной взбучки, тоже стали смеяться, а бабушка, прыская в сухонький кулачок, всё повторяла, - «Ах ироды! Ах ироды!»



---<<<>>>---