Правильно выбрать модель

Свобода выбора сужается под дулом пистолета. Энджел сам защелкнул наручники, приковывая себя к обшарпанной батарее. Да и не будь пистолета — против этого быка с красными глазами худому не справиться. Вертикальная труба позволила спуститься вниз — на приготовленный для Энджела травяной мягкий плед. 
— Я обещаю тебе безопасность, — заверил похититель, откладывая пистолет в сторону с явным чувством облегчения. Энджел даже вздохнул спокойнее — психу он, конечно, попался, но все не так плохо.
— Буду кормить до самого конца.
— Конца чего? — хмуро поинтересовался Энджел.
— Конца моей работы, — «бык» стал раскладывать мольберт, и Энджел наконец-то узнал похитителя. Приодеть в белую рубашку, расчесать лохмы на буйной головушке, принудить к свиданию с подушкой, и будет Венц из группы художников пятого курса. Тот самый скандальный Венц, который вместо пар бродил по университету, каждому встречному рассказывая, что ищет модель для картины, да найти не может. Ему на спину даже бумажку приклеивали скотчем — «Ищу модель. Интим не предлагать».
— Я тебя знаю. Ты Андер Венц. Тебя отчислят.
— Если не нарисую шедевр, которым можно закрыть глотку препода. Думаю, ты понимаешь, в каком я положении, и не будешь против помочь.
— «Помочь»? Ты называешь это, — Энджел погремел наручниками по батарее, — «помочь»?
— Ты тоже студент, войди в положение, — невозмутимо ответил Венц.
— Чтобы я вошел в положение, ты мог бы просто подойти, спросить и проставиться в баре!
— Не-не-не, — Венц замахал карандашом, — не помогло бы. Ты всем нашим отказал, и девчонкам, и парням. И это правильно! Модель не должна быть дешевой.
— Ну знаешь ли! Это мне решать.
— Может, и не тебе. Если человеку дана особая внешность, она довлеет над ним.
— Тоже мне, философ нашелся! И долго ты будешь рисовать гениальный шедевр?
— Осталось ровно девяносто семь дней до просмотра.
— Ах да, конечно. А не хочешь ли войти в мое положение и вспомнить, что у меня тоже есть учеба? Я не хочу поплатиться за сомнительного успеха картину своим обучением — и стипендией.
Венц горестно вздохнул.
— Ну неужели ты не понимаешь? Пока я следил за тобой, я видел, что ты умеешь ценить подлинную красоту. Ну не сдашь сессию, в следующем году пойдешь. Что стоят твои банальные экзамены против возможности попасть в высокое Искусство? Быть моделью — это дар.
— Если твой художник — гений, а не студент-недоучка, которого ждет плаха в деканате. Спасешь мою сессию — спасу твою, буду тебе позировать. Так что кончай балаган.
— Не выйдет, — Венц сокрушенно покачал головой. — Ты еще не понял, что за образ я ищу?
Энджел промолчал столь же выразительно, насколько выразительной была пауза Венца.
— Мне нужна Жертва, — изрек Венц с пафосом, начиная шуршать карандашом. Он зарисовывал воздетый к потолку взгляд Энджела.

К ночи Венц освобождал пленника и закрывал комнату без окон. Энджел охрип от криков за трое суток, но в этом частном районе соседи родились глухими. Утром Венц приходил, вынуждал Эвенца снова застегнуть наручники и приступал к экзекуции рисования.
— И что, сегодня тоже не до живописи? — стоящий Энджел отвернулся от Венца, комкающего бумагу. Во-первых, надоело до одури, во-вторых, руки и ноги затекли.
— Да чертова голова!— не замечал страданий модели Венц. — Не могу поймать, не могу!
— Чертовы руки не оттуда растут. Может, пора признать, что твой препод прав и нужно было ходить на пары?
— Да что ты понимаешь? Жирный Мерсье рисует, как курица лапой. Ты его картины видел? Какого они цвета?
— Зеленого. Трупы все как один. И лица им тесали кубисты .
— Во-во, и перспектива пола называется «нет прямым линиям», — мстительно подметил Венц. — Мерзость. И рисовать с фотографий заставляет. С фотографий! Где жизнь, я спрашиваю? Где настоящая живопись? Да я уважать себя перестану, если так рисовать начну.
— И все же, с позиции моей специальности…
— Искусствоведения.
— Ага, гад, моего недоученного по твоей вине искусствоведения. Как без сессии готовый искусствовед тебе говорю: есть живопись с натуры, а есть профессионализм. Какой бы ни была модель, ты должен ей вдохновиться. А то, гляди-ка, я, с моей хваленой внешностью тебе рисовать не даю. Руки сначала себе нарисуй, а потом людей для натуры похищай.
Венц замер, ошарашенно глядя на Энджела.
— Руки…
— Руки.
— Твои руки наверху, хотя должны быть внизу.
— Тебя что, поза моя не устраивает? А то, что у меня каждая мышца затекла и вопит благим матом на твое искусство, это ничего?!
— И ты не должен злиться! — Венц бросился к Энджелу, но так и не прикоснулся.
— Ага. Из этичности ты меня не трогаешь, но продержать вот так несколько суток и под прицелом не в урон этичности.
— Но как же мне еще тебя уговорить…
Энджел уловил слабину в воинственном настрое Венца и решил брать быка за рога.
«У меня есть шанс вырваться отсюда».
— Дурак. У тебя ничего не выйдет, если модель не будет тебе позировать. Но твое упорство меня заинтересовало. Покажи наброски. Если ты рисуешь достойно, то я, так и быть, буду тебе моделью. Если рисуешь отстой, то лучше брось универ. 
Венц стал переводить взгляд с рисунков на Энджела и обратно, соображая, стоит ли верить пленнику. И вдруг в его голове возникла мысль, объясняющая перемену в настроении Энджел.
— Ты испытываешь меня? — Венц проговорил с надеждой студента, которому вместе при провале экзамена достался намек на пересдачу.
— Ага, как искусствовед. Сам говорил, модель не должна быть дешевой. Я еще посмотрю, можно ли тебе мою внешность доверять. 
Венц опасливо приблизился к жертве, будто Энджел мог его укусить. Дрожащими пальцами он не сразу смог открыть наручники, а когда эти металлические клешни были сняты, художник быстро отступил назад.
— Посмотри на меня повнимательнее, я и без твоей экзекуции был слабаком, а сейчас мне бы нормально поесть, поспать и подвигаться, — Энджел потянулся и потер запястья. — Показывай то, из-за чего настрадался.
Энджел ощутил свою силу. Да, он устал и слабее Венца, но почему-то имеет власть над ним. Наверное, такова власть музы над артистом. 
Венц смущенно подпустил Энджела в святая святых, за святой щит мольберта. Энджел внимательно просмотрел каждый рисунок, чтобы не было сомнений в его заинтересованности.
— Нда… Я тут везде такой обычный, что тебе любой бы натурщик сошел. Нет индивидуальности. И идеи нет. Ты рисуешь настроение жертвы или кого-то конкретного?
Венц что-то пролепетал.
— А? Громче.
— Иуду.
Такого ответа Энджел никак не ожидал. Его пальцы непроизвольно сжались на набросках.
— Я должен позировать для Иуды?! — гнев Энджела был почти что профессиональным. — Все художники рисовали Иуд и чертей Суда Небесного с отпетых негодяев, и ты решил отправить меня в их ряды?! 
— Каждый художник должен нарисовать что-то на библейскую тему, чтобы сравниться с предшественниками. Ты будешь Новый Иуда. Иуда, который победит всех предыдущих. Святой Иуда, — глаза Венца фанатично горели. 
— Ты надеешься сыграть на дешевом эпатаже?
— Я смогу это нарисовать.
— По этим наброскам ни черта Иуды не вижу, ни старого, ни тем более нового. А я даже не твой предвзятый препод.
— Значит, ты не злишься на меня за все это и придешь…
— Да уж приду теперь! Даже если я откажу тебе, ты нарисуешь, все меня узнают и присоединят к твоей дурной славе. Я не могу этого позволить. Сейчас я иду домой. С этим, — Энджел набросками почти побил Венца по лицу и, пользуясь тем, что художник растерялся, быстро выскользнул из комнаты заточения.
Воздух свободы был удивительно свеж, но большую свежесть Энджелу придавала злость. Он был рассержен не похищением. Дойдя до студенческого общежития, он разложил перед собой наброски, понимая, что в каждом из них есть что-то трогательное, подходящее для хорошей картины. Но недостаточно хорошей для него и Венца.

Утро могло бы быть банальным. Контрастный душ, завтрак из белой каши и красного чая, смс-ка старосте группы, что он ездил в соседний городок к родителям на две недели. Энджел мог продолжить этот приятный обыденный ряд, но его кровь вскипала об одной мысли о портрете. Он немного поразмышлял, не стоит ли все же сдать Венца полиции или перестать с ним общаться, но, снова взглянув на наброски, Энджел понял — ему объявлена война. Война на двоих. 
— Проклятый Иуда… — пробормотал он, запихивая в пакет книги по истории искусства. Они пригодятся для поиска образа.

Венц выглядел куда лучше, чем на момент расставания — выспавшимся и готовым к работе. Увидев вернувшуюся модель, он воспарил духом. Провел на кухню, засуетился, по-студенчески веря, что главное — накормить, а потом хоть веревки вей. Энджел же сохранял мину снобизма.
— Мы с тобой такое создадим! Такое!
— Сначала обсудим. И как ты меня нарисуешь? 
— Иуда, который чище Христа.
— Иуда до своего личного «грехопадения»?
— Нет, после. Иуда, которому определили роль зла, чтобы остальные выглядели чистыми. Иуда, которому не простили его ангельской святости, а заодно и красоты. Чтобы опорочить святость, его оговорили самыми страшными грехами — ложью и предательством. Чтобы опорочить красоту, ему приписали слабость к женщинам, мол, красота всегда развратна.
Энджел слушал, едва качая головой, потому что тезисы Венца он понять мог, но невольно примерял роль этого Иуды на себя и злился. Этот Венц нафантазировал про него чушь. Глядя на ЕГО лицо. Но сознать в причине внутреннего конфликта Энджел не мог, потому с видом как минимум профессора он заявил, скучающе отпивая чай:
— Старо, как мир.
— Что старо?
— Уловка назвать черное белым. У тебя наверняка были еще какие—то идеи насчет Иуды. Или не Иуды.
— Нет-нет, я внутренне чувствую, что тебе подходит именно Иуда. Я бы отказался от идеи этого образа, если бы не увидел тебя.
— То есть я, по-твоему, канонический Иуда?
— Идеал, — Венц смотрел не мигая. Тут Энджел понял, что в словах художника про неподвластность внешности была доля истины. Венц бы мухи не обидел, не то чтобы людей похищать. Но он увидел идеальную модель. Художники — существа надмирные, они ловят узоры неба до того, как те сложатся в слова идеи. Венц поймал что-то от Иуды, и теперь нужно найти эту небесную нить, иначе, как ни выбивайся из сил Венц и Энджел, картина не выйдет. А Энджел очень хотел увидеть ее. Глядя на свое отражение в алой колеблющейся поверхности чая, Энджел грезил о портрете — себя как Иуды. А значит, что-то было в нем самом…
— Венц, когда ты увидел меня впервые, что я делал?
— Ты отказывал девушке. Темненькая такая, с косичками, заплетенными вокруг головы. Тогда она была в красной шали, и сама была красная от смущения... И глаза воловьи.
— И как я отказывал? Как это выглядело для тебя?
— Я не слышал слов, потому что пара закончилась, зашумели. Но ты выглядел как святой, вынужденный отказать. Ты словно был сам смущен тем, что девушка в тебя влюбилась. Но при этом ты хотел поскорее уйти оттуда.
— Припоминаю… — Энджел задумчиво подпер голову ладонью. — Ааа… Вот оно. Все верно. Иуда я распоследний.
— Что такого в том, чтобы отказать девушке?
— Да не в этом дело. Ведь я, по правде, был дураком тогда. Я дал ложную надежду девушке, а сам потом играл непричастного. Наверное, эта картина — моя расплата. Я, кажется, знаю, как добавить красок твоей идее. Ты должен нарисовать Иуду-святого, но все же грешного. Иуду со вторым дном. 

Уловив идею, Венц работал быстро, как и положено одержимому. Он вот-вот должен был дописать портрет, и Энджел как на иголках сидел: хватался за телефон при каждом звонке, проверял, нет ли пропущенных. Наконец ему пришла торжествующая смс «Готово!», и Энджел весенним вихрем вырвался из общежития. У порога Венца он немного постоял, приводя себя в спокойный вид, но глаза модели были такими же бешеными, как у открывшего художника.
— Готово! Да не разувайся ты!
Венц даже прибрался в самой освещенной комнате, уничтожив все следы обычного творческого беспорядка, и оставил на середине пола мольберт. Венц с торжественностью медленно стянул с мольберта шерстяной вязаный платок, наверняка занятый у бабушки, и Энджел впился взглядом в полотно, которое должно было отразить если не его душу, то душу его внешности.
Иуда мог бы сойти и за ангела. Венц удлинил льняные волнистые волосы Энджела, и они ниспадали на плечи, едва тревожимые легким ветерком. Белый хитон и щегольская синяя туника говорили цветами неба. Даже серебристый ствол мощной оливы, служащей фоном, не мог соперничать с лицом Иуды, дарящим умиротворение своей красотой. Пронзительные голубые глаза сами по себе были свидетельством непогрешимости, а кожа светилась внутренним светом. В божественности предателя не хотелось сомневаться, и восторг от чуда, явленного в чертах одного человека, не сразу давал заметить багровые полосы на запястьях, и веревку в грязных руках. Этой веревкой был связан Иуда, но он ушел от кары, обманув солдат или последователей Христа. И в слабой тени, бросаемой деревом, тень Иуды была черна и четка. Внутри ее человеческого силуэта ярился скрученными кольцами змей. И, после того как взгляд возвращался к Иуде, каждый мог заметить, что в этих чистых глазах живет насмешка. Насмешка человека, обманувшего других и спасшего свою змеиную шкуру.
— Новый Иуда, — Энджел говорил тихо, находясь под впечатлением.
— И старый Иуда, — столь же тихо ответил Венц. — Мне даже страшно показывать его на просмотре.
— Почему?
— Потому что такой грешник страшнее других злодеев. Он будет жить не смотря ни на что. Он любит играть с людьми, и при этом хочет выжить любой ценой после своих игр.
— А я рад, что ты покажешь картину не только мне. Потому что я мог бы стать таким, как этот Иуда, но теперь я буду бояться. Потому что он — страшный. Я, пожалуй, пойду. Мне нужно многое обдумать. И… удачи на просмотре. Если ты не получишь отлично, то что-то «прогнило» в чреве нашей alma mater.

О том, что Венц отчислен до сессии за нападение на преподавателя, Энджел узнал от подружки. 
— Что ты учудил, идиот?! — кричал он, разбивая кулаки о немую дверь художника. Звук изъял Венца из тишины прокуренной насквозь квартиры. Даже в темноте Энджел видел, как правый глаз Венца окружает темный синяк, а губы с одной стороны опухли.
— Кто тебя так?
— Художнички, — шепеляво ответил Венц. — Заходи, — он втянул Энджела внутрь и всучил тому в руки початую бутылку.
— Дал увидеть до просмотра жирному Мерсье. Вышел покурить. Вернулся, а у этой сволочи в руках нож! Он хотел искромсать нашего Иуду! Он хотел уничтожить его! Я потерял голову от злости и…
— Врезал ему.
— Да, — Венц с удовольствием изобразил удар. — Впечатал кулак прямо в морду. На вопль Мерсье в аудиторию прибежал Даглас, а он кроме графики занимается боксом, и вот… Они меня вдвоем отделали. Главное — Иуду я спас, — Венц бережно погладил раму.
— Теперь отчислен?
— Ага.
— Празднуешь это?
— Праздную с размахом. Как воин, спасший своего сюзерена, но потерявший руки.
— Руки-то на месте. Ты можешь в другое место поступить. Или даже не поступать.
— Это как?
— Есть же самоучки. Знаешь что? Я готов стать твоей вечной моделью и попробовать реабилитировать тебя заодно.
— Это как?
— Ты не спрашивал, но мой диплом — о художниках, рисовавших несколько картин с одной модели. Если ты сумеешь нарисовать несколько моих выразительных образов, не обязательно маслом, до слушания моей группы, я попрошу научрука устроить тебе мини-выставку. Твои небольшой просмотр. И когда искусствоведы скажут правду о твоем «Иуде», художникам придется тебя вернуть. Сможешь?
— Остался месяц.
— Месяц заточения. Ты должен искупить вину за то, что похищал меня.
— Ты вроде даже рад теперь?
— У художников и искусствоведов одна судьба. Искусство. Все мы жертвуем Искусству.

© Copyright: Александра Котенко, 2015

Регистрационный номер №0316201

от 10 ноября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0316201 выдан для произведения: Свобода выбора сужается под дулом пистолета. Энджел сам защелкнул наручники, приковывая себя к обшарпанной батарее. Да и не будь пистолета — против этого быка с красными глазами худому не справиться. Вертикальная труба позволила спуститься вниз — на приготовленный для Энджела травяной мягкий плед. 
— Я обещаю тебе безопасность, — заверил похититель, откладывая пистолет в сторону с явным чувством облегчения. Энджел даже вздохнул спокойнее — психу он, конечно, попался, но все не так плохо.
— Буду кормить до самого конца.
— Конца чего? — хмуро поинтересовался Энджел.
— Конца моей работы, — «бык» стал раскладывать мольберт, и Энджел наконец-то узнал похитителя. Приодеть в белую рубашку, расчесать лохмы на буйной головушке, принудить к свиданию с подушкой, и будет Венц из группы художников пятого курса. Тот самый скандальный Венц, который вместо пар бродил по университету, каждому встречному рассказывая, что ищет модель для картины, да найти не может. Ему на спину даже бумажку приклеивали скотчем — «Ищу модель. Интим не предлагать».
— Я тебя знаю. Ты Андер Венц. Тебя отчислят.
— Если не нарисую шедевр, которым можно закрыть глотку препода. Думаю, ты понимаешь, в каком я положении, и не будешь против помочь.
— «Помочь»? Ты называешь это, — Энджел погремел наручниками по батарее, — «помочь»?
— Ты тоже студент, войди в положение, — невозмутимо ответил Венц.
— Чтобы я вошел в положение, ты мог бы просто подойти, спросить и проставиться в баре!
— Не-не-не, — Венц замахал карандашом, — не помогло бы. Ты всем нашим отказал, и девчонкам, и парням. И это правильно! Модель не должна быть дешевой.
— Ну знаешь ли! Это мне решать.
— Может, и не тебе. Если человеку дана особая внешность, она довлеет над ним.
— Тоже мне, философ нашелся! И долго ты будешь рисовать гениальный шедевр?
— Осталось ровно девяносто семь дней до просмотра.
— Ах да, конечно. А не хочешь ли войти в мое положение и вспомнить, что у меня тоже есть учеба? Я не хочу поплатиться за сомнительного успеха картину своим обучением — и стипендией.
Венц горестно вздохнул.
— Ну неужели ты не понимаешь? Пока я следил за тобой, я видел, что ты умеешь ценить подлинную красоту. Ну не сдашь сессию, в следующем году пойдешь. Что стоят твои банальные экзамены против возможности попасть в высокое Искусство? Быть моделью — это дар.
— Если твой художник — гений, а не студент-недоучка, которого ждет плаха в деканате. Спасешь мою сессию — спасу твою, буду тебе позировать. Так что кончай балаган.
— Не выйдет, — Венц сокрушенно покачал головой. — Ты еще не понял, что за образ я ищу?
Энджел промолчал столь же выразительно, насколько выразительной была пауза Венца.
— Мне нужна Жертва, — изрек Венц с пафосом, начиная шуршать карандашом. Он зарисовывал воздетый к потолку взгляд Энджела.

К ночи Венц освобождал пленника и закрывал комнату без окон. Энджел охрип от криков за трое суток, но в этом частном районе соседи родились глухими. Утром Венц приходил, вынуждал Эвенца снова застегнуть наручники и приступал к экзекуции рисования.
— И что, сегодня тоже не до живописи? — стоящий Энджел отвернулся от Венца, комкающего бумагу. Во-первых, надоело до одури, во-вторых, руки и ноги затекли.
— Да чертова голова!— не замечал страданий модели Венц. — Не могу поймать, не могу!
— Чертовы руки не оттуда растут. Может, пора признать, что твой препод прав и нужно было ходить на пары?
— Да что ты понимаешь? Жирный Мерсье рисует, как курица лапой. Ты его картины видел? Какого они цвета?
— Зеленого. Трупы все как один. И лица им тесали кубисты .
— Во-во, и перспектива пола называется «нет прямым линиям», — мстительно подметил Венц. — Мерзость. И рисовать с фотографий заставляет. С фотографий! Где жизнь, я спрашиваю? Где настоящая живопись? Да я уважать себя перестану, если так рисовать начну.
— И все же, с позиции моей специальности…
— Искусствоведения.
— Ага, гад, моего недоученного по твоей вине искусствоведения. Как без сессии готовый искусствовед тебе говорю: есть живопись с натуры, а есть профессионализм. Какой бы ни была модель, ты должен ей вдохновиться. А то, гляди-ка, я, с моей хваленой внешностью тебе рисовать не даю. Руки сначала себе нарисуй, а потом людей для натуры похищай.
Венц замер, ошарашенно глядя на Энджела.
— Руки…
— Руки.
— Твои руки наверху, хотя должны быть внизу.
— Тебя что, поза моя не устраивает? А то, что у меня каждая мышца затекла и вопит благим матом на твое искусство, это ничего?!
— И ты не должен злиться! — Венц бросился к Энджелу, но так и не прикоснулся.
— Ага. Из этичности ты меня не трогаешь, но продержать вот так несколько суток и под прицелом не в урон этичности.
— Но как же мне еще тебя уговорить…
Энджел уловил слабину в воинственном настрое Венца и решил брать быка за рога.
«У меня есть шанс вырваться отсюда».
— Дурак. У тебя ничего не выйдет, если модель не будет тебе позировать. Но твое упорство меня заинтересовало. Покажи наброски. Если ты рисуешь достойно, то я, так и быть, буду тебе моделью. Если рисуешь отстой, то лучше брось универ. 
Венц стал переводить взгляд с рисунков на Энджела и обратно, соображая, стоит ли верить пленнику. И вдруг в его голове возникла мысль, объясняющая перемену в настроении Энджел.
— Ты испытываешь меня? — Венц проговорил с надеждой студента, которому вместе при провале экзамена достался намек на пересдачу.
— Ага, как искусствовед. Сам говорил, модель не должна быть дешевой. Я еще посмотрю, можно ли тебе мою внешность доверять. 
Венц опасливо приблизился к жертве, будто Энджел мог его укусить. Дрожащими пальцами он не сразу смог открыть наручники, а когда эти металлические клешни были сняты, художник быстро отступил назад.
— Посмотри на меня повнимательнее, я и без твоей экзекуции был слабаком, а сейчас мне бы нормально поесть, поспать и подвигаться, — Энджел потянулся и потер запястья. — Показывай то, из-за чего настрадался.
Энджел ощутил свою силу. Да, он устал и слабее Венца, но почему-то имеет власть над ним. Наверное, такова власть музы над артистом. 
Венц смущенно подпустил Энджела в святая святых, за святой щит мольберта. Энджел внимательно просмотрел каждый рисунок, чтобы не было сомнений в его заинтересованности.
— Нда… Я тут везде такой обычный, что тебе любой бы натурщик сошел. Нет индивидуальности. И идеи нет. Ты рисуешь настроение жертвы или кого-то конкретного?
Венц что-то пролепетал.
— А? Громче.
— Иуду.
Такого ответа Энджел никак не ожидал. Его пальцы непроизвольно сжались на набросках.
— Я должен позировать для Иуды?! — гнев Энджела был почти что профессиональным. — Все художники рисовали Иуд и чертей Суда Небесного с отпетых негодяев, и ты решил отправить меня в их ряды?! 
— Каждый художник должен нарисовать что-то на библейскую тему, чтобы сравниться с предшественниками. Ты будешь Новый Иуда. Иуда, который победит всех предыдущих. Святой Иуда, — глаза Венца фанатично горели. 
— Ты надеешься сыграть на дешевом эпатаже?
— Я смогу это нарисовать.
— По этим наброскам ни черта Иуды не вижу, ни старого, ни тем более нового. А я даже не твой предвзятый препод.
— Значит, ты не злишься на меня за все это и придешь…
— Да уж приду теперь! Даже если я откажу тебе, ты нарисуешь, все меня узнают и присоединят к твоей дурной славе. Я не могу этого позволить. Сейчас я иду домой. С этим, — Энджел набросками почти побил Венца по лицу и, пользуясь тем, что художник растерялся, быстро выскользнул из комнаты заточения.
Воздух свободы был удивительно свеж, но большую свежесть Энджелу придавала злость. Он был рассержен не похищением. Дойдя до студенческого общежития, он разложил перед собой наброски, понимая, что в каждом из них есть что-то трогательное, подходящее для хорошей картины. Но недостаточно хорошей для него и Венца.

Утро могло бы быть банальным. Контрастный душ, завтрак из белой каши и красного чая, смс-ка старосте группы, что он ездил в соседний городок к родителям на две недели. Энджел мог продолжить этот приятный обыденный ряд, но его кровь вскипала об одной мысли о портрете. Он немного поразмышлял, не стоит ли все же сдать Венца полиции или перестать с ним общаться, но, снова взглянув на наброски, Энджел понял — ему объявлена война. Война на двоих. 
— Проклятый Иуда… — пробормотал он, запихивая в пакет книги по истории искусства. Они пригодятся для поиска образа.

Венц выглядел куда лучше, чем на момент расставания — выспавшимся и готовым к работе. Увидев вернувшуюся модель, он воспарил духом. Провел на кухню, засуетился, по-студенчески веря, что главное — накормить, а потом хоть веревки вей. Энджел же сохранял мину снобизма.
— Мы с тобой такое создадим! Такое!
— Сначала обсудим. И как ты меня нарисуешь? 
— Иуда, который чище Христа.
— Иуда до своего личного «грехопадения»?
— Нет, после. Иуда, которому определили роль зла, чтобы остальные выглядели чистыми. Иуда, которому не простили его ангельской святости, а заодно и красоты. Чтобы опорочить святость, его оговорили самыми страшными грехами — ложью и предательством. Чтобы опорочить красоту, ему приписали слабость к женщинам, мол, красота всегда развратна.
Энджел слушал, едва качая головой, потому что тезисы Венца он понять мог, но невольно примерял роль этого Иуды на себя и злился. Этот Венц нафантазировал про него чушь. Глядя на ЕГО лицо. Но сознать в причине внутреннего конфликта Энджел не мог, потому с видом как минимум профессора он заявил, скучающе отпивая чай:
— Старо, как мир.
— Что старо?
— Уловка назвать черное белым. У тебя наверняка были еще какие—то идеи насчет Иуды. Или не Иуды.
— Нет-нет, я внутренне чувствую, что тебе подходит именно Иуда. Я бы отказался от идеи этого образа, если бы не увидел тебя.
— То есть я, по-твоему, канонический Иуда?
— Идеал, — Венц смотрел не мигая. Тут Энджел понял, что в словах художника про неподвластность внешности была доля истины. Венц бы мухи не обидел, не то чтобы людей похищать. Но он увидел идеальную модель. Художники — существа надмирные, они ловят узоры неба до того, как те сложатся в слова идеи. Венц поймал что-то от Иуды, и теперь нужно найти эту небесную нить, иначе, как ни выбивайся из сил Венц и Энджел, картина не выйдет. А Энджел очень хотел увидеть ее. Глядя на свое отражение в алой колеблющейся поверхности чая, Энджел грезил о портрете — себя как Иуды. А значит, что-то было в нем самом…
— Венц, когда ты увидел меня впервые, что я делал?
— Ты отказывал девушке. Темненькая такая, с косичками, заплетенными вокруг головы. Тогда она была в красной шали, и сама была красная от смущения... И глаза воловьи.
— И как я отказывал? Как это выглядело для тебя?
— Я не слышал слов, потому что пара закончилась, зашумели. Но ты выглядел как святой, вынужденный отказать. Ты словно был сам смущен тем, что девушка в тебя влюбилась. Но при этом ты хотел поскорее уйти оттуда.
— Припоминаю… — Энджел задумчиво подпер голову ладонью. — Ааа… Вот оно. Все верно. Иуда я распоследний.
— Что такого в том, чтобы отказать девушке?
— Да не в этом дело. Ведь я, по правде, был дураком тогда. Я дал ложную надежду девушке, а сам потом играл непричастного. Наверное, эта картина — моя расплата. Я, кажется, знаю, как добавить красок твоей идее. Ты должен нарисовать Иуду-святого, но все же грешного. Иуду со вторым дном. 

Уловив идею, Венц работал быстро, как и положено одержимому. Он вот-вот должен был дописать портрет, и Энджел как на иголках сидел: хватался за телефон при каждом звонке, проверял, нет ли пропущенных. Наконец ему пришла торжествующая смс «Готово!», и Энджел весенним вихрем вырвался из общежития. У порога Венца он немного постоял, приводя себя в спокойный вид, но глаза модели были такими же бешеными, как у открывшего художника.
— Готово! Да не разувайся ты!
Венц даже прибрался в самой освещенной комнате, уничтожив все следы обычного творческого беспорядка, и оставил на середине пола мольберт. Венц с торжественностью медленно стянул с мольберта шерстяной вязаный платок, наверняка занятый у бабушки, и Энджел впился взглядом в полотно, которое должно было отразить если не его душу, то душу его внешности.
Иуда мог бы сойти и за ангела. Венц удлинил льняные волнистые волосы Энджела, и они ниспадали на плечи, едва тревожимые легким ветерком. Белый хитон и щегольская синяя туника говорили цветами неба. Даже серебристый ствол мощной оливы, служащей фоном, не мог соперничать с лицом Иуды, дарящим умиротворение своей красотой. Пронзительные голубые глаза сами по себе были свидетельством непогрешимости, а кожа светилась внутренним светом. В божественности предателя не хотелось сомневаться, и восторг от чуда, явленного в чертах одного человека, не сразу давал заметить багровые полосы на запястьях, и веревку в грязных руках. Этой веревкой был связан Иуда, но он ушел от кары, обманув солдат или последователей Христа. И в слабой тени, бросаемой деревом, тень Иуды была черна и четка. Внутри ее человеческого силуэта ярился скрученными кольцами змей. И, после того как взгляд возвращался к Иуде, каждый мог заметить, что в этих чистых глазах живет насмешка. Насмешка человека, обманувшего других и спасшего свою змеиную шкуру.
— Новый Иуда, — Энджел говорил тихо, находясь под впечатлением.
— И старый Иуда, — столь же тихо ответил Венц. — Мне даже страшно показывать его на просмотре.
— Почему?
— Потому что такой грешник страшнее других злодеев. Он будет жить не смотря ни на что. Он любит играть с людьми, и при этом хочет выжить любой ценой после своих игр.
— А я рад, что ты покажешь картину не только мне. Потому что я мог бы стать таким, как этот Иуда, но теперь я буду бояться. Потому что он — страшный. Я, пожалуй, пойду. Мне нужно многое обдумать. И… удачи на просмотре. Если ты не получишь отлично, то что-то «прогнило» в чреве нашей alma mater.

О том, что Венц отчислен до сессии за нападение на преподавателя, Энджел узнал от подружки. 
— Что ты учудил, идиот?! — кричал он, разбивая кулаки о немую дверь художника. Звук изъял Венца из тишины прокуренной насквозь квартиры. Даже в темноте Энджел видел, как правый глаз Венца окружает темный синяк, а губы с одной стороны опухли.
— Кто тебя так?
— Художнички, — шепеляво ответил Венц. — Заходи, — он втянул Энджела внутрь и всучил тому в руки початую бутылку.
— Дал увидеть до просмотра жирному Мерсье. Вышел покурить. Вернулся, а у этой сволочи в руках нож! Он хотел искромсать нашего Иуду! Он хотел уничтожить его! Я потерял голову от злости и…
— Врезал ему.
— Да, — Венц с удовольствием изобразил удар. — Впечатал кулак прямо в морду. На вопль Мерсье в аудиторию прибежал Даглас, а он кроме графики занимается боксом, и вот… Они меня вдвоем отделали. Главное — Иуду я спас, — Венц бережно погладил раму.
— Теперь отчислен?
— Ага.
— Празднуешь это?
— Праздную с размахом. Как воин, спасший своего сюзерена, но потерявший руки.
— Руки-то на месте. Ты можешь в другое место поступить. Или даже не поступать.
— Это как?
— Есть же самоучки. Знаешь что? Я готов стать твоей вечной моделью и попробовать реабилитировать тебя заодно.
— Это как?
— Ты не спрашивал, но мой диплом — о художниках, рисовавших несколько картин с одной модели. Если ты сумеешь нарисовать несколько моих выразительных образов, не обязательно маслом, до слушания моей группы, я попрошу научрука устроить тебе мини-выставку. Твои небольшой просмотр. И когда искусствоведы скажут правду о твоем «Иуде», художникам придется тебя вернуть. Сможешь?
— Остался месяц.
— Месяц заточения. Ты должен искупить вину за то, что похищал меня.
— Ты вроде даже рад теперь?
— У художников и искусствоведов одна судьба. Искусство. Все мы жертвуем Искусству.

 

Четыре сезона мастера Киго

Война Дедала