Помочь сайту
Поздравления
Сад земных наслаждений
24 февраля 2014 -
Владимир Степанищев
Алеша лежал на животе, распластав птицею руки и уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку, одеяло, скомканное чуть не в узел, валялось на полу и, простите за подробность, трусов на Алеше не было, хотя, он точно это помнил, ложился в них. Щеки и уши его горели так, что (ему так чудилось) озаряли предрассветные сумерки комнаты потусторонним малиновым сиянием преисподней. Дело в том, что Алеше приснился сон весьма, мягко скажем, неприличного содержания. Эка, удивитесь вы, новость, ну кому не снилось что-либо подобное, особливо в пору полового созревания? Что-либо подобное… Что-либо подобное, оно, может, и снилось…, но такое!.. К тому же Алеше ведь стукнуло уж сорок два и женат он был без малого двадцать, и дочери его уже (черт бы взял этот возраст совсем) шестнадцать… Обе его женщины, надо сказать, как раз только вчера улетели на курорт где-то на испанском побережье, чему Алеша был безмерно рад, ибо уже упомянутый здесь добрым словом возраст дочери становился совершенно невыносимым, да еще супруга, нет бы приструнить по-женски, сделалась вдруг ей вместо строгой матери или хотя бы внимательной старшей сестры закадычной подругой. Женщина (ну кроме если не брать жен декабристов), уж коль предает, то всегда ровно в самой нижней точке, когда всего более и нуждаешься в ней. Алеша можно сказать тайком взял на работе двухнедельный отпуск, сказавши при этом дома, что загружен сверх всякой меры и не может с ними лететь, чему подружки лишь, сколь смогли, огорчились даже почти и не скрывая как-то уж очень светящегося изнутри удовольствия, оттенка весьма подозрительного.
Он безусловно догадывался, чуял, что именно там, в жаркой кровью и раскованной нравами курортной Испании с его дочерью произойдет то, чего так страшатся и ненавидят все отцы, но малодушно сдался, уповая уже лишь на то, что произойдет это хотя бы под зорким присмотром матери, наивно полагая, что жена Цезаря-то вне подозрений и конечно будет занята исключительно целомудренным всенощным бдением за дочкой. Свое же отпускное время он намеревался посвятить гаражу, чтению книг и другой-третьей холостяцкой попойке. В молодости Алеша начинал подающим надежды художником; после, не обнаружив в прихотливом судье-зрителе своем адекватного материального отзыва таланту своему, опустился до во всех отношениях пошлого рекламного дизайна, ремесленничества; позже он и вовсе сделался начальником над такими же, обратив фарисейство в цинизм, но два-три раза в год позволял себе искренне «оторваться» со старыми приятелями-художниками, окунувшись в пропахшую плесенью богемную атмосферу прошлого, где «бойцы вспоминали минувшие дни». Одна из таких вечеринок намечалась уже сегодня, но сон… Теперь все смешалось в еще вчера светлой Лешиной голове, мысли путались, совершенно не позволяя сосредоточиться на дне грядущем.
В чем заключалось это «неприличное содержание» передавать вам не стану, опасаясь как внимательной цензуры, так и волнуясь за остатки внутренней своей целомудренности (вера в которую, однако, заметно пошатнулась после такой живописи), но более боюсь не подобрать тех натуральных и цветистых красок, в коих увидена была мною картина того сна в детальном Алешином изложении. Скажу только, что героине полотна на вид было как раз около шестнадцати, имела она огненно-рыжие вьющиеся волосы, ниспадавшие до мраморных бедер, тело ее выписано было более как античное, нежели гламурное, алые полные губы зазывно полураскрыты, огромные зеленые глаза томны, но из-под тени густых рыжих ресниц горели тайным огнем порока. Вот собственно и весь скупой набросок портрета, на который Алеша сподобился, посвятив однако всю подробность изобразительного таланта своего живописанию того, что делало, вытворяло сие ангельское или дьявольское создание и чувствам, какие он при этом испытал. Зная, что я имею грешок иногда пописывать, и, словно завзятый падальщик падшей плоти, ищу образов и сюжетов, он, тем не менее, не просил отдельно о молчании, но, жалея себя, вас, а возможно и его, подробности все же опущу.
Алеша проснулся уже довольно давно, но все не смел оторвать голову от подушки. Был ли тому виной непонятно перед кем стыд или же он просто не хотел возвращаться в благонравный и лицемерный свой мир? кто знает… Меня всегда удивляли своей самонадеянностью те, кто заявляет, мол умеет читать чужие мысли или предвычислять чужие поступки. Человеку в своих-то разобраться – черт ногу сломает. Созерцания, озарения, осознания, мотивы, причины, следствия… - всякий яйцеголовый философ, практикующий психоаналитик иль доморощенный экстрасенс с ученым видом разложит вам все по полочкам и… конечно солжет или скажет глупость совсем мимо истины. Так или иначе, неимоверным усилием Алеша наконец поднялся и, как был, голый, проследовал в ванную. Там, под струями то горячей, то холодной воды, он все пытался смыть с себя остатки ночного «неприличного содержания», но всякое прикосновение его к своему обнаженному телу будто прикосновением божьим иль чьим похуже возвращало его обратно в ночь, возбуждая и без того никак не унимающуюся нижнюю плоть, а стоило ему только прикрывать от воды глаза, как вновь возникала в воображении его эта рыжая бестия, творя такие трепетные бесстыдства, что… Алеша понял - единственный способ освободиться от навязчивого сладострастия – поскорее одеться и выйти на люди.
Страстная неделя теперь пришлась на конец марта и сегодня было вербное. От невнятной зимы снег сошел еще не везде, но где если и оставался тлеть неопрятными кучками, был грязен и казался экскрементами какого-то огромного невиданного чудища, воздух однако был напоен благоуханием молодых трав и первоцветов, щебетаньем воробьёв и синиц, а солнышко светило столь нещадно, что больно было глядеть даже из-под широких полей шляпы (Алеша, следуя каким-то юношеским традициям, против всякой моды носил шляпы). Выйдя из подъезда он сощурился, словно от боли, похлопав по карманам плаща достал сигарету, закурил и направился закупать спиртное и прочий провиант для вечерней ассамблеи. Тротуары были грязны, но сухи, к пению птиц прибавился веселый детский визг, тюркский говор заезжих к нам с Кавказа или из-за Каспия дворников, кваканье клаксонов и звон дальнего колокола, возвещающего о входе Господнем в Иерусалим. На душе Алеши как-то сразу стало спокойнее. Сны все ж таки дело ночное, а тут жизнь как есть, безо всяких там иллюзий и аллюзий. Вот рыжий пес свернулся калачиком и сыто жмурится на солнце, перед носом его где-то добытая, а, судя по рваному уху, отбитая, но уже обглоданная им кость; вот старушка с двумя ведрами вербы торгует бойко, но и хитро озирается, кабы не погнал какой сытобрюхий околоточный в неуплату пошлины за метр улицы в святой день; вот, пока не совсем в голос, но скоро будет и в фальцет, собачатся две соседки то ли о ценах на нефть, то ли как правильно сварить холодец, и одному только богу будет понятно в конце, что не поделили; а как красивы весною женщины, как непохожа будет их улыбка в любой другой день во всю их жизнь на ту, что излучают они только весною, в солнечный праздник вербного воскресенья!.. Эх, жизнь!.. Алеша благоговейно снял шляпу, заложил руки за спину и пошел прямо по центру улицы, перекрытой для машин в честь православного торжества, наслаждаясь всем тем, чем может наслаждаться только душа истинного художника, то есть, миром божьим, сиречь, ничем.
Это ведь ошибочное мнение, что художник видит больше или глубже, нежели средний обыватель. Заверяю вас как досужий приятель многих из таких, он видит столько же, а порой даже и меньше. Клод Моне, к примеру, совсем не воспринимал глазами синего, а Поль Гоген не имел других облаков, кроме розовых. Разница меж ними и нами в том, что они умеют восторгаться тем, что видят, а мы нет; они умеют наполнить простое собою, а мы нет. Крамской написал портрет проститутки, а нам подарил «Портрет Неизвестной», да такой, что комок у горла; Врубель изобразил всего лишь «Сирень», но почему нам глаз не оторвать? и одному Создателю ведомо, чем таким СВОИМ наполнил Леонардо да Винчи портрет Лизы дель Джокондо, обыкновенной жены обыкновенного торговца шёлком. Искусство, друзья, как и разруха, не в клозетах, а в головах (да простит меня великий мастер за плагиат). Почему же тогда не все мы художники, коль материал один? Да как раз именно все! Взять хотя бы и, черт с ней, любовь. Мы же не влюбляемся в ту, что всех прекраснее на земле, то бишь в Елену Троянскую или какой любой ее современный аналог? О, нет. Мы берем, что видим перед глазами и наполняем, в меру различной скудости способностей своих, именно собой, ну или она нас; выдумываем ее или позволяем ей выдумать нас. Количество последующих брачных разводов вовсе не говорит о таланте или бездарности каждой пары художников – здесь много всего привходящего: холст, краски, воздух, температура, влажность отношение к своим обязанностям хранителей полотна вообще (я тут уже исключительно о сохранности шедевра или брака в хотя бы жизненно обозримом времени). Тот же Врубель настолько пренебрегал качеством грунта, масла, растворителей, что теперь его картины практически мертвы, ну а «Принцессу Грёзу» и вовсе пришлось переписывать заново.
Не вмените мне в претензию, что несколько отвлекся. Я помню, что речь-то вовсе не об моем мнении, но ведь и я, как и всякий смертный, порой задумываюсь о прекрасном. Алеша же… Алеша вышагивал теперь по центральной улице города не то Шаляпиным, не то Горьким, не то самим Петром Первым, понимая весь мир божий совершенно как свой. Забылись ночные кошмары и уж совсем недалеко, двенадцати-языковым то басом, то баритоном, то дискантами полился над городом вербный перезвон. Улица эта не вела к храму, но ежели двигаясь по ней с юга на север дойти до ее середины и повернуться направо, то глазам откроется огромная арка дома сталинской постройки, за нею парк и там, в глубине аллеи голых, но уже готовых распуститься вековых лип возвышается белокаменная, с золоченым куполом Церковь Рождества Христова. Магазин со спиртным был как раз чуть наискосок от паперти, через дорогу, так что с вербною толпою ему было по пути. Ощутив вдруг прохладу мартовского ветерка, Алеша снова надел шляпу и шагнул было к арке, как вдруг… Огненно-рыжие вьющиеся волосы ниспадали до мраморных бедер, тело ее выписано было более как античное, нежели гламурное, алые полные губы зазывно полураскрыты, огромные зеленые глаза томны, но из-под тени густых рыжих ресниц горели тайным огнем порока. Против предутреннего сна, она не была теперь раздетой «до мраморных бедер», но в том, что это она, у Алеши не было никаких сомнений. Девушка стояла ровно посредине прохода под аркой, между ним и храмом, смотрела ровно на него и никуда еще и богомольцы с вербами в руках огибали ее, будто приветствуя, аки въезжающего Христа, не хватало лишь осла или, прости господи, семиглавого Вавилонского зверя. Пламя волос ее горело весенним ветром как раз на фоне золотого византийского купола с золотым же крестом, на котором, несмотря на колокольный перезвон, невозмутимо восседали черные вороны, что делало картину ее явления одновременно и божественной, и… устрашающей. Алеша, не в благоговении однако, но в ужасе рванулся было назад, к своему дому, но члены его словно одеревенели, он и пальцем не мог пошевелить, она же…, кротко улыбнувшись, медленно направилась прямо к нему…
Адюльтер
Где-то посредине береговой линии Испании между Гибралтаром и южной оконечностью Португалии в провинции Коста де ла Лус, звучащей на русском как Берег Света, у самой кромки Атлантического океана, в шезлонгах, если глядеть на глобус, то ровно спиною к городу, где началась наша история, и тоже в воскресенье сидели двое. Мужчине было на вид лет сорок, может, чуть больше, загорел, строен, с черной, в корке бриолина шевелюрою и в эспаньолке с седыми подпалинами, в общем, картинный испанец кисти Веласкеса, родом из-под Тулы; женщине тоже было где-то сорок, но утверждала, что тридцать четыре (сказала бы и меньше, но возраст дочери, с которой она приехала отдыхать, устанавливал определенные ограничения), и если не особо приглядываться к шее, рукам и некоторым огрехам в области бедер, то можно было и поверить или хотя бы снисходительно принять безобидную ложь, тем более, что пропорции ног талии и груди вполне могли бы соответствовать телу возраста и более нежного. Из-за широкополой соломенной шляпы и солнечных очков трудно закончить этот набросок, но намерения ее разгадать было совсем несложно, если судить по движению рук, кокетливым наклонам головы, интонации чуть наигранного смеха и едва заметному следу от недавно снятого обручального кольца. Эта деликатная деталь (я про след от кольца), как ни странно, и есть главный козырь женщины вполне открытой для неглубокой и кратковременной интрижки. Мужчина сходу понимает, что от него не ждут никаких послекурортных пролонгаций и оттого смел, прост и раскован. Ему не нужно выдумывать себе легенды про наследный нефтяной бизнес, собственные яхты на Крите и Корсике и, при всех опостылевших уже капиталах, холостяцкое одиночество, какие приходится сочинять, если его цель, скажем, вдвое моложе. Юная, к тому же еще и девственница, имея в субтильной головке своей высокие если не идеалы, то цели, может промурыжить вас все две недели, расчетливо, но доверчиво-трепетно допустив в свое лоно лишь в ночь перед отлетом, дабы оставить по себе фантомное вожделение, и некоторое моральное долженствование, если вы честный человек. Нет, человек вы конечно честный, но вам это надо? Однако божий мир устроен настолько разумно, гармонично, что тех, кому нравится арбуз, а кому свиной хрящ, кому нужен закрученный роман, а кому, простите, циничный секс, с обеих гендерных сторон всегда одинаковое количество, все довольны всем, всяк находит, что ищет, почему и воспоминания о курорте как о рае на земле живет в нашей памяти, бывает, и до старости.
- Ма! Ребята зовут покататься на сёрфинге! – подбежала к нашей паре юное создание лет шестнадцати, но совсем почти уже с женскими формами, коротко стрижеными волосами цвета спелой пшеницы и веселыми веснушками вкруг вздернутого носика. Если бы папа знал, что дочь наденет такой купальник, то запер бы ее в гараже и выбросил ключ. – Можно с ними?
- Слово сёрфинг, сеньора, само по себе уже означает катание. Ты сказала тавтологию. На доске для серфинга, - снисходительно улыбнулась женщина, как бы извиняясь перед предположительно образованным своим новым знакомым.
- Не сеньора, а сеньорита, - парировал ребенок, чем вызвал приятного тембра грудной смех у мужчины. – Так я пойду?
- А где ты видишь волны?
- Так пока стоять научат на сёр…, на доске.
- Вот, Рафаэль, позвольте представить, моя непоседливая дочь Лолита.
Лолита полуприсела в нетерпеливом реверансе, более походившем на биение копытцем. Рафаэль встал с шезлонга, подошел, взял ее руку, которую та от смущения (или нежелания) не умела и подать, поднес к губам и поцеловал.
- Весьма очарован, сеньорита Лолита.
- Ну беги уже, - прозвучало в голосе Нины (так звали женщину) нечто напоминающее ревность.
«Очарован он, блин, старый козел!», - тут же вспорхнула и улетела Лолита, впрочем, это были только ее мысли, а не слова, так что Рафаэль так и остался весьма очарован.
Рафаэлем он конечно не был. Родители назвали его Рафиком, так что если бы он отправился отдыхать в Турцию или, скажем, в Арабские Эмираты, то с таким же успехом мог представиться там именем Рафкат, почти и не греша против российского своего паспорта. Кровей он был неясно каких - может, арабских, может, грузинских или армянских, но родился и жил точно в Тульской губернии, где имел контрольную долю в сети автомоек, что позволяло ему раз в полгода отдыхать где угодно, мало заботясь об аккредитиве. Смуглая кожа, черные волосы, выразительные, хоть чересчур масляные глаза и мужественный овал лица позволяли ему чувствовать себя комфортно среди женщин на всех континентах ниже сорок пятой параллели северной и выше сорок пятой южной широты, исключая правда Соединенные Штаты, где его непременно причисляли-таки к арабам, хотя, будучи сыном атеиста и беспартийной, но крещенным в православии, носил он на груди золотой католический крест и Корана не то что не раскрывал, но в глаза и книги-то не видал.
Вернулся Рафаэль (оставим ему это поэтичное, хотя древнееврейское, а вовсе не испанское имя) к шезлонгу задумчивым, с блуждающей улыбкою на лице пригубил через трубочку безалкогольного коктейля и поморщился. Ему, на губах которого оставался еще запах молодой кожи небесного создания, определенно хотелось теперь глотнуть виски и даже порции три сразу, но как-то неловко было перед Ниной, ведь еще даже не полдень. Однако (вот чем опытная женщина отличается от малолетки) Нина тут же все сообразила, и даже более, она поняла, что теперь, когда Рафаэль определенно «запал» на ее дочь, она, ну хотя бы исключительно как заботливая мать просто обязана уложить «старого козла» (уж она-то услышала мысли дочери, или генетически рассуждала одинаково?) в свою постель, дабы пресечь на корню нежелательные поползновения. Согласитесь, что в таком адюльтере есть весомая доля даже и жертвенности. Вообще-то замужняя женщина никогда особо не заморачивается поиском мотивов к своему прелюбодеянию - они всегда под рукой: муж-пьяница, муж-деспот, муж-скряга, муж-кобель… Да мало ли? Мы-то с вами отлично знаем, что почти любой такой ярлык, пускай и в разной степени, нам вполне подойдет, но даже если кто из нас паче чаяния и идеал - так за двадцать лет ее стошнит и от идеала. Супружеская измена неотвратима, как божий суд, но здесь, когда ради целомудрия дочери – прямиком и в праведницы. Процесс же, так сказать, укладывания в постель все равно не обойдется без спиртного, так чего тянуть-то.
- Что-то зябко, - поежилась Нина совершенно безветренному и ласковому двадцатипятиградусному утру и даже закуталась в палантин. – Не пропустить ли нам чего согревающего в баре отеля?
- Отличная идея, - и не скрывая радости клюнул Рафаэль, - я предпочитаю ирландский виски, но вы, если…
- Во-первых, давай уж на ты, а, во-вторых, это еще посмотреть, кто кого перепьет.
Это был уже второй капкан. Дай мужчине мотив соревнования и он больше и вовсе ни о чем не думает, ну а когда в грамотно просчитанный момент вдруг и раскроет соловые глаза свои – перед ним только она, только она…
*****************
*****************
*****************
Под звездочками понимайте кто что хочет, и тут уже мои недомолвки не из бедности палитры, лицемерия, цензуры или лености к письму, а просто у всякого из нас есть что вспомнить или хотя бы вообразить, так чего навязывать-то. В супружеской измене, равно как и во всяком богом продуманном естестве на земле, наличествует эдакая неповторимая красота, пикантная изысканность. В отличие от богоугодного секса (а есть ведь и такое понятие), то есть секса скучного, привычного, прагматического, лишь ради продления рода или простого отправления некоторой нужды, как это бывает, скажем, в случае переполнения пищеварительно-кишечного тракта, в прелюбодеянии присутствует интрига запрета, а коль скоро ты все равно уже на территории беззакония, то и раскрепощенность вседозволенности. Понимая, что один черт никому не станет известно, разве что бог всему внимательный зритель, у фантазии нашей просто срывает тормоза и даже появляется странный страх пропустить, не попробовать чего другого-третьего, ибо такое, может, действительно единственный и последний в жизни раз.
Не знаю, что чувствовал, и чувствовал ли что-либо сквозь полторы пинты виски вообще наш Рафаэль, он ведь законов морали не преступал, не изменял, а лишь пользовался изменой, как едим мы, к примеру, курицу, чья смерть не на нашей совести, но Нина оторвалась, простите рассказчика вашего за вульгаризм, по полной. Порочное соитие, помноженное на упомянутую уже здесь жертвенность, сотворило с ее фантазиями чудеса невозможные. Она теперь не шла по коридору, а медленно парила над ним, возвращаясь уже далеко за полночь из номера Рафаэля в их с Лолитой двухкомнатный люкс. У двери она с неимоверным усилием взяла себя в руки и, как можно тише, чтобы не разбудить дочь, проскользнула внутрь, там она проплыла в свою комнату и, не имея сил даже раздеться, лишь коснувшись головою подушки, провалилась в окутанный негою сон, сон такой, каким спят пожалуй лишь здоровенькие дети, неподкупные прокуроры да святые угодники. Только вот тишину соблюдала Нина совершенно напрасно – в комнате Лолиты было пусто.
Сёрфинг
Не встретившись с матерью ни за обедом, ни за ужином, Лолита конечно обо всем догадалась. О намерениях она предположила и еще раньше, когда заметила, что та сняла обручальное кольцо, но ее поразили скорость и хватка «старшей подруги». Поначалу в ней шевельнулась было некоторая обида за папу, но женская солидарность, а, главное, перспектива полной личной свободы, подкрепленная очевидной возможностью шантажа, начни только родительница не к месту обозначать надзирательные свои функции, перевесила чашу весов ее моральности в пользу этой самой свободы, тем более, что девочка совершенно определенно вознамерилась расстаться со своей девственностью именно здесь, на курорте, в романтической Испании, в полночном шуме прибоя под пальмою с каким-нибудь идальго, а не на партах в школе после уроков с прыщавым одноклассником, который после и раззвонит чего и не было, как такое уже случилось с ее лучшей подругой Катькой, уж больно той не терпелось не отстать от остальных. O temporal! O mores! – восклицал Марк Туллий Цицерон две тысячи лет назад. Любопытно, что бы сказал он сегодня, когда шестнадцатилетняя девственница слывет в классе чуть ли не старой девой? Таких, которые ставят знак тождества между первой брачной ночью и дефлорацией больше нет. Во времена юности Нины и Алеши да и гораздо раньше нравственность тоже была давно уж далека от христианской или социалистической, но тогда хотя бы не хвастали. Теперешние иные торопыжки (так я слышал, врать не стану от себя), дабы сделать свой первый секс приятным, а заодно и показать партнеру, что перед ним опытная львица, лишают себя плевы в ручную, тем более, что если так уж вдруг занадобится к алтарю с чистой совестью, всегда к услугам гименопластика. В теоретических уроках тоже нет недостатка – интернет изобилует любыми подробностями и советами, включая обширный по качеству и вариабельности видеоряд. В общем, Лолита была не только внутренне готова, но и методически подкована, однако, как, скажем, в сёрфинге, одно дело теория, другое – практика.
Причисленный сегодня к лику святых достославный доктор Зигмунд Фрейд находил во всяком даже ничтожно малом поступке человека лишь мотив сексуального бессознательного. Но, как и в искусстве, где за Босхом всегда следует Брейгель, за Фрейдом обнаружили себя Альфред Адлер с социальной составляющей подсознания и Карл Густав Юнг с его архетипами и бессознательным уже коллективным, однако, в случае с Валерио довольно было и одного бесхитростного Фрейда, но и не без известной креативности. Валерио был чистокровным двадцатилетним каталонцем, внебрачным сыном метрдотеля и горничной этого же отеля. Он сносно изъяснялся по-английски, имел типичную внешность модели рекламы какого мужского дезодоранта и хорошо умел в своей жизни лишь две вещи – кататься на доске и, как сказали бы на Руси, портить девок, почему и служил при отеле инструктором по сёрфингу днем и волонтером (если не пациентом) вышеупомянутого доктора ночью. В каком из двух поприщ был он более докой – судить вам.
Выйдя поутру на пляж и придирчиво оценив свои шансы против прочих «козочек» весьма даже положительно, Лолита тут же была принята в волейбольный круг, где совершенно русские девушки верещали исключительно на разной чистоты английском, вставляя правда чуть ни через слово непереводимое «блин». Местные мачо, среди которых был и наш Валерио, в игре участия не принимали. Они возлежали поодаль в шезлонгах, и, как римские патриции рабынь, примечали себе жертв на вечер. Положим, не самое удачное сравнение. Рабыня, жертва, это когда насильно, против воли, а здесь… Здесь девочки не столько играли в волейбол, сколько отклячивали (ну не нашел я другого глагола) попки и заводили за голову руки, дабы как только можно выгоднее представить всеобщему обзору округлости своих грудей. С грудью как раз у Лолиты было не очень - не больше среднего апельсина, но то, что она была много моложе остальных претенденток и, как ни старалась двигаться львицею, со всей очевидностью - девственницей, не вызывало никаких сомнений, что и стало решающим в выборе Валерио, юноши, как и все аборигены, искушенного и избалованного до даже небрежения глянцевыми стандартами половозрелых девиц. Он загасил сигарету в бокале апельсинового сока, взял подмышку доску и направился прямо к Лолите.
- Похоже, вы здесь впервые и еще не умеете кататься на этом, - улыбнулся он ослепительными зубами и показывая доску, - хотите, научу?
Лолита тоже заприметила его еще раньше, но более чтобы скрыть радость и волнение, нежели чем отпроситься у матери, побежала-таки отпрашиваться, по дороге проклиная себя за то, что не столь усердно учила в школе язык. То есть, понимать-то она понимала довольно, а вот формулировать самой… Получив же наставления в синтаксисе и, что гораздо важнее, заручившись отложенным известным карт-бланшем, Лолита вернулась к Валерио вполне спокойной и настроенной на саксонскую речь.
- Я Лолита, - уже обученная Рафаэлем, протянула она руку для поцелуя, но вместо ожидаемого «весьма очарован», услышала короткое «Я Валерио» и «пошли».
Для группового и индивидуального обучения, как у инструктора отеля, имелось у него место особое. Полоса песчаного пляжа шириною метров в пятьдесят была отбита высокой подпорной стенкой с белого мрамора балюстрадой, за которой располагалась площадка с зонтиками и столиками кафе; далее шла еще одна подпорная стенка, за нею шумел искусственным водопадом двухъярусный бассейн с пресной водой; за ним, третьей подпорной стенкой начиналась довольно дикая пальмовая роща. Здесь, окруженная густым кустарником, находилась песчаная поляна метров десять шириною, по кругу «лежали» лавки в виде больших бревен, распиленных вдоль пополам, одно бревно круглое, на столбах вышиною где-то в метр и еще были вкопаны два турника.
Когда они поднялись по крутым, тесаного камня лестницам, отороченным по обеим сторонам стриженной туей, и вошли в этот «тренажерный зал», Валерио бросил доску посредине поляны, сам сел рядом в позе лотоса и похлопал по песку напротив себя, предлагая Лолите сделать тоже. Он-то был в шортах, а вот Лолита вспыхнула утренним маком, ибо принять позу лотоса в ее с позволения сказать купальнике – все равно, что лечь в гинекологическое кресло. Она взяла-таки себя в руки, но села на коленки, плотно их сдвинув. Валерио едва заметно ухмыльнулся, но закрыл глаза, повернул кисти рук ладонями к небу и начал проповедь: «Прежде всего нужно сосредоточиться, расслабиться, забыть обо всем на свете, есть только ты, доска и море. Они твои друзья, ты с ними одно целое. Научись слушать волну и подчиняться ей…», - ну и прочая медитативно-дидактическая ахинея, произносимая им по тысяче раз за сезон, но Лолита слушала и подчинялась, закрыв глаза и расслабив все тело, что даже стала чуть покачиваться на воображаемой волне, а колени ее как-то сами собою разошлись в стороны, будто допуская в лоно живительную влагу океана. Поведав ей про виды и качество лонгбордов, шортбордов и фанбордов для разных волн и приемов катания, он уложил ее животом на свою доску, обучая находить равновесие между ее носом, кормой и собственным телом, затем показал, как надо группироваться перед постановкой на ноги, ну и как вставать. Лолита так усердствовала, так увлеклась упражнениями, что и позабыла о своей изначальной цели, но тут Валерио предложил ей усложнить задачу и повторить все то же самое на бревне с «ножками». Здесь уже было гораздо труднее и… эротичнее. Она должна была сесть верхом на бревно, затем, сохраняя равновесие, лечь на него, потом нужно было подтянуть под себя правую ногу и резко вскочить на обе, по-прежнему удерживая баланс. Тут уж она начала постоянно падать, а Валерио непременно подхватывал ее на руки и снова усаживал на гладкое и влажное от ее пота дерево. Лолита злилась и смеялась, смеялась и злилась, но всякий раз, оказываясь в его объятьях при падении, все более начинала прижиматься к его телу, ощущая все трепетнее с ним, а не с волною единение. Когда же возбуждение ее и тренировкой, и еще чем иным достигло уже апогея, наставник предложил ей третий уровень сложности, который заключался в том, что он ложился на лавку спиной, клал на себя доску, а она должна была сначала сесть верхом, затем грамотно лечь, а после и встать, при этом, покачиваниями своего тела он как бы имитировал неспокойную волну, когда же ученица, визжа, падала, он подхватывал ее и прижимал к себе, правда через доску. Никакого такого упражнения в методических материалах по обучению сёрфингу нету. Это было уже его ноу-хау, так и названное им «единение с волной», апофеозом которого становилось такое, что когда девушка в двадцатый-тридцатый раз падала, доска вдруг случайным образом соскальзывала с него наземь и подопечная оказывалась либо верхом, либо и вовсе лежа в объятьях и на попечителе, но теперь безо всякой, так сказать, прослойки, кроме его шортов и ее бикини в позе, ну никак не отправляющей ассоциациями к сёрфингу ни самих практикующихся, ни, тем более, случись тут какого зрителя. Когда коварный обольститель проделал этот трюк с Лолитой, та уж настолько раскраснелась возбуждением, что новая волна смущения, вызванного прикосновением к ней там внизу чего-то твердого на нем, но не доски, не добавило краски ее лицу – только веснушки ее побелели. Мгновение она застыла, словно парализованная, но после соскочила на землю и тихо сказала, забыв про английский: «Я устала, я хочу есть».
Валерио не нужен был тут переводчик. Все шло по плану. После обеда он предложил, пользуясь полученными уже навыками, заняться вейксёрфингом, это когда катер, загруженный балластом с одного борта, создает волну по другому и райдер, сначала держась за фал, а после и без него глиссирует по ней (в условиях сегодняшнего штиля, единственный способ получить волну). Теперь Лолита надела более скромный, закрытый купальник, но воспоминания о дообеденном прикосновении так взбудоражили ее воображение, сделали такой рассеянной, что она едва лишь два раза и сумела встать на доску и хоть сколько-то продержаться за буксировщиком. Валерио вел себя корректно и внимательно, всегда был рядом на гидроцикле и она, не раз уж спасенная им из воды, вдруг прониклась к нему таким доверием, будто знала его с детства.
Но настал вечер. Они договорились встретиться вновь на тренировочной поляне. Прежде чем отправится туда, она долго-долго стояла перед зеркалом бездвижно и с какой-то неизъяснимой тоскою смотрела на свое отражение, будто прощаясь с чем-то огромным, с чем-то таким в своей жизни, к чему больше не будет возврата. Перед глазами мелькали игрушки, куклы, детский садик, кошка Леся, почему-то учительница географии, победа в детском конкурсе бальных танцев, вечно сопливый поклонник Сережа с дурацкой фамилией Фиртель… Вдруг возникло лицо папы, он будто знал, что сейчас будет, но не осуждал, а как-то был совсем грустным… Кажется, что никогда она так не хотела, чтобы мама была сейчас с нею, чтобы удержала ее за руку, чтобы… Но мамы не было. «К черту! - топнула Лолита ножкой, - что за сопли!». Она нервно сняла, буквально сорвала с себя красное платье, надела прозрачное белое, заложила за резинку трусиков (больше некуда было) презерватив, что подарила ей перед отъездом Катька, и решительно направилась к выходу. Долго сидели молча держась за руки и даже не целовались. «Ты видела когда-нибудь океан ночью? – нарушил тягостную тишину Валерио неожиданным вопросом. – Если ты хочешь познать вечность, ты должна его увидеть». Они взялись за руки и спустились к морю. Пляж был пуст. Огни отеля сюда не доставали, была видна только бледная полоска прибоя и ее платье. Океан показался ей огромной пастью какого-то сказочного чудовища, готового вот-вот поглотить ее, но мириады звезд в вышине мерцали ей, что все будет хорошо. Ни слова не говоря, будто давно уж обо всем условились, они разделись донага и вошли в черную воду. «Не бойся, будет немножко больно, но океан поможет. Он, ты и я», - только и сказал Валерио.
Лилит
Никогда не мог уразуметь вполне, что есть такое течение времени, разница во времени, что это за река, в которую не входят дважды, в каких сутках ощущает себя какой-нибудь Гринвичский, скажем, мистер Смит в полночь, ежели кровать его расположена таким ракурсом к нулевому меридиану, что задница его еще сегодня, а голова уже завтра, но одновременно? Вот если бы земля вдруг прекратила вращаться вокруг своей оси, а вокруг солнца продолжала бы свой бег, то куда делись бы сутки и как считать время? А если перестала бы и вокруг солнца, куда бы делся год? А скорость света? Триста тысяч километров в час, час – одна двадцать четвертая оборота земли, а земля больше не вертится, так что это тогда будет за скорость? А световой год? Эти почти десять триллионов километров куда девать, если года и нету вовсе? Голову сломать ведь можно. Или я физику плохо учил в школе, или вовсе дурак?.. Да бог с ним, с космосом, на земле бы разобраться. Ведь когда Алеше снился этот треклятый сон, девочки его в Испании еще и знать не знали ни о каких Рафаэлях да Валерио, а вот теперь, когда ночная рыжая фея подошла к трепещущему от страха Алеше, Нина и Лолита как раз и начали свой пагубный флирт… Так с разницей в три часа или одновременно? Если одновременно, тогда все три события должны были бы происходить и в одном месте, а не за четыре тысячи километров друг от друга…
Ну и запутал же я и себя, и вас… В общем, к черту Ньютона, Эйнштейна, Ландау а до кучи и Создателя, что замутил все так сложно, сделав пространство функцией времени, а время порождением и вовсе не пойми чего, но именно в тот момент, когда Нина произносила свое стартовое: «Что-то зябко», а Лолита представлялась: «Я Лолита», рыжеволосая девушка подошла к Алеше и тихо сказала: «Здравствуйте, меня зовут Лилит». Если герой мой до сей поры был бледен, как саван, то теперь и вовсе сделался прозрачным. И дело даже не в созвучии этого странного имени с именем его дочери (хотя и это тоже), а в том, что однажды, теперь он это отчетливо припоминал, проводя для какой-то провинциальной торговой фирмы промо-акцию по повышению продаж контрацептивов, он, как настоящий профессионал рекламы, заинтересовался - откуда такое название «Лилит»? и вычитал в интернете нечто, показавшееся ему любопытным и даже оригинальным для обозначения такого предмета потребления, как презерватив. Оказалось, что до Евы была у Адама первая жена и звали ее Лилит. Она была сотворена господом не из мужниного ребра, как позже вторая, а слеплена ровно из такого же количества и качества праха, что и Адам. По другой версии, и феминисткам она нравится куда как больше, женщина была создана из огня. Именно это обстоятельство и послужило причиной первого на земле семейного скандала с последующим первым разводом. Днем супруги любили друг друга вполне целомудренно, но какой-то ночью, впервые решившись сойтись в порыве любви интимной, они вдруг заспорили, кому быть сверху. Экая мелочь, скажете вы, но так и было наверное, во всяком случае очень похоже на правду, и Лилит никак не желала ложиться под Адама, находя в том ущемление своих равноценных по праху прав, ну а в вариации с огнем и тем паче. Чем закончилось? Да ничем. Никто так и не уступил расположения сверху и соития не случилось. Побасенка эта возможно и выглядела бы несколько надуманной, однако если вспомнить, что раскол между католической и православной церковью случился лишь из-за спора в вопросе, каким хлебом следует причащаться, пресным или квасным, а затем раздвоилось и православие из-за такого пустяка - двумя или тремя перстами надо креститься, то подобная история более чем вероятна. Продолжение ее выглядит вполне по-иудейски жестоким. Господь прогнал гордую Лилит из рая, вдогонку «наградив» ее бесплодием, а Адаму слепил девушку кроткую и покорную, «да прилепится жена к мужу своему…». Лилит за пределами Эдема скучала недолго и скоро сделалась женою самого Самаэля (кто уж там стал у них сверху, история умалчивает, но что-то мне подсказывает, что сатана уступил), но обиду земную все-таки затаила. Когда же появилась Ева, отвергнутая и отверженная подговорила второго своего муженька обратиться змеем и соблазнить соперницу под древом познания добра и зла, ну а дальнейший сюжет уже всем хорошо известен. Как уверяют апокрифы, проклятая бесплодием (а что может быть страшнее для женщины?), Лилит, из все той же мести то ли богу, то ли человеку, стала похищать у земных жен младенцев, пия их кровь, а к благоверным мужьям их наладилась являться ночью, во сне, соблазняла их, крала их сперму, отчего у нее таки рождались, вот только не дети, а демоны. Исходя из такого красивого мифа, не было идеи креативнее, нежели мысль назвать средство, предохраняющее семя от кражи, а женщину от беременности, именем Лилит, как образ, символ устрашения, упреждения от нежелательных последствий. Алеша вспоминал теперь, что сам придумал рекламный постер, где изображен им был фиговый листок целомудрия, из-за которого выглядывала девушка с огненно-рыжими волосами, ниспадавшими до мраморных бедер, тело ее выписано было более как античное, нежели гламурное, алые полные губы были зазывно полураскрыты, огромные зеленые глаза томны, но из-под тени густых рыжих ресниц горели тайным огнем порока.
«Так вот откуда этот образ! Я сам его выдумал!», - начал наконец приходить в себя Алеша и щеки его чуть порозовели, а сердце унялось с двухсот до ста сорока, да и пора уже было что-то отвечать.
- Я помню тебя, - совсем невежливо на «ты» и не представившись вымолвил наконец художник.
- И я тебя помню, Алеша, - нежно улыбнулась Лилит и взяла его за руку, буквально пронизав несчастного каким-то неземным, но по ощущениям вовсе не адским теплом, - ведь это ты меня нарисовал. В некотором смысле я твоя дочь, правильнее, творение твоего разума, стремления, желания, - потянула она его в сторону дома, будто точно знала куда идти и продолжая звенеть детским своим колокольчиком о вещах уж очень далеко не детских, да и с формулированием, достойным и иного философа-киника. – Но ты ведь не Бог? Ты не мог же творить из ничего? Ты оплодотворил тогда мою маму, Старшую Лилит, в результате чего родилась я. А ты думал, что художники рождают от Бога? Смешной какой, - серебристо рассмеялась она. – Это, согласись, было бы похоже на какое-то, хм, мужеложство, а ежели считать тебя Его сыном, а именно это Христос, явление которого в Иерусалиме вы сегодня празднуете, и утверждает, то и на инцестуальную педофилию. В инцесте межгендерном, кстати сказать, в отличие от упомянутых выше богомерзких извращений, нет ничего противоестественного. Кровосмесительство вообще есть только выдумка ваших попов и прочих лицемеров от морали. Все вы родились всего лишь от двух людей и как же им было «плодиться и размножаться», как и повелел Владыка небесный, если только не сходиться в плотском естестве со своими братьями и сестрами, отцами и матерями? Уж если так, то разврат посеян благообразным Творцом вашим изначально в самой природе человеческой и лишь только те, кто вступает в божественную близость с моей матерью, первой и единственной женщиной, не имеющей ничего общего с родом людским, и есть исключительно безгрешные мужи, а дети этой близости – ангелы чистоты. Нами движутся науки, ремесла, искусства, на нас зиждется прогресс и процветание, а что до вчерашней ночи?.., - тут девочка порывисто и трепетно сжала Лешину руку, возвращая его к умопомрачительным воспоминаниям, - так ничто творимое мужчиной и женщиной в постели не может считаться безнравственным, если делается такое по обоюдному согласию и даже потребности. Ты же хочешь еще, хочешь не во сне? - тут Лилит резко остановилась, встала напротив Алеши и заглянула ему в глаза.
- А-а-а…, потерялся Алеша что отвечать, ибо мысли его совсем теперь спутались, а лицо из прозрачно-пергаментного сделалось розовым. Он что-то сильно стал сомневаться, что все это «не во сне», как она утверждала. – А как же насчет крови младенцев? – постарался-таки перевести он разговор в русло менее пикантное.
- Ой, ну и глупость же! – рассмеялась девушка, взяла его под руку и они двинулись дальше. – Ну подумай сам. На планете в день рождается около миллиона младенцев, ну пускай десяток-другой тысяч из них сразу умирает, плюс те, что вчера выжили, а сегодня нет. Сколько ты думаешь нужно маме, чтобы насытиться? Экая чушь! Не Старшая Лилит регулирует вашу демографию, а как раз Тот, кто все и замутил, а попы ваши, дабы отвести подозрение от истинного виновника человечьих, материнских несчастий, придумали страшилку на кого свалить. У них если и виноват кто кругом, так Лилит, Самаэль, ну на крайний случай сам человек, а боженьку не тронь, он добрый, блин!
Алешу вдруг рассмешило, что Лилит, при том, что рассуждает, как совершенно образованная взрослая женщина, употребляет уличное словцо, за которое так ругал он свою Лолиту, но именно благодаря этому «блин», он вдруг проникся теперь к ней какой-то домашней теплотой. Они как раз заходили в подъезд.
Амнезия
Алеша лежал на животе, распластав птицею руки и уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку, одеяло, скомканное чуть не в узел, валялось на полу и, опять простите за подробность, трусов на Алеше не было. Он перевернулся на спину, приподнялся на локтях и стал напряженно вглядываться в полумрак спальни. Будильник бледно светился цифрами 03:49. Сейчас он понимал только одно – он ни черта не помнит вчерашнего дня. Точнее, он смутно припоминал, что намечалась холостяцкая вечеринка с друзьями-художниками, но тогда где они все и почему он в неглиже? Женщины? – это вряд ли. В студенчестве, понятно, всяко бывало, ну это ж четверть века назад, да и прощено себе за давностью, но чтобы привести в свой дом? да и кого собственно? Последние лет десять в их компании если и заходила речь о противоположном поле, то исключительно в том контексте, что никакая Зинаида Серебрякова или Анна Остроумова-Лебедева не доказывают, а скорее опровергают способность женщины к живописи, да и вообще к чему либо творческому, кроме постели, кухни и деторождения, ну а ежели паче чаяния, как Ахматова или Цветаева, таки способна, то ее всенепременно следует проверить на наличие Y-хромосомы. Сказать, что они действительно так думали? – да нет конечно. Просто так уж устроен божий мир, выставлять на всеобщий суд обратное тому, что имеешь внутри и вполне возможно, что именно благодаря такому положению вещей и уберегается то сокровенное (прекрасное иль безобразное), что есть в душе. Если душа твоя подла и труслива, то на громких словах ты праведник и храбрец, каких мир не знал, а бывает, что и все наоборот. Девять из десяти власть предержащих, к примеру, ежели по божьему трибуналу, достойны тюрьмы, а тот единственный, который сегодня честен, уже завтра замарается; но коль скоро юстиция в руках эдаких, хм, людей, то сколько из семисот тысяч россиян в местах лишения свободы честные люди? Полагаю однако, что не так и много, потому как подлецы сажают по преимуществу подлецов, очищая тем самым, как они полагают, себя, свое доброе имя. Лицемерие есть непреложный закон человеческого общежития, оно его оберег. Если представить себе невозможную картину, что в один миг вдруг абсолютно всё стало бы известно абсолютно всем, мир погрузился бы в хаос. Ложь есть такое же условие правды, как тень условие света. Что же до истины, абсолютной истины, которая не имеет ничего общего ни с правдой, ни с ложью, она существует помимо нас и вне нас, как и непостижимое время, коего здесь мы уже касались.
Амнезия. У Алеши сделалась амнезия. Но только не такая, что приключилась с ним после одной студенческой попойки, когда он проснулся в вытрезвителе, а друзья после рассказывали, как он взобрался на крышу общежития, откуда, спустивши штаны, окроплял прохожих «солнечным дождем», возглашая на всю округу, что он де Артюр Рембо и декламировал:
Дышите мерзостью великолепной вони
И окунайте в яд злых языков концы!
Над вашей головой скрестив свои ладони,
Поэт вам говорит: «Беснуйтесь, подлецы!».
Теперь к этой амнезии примешивалось и еще одно иноязычное слово, точнее, чувство дежа-вю, да только не такое, когда думаешь, что все происходящее кругом уже было (вокруг как раз ничего и не происходило), а будто видишь, чего не было, но по восприятию - точно было. То вдруг являлась ему его Нина, сплетенная в страстном поцелуе с каким-то незнакомым смуглым мужчиной; то Лолита его выходила из ночного океана, держа за руку какого-то похотливого мачо, причем оба абсолютно голые; то какая-то обнаженная, безумной красоты девушка с огненными волосами, сидя на Алеше верхом, извивалась в экстатическом безумстве… В том-то и дело, что не ощущалось это сном, но будто он все это видел собственными глазами, только никак не мог вспомнить где и когда. Последнее видение, то, что с рыжей красавицей, было настолько реальным, что Алеша вскочил на ноги, и обежал всю трехкомнатную свою квартиру, заглядывая даже в шкафы и кладовку, но не обнаружил никаких признаков не только девицы, но и следов попойки тоже. Ни пустых бутылок, ни грязных тарелок, ни переполненных пепельниц – квартира была столь же девственно чиста, какой оставила ее Нина перед отъездом.
Алеша поднял с пола одеяло, набросил халат, прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки и уселся за стол. Вообще-то он не пил, ну… в том русском понимании этого действа, то есть не испытывал регулярной потребности притушить или, напротив, возбудить в себе какие-либо чувства, но сейчас он именно хотел напиться, а почему, понять никак не мог. Картины, увиденные им только что, так всколыхнули все его существо, настолько были навязчиво-реальны, что родили в нем испуг о собственном помешательстве. Спорно, согласитесь, лечиться от сумасшествия водкою, но это единственное, что пришло сейчас ему на ум. Он налил себе полный фужер, из каких пьют шампанское на новый год, и уничтожил его одним глотком, не ощутив рецепторами своими ни огня, ни вкуса. Мгновение, и голова побежала, кровь горячительной волною прокатилась по всему телу, но вместо того, чтобы смыть этот бредовый кошмар, невозможные давешние сюжеты стали обрастать подробностями такими, что впору и из окна прыгать. Нина теперь не только целовалась не пойми с кем, она еще и выделывала такое, о чем и припомнить было невозможно за всю их супружескую жизнь; потом он увидел, будто даже как если бы смотрел из глубины океана, как мачо, словно склизкая двухметровая мурена, обвился вокруг его маленькой дочурки и вода вдруг окрасилась красным; но то, что происходило с ним и рыжеволосой развратницей не поддавалось вообще никакому описанию. Странным образом все эти сюжеты как бы сливались в один, напоминая триптих «Сад земных наслаждений» Иеронимуса Босха. Вместо того, чтобы поскорее одуматься и залезть под холодный душ, Алеша мой, неожиданно восхитившись неземною достоверностью увиденного полотна, в два захода прикончил бутылку, и вся картина мира развернулась перед ним во всей своей полноте и неприглядности. Он вдруг узрел и всю мглу мирозданья, и ее обман, и ее бессмысленность, тщету длинной, бесконечной цепи рождений и смертей от сегодня и до шестого дня творенья. Увидел он и Старшую Лилит, и достославную ссору их с праотцом человеческим, и осознал наконец, что уступи тогда Адам, все сложилось бы на земле по-другому; что изгонять Лилит и лепить новую женщину из ребра было ошибкой, как сегодня сказали бы, системной; что вся развращенность мира рождена от Бога, есть Бог, а частные прелюбодеяния Алеши, Нины и Лолиты суть следствия единственной причины, имя которой Бог… В изнеможении повалился несчастный провидец на пол и закричал так пронзительно, так не по-человечески, что если есть Он на небе, то конечно услышал и ужаснулся творению своему.
***
Удивленный и даже раздосадованный несостоявшейся нашей вечеринкой, нашел я Алешу на следующий день в здравом уже уме и трезвой памяти. Он сам позвонил мне и попросил принести пива. Он был бледен, но почти спокоен, разве что когда рассказывал о маленькой Лилит, руки его дрожали. Алеша вспомнил всё до мелочей (а откуда вы думаете мне столь подробно известны события, происходившие на атлантическом побережье Испании где-то между Гибралтаром и южной оконечностью Португалии в провинции Коста де ла Лус?), и если я что и опустил, то по причинам уже указанным мною выше. Повторюсь, запретов от него я не слышал никаких.
Верю ли я сам всему рассказанному? О да! Если вам когда посчастливится посетить Мадрид и зайти в музей Прадо, если вы встанете перед центральной панелью триптиха «Сад земных наслаждений» и вглядитесь внимательно, то по истечении какого-то времени вы поймете, что такое невозможно выдумать, такое можно только увидеть, как увидел это Босх и теперь вот, пятьсот лет спустя, мой друг. Жаль, что он давно уже забросил живопись, не то мир обрел бы и еще один загадочный шедевр. Но в отличие от творения великого голландца, здесь, в центральной его части была бы изображена прекрасная девушка лет шестнадцати, имела бы она огненно-рыжие вьющиеся волосы, ниспадающие до мраморных бедер, тело ее выписано было бы более как античное, нежели гламурное, алые полные губы были бы зазывно полураскрыты, огромные зеленые глаза томны, но из-под тени густых рыжих ресниц горели бы тайным огнем порока. Были бы там и Нина, и Лолита, но, думаю, назвал бы Алеша триптих этот «Лилит».
Рейтинг: 0
289 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
