Капли солнечного лайма жгли смуглую кожу полковника. Глухой кляп горячего воздуха крепко сжимал его дыхание. Тяжёлые складки на суровом лице глубоко теснились в гравюру тревоги. Отчаяние томилось влагой в сильных ладонях, сжатых в рассерженный кулак. Морщины легли на лоб кленовым листом. Дорожная пыль шершавыми пальцами стирала зыбкие черты отражения его зрачков, а песчаные когти рвали чёрные кудри с его головы. Красная паутина резала глаза едким пульсом. Впервые смерть плевала полковнику в спину, и впервые он повернулся к ней спиной.
Его автомобиль ехал одним из первых в колонне, мчащейся прочь из павшей перед противником столицы. Шёпот шин сыпал клич о пощаде. Сок горькой ягоды поражения рвал трещины сухих губ командира и железным тмином плавил его скулы. Стыд барабанил в грудь и всё громче трещали швы на печати крика. Толстые линии на рыхлом лбу полковника то и дело меняли изгиб в танце его мыслей. Память, словно кувшин с водой, плевалась кляксами воспоминаний, которые путались в горящей шерсти хищной пустыни рассудка. Хмель континентального чада с болью швырнул кувшин его памяти в сад осколков разума, и, блуждая среди неровных теней, он никак не мог понять, что он сделал не так и что теперь делать.
Вспарывая ткань жёлтого неба, с громким гулом над колонной повисли самолёты. Мешкая в раскатах грохота разрывающихся снарядов, словно тараканы под накалом вольфрама, горящие автомобили разлетались в разные стороны. Машины рваными гильзами разбивали бурьян песчаных холмов стонущей пустыни, засевая её огненным цветом, залитым багровой росой крови. Раненный в обе ноги полковник, харкая горячей слюной и захлёбываясь хрустом чужих костей, карабкался по ядовитому лугу боли. Горькие клыки дыма кусали его зрачки, а лепестки огня жалили кипятком кожу.
Свора хищных внедорожников, кромсая песок клыками протекторов, мчалась к разбитым машинам. Один из них, взмахнув гривой пыли, затормозил возле машины полковника. Алый платок крови развевался на его лице, покрываясь каплями грязного пота, а беспощадный солнечный сок латал глаза карими пятнами. Стенания шлифовались ветром, теряя пыльцу звука в скрипучей толще сухого песочного воздуха. Мерзкий запах дыхания павшего города клеймил его лицо густыми морщинами.
Из внедорожника вышли крепкие парни с оружием в руках и, словно стервятники, ринулись вытаскивать тело полковника из помятой кабины. С копотью ненависти на лицах они швырнули его на капот, сплёвывая отравленный хохот. Громкий скрежет злой радости кувыркался меж отточенных кромок их зубов. Наконец-то тот, кто создал страну, которую они разрушили, мучился в корчах у них на глазах, как медуза на горячем камне, и песок его часов теперь был в их ладонях.
Продолжая громко смеяться, безумные дети нелюбви стали с яростью рвать на полковнике одежду, оставляя рыхлые линии глубоких царапин на коже, а под их грязными ногтями застревали клочки его плоти. Вскинув свои ружья, с криком «сдохни, паршивая собака!» они пустились в штыковую, медленно и усердно терзая тело полковника. Кровавое тесто дымилось под жаром африканского зенита, тонкий глянец красных пузырей, с плеском лопаясь, облизывал кровоподтёками лиловую кожу. Вслед за этим голодные палачи стали сыпать песок в нанесённые раны, и с хрипом из них выползала бурая пена. Полковник воронёным стоном призывал своих карателей одуматься, однако, прохладная сладость медовой реки разума растворилась в горьком пламени безумия и ужаса. Буря жестокости вскружила голову умирающего пленника, и его живот скомкала тошнота. А звуки бьющегося фарфора кувшина памяти всё также мутили разум краями неровных теней и звоном вопроса, что он сделал не так. Наконец, глумливый эфир ненависти прошиб узника бездной обморока.
Когда он пришёл в себя, едкая бечева пепелила его запястья, привязанные к бамперу. Патока средиземноморского солнца с мерзким шёпотом плавилась в кровавых болотах ран на его теле, заманивая постылый гнус. Медленные слезы с поникшим шорохом таяли на коже полковника, оставляя солёные язвы на спёкшихся катышках крови. Как вдруг его губы рассекла искра настоящей улыбки, и лестничный канат иронии и покоя выпорхнул из сердца, когда он понял, что слаб. Сила обратилась испариной, ветошь страха растворилась в нафталиновом облаке, и нашатырный запах свободы наполнил полковника пустотой мудрости и покоя. Не сгоняя улыбки, он чихнул сквозь неё тихим смешком и, не оглядываясь, ушёл прочь, навсегда закрыв глаза.
И когда рёв двигателя принялся кромсать воздух и бешеный внедорожник двинулся с места, полковника уже там не было. Он не знал, что дорожные ухабы отгрызали шматы от его тела и грубо шлифовали его кости, а глупые камни, словно голодные псы, скоблили сочащиеся раны. Он навсегда ушёл и оставил после себя только искреннюю улыбку поверх рваной лужи искалеченного лица.
Тело полковника протащили несколько кварталов к городской ратуше. Когда его отвязали от бампера, полковник уже не дышал. Торжество самосуда голосило на всю округу чёрными ртами тех, кто привёл в исполнение приговор. После этого, утолив все инстинкты, они привязали истерзанное тело к столбу на центральной городской площади, оставив его на съедение довольным москитам. Засаженные мошкарой раны продолжали тошнить мглистой жижей. Пыльный рот столичной дороги глотал горькое стекло крови, а ветер слизывал с асфальтовых трещин запах страданий.
Огромный купол ужаса опрокинулся ежовым ливнем на собравшуюся толпу. Скрипучий хворост морщин на лицах стариков сложился узором стыда и печали, укрывшись пеной смирения. Терновые путы гнева и боли превратили тела мужчин в беспомощный камень, опустив на их лица забрало паралича. Бахрома слёз усыпала женские лица, искорёженные гримасой плача. Сжимая кулаки, словно вцепившись в прутья запертой клети, они прятали за спины завороженных невидалью детей. Люди стояли и безмолвно стирали с лиц плевок смерти.
Никто из горожан не заметил, что следующей ночью тело полковника было похищено. Янтарь тоски и клетка страха укутали город в знамя эпохи, где чужая смерть гораздо дешевле собственной жизни. Лишь взбешённые боевики в нервном негодовании выпустили несколько обойм в воздух, сели в машины и разъехались, оставив в запустении отравленную болью площадь.
Удел похищенного тела наверняка не ясен, но, по слухам, после похищения полковнику были справлены тайные похороны среди косматых барханов, и плед сухого ветра накрыл его могилу. Теперь лишь семя мудрой Сахары хранит тепло его улыбки, напоследок брошенной во мглу планеты оскорблённой и свихнувшейся любви. Только зыбкие тени шепнули на прощание вслед отходным колокольчикам последние слова, которых никто не слышал. Никто, кроме того, кто пришёл в этот мир, чтобы навсегда здесь остаться и покинул его, чтобы никогда сюда не вернуться.
Имя ему Всадник Страны, где заходит солнце. Самый храбрый из сыновей Авраама Эфера. Тот, в чьих ладонях сорок лет томилась финикийская пыль. Нерушимый повелитель Джамахирии. Полковник Муаммар Каддафи.
Помочь сайту
Поздравления
