Познакомила и подружила...

Занималось ясное, но ощутимо холодное, прозрачное и льдистое, октябрьское утро. Кромка тротуара, подмороженная земля, кора деревьев, чахлая сухая травка, перила, крыши домов – всё было покрыто мелким и белым, как мука, налётом изморози. Анемичное московское солнце пряталось за крышами и никак не желало показываться во всей красе.

Валя, разинув от изумления рот и чувствуя, как спазм волнения перехватил ей горло, рассматривает высокую краснокирпичную башню с большими часами и длинным шпилем, а потом восторженным шёпотом спрашивает Веру:
- Вера, это Кремль? Да?

Такая красотища!

Валя завидует своей старшей сестре. Вера – такая умная и всё знает. Конечно, она же почти год жила в Москве. Училась в Педагогическом институте.

Напустив на себя непозволительной важности, Вера отвечает:
- Какой же это Кремль? Разве Кремль такой? Дура ты, что ли, Валька? Это Казанский вокзал.

Валя сконфужена.

Обидевшись на сестру, она отворачивается и рассеянно рассматривает другие строения на Комсомольской площади, но они ей кажутся не такими интересными, как этот величественный и торжественный терем с башнями и зарешеченными окошками.

В воздухе носятся запахи вокзала и большого, густонаселённого города; и ещё немножко – осени.

От нечего делать Валя садится на корточки и принимается перешнуровывать свои ботинки. Ботинки у неё новые и оттого слегка жмут, может, по этой причине пальцы всё время зябнут и застывают. Но это не беда. Она потерпит. Главное, какие красивые! Эти ботинки отец привёз с войны. И долго переспрашивал: угодил или нет? Угодил, ещё как угодил, уверяла она. А Вере он привёз пальто из синего габардина. Вера в нём похожа на взрослую тётеньку.

Валя оборачивается и снизу вверх смотрит на сестру, а потом украдкой, чтобы мама не заметила, показывает сестре язык.

Сама Валя одета в старенькое пальто, из которого она давно выросла. Даже не пальто, а какой-то детский капот с пелериной; она его проносила не снимая всю войну.

Вера устала стоять и присела на тюк с их добром. Мама тоже сидит, упираясь затылком в массивную тумбу, сплошь обклеенную красочными афишами. Валя изучает афиши. «В шесть часов вечера после войны», «Иван Грозный», «Александр Невский»… Ничего интересного. Валя все эти фильмы пересмотрела, и не один раз, ещё в Кемерово.

С дороги все устали. Только самой младшей, Галинке, всё нипочём. Прыгает на одной ножке вокруг тумбы – сначала по-простому, потом задом наперёд, что-то бормочет себе под нос. Или нет, кажется, поёт. Валя прислушивается к сестрёнке.

- …познакомила и подружила…

Как у Галинки забавно получается «…подлузыла…». Валя улыбается и чувствует, как ею тоже одолевает желание петь. Но она молчит, чтобы не позориться. А то, что люди подумают?

Их пятеро Шатских: отец Владимир Алексеевич, который ушёл навести справки насчёт поезда в Нальчик, мама Варвара Петровна и три сестры: Вера, Валя и Галинка. Полчаса назад они сошли с поезда. Ехали долго, больше недели, к тому же с пересадкой в Алма-Ате. Теперь предстояло ещё добираться до Нальчика.

А вокруг них шумела бестолковая московская сутолока. Площадь кишела народом, точно муравейник муравьями. Ничем не выдающийся будничный московский день шёл своим порядком, разве что только в груде кирпичей и другого строительного мусора, сваленного где попало то тут, то там, да в избыточном количестве военных, мелькающих в толпе прохожих, можно было угадать приметы недавней войны.

Владимира Алексеевича конец войны застал в Нальчике, где он в госпитале подлечивал последствия контузии. В свои неполные пятьдесят лет он был ещё крепким, молодцеватым и осанистым мужчиной, который всегда и во всём любил порядок и дисциплину. Выписавшись из госпиталя, он не спеша осмотрелся и с деревенской обстоятельностью постарался приглядеться к местной жизни. Город ему понравился. Тихий, степенный и – что всего значимее - «сытый», как ему показалось; зелёный, что тоже немаловажно. Он бы здесь ужился. Он решил перевезти туда семью. Пока шла война, они жили в Кемерово. Плохо жили, мало что впроголодь, так обе младшие девочки всё время болели. Не климат, как писала в письмах самая старшая дочь Вера.

Сама Вера чувствовала себя заправской москвичкой. Ещё бы! Она год прожила тут в общежитии и вернулась домой всего лишь не далее, как в мае, уже после Победы. Несмотря на войну, после школы она надумала ехать в Москву, запросто поступила в институт. Война войной, но не пропадать же век в Сибири! Жила в общежитии. Из дома, конечно, поддержки не было никакой - какая поддержка, если война? Мать с девочками сами еле перебивались. Потом и она не выдержала, перевелась на заочный и вернулась в Кемерово.

- Вер, а Кремль в какой стороне? – перестав дуться на сестру, спрашивает Валя.

- Там.

Вера неопределённо машет рукой наискосок от тумбы с афишами.

Валя принимается старательно вглядываться в бескрайние московские дали.

- Вер, а твой институт где?

Вместо ответа Вера поворачивается к матери:
- Мам, давай я, пока отца нет, Вале с Галинкой хоть метро покажу, что ли? А то люди скажут: эх, вы! Были в Москве и ничего не видели. Не бойся, далеко не пойдём. Спустимся, посмотрим станцию и назад. Полчасика, не больше.

- Ох, Вера… Может, не надо, а? Боязно мне. Слышали, отец сказал: никуда не расходиться? А вдруг поезд скоро, - усталым голосом отвечает та.

- Так мы быстро.

- Ладно, идите. Что с вами делать? Только смотрите, Галинку мне не потеряйте, как в тот раз. Не ровен час…

«Как в тот раз» - это когда они пошли втроём на шахту за углём и забыли Галинку на проходной. Слава Богу, всё обошлось!

- Не потеряем! Мы её за руку будем держать. По очереди.

Они перешли через площадь и спустились в метро. На станции было многолюдно. Две младшие девочки Валя и Галинка с жадным любопытством принялись пялиться во все глаза. Они такой красоты ещё в своей жизни не видели.

Пока они так пялились, к ним подошёл молодой военный и спросил у Веры, как проехать до Красной площади.

Вера стала ему подробно объяснять, а сама, как заметила Валя, не отрываясь, смотрела на его увешенную медалями грудь. Молоденький совсем, не старше самой Веры, а столько наград! Это взволновало и растрогало девочку. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Она сбилась со счёта.

Разговорились.

Он сказал, что получил новое направление, а пока не уехал, хочет сняться на фоне Кремлёвской стены и Мавзолея. Быть в Москве и не побывать на Красной площади – он себе этого никогда потом не простит.

Он представился:
- Иван Карпов.

- Вера Шатских.

- Шатских? Так вы, значит, сибирячки?

Он посмотрел на младших девочек. Как Вале показалось – оценивающе.

- Нет, мы уральские, - ответила Вера.

- Ну, да! – вдруг несказанно обрадовался он. - А я как раз еду в Свердловск!

- А мы в Нальчик.

- А поехали на Красную Площадь со мной! Я вас сфотографирую, а потом вышлю карточку на главпочтамт до востребования.

Вера замялась. Ведь она обещала маме, что они не долго. Ничего, если поторопиться, можно успеть.

Девочки – Валя и Галинка - тоже загорелись. Красная площадь всё-таки!

Они сели в подошедший поезд и поехали.

Вот она - Красная площадь! Спасская башня, храм с расписными куполами, Мавзолей… У Мавзолея толпится народ. Как и всюду, много военных. А ещё красивые девушки, женщины, принаряженные дети.

Валя чувствует себя безумно счастливой, просто самой счастливой на свете – она возле Мавзолея!

Иван достал из вещмешка трофейный «Кодак», поколдовал над ним, после чего попросил прохожего щёлкнуть их всех вместе. Для верности сделали несколько снимков.

- Вера, не забудьте: Иван Карпов я.

Всё же, не надеясь на девичью память, он написал на клочке бумаги свою фамилию и номер войсковой части.

Пока они разговаривали, Валя не отрываясь смотрела на угол нарядного длинного здания с арками. Там стоял лоток на колёсиках, к которому тянулся хвост очереди.

Это ГУМ, пояснила Вера. А это – эскимо. Мороженое такое. На деревянной палочке.

Эскимо. Невиданное лакомство. Как тут пройти мимо? Никак. Встали в очередь.

Галинке холодного категорически нельзя, она такая слабенькая, всё время болеет. Год назад еле спасли от воспаления лёгких. Но девочка так умоляюще смотрит! Разве устоишь перед таким взглядом?

Валя благоговейно отвернула обёртку и аккуратно лизнула. Потом, забыв всякую осторожность, откусила. Сладкий, чересчур приторный вкус сразу наполнил рот вязкой слюной. Заломило зубы.

Галинка, не зная, как подступиться к диковинке, сморщила забавную гримасу и осторожно обмакнула в жирную белую массу пальчик.

Только Вера вела себя достойно. Хотя и была вся как на иголках.

Что эти девчонки так медленно возятся? Эдак они точно опоздают.

Доев мороженое, они бросились назад. В пустом переходе со сводчатым низким потолком было темно и холодно; по тоннелю эхом разносились их гулкие шаги.

Иван вызвался проводить их до перрона; хотел до места, но Вера не разрешила. Как назло поезда всё нет и нет! Наконец они забежали в вагон, а Иван остался на станции. Он медлил уходить, стоял, прислонившись к колонне, и смотрел. Вера взмахнула на прощание рукой, и Иван в ответ улыбнулся. Их взгляды встретились снова.

Поезд уехал.

Теперь бегом к маме.

Увидев дочек издалека, Варвара Петровна тотчас накинулась на Веру с упрёками.

- Вы где были? Отец вас по всему вокзалу обыскался!

Валя хотела в оправдание что-то сказать про Красную площадь и про мороженое, но Вера так её ущипнула за тыльную сторону ладони, что пришлось прикусить язык. Валя была не по годам смышлёная и всё поняла без слов. Красная площадь и эскимо – это их с Верой тайна.

Пока их не было, с противоположной стороны тумбы свои вещи пристроила ещё какая-то женщина с мальчиком, по виду - не старше Вали. Мальчик плашмя лежал на узлах, но, увидев Валю, сел. Они стали рассматривать друг друга.

Подошёл отец. Как должно, поругал их немножко. Оказывается, поезд в Нальчик уже два часа, как ушёл. Опоздали, а следующий - неизвестно когда. Жди теперь у моря погоды.
Владимир Алексеевич потоптался немножко и опять ушёл.

- А вы, я погляжу, тоже приезжие? Откуда, если не секрет? – вежливо поинтересовалась Варвара Петровна у женщины.

Судя по всему, та не какая-нибудь «подзаборница», а из приличных. Дорогое пальто с чернобуркой, шляпка, модные ботиночки из шевро. И сразу видно, что самостоятельная.

- Мы с сыном - ташкентские. А отец наш в Германии. Всю войну с ним не виделись. Жив остался и на том спасибо. Теперь едем к нему. В город Гёрляйц. Вы, наверное, о таком и не слышали. Как война закончилась, его назначили комендантом тамошнего рудника. А здесь мы ждём моего брата. Он – москвич. Я дала телеграмму, он нас должен встретить, помочь с билетами и с пересадкой. Что-то нет его… Или разминулись. Видно, придётся самим к нему ехать. Слава Богу, адрес известен. Он недалеко, в Зарядье, живёт, - начала скороговоркой рассказывать женщина.

А мальчик наклонил голову и сказал вполголоса Вале:
- Мой папа всех фашистов поубивал, и теперь там самый главный, чтобы больше ни один фашист не сунулся.

Валя от такого натиска даже слегка оробела.

- А тебя как звать? – спрашивает она, чтобы что-то спросить.

- Исаев Павел, - говорит мальчик.

Потом зачем-то уточняет:
- Паша. А тебя как?

- Валя Шатских. А я уже во втором классе. А ты?

- И я.

Он достал из-за пазухи наклеенную на картон фотографию какого-то военного в очках, показал Вале.

- Это мой отец. Видишь, сколько медалей? Даже «За отвагу» - целых две! А это орден Красной Звезды!

Валя в восхищении.

- Ух, ты!

А у её отца – только три медальки. И ордена никакого нет.

В порыве великодушия шёпотом, покосившись на мать, она делится с ним своей тайной:
- А я только что знаешь что ела? Мороженое! Эскимо! На деревянной палочке!

Теперь в восхищении мальчик.

Эскимо в своей жизни он ещё не пробовал.

Чтобы не ударить в грязь лицом, он стал рассказывать ей про ташкентские лакомства:
- А у нас на базаре за то что козинаков и жареной кукурузы завались! И белые подушечки. Парварда называется. Спорим, ты такие никогда не ела! Даже не видела.

Валя округлила глаза.

Становилось всё теплее. Иней уже весь растаял. Обернувшись вполоборота на маму, Валя незаметно расстегнула у пальто две верхние пуговицы и отёрла пот со лба.

Галинка, которая слушала их занимательный диалог, повалилась на тюк головой, да так и уснула.

Валя почувствовала, как ею тоже начинает овладевать сильное, но приятное утомление. У неё будто что-то зашумело в голове, а перед глазами запрыгали золотые звёздочки. Но она продолжает отвечать что-то Паше расслабленным голосом. Ещё в поезде она обожгла язык чаем, а теперь, после мороженого, во рту сделалось совсем неприятно.

Вскоре пришёл Владимир Алексеевич и объявил, что дела совсем плохи. Билетов на Нальчик не продают. Что делать? А ведь скоро Покров, снег не сегодня, завтра пойдёт. Надо устраиваться до холодов.

Варвара Петровна, не зная, что подсказать мужу, чем помочь, и не ведая, что этот момент решает их участь, говорит:
- Отец, а вот они из Ташкента.

Владимир Алексеевич ради приличия повернулся к женщине в пальто с чернобуркой, посмотрел строгим мужским взглядом. Лицо бледное, даже бескровное. Брови ниточками. Губы накрашены ярко-красным. Из-под шляпки видна модная причёска валиком. Симпатичная.

Глаза его подобрели.

- А как у вас в Ташкенте с работой? Рабочие руки требуются?

- Заводов полно. А хорошие мужские руки везде требуются. Сами знаете, особенно сейчас, когда здоровых мужчин совсем мало осталось. Кругом – одни калеки.

Женщина вздохнула.

Варвара Петровна вслед ей вздохнула тоже – понимающе и многозначительно.

Владимир Алексеевич стал думать. Ведь теперь он принимает решение за семью.

Никому ничего не сказав, он ушёл, но почти сразу вернулся.

- Едем в Ташкент. Я так решил. И чтоб мне быстро! Поезд уже на перроне.

Вера в нерешительности. Ведь Иван думает, что они едут в Нальчик. Он напишет ей туда. Так они договорились. Потом она вспоминает про клочок бумаги в кармане пальто, нащупывает его и успокаивается. Она сама ему напишет, если что.

Валя в восторге. Они едут в Ташкент! Там парварда и козинаки!

Взяли вещи, тюки и - на перрон. Валя крепко, как только может, держит за руку сестрёнку. Рука у той всё ещё липкая от мороженого. Галинка хнычет и то и дело спотыкается. Валя пробует успокоить её – жалостно и мягко, но сестрёнка не успокаивается. Тогда Валя берёт её в охапку и тащит на руках. Коротковатое пальто нисколько не мешает ей, кроме того, щупленькая Галинка - лёгкая как пушинка. Однако, пройдя несколько шагов, Валя останавливается, чтобы отдохнуть, а потом быстрым шагом догоняет своих.

Паша тоже увязался за ними. Сказал, что проводит.

- Павлик, не заблудись! – кричит ему вдогонку мать.

Она всегда звала его Павликом, и он тяготился этим именем. Он с досадой оглянулся на мать. Не услышала бы та девочка, Валя.

- Я далеко не пойду. Только до перрона и обратно.

Из репродуктора объявили посадку.

Анна Петровна отрешённо смотрела, как засуетился народ, и думала о своём. Как-то они с Павликом доберутся до того города с труднопроизносимым немецким названием? И вообще… Как всё сложится там, на чужбине? На неметчине, как говорили в старину. Они не виделись с мужем с начала войны. Он изменился, она тоже… Конечно, были письма – длинные и короткие, грустные и весёлые, даже иногда восторженные; это с фронта-то – восторженные! Но надо знать Сергея Павловича – в этом он весь!

Здесь им с Павликом брат поможет, а дальше? Ещё пересадка в Варшаве…

А Паша смотрел вслед Вале и думал о своём. Может, не всех ещё фашистов поубивали? Может, на его долю остался какой-нибудь один? Тогда он возьмёт у отца пистолет и застрелит его, гада. И о нём напишут во всех советских газетах. И наградят медалью «За отвагу». Или даже орденом. И поместят его карточку. И эта девочка, Валя Шатских, узнает, какой он герой! Она же, наверное, читает газеты…


* * *


Существует такое чеховское выражение: «Не Шекспир главное, а примечание к нему». Оно означает, что иногда соус важнее, чем основное блюдо.

А посему примечания:


* Рассказ основан на реальных фактах.


** Все имена, отчества и фамилии героев, равно как и названия населённых пунктов, а также время и место описанных событий, подлинные.



*** Пройдёт некоторое время, и мои родители - мальчик Паша Исаев и девочка Валя Шатских окончат ташкентские школы и поступят в САГУ на один факультет, где вновь встретятся. Это произойдёт в год смерти Сталина. А ещё через десять лет на свет появлюсь я.



Вот такая незамысловатая история, действительно имевшая место быть. Хотите - верьте, хотите – нет. Лично я склонна рассматривать её, как озорную проделку провидения.Занималось ясное, но ощутимо холодное, прозрачное и льдистое, октябрьское утро. Кромка тротуара, подмороженная земля, кора деревьев, чахлая сухая травка, перила, крыши домов – всё было покрыто мелким и белым, как мука, налётом изморози. Анемичное московское солнце пряталось за крышами и никак не желало показываться во всей красе.

Валя, разинув от изумления рот и чувствуя, как спазм волнения перехватил ей горло, рассматривает высокую краснокирпичную башню с большими часами и длинным шпилем, а потом восторженным шёпотом спрашивает Веру:
- Вера, это Кремль? Да?

Такая красотища!

Валя завидует своей старшей сестре. Вера – такая умная и всё знает. Конечно, она же почти год жила в Москве. Училась в Педагогическом институте.

Напустив на себя непозволительной важности, Вера отвечает:
- Какой же это Кремль? Разве Кремль такой? Дура ты, что ли, Валька? Это Казанский вокзал.

Валя сконфужена.

Обидевшись на сестру, она отворачивается и рассеянно рассматривает другие строения на Комсомольской площади, но они ей кажутся не такими интересными, как этот величественный и торжественный терем с башнями и зарешеченными окошками.

В воздухе носятся запахи вокзала и большого, густонаселённого города; и ещё немножко – осени.

От нечего делать Валя садится на корточки и принимается перешнуровывать свои ботинки. Ботинки у неё новые и оттого слегка жмут, может, по этой причине пальцы всё время зябнут и застывают. Но это не беда. Она потерпит. Главное, какие красивые! Эти ботинки отец привёз с войны. И долго переспрашивал: угодил или нет? Угодил, ещё как угодил, уверяла она. А Вере он привёз пальто из синего габардина. Вера в нём похожа на взрослую тётеньку.

Валя оборачивается и снизу вверх смотрит на сестру, а потом украдкой, чтобы мама не заметила, показывает сестре язык.

Сама Валя одета в старенькое пальто, из которого она давно выросла. Даже не пальто, а какой-то детский капот с пелериной; она его проносила не снимая всю войну.

Вера устала стоять и присела на тюк с их добром. Мама тоже сидит, упираясь затылком в массивную тумбу, сплошь обклеенную красочными афишами. Валя изучает афиши. «В шесть часов вечера после войны», «Иван Грозный», «Александр Невский»… Ничего интересного. Валя все эти фильмы пересмотрела, и не один раз, ещё в Кемерово.

С дороги все устали. Только самой младшей, Галинке, всё нипочём. Прыгает на одной ножке вокруг тумбы – сначала по-простому, потом задом наперёд, что-то бормочет себе под нос. Или нет, кажется, поёт. Валя прислушивается к сестрёнке.

- …познакомила и подружила…

Как у Галинки забавно получается «…подлузыла…». Валя улыбается и чувствует, как ею тоже одолевает желание петь. Но она молчит, чтобы не позориться. А то, что люди подумают?

Их пятеро Шатских: отец Владимир Алексеевич, который ушёл навести справки насчёт поезда в Нальчик, мама Варвара Петровна и три сестры: Вера, Валя и Галинка. Полчаса назад они сошли с поезда. Ехали долго, больше недели, к тому же с пересадкой в Алма-Ате. Теперь предстояло ещё добираться до Нальчика.

А вокруг них шумела бестолковая московская сутолока. Площадь кишела народом, точно муравейник муравьями. Ничем не выдающийся будничный московский день шёл своим порядком, разве что только в груде кирпичей и другого строительного мусора, сваленного где попало то тут, то там, да в избыточном количестве военных, мелькающих в толпе прохожих, можно было угадать приметы недавней войны.

Владимира Алексеевича конец войны застал в Нальчике, где он в госпитале подлечивал последствия контузии. В свои неполные пятьдесят лет он был ещё крепким, молодцеватым и осанистым мужчиной, который всегда и во всём любил порядок и дисциплину. Выписавшись из госпиталя, он не спеша осмотрелся и с деревенской обстоятельностью постарался приглядеться к местной жизни. Город ему понравился. Тихий, степенный и – что всего значимее - «сытый», как ему показалось; зелёный, что тоже немаловажно. Он бы здесь ужился. Он решил перевезти туда семью. Пока шла война, они жили в Кемерово. Плохо жили, мало что впроголодь, так обе младшие девочки всё время болели. Не климат, как писала в письмах самая старшая дочь Вера.

Сама Вера чувствовала себя заправской москвичкой. Ещё бы! Она год прожила тут в общежитии и вернулась домой всего лишь не далее, как в мае, уже после Победы. Несмотря на войну, после школы она надумала ехать в Москву, запросто поступила в институт. Война войной, но не пропадать же век в Сибири! Жила в общежитии. Из дома, конечно, поддержки не было никакой - какая поддержка, если война? Мать с девочками сами еле перебивались. Потом и она не выдержала, перевелась на заочный и вернулась в Кемерово.

- Вер, а Кремль в какой стороне? – перестав дуться на сестру, спрашивает Валя.

- Там.

Вера неопределённо машет рукой наискосок от тумбы с афишами.

Валя принимается старательно вглядываться в бескрайние московские дали.

- Вер, а твой институт где?

Вместо ответа Вера поворачивается к матери:
- Мам, давай я, пока отца нет, Вале с Галинкой хоть метро покажу, что ли? А то люди скажут: эх, вы! Были в Москве и ничего не видели. Не бойся, далеко не пойдём. Спустимся, посмотрим станцию и назад. Полчасика, не больше.

- Ох, Вера… Может, не надо, а? Боязно мне. Слышали, отец сказал: никуда не расходиться? А вдруг поезд скоро, - усталым голосом отвечает та.

- Так мы быстро.

- Ладно, идите. Что с вами делать? Только смотрите, Галинку мне не потеряйте, как в тот раз. Не ровен час…

«Как в тот раз» - это когда они пошли втроём на шахту за углём и забыли Галинку на проходной. Слава Богу, всё обошлось!

- Не потеряем! Мы её за руку будем держать. По очереди.

Они перешли через площадь и спустились в метро. На станции было многолюдно. Две младшие девочки Валя и Галинка с жадным любопытством принялись пялиться во все глаза. Они такой красоты ещё в своей жизни не видели.

Пока они так пялились, к ним подошёл молодой военный и спросил у Веры, как проехать до Красной площади.

Вера стала ему подробно объяснять, а сама, как заметила Валя, не отрываясь, смотрела на его увешенную медалями грудь. Молоденький совсем, не старше самой Веры, а столько наград! Это взволновало и растрогало девочку. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Она сбилась со счёта.

Разговорились.

Он сказал, что получил новое направление, а пока не уехал, хочет сняться на фоне Кремлёвской стены и Мавзолея. Быть в Москве и не побывать на Красной площади – он себе этого никогда потом не простит.

Он представился:
- Иван Карпов.

- Вера Шатских.

- Шатских? Так вы, значит, сибирячки?

Он посмотрел на младших девочек. Как Вале показалось – оценивающе.

- Нет, мы уральские, - ответила Вера.

- Ну, да! – вдруг несказанно обрадовался он. - А я как раз еду в Свердловск!

- А мы в Нальчик.

- А поехали на Красную Площадь со мной! Я вас сфотографирую, а потом вышлю карточку на главпочтамт до востребования.

Вера замялась. Ведь она обещала маме, что они не долго. Ничего, если поторопиться, можно успеть.

Девочки – Валя и Галинка - тоже загорелись. Красная площадь всё-таки!

Они сели в подошедший поезд и поехали.

Вот она - Красная площадь! Спасская башня, храм с расписными куполами, Мавзолей… У Мавзолея толпится народ. Как и всюду, много военных. А ещё красивые девушки, женщины, принаряженные дети.

Валя чувствует себя безумно счастливой, просто самой счастливой на свете – она возле Мавзолея!

Иван достал из вещмешка трофейный «Кодак», поколдовал над ним, после чего попросил прохожего щёлкнуть их всех вместе. Для верности сделали несколько снимков.

- Вера, не забудьте: Иван Карпов я.

Всё же, не надеясь на девичью память, он написал на клочке бумаги свою фамилию и номер войсковой части.

Пока они разговаривали, Валя не отрываясь смотрела на угол нарядного длинного здания с арками. Там стоял лоток на колёсиках, к которому тянулся хвост очереди.

Это ГУМ, пояснила Вера. А это – эскимо. Мороженое такое. На деревянной палочке.

Эскимо. Невиданное лакомство. Как тут пройти мимо? Никак. Встали в очередь.

Галинке холодного категорически нельзя, она такая слабенькая, всё время болеет. Год назад еле спасли от воспаления лёгких. Но девочка так умоляюще смотрит! Разве устоишь перед таким взглядом?

Валя благоговейно отвернула обёртку и аккуратно лизнула. Потом, забыв всякую осторожность, откусила. Сладкий, чересчур приторный вкус сразу наполнил рот вязкой слюной. Заломило зубы.

Галинка, не зная, как подступиться к диковинке, сморщила забавную гримасу и осторожно обмакнула в жирную белую массу пальчик.

Только Вера вела себя достойно. Хотя и была вся как на иголках.

Что эти девчонки так медленно возятся? Эдак они точно опоздают.

Доев мороженое, они бросились назад. В пустом переходе со сводчатым низким потолком было темно и холодно; по тоннелю эхом разносились их гулкие шаги.

Иван вызвался проводить их до перрона; хотел до места, но Вера не разрешила. Как назло поезда всё нет и нет! Наконец они забежали в вагон, а Иван остался на станции. Он медлил уходить, стоял, прислонившись к колонне, и смотрел. Вера взмахнула на прощание рукой, и Иван в ответ улыбнулся. Их взгляды встретились снова.

Поезд уехал.

Теперь бегом к маме.

Увидев дочек издалека, Варвара Петровна тотчас накинулась на Веру с упрёками.

- Вы где были? Отец вас по всему вокзалу обыскался!

Валя хотела в оправдание что-то сказать про Красную площадь и про мороженое, но Вера так её ущипнула за тыльную сторону ладони, что пришлось прикусить язык. Валя была не по годам смышлёная и всё поняла без слов. Красная площадь и эскимо – это их с Верой тайна.

Пока их не было, с противоположной стороны тумбы свои вещи пристроила ещё какая-то женщина с мальчиком, по виду - не старше Вали. Мальчик плашмя лежал на узлах, но, увидев Валю, сел. Они стали рассматривать друг друга.

Подошёл отец. Как должно, поругал их немножко. Оказывается, поезд в Нальчик уже два часа, как ушёл. Опоздали, а следующий - неизвестно когда. Жди теперь у моря погоды.
Владимир Алексеевич потоптался немножко и опять ушёл.

- А вы, я погляжу, тоже приезжие? Откуда, если не секрет? – вежливо поинтересовалась Варвара Петровна у женщины.

Судя по всему, та не какая-нибудь «подзаборница», а из приличных. Дорогое пальто с чернобуркой, шляпка, модные ботиночки из шевро. И сразу видно, что самостоятельная.

- Мы с сыном - ташкентские. А отец наш в Германии. Всю войну с ним не виделись. Жив остался и на том спасибо. Теперь едем к нему. В город Гёрляйц. Вы, наверное, о таком и не слышали. Как война закончилась, его назначили комендантом тамошнего рудника. А здесь мы ждём моего брата. Он – москвич. Я дала телеграмму, он нас должен встретить, помочь с билетами и с пересадкой. Что-то нет его… Или разминулись. Видно, придётся самим к нему ехать. Слава Богу, адрес известен. Он недалеко, в Зарядье, живёт, - начала скороговоркой рассказывать женщина.

А мальчик наклонил голову и сказал вполголоса Вале:
- Мой папа всех фашистов поубивал, и теперь там самый главный, чтобы больше ни один фашист не сунулся.

Валя от такого натиска даже слегка оробела.

- А тебя как звать? – спрашивает она, чтобы что-то спросить.

- Исаев Павел, - говорит мальчик.

Потом зачем-то уточняет:
- Паша. А тебя как?

- Валя Шатских. А я уже во втором классе. А ты?

- И я.

Он достал из-за пазухи наклеенную на картон фотографию какого-то военного в очках, показал Вале.

- Это мой отец. Видишь, сколько медалей? Даже «За отвагу» - целых две! А это орден Красной Звезды!

Валя в восхищении.

- Ух, ты!

А у её отца – только три медальки. И ордена никакого нет.

В порыве великодушия шёпотом, покосившись на мать, она делится с ним своей тайной:
- А я только что знаешь что ела? Мороженое! Эскимо! На деревянной палочке!

Теперь в восхищении мальчик.

Эскимо в своей жизни он ещё не пробовал.

Чтобы не ударить в грязь лицом, он стал рассказывать ей про ташкентские лакомства:
- А у нас на базаре за то что козинаков и жареной кукурузы завались! И белые подушечки. Парварда называется. Спорим, ты такие никогда не ела! Даже не видела.

Валя округлила глаза.

Становилось всё теплее. Иней уже весь растаял. Обернувшись вполоборота на маму, Валя незаметно расстегнула у пальто две верхние пуговицы и отёрла пот со лба.

Галинка, которая слушала их занимательный диалог, повалилась на тюк головой, да так и уснула.

Валя почувствовала, как ею тоже начинает овладевать сильное, но приятное утомление. У неё будто что-то зашумело в голове, а перед глазами запрыгали золотые звёздочки. Но она продолжает отвечать что-то Паше расслабленным голосом. Ещё в поезде она обожгла язык чаем, а теперь, после мороженого, во рту сделалось совсем неприятно.

Вскоре пришёл Владимир Алексеевич и объявил, что дела совсем плохи. Билетов на Нальчик не продают. Что делать? А ведь скоро Покров, снег не сегодня, завтра пойдёт. Надо устраиваться до холодов.

Варвара Петровна, не зная, что подсказать мужу, чем помочь, и не ведая, что этот момент решает их участь, говорит:
- Отец, а вот они из Ташкента.

Владимир Алексеевич ради приличия повернулся к женщине в пальто с чернобуркой, посмотрел строгим мужским взглядом. Лицо бледное, даже бескровное. Брови ниточками. Губы накрашены ярко-красным. Из-под шляпки видна модная причёска валиком. Симпатичная.

Глаза его подобрели.

- А как у вас в Ташкенте с работой? Рабочие руки требуются?

- Заводов полно. А хорошие мужские руки везде требуются. Сами знаете, особенно сейчас, когда здоровых мужчин совсем мало осталось. Кругом – одни калеки.

Женщина вздохнула.

Варвара Петровна вслед ей вздохнула тоже – понимающе и многозначительно.

Владимир Алексеевич стал думать. Ведь теперь он принимает решение за семью.

Никому ничего не сказав, он ушёл, но почти сразу вернулся.

- Едем в Ташкент. Я так решил. И чтоб мне быстро! Поезд уже на перроне.

Вера в нерешительности. Ведь Иван думает, что они едут в Нальчик. Он напишет ей туда. Так они договорились. Потом она вспоминает про клочок бумаги в кармане пальто, нащупывает его и успокаивается. Она сама ему напишет, если что.

Валя в восторге. Они едут в Ташкент! Там парварда и козинаки!

Взяли вещи, тюки и - на перрон. Валя крепко, как только может, держит за руку сестрёнку. Рука у той всё ещё липкая от мороженого. Галинка хнычет и то и дело спотыкается. Валя пробует успокоить её – жалостно и мягко, но сестрёнка не успокаивается. Тогда Валя берёт её в охапку и тащит на руках. Коротковатое пальто нисколько не мешает ей, кроме того, щупленькая Галинка - лёгкая как пушинка. Однако, пройдя несколько шагов, Валя останавливается, чтобы отдохнуть, а потом быстрым шагом догоняет своих.

Паша тоже увязался за ними. Сказал, что проводит.

- Павлик, не заблудись! – кричит ему вдогонку мать.

Она всегда звала его Павликом, и он тяготился этим именем. Он с досадой оглянулся на мать. Не услышала бы та девочка, Валя.

- Я далеко не пойду. Только до перрона и обратно.

Из репродуктора объявили посадку.

Анна Петровна отрешённо смотрела, как засуетился народ, и думала о своём. Как-то они с Павликом доберутся до того города с труднопроизносимым немецким названием? И вообще… Как всё сложится там, на чужбине? На неметчине, как говорили в старину. Они не виделись с мужем с начала войны. Он изменился, она тоже… Конечно, были письма – длинные и короткие, грустные и весёлые, даже иногда восторженные; это с фронта-то – восторженные! Но надо знать Сергея Павловича – в этом он весь!

Здесь им с Павликом брат поможет, а дальше? Ещё пересадка в Варшаве…

А Паша смотрел вслед Вале и думал о своём. Может, не всех ещё фашистов поубивали? Может, на его долю остался какой-нибудь один? Тогда он возьмёт у отца пистолет и застрелит его, гада. И о нём напишут во всех советских газетах. И наградят медалью «За отвагу». Или даже орденом. И поместят его карточку. И эта девочка, Валя Шатских, узнает, какой он герой! Она же, наверное, читает газеты…


* * *


Существует такое чеховское выражение: «Не Шекспир главное, а примечание к нему». Оно означает, что иногда соус важнее, чем основное блюдо.

А посему примечания:


* Рассказ основан на реальных фактах.


** Все имена, отчества и фамилии героев, равно как и названия населённых пунктов, а также время и место описанных событий, подлинные.



*** Пройдёт некоторое время, и мои родители - мальчик Паша Исаев и девочка Валя Шатских окончат ташкентские школы и поступят в САГУ на один факультет, где вновь встретятся. Это произойдёт в год смерти Сталина. А ещё через десять лет на свет появлюсь я.



Вот такая незамысловатая история, действительно имевшая место быть. Хотите - верьте, хотите – нет. Лично я склонна рассматривать её, как озорную проделку провидения.