Шанс, глава 3

Ты

            А потом я встретила тебя. Ты был взрослым, умным и красивым, и тебе очень шла офицерская форма. Мы гуляли по набережной, кормили с руки птиц. И однажды ты сделал мне предложение. Мне нравился запах твоего одеколона и стрелочки на брюках. Но дома меня ждала парализованная мама. В маленькой темной комнатушке пахло плесенью, болезнью и нищетой. Я стеснялась всего этого. И к тому же боялась выходить замуж. Боялась еще по-детски. Но ты сказал, что маму мы заберем к себе и что ты хочешь с ней познакомиться.

            Я раскрыла окно и дверь - как могла, проветрила комнату, перемыла и перестирала все, что в ней находилось. Переодела маму, повязала ей красивый, почти новый платок.

            Ты пришел и улыбнулся маме. И сел пить чай. Ты сидел вполоборота ко мне и к маме и разговаривал с нами обеими. Правда, мама не могла отвечать, но довольно улыбалась в ответ. У мамы давно отнялась речь, она только изредка произносила «вот-вот-вот» – с разными интонациями. Я понимала ее. В этот раз, когда ты ушел, мамино «вот-вот-вот» означало: «Он хороший. Выходи за него».

            И я вышла за тебя…

            Помнишь нашу первую брачную ночь? Смеешься?.. Да, пожалуй, это было забавно.

 Меня, выросшую в труде и заботах, не волновал вопрос взаимоотношения полов. Девочки тогда, кажется, вообще созревали позже. А я, к тому же, была диковата и чересчур стеснительна. Да и некому было «просвещать» меня.

            Сначала я не хотела ложиться с тобой в одну постель. Полночи ты уговаривал меня, как будто укладывал спать ребенка. Потом бросил себе подушку и цветастое покрывало на топчан в коридоре и велел закрыться из комнаты – чтобы не боялась.

            Наутро мама сердито проворчала «вот-вот-вот» – и, наверное, покрутила бы пальцем у виска, если бы могла…

            Пришлось на следующую ночь лечь с тобой вместе. Кажется, я не сомкнула глаз – все боялась, что со мной приключится страшный стыд. Ты гладил меня по голове, тяжело дышал и громко сглатывал. Утром ты ушел на службу, а я провалилась в тяжелый душный сон.

            Не знаю, сколько ночей прошло в молчаливой влажной борьбе мужской страсти и девчачьей наивной робости… Но однажды ты сказал:

            - Зоя, так больше не может продолжаться. Пойми, каждая ночь для меня пытка. Я люблю тебя, ты моя жена. Если я противен тебе, так и скажи. Еще не поздно все исправить. Я останусь другом тебе и Тамаре Матвеевне. Буду помогать вам. Но…

            - Нет, что ты! – испугалась я и покраснела.

            «Как объяснить ему, что он самый умный, красивый и сильный… И от него так пахнет – непривычно и хорошо… И я хочу позволить ему все, что он захочет, но мне так страшно и стыдно…»

            Я ничего этого тебе не сказала, а прошептала только:

            - Я больше не буду…

            Ты засмеялся. Засверкали твои белые зубы. У тебя ведь удивительно белые зубы. Ты знаешь об этом?..

            Я помню, как ты схватил меня на руки и закружил по комнате, а потом уронил на кровать. А я закрыла глаза и не видела больше ничего. Наверное, поэтому в памяти от этой ночи осталась только твоя белозубая улыбка…

            Утром мне было стыдно. Я повязала платок, почти опустив его на глаза, и старалась не смотреть на тебя.

            Мама лежала в своем закутке успокоенная и мирно ворковала: «вот-вот-вот».

            …Мы хорошо жили с тобой. В подмосковных Люберцах, потом где-то на юге. На юге недолго, кажется, пару месяцев. Там я зачала своего первенца. Ты помнишь нашего Минечку? Я назвала его в честь любимого брата. Зря, наверное. Старший Дмитрий уехал из дома совсем молодым и не вернулся. А младший и вовсе прожил четыре месяца. Тогда младенцы часто умирали. Моя мать похоронила то ли пятерых, то ли шестерых… Я даже точно не знаю. Они почти не вспоминала о них. Смирилась и я со смертью первенца. Тем более что очень скоро Бог подарил нам второго сына. Не знаю, почему я назвала его Леонидом. Только когда получили метрики, поняла, что это тоже имя брата…

            То ли между первыми и вторыми родами прошло слишком мало времени, то ли по каким-то другим, неведомым нам причинам, я заболела. Долго терпела изматывающую боль в животе, скрывала от тебя свою хворь, надеясь, что все как-нибудь само пройдет. Очень боялась, что положат в больницу. Это естественно для молодой матери. Ленечка ведь был таким маленьким и беспомощным! Но, кажется, я боялась больницы не только из-за Ленечки. Было какое-то предчувствие. А может, это сейчас так кажется. Я стирала пеленки, зажмуриваясь от боли и обливаясь липким потом. И все же слегла, все тело горело как в огне.

            Болезнь не прошла сама собой. Я попала в больницу  уже практически в бессознательном состоянии. Твоя тетка забрала к себе маленького Леню.

            Я иногда думаю: что было бы, если бы сын остался с тобой?…

            Мне сделали операцию, после которой на животе остался страшный шов. Но, видимо, слишком поздно. У меня начался сепсис, и врачи вскоре перестали бороться за мою жизнь. Я, конечно, ничего этого не знала. Почти не помню себя в это время. Периодически сознание прояснялось, но картинки реальной жизни и тяжелые болезненные видения так сложно перепутывались в моей голове, что я не чувствовала течения времени и не помнила об оставленном крошечном сыне и любимом муже. Я вообще почти не существовала.

            Но однажды в сизом полумраке – видимо, на рассвете – я ясно увидела в ногах у себя сидящего белобородого старца. Не знаю, были ли открыты мои глаза, или все это мне привиделось.

            Старец смотрел на меня своими добрыми и спокойными глазами, и голос его звучал как будто в моей собственной голове: «Встань, красавица, и молись!»

            Вот, кажется, и все. Во всяком случае, я больше ничего не помню. Старец исчез…

            Видимо, я издала какой-то звук. Меня окружили люди, я попросила поднять меня, посадить. Язык не слушался, но как-то все-таки меня поняли.

            Я сидела в кровати, обложенная подушками, и обливалась слезами. Как молиться, я не знала, Комсомолка была, ходила иконы жечь. В общем, нагрешила порядочно… Откуда ж тут молитвы! Сидела и шептала спекшимися губами: «Господи! Господи!» И плакала. Слезы лились как будто сами. Удивительно, сколько их во мне накопилось…

            Потом врач сказал, что этой ночью произошел кризис – и я неожиданно для всех пошла на поправку.

            А бабульки в палате по моим описаниям определили, что той ночью меня посетил Николай-Чудотворец.

            Вот так, мой милый, а ты этого и не знал. Я не успела тебе тогда рассказать.

            Вернувшись домой, я застала тебя с Клавдией. Все было настолько очевидно, что ты не стал оправдываться. И в то же время происходящее казалось неправдоподобным. Такого просто не могло быть! Ведь мы так хорошо жили, так любили друг друга. Ты был самым лучшим, самым нежным, единственным. А я столько пережила за последнее время! Разве возможно перенести еще и это? Оказалось – можно…

 Помнишь, как ты валялся в ногах, вымаливая прощение? Помнишь, конечно. А я всю жизнь стараюсь забыть. И все думаю: что было бы, если бы сын остался с тобой?.. Может быть, Клавдия постеснялась бы. Я ведь знаю, она давно на тебя глаз положила. И, конечно, воспользовалась моим отсутствием. Может, надеялась, что я и вовсе не вернусь…

            Спустя годы, я рассказывала подруге, как резанула тебе: «Хуже, но не ты!», как проплакала две недели и вычеркнула тебя из своей жизни. С гордостью рассказывала. Мол, вот я какая, сильная, волевая! Все мне нипочем! С того света выкарабкалась и мужа за измену не простила – как в ногах ни ползал!

            Конечно, сильная. Будешь тут сильной.

            Но долго еще я спрашивала себя: может быть, все было бы по-другому, если бы тетка не забрала сына?.. Или в жизни не бывает случайностей?