Последняя самокрутка Сереги.../восстановленное/

  Бой затухал,  в отдалении изредка доносились глухие хлопки выстрелов и пару раз протявкал пулемет.

    Сержант Виноградов бездумно смотрел на приближающуюся от опушки леса к переднему краю окопов группу солдат в мышиного цвета форме. У него не было уже, наверное, сил на эмоции, как и не оставалось больше патронов. Была тогда мысль оставить последний для себя, как учил их замполит батальона капитан Остапенко. Но теперь и сам капитан лежал в траншее с развороченным разрывной пулей животом, и остальные друзья однополчане Сергея были мертвы или тяжело ранены.

    Нескольких человек, оставшихся после последней яростной немецкой атаки в живых, прикрывать выпало именно ему, сержанту Сереге, все по-честному. Не было героических споров и попыток самопожертвования. Просто пятеро из них, тех, кто остался, по очереди тянули соломинки из крепко сжатого грязного кулака командира второй роты лейтенанта Медведева. Тянули, надо заметить, по справедливости, тоже без особых переживаний. От судьбы не убежать, это за время боя они поняли точно. Почти все были ранены, в той или иной степени. Артобстрел их позиций продолжался без малого два дня. Обещанная артподдержка своей артиллерии так и не подоспела. То ли снаряды кончились, что часто случалось, то ли про них просто забыли. Полевую кухню они потеряли в первый же час боя, шальной снаряд, вот и говори после этого, что в тылу лучше. Не самый важный участок обороны им выпал, и на подмогу никто не спешил.

    Короткую соломинку вытащил Сергей. Получив от товарищей сочувственные взгляды и три десятка патронов, он остался в окопе, а они ушли в степь. Ушли не оборачиваясь, и вскоре пропали из вида. Немцы почему-то не очень активно наступали в этот период. Несколько раз вроде предпринимали попытки выйти из леса, но как только Сергей начинал стрелять, сразу же залегали и отползали обратно. Он даже не знал, попал ли в кого-нибудь, да и, собственно, его это не интересовало в тот момент. Он просто стрелял. Стрелял, потому что знал: чем больше времени враги не доберутся до его окопа, тем дальше смогут отойти ребята, и может, даже успеют отыскать какой-нибудь глубокий овраг, где можно будет укрыться на время. Поэтому, когда в карабине остался последний патрон, Сергей, не задумываясь, выпустил его по врагу. Он только очень жалел о том, что у него не было простой гранаты, вот тогда бы…

    Этот простой девятнадцатилетний паренек, призванный в самом начале войны из сибирской глубинки, знал - вот тогда бы он точно смог взорвать себя и подошедших фрицев. Сергей даже не сомневался в этом. Для него это было бы естественно и в порядке вещей. Так учили их на ускоренных сержантских курсах, на таких примерах, которые ему были, кстати, понятны и близки, он и воспитывался на героических поступках в то время. Теперь же остались пустота и усталость. А также горькое сожаление о том, что он так и не узнает, сколько же фашистов сумел уложить в этом первом и уже понятно, что последнем для себя длинном бою. Двое суток, невзирая на явное преимущество противника, их батальон отбивал атаку за атакой, все слилось в один длинный и беспросветный бой. День, утро, ночь, каждую минуту кто-то кричал:  «Внимание, товарищи, они опять ползут!» Конечно, кричали не так. И не теми словами, но зачем сейчас их вспоминать и повторять…

    И Сергей вместе со своим взводом двое суток стрелял, стрелял даже тогда, когда особой нужды в этом не видел. Стреляли все, и он тоже передергивал затвор. Командиры, срывая голос, требовали беречь патроны, они перебегали по траншее и пытались остановить обезумевших от грохота, недосыпания, голода и непрерывной канонады бойцов. Но тщетно. Вокруг было слишком много погибших однополчан, в подсумках которых оставались так необходимые сейчас живым патроны, да и командиров оставалось все меньше. И сам Сергей совершенно спокойно переворачивал на живот убитых рядом с ним товарищей и отстегивал у них подсумки. Состояние это трудно передать. Еще труднее понять. Но больше всего оно напоминает тупую усталость от монотонной и тяжелой, одуряющей мозг работы, конца краю которой не видно.

    И вот теперь, похоже, он наступил, этот край. Немцы шли кучкой, неторопливо, о чем-то переговариваясь. Сначала они с опаской смотрели в сторону Сергея и не опускали стволов наведенных на него автоматов. Потом кто-то выпустил короткую очередь. Пули шмелями прогудели у него над головой, но Сергей даже не вздрогнул, он очень устал, бояться у него просто не оставалось сил. Больше всего на свете, даже больше желания иметь гранату, ему хотелось курить, может, еще и пить. Горло пересохло, и губы давно потрескались. Бросив на дно траншеи ставший уже ненужным карабин, Сергей запрыгнул на противоположный  бруствер окопа и, достав из кармана кисет, принялся неторопливо скручивать цигарку, с равнодушной тоской глядя на приближающихся к нему врагов.

     Руки тряслись не от страха, от усталости, за эти дни палец столько раз давил на курок, что сейчас просто не слушался. Газетный клочок рвался. Махорка высыпалась. Но Сергей снова и снова сворачивал самокрутку. Когда вроде получилось, во рту не оказалось слюны, шершавый и сухой язык тщетно лизал газетный краешек. На глаза Сергея даже набежала слеза, может, от бесплодных усилий, а может…

    Немцы подошли уже вплотную к окопам, некоторые из них спрыгнули в траншею и пошли в противоположную от Сергея сторону. Изредка раздавались одиночные выстрелы.  «Добивают», -  отстраненно понял он, но даже эта страшная действительность не переборола желания курить. Самокрутка чудом держалась. Зажав  ее крепко в губах, Сергей вдруг с ужасом понял, что  у него нет спичек. Была самодельная бензиновая зажигалка из патрона. Но там, в окопе, он достал ее вместо очередного патрона из кармана и в раздражении отбросил. «Ну вот, и тут не повезло», - с тоской и даже злобой подумал он.

    На подошедших к нему трех вражеских солдат Сергей так и не посмотрел. Откинув голову с зажатой во рту самокруткой, бездумно глядел на небо, синее, блеклое небо войны. Его глаза тоже были подернуты этой бесцветной синевой, синевой отчаянья.

    - Пук-пук, - внезапно ткнул стволом автомата в его сторону один из немцев и заливисто заржал. - Русиш капут.

    - Ну капут, тебе-то, собака немецкая, что до этого, пукай  уже скорее, что ли, бздюха фашистская. Чего тянуть, - это Сергей сказал вполне равнодушно, так же равнодушно глядя на скалящегося в ухмылке немца.

    Неожиданно один из них, очевидно, тоже командир, судя по матерчатым лычкам на френче, что-то отрывисто скомандовал.

Солдаты недоуменно переглянулись. Немец рявкнул строже, и те неспешно побрели вдоль траншеи. Сергей и этот их командир остались вдвоем.

    - Ну что, Гансик, стреляй ты, что ли. Вот только жаль, не покурил я. Да ты ведь все равно не поймешь, - безнадежно махнул рукой Сергей.

    Как-то устало, немец закинул автомат за спину и, достав из нагрудного кармана пачку сигарет, жестом предложил их Сергею.

    - Да нет, у меня свое. Знаю я ваш табак, от него даже комар не улетает. Спичек у меня нет. Понимаешь?

    Сергей жестом показал, как прикуривают. Немец молча кивнул и протянул ему коробок спичек. Сергей даже не удивился. На это просто не осталось сил. Он просто прикурил самокрутку и передал коробок обратно. Немецкий сержант, а Сергей надеялся, что он таки правильно угадал, тоже закурил и присел с ним рядом, свесив ноги в окоп.

    Табачный дым поднимался над их головами и, смешиваясь вверху в одно туманное облачко, медленно таял в вышине…