Семантика

7 августа 2013 - Владимир Степанищев
 
- Большая…
- Что, большая? - не понял случайного своего собеседника студент.
- Большая Отечественная, - пояснил старик. – Семантика, сынок. Лишь идиот станет называть то богомерзкое безумие, что творилось на земле, Великим. Потоп тоже был лишь большим. Даже Петра Первого я бы поостерегся величать таким званием. Слово «великий» уже предполагает в себе априори положительную качественную оценку. Царя же так называли его подобострастные, да и просто насмерть перепуганные скорой на расправу державной рукою, верноподданные; войну наградили таким эпитетом идеологи от НКВД, имея ввиду, что не может быть не великим то, что творил (даже если просто гадил в клозете) вождь всех народов. Замечу, в скобках, что Великую Октябрьскую уже называют просто переворотом пьяных матросов под руководством кучки закомплексованных жидят, наскоро сляпанным на немецкие аккредитивы, что и есть истина. Все «великое», что было самоназванным, должно пройти чин канонизации временем, тогда и Иван Четвертый превращается в « Ивана Грозного», а Иосиф Сталин в «Иосифа Кровавого». Ее, войну эту, правильнее называть просто Мировой, но не второй вовсе, ибо, на самом деле, войн таких было, что пальцев рук да и ног не хватит подсчитать.

     Старик вздохнул, достал из внутреннего кармана линялого, побитого бахромою по обшлагам и подолу, пиджака своего початую бутылку водки, приложился прямо из горлышка, закурил и уставился невидящим взором на струйку лилового дыма от своей сигареты.

     Студент первого курса Московского Строительного Яша уж и пожалел, что помог поднести тяжелую сумку старику с клюшкой. Они дошли до лавки, тут бы и распрощаться, но он почему-то сел рядом, да еще, уж совсем непонятно зачем (может, старик показался ему таким древним), вспомнил про войну. Пожилого человека же этого звали Василием Васильевичем и он конечно же не воевал. Он даже родился долго позже войны, а выглядел таким древним потому… Человек стар не паспортом, не сколько отмерил ему хронометр, а настолько, как густо и терпко он жил. Сам Василь Василич слово «пожилой» не любил, предпочитая ему определение «молодой человек, изрядно поживший». Он, вообще (вы уж заметили), относился к тем реликтовым особям, что еще разговаривают на классическом литературном русском, ну а уж к точности формулировок и понятий имел особое рдение.

     Стояла ранняя осень. На редкость жаркое этим годом лето основательно иссушило траву и листву, что теперь, вначале сентября, все выглядело месяцем позже. Времена года тоже старятся не по часам и уставу. Тихо. Здесь, в тенистой, неухоженной, густо заросшей подлеском аллее городского парка сохранилась только одна эта лавка, да и то только потому, что не теперь делалась – она была чугунной. Лавок нет – нет и мамок с детишками. Городские алкаши кучковались всё поближе к известным точкам раздачи, а здесь на версту ни палатки. В общем, тихо, солнечно, погоже.

- А что такое семантика, дедушка? – решил нарушить неловкое это молчание Яша, рискуя нарваться на очередную лекцию, но глядеть на дым сигареты ему надоело, а встать и молча уйти было как-то неловко.
- Василь Василич, - нервно затянулся старик, явно обидевшись на такое обращение.
- Василь Василич, - поправился студент. – Я Яша.
- Иаков, стало быть? - словно вердикт вымолвил Василь Василич. – Сын Исаака и Ревекки, надо полагать? Брат Исава?

     Яша смутился и молчал. Матушку его звали Ниной, а брата и вовсе не было, отца, правда, точно звали Исааком, но антисемитские настроения собеседника его были обидны.

- Не обижайся, сынок, - глотнул еще Василь Василич. – Я ничего против вашего брата не имею. Странно только, что отпрыск столь образованной нации не знает значения слова семантика. Тут ведь и не во мне дело, а в истории, всей истории отношений всех сынов Израилевых с всем остальным миром.  Вот за что такое, ты полагаешь, так везде недолюбливают евреев? Я не о России. Здесь всех любят чуть ни в засос (почему? - тема достойная отдельного дознавания). А вот с чего их…, прости, что в третьем лице, а вот отчего вас не любят по всему миру? Что умны или хотя бы хитры? Что богаты или хотя бы достаточны? Что гениальны или хотя бы талантливы? Что одна рука моет другую с особым тщанием? Что смешанный брак у вас явление крайнее? Что попав в инородную среду (а евреи везде, даже на родных палестинах, в инородной среде), вы, словно разбрызганная по полу ртуть, всегда собираетесь в один большой ядовитый шарик? Но так ведь ведет себя всякая нация на чужой территории? За то, что женщины ваши прекрасны только до двадцати пяти, а мужчины некрасивы от рождения? За то, что…, - Василь Василич прикурил новую сигарету. – «Ой, я вас, на минуточку, умоляю! шёб вас так уважяли, как вы нас любите!», так говорят наши родные евреи в Одессе, - сымитировал он одесский говор. - Не любят вас всего лишь затем, что вы не любите всех остальных. На протяжении трех с полтиной тысяч лет, начиная от самого Моисея, вам вдалбливали, правильнее, благозвучнее было бы сказать, имплантировали неплохую, в общем-то, плодотворную мысль о собственной исключительности. Занятно, что означенный пророк не просто так водил по пустыням народ свой аж сорок лет, но с той задачей, чтобы умер последний, кто еще смог бы вспомнить, что этнос-то они обыкновенный, не богоизбранный. Вот уж кто воистину был первейшим генетиком на земле! Искоренив всякую мысль о равенстве перед богом всякой твари, Моисей на генетическом уровне внедрил в ДНК своих соплеменников понимание об их единственности, ну и, как следствие, ущербности всякого остального на земле. Если первый крик обыкновенного новорожденного означает лишь: «Какого черта! я не хочу сюда!», то крик младенца еврейского возвещает: «Вот он я, богом поцелованный человек!». Ну а далее…, далее действует эффект плацебо. С молоком матери впитанная идея о собственной гениальности, действительно делает ребенка гениальным, ну а в рамках отдельного этноса, и весь этот этнос или пассионарии, то есть общность людей, способную абсорбировать из внешней среды энергии гораздо больше, чем требуется для простого видового самосохранения, как сформулировал бы Гумилев.

     Все так. Никто не спорит, что евреи есть народ гениальный, талантливый, начиная от счета копейки и заканчивая музыкой, литературой, живописью, наукой, но… остальных-то зачем презирать? Небрежение к окружающим, напротив, как бы и множит на ноль самою мысль, национальное самосознание о собственной исключительности. Это так смешно, как если бы в споре двоих за право называться умным, звание присудили бы тому, кто первый произнес по отношению к оппоненту слово «дурак». Вы и так умны, и так богаты, и так даровиты, мастеровиты, утонченны…, какой же смысл искать подтверждения собственного достоинства в «разнице потенциалов», так сказать? Оговорюсь, вы не кричите о такой разнице на всяком углу – это просто написано на ваших лицах, в ваших глазах, звучит между строчек ваших обыденных слов, даже если речь просто о погоде… 

     Справедливости ради надобно заметить, что к такому низкому и недостойному приему осознания своей исключительности прибегает лишь худшая часть обсуждаемого этноса, однако, худших, как гласит одна из семи дельфийских мудростей (высеченных на стенах храма, кстати, где-то в одно историческое время со скрижалями) – большинство. Но есть и уникальная составляющая еврейской ментальности, что делает вас исключительными вполне. Я говорю об исторически сложившемся устройстве еврейской общины. Она никогда не бросала ни оступившегося, ни обнищавшего, ни спившегося… Никогда. Побивание камнями случалось, но это лишь в случае нарушения закона, да и то при условии, что всем миром побивали, когда не понять, чей камень стал первым, а чей прикончил. И если гениальности обучиться невозможно, то такой-то пустяк ведь всякая нация могла бы освоить и без специальной идеи богоизбранности. А наше русское: в драке не помогут – в войне победят – не честь наша, а стыд…

     Василь Василич перевел дух и сделал большой глоток водки, что, скорее, должно было означать крайнюю степень взволнованности. Обыкновенно, он лишь пригубливал, чтобы бутылки хватало на весь день. Он не был алкоголиком в том мещанском понимании, что распространено средь обывателя. Долгим эмпирическим путем он вычислил для себя и количество и частоту «инъекций», что позволяло ему не быть пьяным, но всегда пребывать в чуть приподнятом настроении, ибо, на самом деле, был он человеком глубоко грустным, пессимистичным, а порою даже и злым.

- Ну а семантика, Яков Исаакович, это именно то как раз, что я сейчас и говорил. Можно произнести слово «еврей» и отойти в сторону, но тогда и черт его знает, что, какой смысл в него вложен. Ведь это может звучать как оскорбление, как презрение, а можно понимать и как похвалу, белую зависть, предмет гордости, факт эзотерической, сакраментальной принадлежности. Из-за разночтений в семантике слова столько в мире нелепостей, вплоть даже и до войн. Взять хоть катрены Нострадамуса. Хватай да крой, как тебе удобно и сообразно со сварением желудка на сегодня. Да что там катрены. Вот обыденное «люблю». Сказали друг дружке «люблю» и поженились, но уж на медовом месяце выяснилось, что каждый-то все по-своему себе представлял любовь-то эту. Вот и развод, а в случае с героями вон Анны Карениной или Крейцеровой сонаты - и до смертоубийства себя ли, другого ли. Вишь оно как: что для русского хорошо, для немца и смерть. В этой пословице  весь семантический и конфликт.

     Да что там любовь! Простая дружба. Вот у меня, так уж по жизни складывалось, с самых розовых ногтей, все друзья были евреями. И в детском саду, и во дворе, и в школе, и в институте, да что там – по всей жизни моей. Почему, спросишь ты? Да просто мне всегда было скучно с глупыми. Я не говорю, что средь моего брата одни дураки – нет совсем. Полно яйцеголовых да образованных. Просто русский ум, исторически что ли так сложилось, уж очень прикладной, крестьянский как бы.  Невозможно для русского просто любить собаку без того, чтобы не понимать за нею долженствования охраны или защиты; кошку немыслимо любить, если она не ловит мышей; лошадь - никак, если не везет и не пашет. То есть, я о том, что не может русский человек сойтись с русским на основании лишь только удовольствия беспредметного, абстрактного общения и даже великий Гоголь (вот здесь как раз эпитет сей в высшей степени к месту) иронично подсмеивается, а, вслед за ним, и мы с тобою, над Маниловым, что даже и термин такой впечатался в наш язык – маниловщина.

     Теперь, спустя годы, оставшись на старости лет совсем один, я понимаю, что, в отличие от моей к ним искренней дружбы, их приятие ко мне носило в себе густую, совсем тогда не замечаемую мною, печать снисходительности, той, о коей говорено выше, и, согласись, даже в том, что ты поднес мою сумку, хоть и спасибо тебе, но есть толика самоосознанного превосходства. Дружба же, друг мой Яша, лишь тогда только и может называться таковою, когда нет в ней и намека хоть на какое-то сравнивание, и, уж вовсе ни в какие ворота, прицела на использование одного другим в каких-то тайных целях. Да, именно всегдашний дальний прицел и делает вашего брата совсем неспособным на дружбу межэтническую, а ваша анклавная, диаспорическая привязанность друг к другу есть не более, чем силы притяжения ртути. Кстати, и о любви такое тоже сказать можно. Еврей лишь потому допускает смешанный брак, что отлично понимает, как благотворно сие отражается на качестве его потомства. Ваша кровь, безусловно более активная, с виду ассимилируясь, на самом деле, ассимилирует сама. Вся элита мировой науки, искусства, олигархии – не есть чистокровные евреи в сотом поколении (таких-то как раз единицы средь них), а всегда полукровки. Истинно сказал Иисус: вы – соль земли. Как не бывает почти всякой пищи вкусной без соли, так нет и таланта без хотя бы малейшей примеси еврейской крови.

     Другой бы обиделся, польстился или заскучал бы от подобной отповеди, но Яша почему-то задумался. Было видно, как он примеряет на себя, на свою какую-то дружбу и какую-то любовь все это сказанное, да ведь и мама-то у него русская, да еще с грузинским именем. Нехарактерная чистому юношескому лбу его морщинка вдруг пролегла от пышной его шевелюры к густым черным бровям. Против мнения Василь Василича о красоте еврейских мужчин, мальчик был красив.
 
- А как же Пушкин, Лермонтов, Гоголь тот же, Достоевский, наконец? – резонно заметил Яша, сбросив с себя несколько отяготившие его мысли.
- Ой, я вас умоляю, Яша. Не надо все так уж по-юношески ортодоксально понимать. Учитесь читать и между строк. Я имею ввиду не только ваше семя со всяким другим, но любое маргинальное смешение. Уже доказано, что внутрисемейные связи ведут к вырождению всего генома. Доказано, что львиный прайд лишь тогда остается сильным, когда к нему прибиваются, пускай и не без кровавой драки, чужие самки. Когда я говорю маргинальное, я говорю про любое пограничное касание. Если говорить о Пушкине, то тут все и просто, если помнить про арапа, что же до остальных и прочих, не означенных тобою фамилий…  М-да… Тайна, таинство зачатия потому и таинство, что в браке тайно все, что под простынею ночи. Не под поэтичным «покровом ночи», а именно под простынею.  Статистики нет, конечно, и по причинам понятным, но я берусь утверждать, что добрая треть отцов на земле воспитывает не только своих детей. В таком ракурсе, супружеская измена, со стороны что мужчины, что женщины, есть истинное спасение человечества, как вида. Если бы весь христианский мир точно бы следовал букве закона божия и правилам этнического общежития, то давно уж весь вымер бы от угасания иммунной системы. Если вы видите талант, то знайте - «окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке», как сказал бы Булгаковский Булгаковой Шарик. Причем, я говорю не только о межрасовом, но и о межсоциальном кровосмешении. Взять хоть Жуковского Василия Андреевича. Он ведь незаконнорожденный сын помещика Бунина и пленной турчанки Сальхи. Но это лишь один из немногих исторически признанных фактов кровосмешения. Львиная же доля измен и тайных рождений не открыта никому. Посему и считаю, что ни науку, ни искусство нельзя приписывать какой-либо конкретной нации, что с удовольствием, однако, всякая нация и делает. У немцев, к примеру, гениев, что собак нерезаных, но кто с полной уверенностью станет утверждать, что всякий Гёте или Кант немец? У норвежцев и всего-то Григ да Ибсен, но и те - норвежцы ли вполне? Еврей же, в силу своей дурацкой идеи богоизбранности, во всяком гении, будь тот хоть из Тринидада и Тобаго, всенепременно ищет своей крови. Пусть и так, и хорошо, что так, но только…, только не нужно совсем уж на себя одеяло-то, Яков Исаакович. Принадлежность вашей нации всему миру - это честь для вас, а осознание, химера принадлежности всего мира только вам – стыд, если это инфантильное заблуждение и позор, если болезненная убежденность. Таким образом, дружище, всякий еврейский погром, будь то Польша или Россия, всякий холокост есть следствие не ненависти к вам, а именно вашего небрежения ко всем остальным. Нельзя жить спиною к миру. В такой позиции всегда существует опасность схлопотать и пинка, а то чего еще и поскабрезнее…

     
Старик замолчал, но не потому, что собирался с мыслью. Казалось, он выплеснул абсолютно все. За его напряженностью, нарочитой убежденностью явно проглядывалась какая-то личная трагедия какой-либо болезненной дружбы с евреем или сломанной любви к еврейке, а то и все разом. Солнце встало теперь высоко, и хоть листва лип плотно укрывала собеседников, становилось душно и сухо. Василь Василич вновь приложился к своей бутылке, но там тоже было уже сухо. Старик тяжко вздохнул. Придется брать сегодня вторую, а это уже пьянство. «И подвернулся же мне этот чертов жиденок, как черт из табакерки… Сто раз подумай, прежде чем принять чье участие. Черт его знает, чем обернется», - подумал философ, полез было за сигаретой, но и в пачке тоже было пусто.

© Copyright: Владимир Степанищев, 2013

Регистрационный номер №0151668

от 7 августа 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0151668 выдан для произведения:
 
- Большая…
- Что, большая? - не понял случайного своего собеседника студент.
- Большая Отечественная, - пояснил старик. – Семантика, сынок. Лишь идиот станет называть то богомерзкое безумие, что творилось на земле, Великим. Потоп тоже был лишь большим. Даже Петра Первого я бы поостерегся величать таким званием. Слово «великий» уже предполагает в себе априори положительную качественную оценку. Царя же так называли его подобострастные, да и просто насмерть перепуганные скорой на расправу державной рукою, верноподданные; войну наградили таким эпитетом идеологи от НКВД, имея ввиду, что не может быть не великим то, что творил (даже если просто гадил в клозете) вождь всех народов. Замечу, в скобках, что Великую Октябрьскую уже называют просто переворотом пьяных матросов под руководством кучки закомплексованных жидят, наскоро сляпанным на немецкие аккредитивы, что и есть истина. Все «великое», что было самоназванным, должно пройти чин канонизации временем, тогда и Иван Четвертый превращается в « Ивана Грозного», а Иосиф Сталин в «Иосифа Кровавого». Ее, войну эту, правильнее называть просто Мировой, но не второй вовсе, ибо, на самом деле, войн таких было, что пальцев рук да и ног не хватит подсчитать.

     Старик вздохнул, достал из внутреннего кармана линялого, побитого бахромою по обшлагам и подолу, пиджака своего початую бутылку водки, приложился прямо из горлышка, закурил и уставился невидящим взором на струйку лилового дыма от своей сигареты.

     Студент первого курса Московского Строительного Яша уж и пожалел, что помог поднести тяжелую сумку старику с клюшкой. Они дошли до лавки, тут бы и распрощаться, но он почему-то сел рядом, да еще, уж совсем непонятно зачем (может, старик показался ему таким древним), вспомнил про войну. Пожилого человека же этого звали Василием Васильевичем и он конечно же не воевал. Он даже родился долго позже войны, а выглядел таким древним потому… Человек стар не паспортом, не сколько отмерил ему хронометр, а настолько, как густо и терпко он жил. Сам Василь Василич слово «пожилой» не любил, предпочитая ему определение «молодой человек, изрядно поживший». Он, вообще (вы уж заметили), относился к тем реликтовым особям, что еще разговаривают на классическом литературном русском, ну а уж к точности формулировок и понятий имел особое рдение.

     Стояла ранняя осень. На редкость жаркое этим годом лето основательно иссушило траву и листву, что теперь, вначале сентября, все выглядело месяцем позже. Времена года тоже старятся не по часам и уставу. Тихо. Здесь, в тенистой, неухоженной, густо заросшей подлеском аллее городского парка сохранилась только одна эта лавка, да и то только потому, что не теперь делалась – она была чугунной. Лавок нет – нет и мамок с детишками. Городские алкаши кучковались всё поближе к известным точкам раздачи, а здесь на версту ни палатки. В общем, тихо, солнечно, погоже.

- А что такое семантика, дедушка? – решил нарушить неловкое это молчание Яша, рискуя нарваться на очередную лекцию, но глядеть на дым сигареты ему надоело, а встать и молча уйти было как-то неловко.
- Василь Василич, - нервно затянулся старик, явно обидевшись на такое обращение.
- Василь Василич, - поправился студент. – Я Яша.
- Иаков, стало быть? - словно вердикт вымолвил Василь Василич. – Сын Исаака и Ревекки, надо полагать? Брат Исава?

     Яша смутился и молчал. Матушку его звали Ниной, а брата и вовсе не было, отца, правда, точно звали Исааком, но антисемитские настроения собеседника его были обидны.

- Не обижайся, сынок, - глотнул еще Василь Василич. – Я ничего против вашего брата не имею. Странно только, что отпрыск столь образованной нации не знает значения слова семантика. Тут ведь и не во мне дело, а в истории, всей истории отношений всех сынов Израилевых с всем остальным миром.  Вот за что такое, ты полагаешь, так везде недолюбливают евреев? Я не о России. Здесь всех любят чуть ни в засос (почему? - тема достойная отдельного дознавания). А вот с чего их…, прости, что в третьем лице, а вот отчего вас не любят по всему миру? Что умны или хотя бы хитры? Что богаты или хотя бы достаточны? Что гениальны или хотя бы талантливы? Что одна рука моет другую с особым тщанием? Что смешанный брак у вас явление крайнее? Что попав в инородную среду (а евреи везде, даже на родных палестинах, в инородной среде), вы, словно разбрызганная по полу ртуть, всегда собираетесь в один большой ядовитый шарик? Но так ведь ведет себя всякая нация на чужой территории? За то, что женщины ваши прекрасны только до двадцати пяти, а мужчины некрасивы от рождения? За то, что…, - Василь Василич прикурил новую сигарету. – «Ой, я вас, на минуточку, умоляю! шёб вас так уважяли, как вы нас любите!», так говорят наши родные евреи в Одессе, - сымитировал он одесский говор. - Не любят вас всего лишь затем, что вы не любите всех остальных. На протяжении трех с полтиной тысяч лет, начиная от самого Моисея, вам вдалбливали, правильнее, благозвучнее было бы сказать, имплантировали неплохую, в общем-то, плодотворную мысль о собственной исключительности. Занятно, что означенный пророк не просто так водил по пустыням народ свой аж сорок лет, но с той задачей, чтобы умер последний, кто еще смог бы вспомнить, что этнос-то они обыкновенный, не богоизбранный. Вот уж кто воистину был первейшим генетиком на земле! Искоренив всякую мысль о равенстве перед богом всякой твари, Моисей на генетическом уровне внедрил в ДНК своих соплеменников понимание об их единственности, ну и, как следствие, ущербности всякого остального на земле. Если первый крик обыкновенного новорожденного означает лишь: «Какого черта! я не хочу сюда!», то крик младенца еврейского возвещает: «Вот он я, богом поцелованный человек!». Ну а далее…, далее действует эффект плацебо. С молоком матери впитанная идея о собственной гениальности, действительно делает ребенка гениальным, ну а в рамках отдельного этноса, и весь этот этнос или пассионарии, то есть общность людей, способную абсорбировать из внешней среды энергии гораздо больше, чем требуется для простого видового самосохранения, как сформулировал бы Гумилев.

     Все так. Никто не спорит, что евреи есть народ гениальный, талантливый, начиная от счета копейки и заканчивая музыкой, литературой, живописью, наукой, но… остальных-то зачем презирать? Небрежение к окружающим, напротив, как бы и множит на ноль самою мысль, национальное самосознание о собственной исключительности. Это так смешно, как если бы в споре двоих за право называться умным, звание присудили бы тому, кто первый произнес по отношению к оппоненту слово «дурак». Вы и так умны, и так богаты, и так даровиты, мастеровиты, утонченны…, какой же смысл искать подтверждения собственного достоинства в «разнице потенциалов», так сказать? Оговорюсь, вы не кричите о такой разнице на всяком углу – это просто написано на ваших лицах, в ваших глазах, звучит между строчек ваших обыденных слов, даже если речь просто о погоде… 

     Справедливости ради надобно заметить, что к такому низкому и недостойному приему осознания своей исключительности прибегает лишь худшая часть обсуждаемого этноса, однако, худших, как гласит одна из семи дельфийских мудростей (высеченных на стенах храма, кстати, где-то в одно историческое время со скрижалями) – большинство. Но есть и уникальная составляющая еврейской ментальности, что делает вас исключительными вполне. Я говорю об исторически сложившемся устройстве еврейской общины. Она никогда не бросала ни оступившегося, ни обнищавшего, ни спившегося… Никогда. Побивание камнями случалось, но это лишь в случае нарушения закона, да и то при условии, что всем миром побивали, когда не понять, чей камень стал первым, а чей прикончил. И если гениальности обучиться невозможно, то такой-то пустяк ведь всякая нация могла бы освоить и без специальной идеи богоизбранности. А наше русское: в драке не помогут – в войне победят – не честь наша, а стыд…

     Василь Василич перевел дух и сделал большой глоток водки, что, скорее, должно было означать крайнюю степень взволнованности. Обыкновенно, он лишь пригубливал, чтобы бутылки хватало на весь день. Он не был алкоголиком в том мещанском понимании, что распространено средь обывателя. Долгим эмпирическим путем он вычислил для себя и количество и частоту «инъекций», что позволяло ему не быть пьяным, но всегда пребывать в чуть приподнятом настроении, ибо, на самом деле, был он человеком глубоко грустным, пессимистичным, а порою даже и злым.

- Ну а семантика, Яков Исаакович, это именно то как раз, что я сейчас и говорил. Можно произнести слово «еврей» и отойти в сторону, но тогда и черт его знает, что, какой смысл в него вложен. Ведь это может звучать как оскорбление, как презрение, а можно понимать и как похвалу, белую зависть, предмет гордости, факт эзотерической, сакраментальной принадлежности. Из-за разночтений в семантике слова столько в мире нелепостей, вплоть даже и до войн. Взять хоть катрены Нострадамуса. Хватай да крой, как тебе удобно и сообразно со сварением желудка на сегодня. Да что там катрены. Вот обыденное «люблю». Сказали друг дружке «люблю» и поженились, но уж на медовом месяце выяснилось, что каждый-то все по-своему себе представлял любовь-то эту. Вот и развод, а в случае с героями вон Анны Карениной или Крейцеровой сонаты - и до смертоубийства себя ли, другого ли. Вишь оно как: что для русского хорошо, для немца и смерть. В этой пословице  весь семантический и конфликт.

     Да что там любовь! Простая дружба. Вот у меня, так уж по жизни складывалось, с самых розовых ногтей, все друзья были евреями. И в детском саду, и во дворе, и в школе, и в институте, да что там – по всей жизни моей. Почему, спросишь ты? Да просто мне всегда было скучно с глупыми. Я не говорю, что средь моего брата одни дураки – нет совсем. Полно яйцеголовых да образованных. Просто русский ум, исторически что ли так сложилось, уж очень прикладной, крестьянский как бы.  Невозможно для русского просто любить собаку без того, чтобы не понимать за нею долженствования охраны или защиты; кошку немыслимо любить, если она не ловит мышей; лошадь - никак, если не везет и не пашет. То есть, я о том, что не может русский человек сойтись с русским на основании лишь только удовольствия беспредметного, абстрактного общения и даже великий Гоголь (вот здесь как раз эпитет сей в высшей степени к месту) иронично подсмеивается, а, вслед за ним, и мы с тобою, над Маниловым, что даже и термин такой впечатался в наш язык – маниловщина.

     Теперь, спустя годы, оставшись на старости лет совсем один, я понимаю, что, в отличие от моей к ним искренней дружбы, их приятие ко мне носило в себе густую, совсем тогда не замечаемую мною, печать снисходительности, той, о коей говорено выше, и, согласись, даже в том, что ты поднес мою сумку, хоть и спасибо тебе, но есть толика самоосознанного превосходства. Дружба же, друг мой Яша, лишь тогда только и может называться таковою, когда нет в ней и намека хоть на какое-то сравнивание, и, уж вовсе ни в какие ворота, прицела на использование одного другим в каких-то тайных целях. Да, именно всегдашний дальний прицел и делает вашего брата совсем неспособным на дружбу межэтническую, а ваша анклавная, диаспорическая привязанность друг к другу есть не более, чем силы притяжения ртути. Кстати, и о любви такое тоже сказать можно. Еврей лишь потому допускает смешанный брак, что отлично понимает, как благотворно сие отражается на качестве его потомства. Ваша кровь, безусловно более активная, с виду ассимилируясь, на самом деле, ассимилирует сама. Вся элита мировой науки, искусства, олигархии – не есть чистокровные евреи в сотом поколении (таких-то как раз единицы средь них), а всегда полукровки. Истинно сказал Иисус: вы – соль земли. Как не бывает почти всякой пищи вкусной без соли, так нет и таланта без хотя бы малейшей примеси еврейской крови.

     Другой бы обиделся, польстился или заскучал бы от подобной отповеди, но Яша почему-то задумался. Было видно, как он примеряет на себя, на свою какую-то дружбу и какую-то любовь все это сказанное, да ведь и мама-то у него русская, да еще с грузинским именем. Нехарактерная чистому юношескому лбу его морщинка вдруг пролегла от пышной его шевелюры к густым черным бровям. Против мнения Василь Василича о красоте еврейских мужчин, мальчик был красив.
 
- А как же Пушкин, Лермонтов, Гоголь тот же, Достоевский, наконец? – резонно заметил Яша, сбросив с себя несколько отяготившие его мысли.
- Ой, я вас умоляю, Яша. Не надо все так уж по-юношески ортодоксально понимать. Учитесь читать и между строк. Я имею ввиду не только ваше семя со всяким другим, но любое маргинальное смешение. Уже доказано, что внутрисемейные связи ведут к вырождению всего генома. Доказано, что львиный прайд лишь тогда остается сильным, когда к нему прибиваются, пускай и не без кровавой драки, чужие самки. Когда я говорю маргинальное, я говорю про любое пограничное касание. Если говорить о Пушкине, то тут все и просто, если помнить про арапа, что же до остальных и прочих, не означенных тобою фамилий…  М-да… Тайна, таинство зачатия потому и таинство, что в браке тайно все, что под простынею ночи. Не под поэтичным «покровом ночи», а именно под простынею.  Статистики нет, конечно, и по причинам понятным, но я берусь утверждать, что добрая треть отцов на земле воспитывает не только своих детей. В таком ракурсе, супружеская измена, со стороны что мужчины, что женщины, есть истинное спасение человечества, как вида. Если бы весь христианский мир точно бы следовал букве закона божия и правилам этнического общежития, то давно уж весь вымер бы от угасания иммунной системы. Если вы видите талант, то знайте - «окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке», как сказал бы Булгаковой Шарик. Причем, я говорю не только о межрасовом, но и о межсоциальном кровосмешении. Взять хоть Жуковского Василия Андреевича. Он ведь незаконнорожденный сын помещика Бунина и пленной турчанки Сальхи. Но это лишь один из немногих исторически признанных фактов кровосмешения. Львиная же доля измен и тайных рождений не открыта никому. Посему и считаю, что ни науку, ни искусство нельзя приписывать какой-либо конкретной нации, что с удовольствием, однако, всякая нация и делает. У немцев, к примеру, гениев, что собак нерезаных, но кто с полной уверенностью станет утверждать, что всякий Гёте или Кант немец? У норвежцев и всего-то Григ да Ибсен, но и те - норвежцы ли вполне? Еврей же, в силу своей дурацкой идеи богоизбранности, во всяком гении, будь тот хоть из Тринидада и Тобаго, всенепременно ищет своей крови. Пусть и так, и хорошо, что так, но только…, только не нужно совсем уж на себя одеяло-то, Яков Исаакович. Принадлежность вашей нации всему миру - это честь для вас, а осознание, химера принадлежности всего мира только вам – стыд, если это инфантильное заблуждение и позор, если болезненная убежденность. Таким образом, дружище, всякий еврейский погром, будь то Польша или Россия, всякий холокост есть следствие не ненависти к вам, а именно вашего небрежения ко всем остальным. Нельзя жить спиною к миру. В такой позиции всегда существует опасность схлопотать и пинка, а то чего еще и поскабрезнее…

     
Старик замолчал, но не потому, что собирался с мыслью. Казалось, он выплеснул абсолютно все. За его напряженностью, нарочитой убежденностью явно проглядывалась какая-то личная трагедия какой-либо болезненной дружбы с евреем или сломанной любви к еврейке, а то и все разом. Солнце встало теперь высоко, и хоть листва лип плотно укрывала собеседников, становилось душно и сухо. Василь Василич вновь приложился к своей бутылке, но там тоже было уже сухо. Старик тяжко вздохнул. Придется брать сегодня вторую, а это уже пьянство. «И подвернулся же мне этот чертов жиденок, как черт из табакерки… Сто раз подумай, прежде чем принять чье участие. Черт его знает, чем обернется», - подумал философ, полез было за сигаретой, но и в пачке тоже было пусто.
 
Рейтинг: 0 326 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!