Последние стихи

[Скрыть] Регистрационный номер 0263278 выдан для произведения: Алый закатный свет просачивался сквозь прутья решетки, возле которой стоял человек. Он казался настолько сосредоточенным и ушедшим в себя, что не замечал ничего вокруг. Ни грязной, переполненной людьми камеры, ни июльской жары, которая только сейчас, к вечеру стала немного спадать. Ни страха в глазах людей, находившихся в помещении. Животного страха и безнадежности. Ими было пропитано здесь все... Но человек как будто, находился в своем, подвластном только ему мире. Прикрыв глаза, он шептал какие-то слова и, со стороны могло показаться, что он молится. Но через мгновение, он быстрым движением извлек из кармана узкую полоску бумаги и, пристроившись на тюремном подоконнике, стал что-то быстро писать на ней огрызком карандаша. Он был настолько увлечен процессом, что вздрогнул, почувствовав опустившуюся на плечо руку. - Черт, Жан... - пробормотал человек, складывая листок в карман. - Ты меня напугал. - А ты все сочиняешь, Анри, - усмехнулся тот, кого назвали Жаном. Он был выше собеседника на пол головы, с узким бледным лицом и рыжеватыми всклокоченными волосами. - Я? - как-то рассеянно переспросил Анри, кладя в карман и карандаш. Правой рукой он потянулся к шее и слегка ослабил шейный платок. - Какая здесь духота... - Но это не мешает тебе сочинять, - все также насмешливо продолжал Жан, склонив голову. - Я не могу понять одного... как тебе это удается? А главное, зачем ты это делаешь? Неужели здесь возможно думать о чем-то другом, кроме?... Он замолчал и сглотнул, глядя перед собой сузившимися глазами. - Кроме смерти? - закончил за него Анри. - Да, я пишу и о ней. Но и не только о ней, конечно... - Бог ты мой! - воскликнул Жан, протягивая руки и сжимая решетку. - Я иногда думаю, что ты сумасшедший. Или... или великий поэт. - Брось, Жан, - усмехнулся Анри. - Я никогда не был поэтом. Он повернулся в профиль. Закатное солнце осветило его бледное некрасивое лицо, впалые щеки, темные волосы, уже успевшие поседеть на висках. - Я никогда не был поэтом, - повторил он. - Так, несколько публикаций в печатных изданиях, эссе, переводы, статьи... - Из-за которых ты и попал сюда, - дополнил Жан. - Сейчас сюда попадают все, так или иначе, - пожал плечами Анри. - Взгляни, что творится. Он окинул взглядом камеру тюрьмы Сен-Лазар - довольно большое помещение. Тем не менее, для находившихся там шестидесяти человек - тридцати шести мужчин и четырнадцати женщин, оно стало уже явно тесным. Кроватей в камере не было. Вместо них в углах и вдоль стен были свалены грязные матрацы и пучки соломы, на которых и примостились заключенные. Одна из женщин, красивая светловолосая, с тонкими чертами лица, сидела в углу, обняв худыми руками колени и раскачивалась взад-вперед, как китайский болванчик. Ее покрасневшие глаза глядели перед собой, как будто женщине открылась одна, доступная только ей, картина. Словно она была уже далеко отсюда. Эта женщина, Мишель Гарнье, находилась в Сен-Лазар уже второй месяц. Рассудок ее помутился несколько дней назад, когда она узнала о казни своих близких. - Взгляни на нее, - тихо сказал Анри Торель, дотронувшись до руки собеседника. - Вот она уже свободна. Но я не хотел бы освобождения такой ценой. Именно поэтому я и пишу. - Но неужели тебе не мешают мысли о смерти?! - изумленно воскликнул Жан. Его возглас был настолько громким, что несколько людей обернулись в сторону беседующих. Одна из женщин, сидевших в углу на соломе, и услышавшая слово "смерть", заплакала. - Тише, господа, - вежливо улыбнулся им стоявший поодаль седовласый господин с аристократическими манерами. - Здесь все-таки дамы. Не будем забывать о соблюдении этикета. Анри Торель столь же вежливо кивнул и, подхватив собеседника за локоть, увлек его в сторону, в самую дальнюю часть камеры - сырую и темную нишу. Там, в полумраке и относительном уединении, они и продолжили разговор. - Этот старый Сен-При совсем свихнулся, - буркнул Жан. - Этикет и дамы... да эти же дамы почти каждый день видят, как отсюда уводят людей. А затем на их место прибывают новые. И... не на увеселительную прогулку же они отправляются. - И, тем не менее, Сен-При прав, - Анри Торель смерил сокамерника взглядом и прислонился спиной к стене. - Иногда сохранение собственного достоинства - единственное, что остается у человека, иначе... - Иначе? - Иначе мы перестанем быть людьми. Здесь и так добрая половина уже - словно бараны, дрожащие перед отправлением на бойню. И я сам... когда чувствую, что превращаюсь в такое же тупое безвольное животное, я достаю бумагу и пишу. Это - как спасение. Как вино. Как лекарство. - Только лекарство это все равно не поможет, - жестоко усмехнулся Жан. - Все мы здесь обречены. И эти красавицы, - он кивнул на сидевших у стены женщин, пожилых и молодых, - И граф Сен-При, так пекущийся о соблюдении этикета. И я. И ты, Анри Торель. - Я знаю, - Торель улыбнулся ему в ответ. - От смерти не убежать. Но ведь мы обречены на смерть сразу же после рождении. Мы становимся смертны, как только появляемся в этом мире и делаем первый вздох. Все мы - ее заложники. И дело лишь в сроках. Мы просто покинем этот паршивый мир раньше, вот и все. Но и те, кто казнят нас - они тоже умрут. - Раз так, я предпочел бы не знать дату своего ухода, - парировал Жан. *** Эмили Вьенн стала очередной заключенной, оказавшейся в парижской тюрьме Сен-Лазар. Ее родителей, зажиточных представителей третьего сословия, арестовали по доносу и отправили в тюрьму Ла Форс. Эмили же была направлена в Сен-Лазар. Подобное разделение родственников при аресте - было еще одной из форм соблюдения "революционного правосудия". На следующий день Анри и Жан, вновь ведущие беседу у зарешеченного окна, увидели, как в камеру грубо втолкнули миловидную хрупкую девушку, совсем юную на вид. - Скоро они станут казнить детей, - хмыкнул Жан, окинув взглядом новую заключенную. - Бьюсь об заклад, что ей нет и восемнадцати. Эмили кусала губы и прижимала к груди небольшой сверток с наспех собранными при аресте вещами. Одна из пожилых женщин уступила ей место у стены рядом с собой, и девушка, присев, стала разворачивать свои пожитки. Она извлекла небольшое зеркальце в серебряной оправе, смену белья, костяной гребень, небольшую Библию и еще одну маленькую книжечку в зеленой, тисненой золотом, оправе. - Милочка, да у вас целая библиотека с собой, - усмехнулась сидевшая рядом на матраце пожилая маркиза. - Что же это за книга? Я не о Библии, конечно. - О, это Гете, - потухшие глаза Эмили слегка оживились, и она прижала книгу к груди. - Я очень люблю его стихи. - У Гете прекрасные баллады, - одобрила ее выбор собеседница. Эмили вздохнула и окинула взглядом мрачное помещение со спертым воздухом, переполненное обреченными людьми. Один из этих людей привлек ее внимание. Он стоял у окна и, опираясь локтем на подоконник, что-то быстро записывал на узком и совсем маленьком листке бумаги. Таком маленьком, что поначалу девушке показалось, что он пишет прямо на окне. Но нет, дописав что-то, этот человек быстро сложил бумажку и засунул ее в карман. - Что он пишет? - шепотом спросила Эмили у пожилой маркизы. - Ведь... насколько я знаю, держать карандаш или перо здесь запрещено. - О... - добродушно улыбнулась маркиза. - Это Анри Торель, публицист... а здесь, насколько мне известно, он пишет стихи. - Стихи? - темные красивые брови Эмили взметнулись вверх, а глаза широко раскрылись. - Но как... как же это возможно? Здесь? Маркиза улыбнулась, пожимая плечами и покачала головой. - Не знаю, дорогая моя, не знаю... Мне известно лишь то, что его иногда навещает брат. И ему Анри передает свои записи. Также брат приносит ему и чистую бумагу. А карандаш у него уже давно с собой. - Боже мой, - прошептала Эмили. - А вы не знаете, о чем он пишет? Он не читал своих стихов? - Нет, - маркиза опять покачала головой. - Он не читал их ни одному человеку здесь. Возможно, они слишком мрачны и печальны... А может быть, господин Торель просто не хочет делиться чем-то личным и сокровенным. Эмили слушала, кусая от волнения нижнюю губу. Неожиданно девушка поднялась, стряхивая с пышного подола платья прилипшие соринки и солому. - Я хотела бы познакомиться с ним, - тихо сказала она. - У меня никогда еще не было ни одного знакомого поэта. И, может быть здесь... перед смертью... Анри Торель с удивлением посмотрел на приблизившуюся к нему миловидную девушку, державшую в руках какую-то небольшую книгу. В ней он сразу же узнал юную заключенную, которую поместили в их камеру сегодня утром. - Простите за мою дерзость, - робко начала она, предварительно поклонившись. - Меня зовут Эмили Вьенн. И мне сказали, что вы - поэт. Торель усмехнулся. - Слухами мир полнится, - ответил он. - Да, я пишу слова в рифму. И делать это стал не так давно, лишь попав сюда. Скука, знаете ли... - А сколько вы уже здесь? - смутившись, пробормотала Эмили. - И простите. Если вам неприятен этот разговор, я уйду. - Нет, что вы, - спокойно ответил Анри. - Мне очень приятно разговаривать с такой юной и прелестной особой. В Сен-Лазар я уже пятый месяц, наверное дольше всех, здесь находящихся. Во многом, меня еще не казнили, благодаря моему брату. Будучи республиканцем он хлопочет и пытается добиться для меня освобождения или, хотя бы, смягчения приговора. Хотя, я уже совсем не надеюсь на это. - Так нельзя... - проговорила Эмили. - Человек должен надеяться. Иначе... иначе зачем жить? Торель посмотрел в ее глубокие синие глаза, и увидел блеснувшие в них слезы. - Сколько вам лет? - спросил он, вспомнив утренний разговор с Жаном. - Месяц назад исполнилось восемнадцать. "Он оказался прав, - подумал Анри. - Совсем юная." - А сколько вам? - сделала ответный ход Эмили. - Тридцать два, - ответил Торель. - Почти что возраст Иисуса Христа. - он улыбнулся. - Он ведь тоже был поэтом, - улыбнулась Эмили в ответ. - А вы... вы женаты? - спросила она после небольшой паузы и, сделав неловкое движение, выронила из рук томик Гете. Торель нагнулся и подал ей книгу. - Гете, - проговорил он, взглянув на обложку, - У вас хороший вкус, Эмили. Их руки на мгновение соприкоснулись, и Анри вдруг почувствовал, как сердце кольнула какая-то острая мучительная игла... - Нет, я не женат, - ответил он. - И даже рад этому сейчас. В теперешних обстоятельствах. - Простите, что задаю такие вопросы, - улыбнулась в ответ девушка. - Мама говорит, что я часто бываю слишком дерзкой и веду себя, как любопытный ребенок. Анри улыбнулся в ответ. - Пустяки, Эмили, - ответил он. - Я очень рад нашему знакомству. - Я тоже, - воскликнула Эмили. - Хотя и глупо радоваться тому, что я попала в тюрьму. Это ужасно... Но я рада, что мы познакомились. - А где ваши родители? - спросил Торель. - Их отправили в Ла Форс, - тяжело вздохнула девушка. Ее лицо, светлое до этого, помрачнело, а между бровей пролегла скорбная морщинка. *** Прошло три недели, за время которых Андре и Эмили подружились. Это была стремительно крепнущая дружба, сблизившая двух людей, находившихся на пороге смерти. А, возможно, и нечто большее, чем просто дружба. За это время Эмили не раз видела, как к Анри приходил старший брат - хмурый немногословный человек, и Анри передавал ему написанные стихи. Писал он много, но за все это время не прочитал ей ни одной строчки. Хотя, Эмили, будучи от природы довольно любопытной, страстно этого хотела. Но Анри говорил с ней о чужих стихах. Он читал наизусть стихи Франсуа Вийона, Мольера. Иногда брал книжечку Гете, и они вместе переносились в мир прекрасных и грустных баллад великого немецкого поэта. И это были минуты, когда Эмили забывала о царящей вокруг атмосфере страха и смерти. Она закрывала глаза и слушала стихи. И голос Анри Тореля, обычно глухой и невыразительный, преображался. В нем звучали и гнев, и сила... и даже какая-то тихая, невыразимая нежность. Однажды он взял ее ладонь в свою руку и слегка сжал. Эмили почувствовала, как дрогнули его пальцы и перевела на него взволнованный взгляд. - Анри, вы плачете... - прошептала девушка. - Пустяки, - он улыбнулся, вытерев глаза. - На пороге смерти становишься чрезмерно сентиментальным. А я на мгновение забылся и представил себе, что все могло бы быть иначе... совсем иначе, если бы... - Если бы что? - робко переспросила Эмили Вьенн. - Если бы мы с вами встретились на свободе, - ответил Торель - Но... хватит об этом. *** В один из душных июльских вечеров, Анри Торель сообщил Эмили печальную новость. На следующий день он должен был предстать перед судом в революционном трибунале. - Благодаря усилиям брата мой процесс все откладывался, а это означало и отстрочу казни, - бесцветным голосом сказал он. - Но теперь, все. Finita la comedia. Мое пребывание здесь подходит к концу. Торель смотрел вниз, на свои длинные пальцы, которые рассеянно крутили огрызок карандаша. Эмили, сидевшая рядом с ним на матраце, поддавшись невольному порыву, обняла его за плечи. - Но ведь еще будет суд! - Суд? - Торель засмеялся, откинувшись назад и прислонившись спиной к грязной стене. - Милая Эмили, суд - всего лишь дурацкая формальность. Они для чего-то все еще изображают из себя "законников", хотя, гораздо проще было бы, если бы мне перерезали горло прямо здесь, в камере. Нет, оправдательного приговора для меня не будет, Эмили. А это значит, что... Он замолчал и посмотрел на ее бледное лицо, по которому покатились слезы. - Нет, - прошептала девушка. - Это значит, что у нас с тобой - последний вечер, - закончил он. - И я хотел бы тебе кое-что передать. Это - всего лишь мои стихи. Он сжал ее руку и внимательно посмотрел в глаза. - Ты прочитаешь их? - прошептала Эмили. Они сами не заметили, как перешли "на ты". Анри покачал головой. - Нет, Эмили, прости. Сейчас я не стану их читать. Последние сутки они у меня - в голове. - он засмеялся, постучав пальцем по лбу. - К сожалению, закончилась бумага, и брату запретили навещать меня последние два дня. Но я кое что придумал. Надеюсь, ты позволишь, если я напишу их здесь, - кивком головы он указал на лежащий рядом на матраце томик Гете. - Там, на развороте, есть свободное место и... Если ты, конечно, не против? - Нет, - горячо прошептала Эмили, подавая ему книгу. - Благодарю, Эмили, - ответил Анри. - Подожди здесь, я быстро. Взяв книгу, он отошел к окну. В сгущающемся сумраке, окутывающем камеру, там было еще относительно светло. Обхватив колени руками, Эмили, сквозь пелену застилавших глаза слез, видела его силуэт, склонившийся над книгой. Минут через пять Торель вернулся, держа в руках книгу. Эмили к этому времени вытерла слезы и даже нашла в себе силы улыбнуться. - Даже не вериться, что я наконец-то прочитаю твои стихи, - проговорила она. - Но не сейчас, - улыбнулся Анри, быстро пряча томик в карман. - А когда? - девушка нахмурилась. - Ты обманул меня! - Завтра утром я отдам его тебе, Эмили - ответил Анри. - Перед тем, как меня уведут. И ты прочитаешь их после. *** - Мадам, еще чашечку горячего шоколада? - голос горничной вывел мадам де Пуасси из глубокой задумчивости. Она вздрогнула и, слегка придвинувшись к уютно горящему в камине пламени, кивнула головой. - Да, Жанетт, сделай мне еще чашечку. Но перед этим, будь любезна, принеси мне одну вещь. - Слушаюсь, мадам. - В книжном шкафу, рядом с которым ты стоишь... самая верхняя полка, третья книга слева. - Гете? - переспросила служанка, открывая стеклянную дверцу шкафа. - Да, да, - кивнула Эмили де Пуасси. - Именно эта книга. - Благодарю, - улыбнулась она, беря томик стихов из рук служанки. - Рада быть вам полезной, - улыбнулась Жанетт, удаляясь в сторону кухни. Дождавшись, пока горничная ушла, пожилая женщина открыла зеленую, потрескавшуюся от времени обложку, тисненую золотом... Как в тот самый день, когда Анри увели. И юная Эмили, стоя у зарешеченного окна, открыла последний разворот книги. Ранее пустой, сейчас он был аккуратно исписан карандашом, острым убористым почерком Анри. Закусив нижнюю губу, девушка начала читать "Эмили Вьенн, ставшей для меня Музой", - Эмили почувствовала, как строчки расплываются перед глазами... Вытерев слезы, она передохнула и продолжила чтение... Этот стих, написанный огрызком карандаша на подоконнике тюремного окна, более 60-ти лет назад... От времени надпись поблекла, и отдельные слова были уже плохо заметны. Но она помнила его наизусть. И сейчас, отложив томик в сторону, пожилая женщина, прочитала вслух самое последнее четверостишие. И даже здесь, у жизни на краю, Когда зовет дыхание могилы, Ты мне одна даешь и свет, и силы. И счастлив я, что я тебя .....