Пока ты спал

(*)
– Вы должны понимать, что мой сын никогда никому не врёт! И у него нет какого-то живого воображения, которое вы так все любите приписывать всем, кто не может за себя постоять! – сразу же выговорил мне мистер Льюис, даже не пытаясь хоть как-то смягчить свои слова.
– Я не говорила этого, – возразила я, стараясь держать себя в руках, хотя, признаться, такой заход мистера Льюиса меня порядком взбесил, как-то иначе я представляла себе людей, которые нуждаются в помощи. Да и потом – так всегда и было: люди боятся, трусят, несут бред, но обвинять меня в том, что я чего-то там придумываю про его сына? Да я с этим сыном и парой слов не перебросилась – вон он, сидит бледный, несчастный и насквозь лишённый живого воображения! – И прошу вас не придумывать мне того, что не сказано. Мною лично.
– Вы все одинаковые…– буркнул мистер Льюис, слегка сконфузившись, но не желая отступать от своего глубокого убеждения в том, что я его враг. – Приходите, делаете вид, что сочувствуете, а потом называете моего сына и меня лжецом, а всё ради сенсации!
– Да пошли вы со своей сенсацией, – вежливость мне напрочь отказала, я поднялась из кресла. Чек чеком, но Волак не заставит меня сидеть там, где меня оскорбляют и приписывают мне погоню за сенсациями. Да если бы я за ними гналась, и если бы выворачивала истории клиентов нашего Агентства журналистам, цены бы мне не было! А я почему-то хожу, дура-дурой, по квартирам, по домам – пытаюсь спасти, помочь, и молчу обо всём!
– Вы куда? – опешил мистер Льюис и даже его напуганный сын поднял на меня печальные глаза. Под глазами его залегли тени – бессонница! Дело плохо, похоже. Но прости, малыш, твой отец должен научиться вежливости или искать помощи в другом месте.
– В офис, – ответила я, – чек вернут. Я не собираюсь работать там, где меня обвиняют и оскорбляют.
– Вы мне обещали помощь! – кажется, мистер Льюис с трудом находил причинно-следственную связь в принципе.
– Я? Нет. В Агентстве вам обещали приезд специалиста. Я, то есть специалист, здесь. Однако, вместо того, чтобы поговорить о проблеме, которая напрямую касается вашего же сына, вы обвиняете меня в погонях за сенсациями и сообщаете, что я с кем-то там одинаковая. Это не помощь. Это трата моего времени.
            Я уже была готова всерьёз уйти. Разозлил меня этот хам, разозлил! Но мистер Льюис всё же одумался и изменившимся, совершенно дрогнувшим и ослабелым голосом проблеял:
– Но…нам нужна помощь.
            Я взглянула на него снисходительно – все права на это снисхождение у меня были, милостиво кивнула:
– Ещё один шанс, мистер Льюис, но обещаю вам – ещё одно похожее обвинение или просто грубый тон, и разбираться вы будете сами.
            Нет, конечно, у нас есть конкуренты. Но мы на рынке дольше, чем они. И опыта у нас больше, в том числе и провального. За нашими провалами стоят жизни, и потому мы гораздо лучше подготовлены.
– Я…простите, – он сбился, смутился и совсем стал беззащитным, как и требовали обстоятельства в моём лице.
– Прощаю, – кивнула я, – рассказывайте.
            Общую сводку я, конечно, знала. Если коротко, то в семье Льюисов призрак атаковал мальчика. Если подробнее, то призрака Энтони мистер Льюис приволок сам. Нет, без умысла конечно – просто был на аукционе, а на аукционе продавались вещи, и одна из этих вещей попалась на глаза мистеру Льюису.
– Кровать? – переспросила я, чувствуя, как в желудке заскребло. – Вы купили своему сыну кровать на аукционе?
            Нет, люди меня поражают. Ну хорошо, увидел ты старую мебель приличного вида. Ну отлично – понравилась она тебе, но в дом-то зачем её тащить?
– Цельное дерево! Ручная работа! – мистер Льюис и сам уже знал что виноват. Нет, не в том, что купил, а в том, что не подумал.
            Но людям вообще не очень-то и привычно думать о том, что вещи могут хранить память о своих владельцах. Особенно после смерти этих самых владельцев. Вещи, которые касаются тела, легко забывают своего владельца – так уж они устроены! – если долго не носить любимый свитер, он будет потом колоть, пока не вспомнит родное тепло. Но другие-то предметы! Зеркала, фотографии, украшения – всё это классика нашего Агентства!
            Второй бич – мебель. Мебель стоит долго, бывает и так, что она всю жизнь прежнего хозяина его сопровождает, а потом и переходит к другому. А призраки привязываются к привычному – кресла, шкафы, кровати…
– Цельное дерево…– пробормотал мистер Льюис. – Ручная работа.
– Она мягкая! – вступился мальчик. Может быть и не в первый раз уже вступался, всё-таки, чувство вины – это безумная вещь.
            Конечно, мальчик мой, мягкая. Только вот не твоя. И едва ли вы её очищали перед тем как начать спать в ней. Нет, возможно, вы отволокли какие-то её части в химчистку и даже протерли всем чем можно, может быть покрыли лаком, но вопрос не в этом… очистить на более глубоком уровне – это значит лишить вещь память, разорвать связь между прежним хозяином и памятью вещи.
            Я не говорю о молитвах или святой воде, в конце концов, это лишь одна сторона нашего мира. Но натереть солью…или, хотя бы, первые ночи уложить туда вещи – без самого ребёнка! Нет, это не те инструкции, что можно раздавать на аукционах, это всего лишь разные случаи. Как правило, призраки не настолько сильны, чтобы очень уж яростно и сильно проявлять себя. Чаще всего обыватели даже не замечают вмешательств: тени и шорохи легко списать на то, что всё кажется, а странное ощущение взгляда на спине или странное же самочувствие, когда дурнота нападает внезапно и предательски – на нехватку витаминов, недосып, невроз и даже на гастрит – человек научился объяснять всё, если ему это нужно.
– Сначала были просто плохие сны…– прошептал Энтони, прижимаясь к отцу. Он был худой и бледный, и от этого казался ещё младше своих лет. Что ж, у него была надежда на отца и он доверял ему. И отец, что немаловажно, может быть и не сразу, но услышал его!
            Плохие сны – это нормально. Призраки не всегда могут пролезть в наш мир так, чтобы их заметили, а внимания хочется. В снах человек уязвимее. Древние народы, кстати, знали это – вот и вешали кто ловцов, кто куколок и берегинь в изголовьях кровати.
– Сны были каждую ночь? – я говорю мягко. Ребёнок не виноват в том, что его отец сглупил. В конце концов, их дом в принципе тот ещё склад всяких древних вещиц. Мой глаз уже знает эти изгибы шкафов, которые, наверное, и не протереть от пыли, и старые полки, и много книг… может быть, мистер Льюис грезил антиквариатом, и купил эту кровать для своей радости.
            Да, сны были каждую ночь. Мальчик подтверждает сразу. Его слова – это всего лишь ещё одна тень, я и сама вижу по его глазам как оно было, и как он мучился, боясь сказать отцу, что каждую ночь ему снится, что рядом с ним кто-то лежит.
            Боялся, потому что его растили как настоящего мужчину. Но, оказывается, и настоящие мужчины могут бояться. И ведь не перестают быть от этого мужчинами.
– Он больше не спал в той кровати, – продолжил мистер Льюис, – спит у меня. Кровать мы хотели вывезти, но её…не все рабочие согласны. К тому же, уже четыре раза были срывы. То машина сломалась, то бригада перепутала адреса, то в последний момент всё отменила, а то и вовсе не смогла разломать её. Я уже и на это согласен.
            И не получится так просто. Любая энергетика, чуя подкрепление в страхе, крепнет. А когда крепнет – тянет нити. Не хочу сказать, что уж до конца влияет, но всё же шелесты и круги по мирозданию идут и доходят!
            А насчёт не спал… у Энтони глаза быстро скользнули в сторону. Прячется от себя же.
– Ты заходил в комнату один? – я знаю ответ, даже если он мне соврёт.
            Но Энтони хорошо воспитывали. Он глянул на отца и вздохнул:
– Да.
– Тони! – мистер Льюис возмущён до глубины души.
– Я думал, что смогу…смогу победить, – объяснил мальчик и закрыл усталое лицо руками. Не по-детски он устал. Его не спасают от кошмаров отсутствие в той кровати – это уже неважно, призрак жрёт его. Призрак пьет его.
            И бороться с ним самому? Да ещё и в детстве? Немыслимое безрассудство!
            Впрочем, безрассудство это, быть может, и спасает людей.
            Мистер Льюис глянул на меня совершенно затравленно и робко:
– Пожалуйста, вы можете нам помочь?
            Я не ответила. Иногда самый простой случай превращается в неодолимую проблему, когда все силы уходят в ничто и невозможно совладать с тем, что казалось простым и легким. Я не могу обещать.
– Я могу попробовать.
            Кровать и правда красивая. Тяжёлая, цельная, со множеством завитушек и рожочков. Как такую протирать? Ей-богу, иногда я думаю, что люди вообще не заботились о своём здоровье и жили в вечной пыли. Либо, как вариант, имели дополнительный ресурс в виде лишних рук или времени, чтобы всё это содержать!
– Вот…– Энтони даже старался не смотреть на нелепое детское постельное бельё, расправленное заботливо и строго на постели. Несуразица применения и предмета бросалась в глаза. Что у людей в голове? Никогда не пойму.
– Хорошо, спасибо, – не умею я поддерживать живых. С мёртвыми проще. Мёртвые и не жалуются. – Энтони, выйди, пожалуйста.
– А вы? – тут же вклинился его отец. – Что вы будете делать?
            Работу, добрый мой человек, работу!
– Вас я тоже попрошу удалиться.
– Я не люблю когда в моём доме посторонние…– он пытался набрать обороты, но, увидев моё лицо, сдался. А может быть вспомнил, что варианта лучше у него нет. – Хорошо. Только имейте в виде у нас тут нет ничего ценного.
            Вот тебе и раз! За воровку меня вслух давно не принимали!
            Но ругаться я не стала – люди, что живые, что мёртвые – не ведают чего несут, к тому же дело становилось интересным! Да, азарт, который я иногда ненавидела в себе, проявился во мне, запульсировал. Дурное дело! Волак всегда удивлялся этому, укорял:
– У людей, Ниса, горе, а ты?
            А что я? Меня принимают за воровку! А я не воровка, Волак, я просто делаю свою работу – защищая мёртвых от живых.
***
– Мама? – голосок был тонкий, встревоженный, а мальчик, задавший этот вопрос, был ещё более прозрачнее и испуганнее того, живого мальчика.
            Но оно понятно.
            Когда я легла в старую кровать, к которой так любезно привязался призрак, я должна была быть готова ко всему. И я была готова к встрече с привычным выцветшим миром, который похож на мир живых, но лишён и цвета, и чёткости – серость здесь тоже была неодинаковая: где-то более плотная, где-то слабела.
– Мама? – повторил вопрос мальчик, глядя на меня пустыми, давно уже слепыми глазами. Он понимал, что я не могу быть его матерью, но я вмешалась в его мир и он надеялся, что я близка ему.
– Нет, милый, я не твоя мама. Меня зовут Ниса.
            Детское испуганное лицо вмиг преобразилось и стало по-настоящему страшным: заострились плывущие в серости черты, глаза – пустые  слепые, стали большими, в них мелькнула злая чернота небытия.
– Убирайся! Убирайся! – завопило это дитя, и мир, полный серости, задрожал, как и полагалось, когда призрак гневается. Он боялся. Он ненавидел. Он был…потерян.
            Серость приняла его крик, решила ему угодить, подчиниться и попыталась вытолкнуть меня прочь из своих объятий, но не на ту напала. Я вцепилась в неё, костяшки пальцев побелели и заболели, а я держалась, пока этот ребёнок – давно исчезнувший из мира живых, но не ушедший в царство покоя, бушевал.
            Преимущество крика в том, что он не может быть долгим. Даже для призрака. Так  случилось – серость сбилась в его мёртвом горле, затихла, и он закашлялся, крик его смялся.
– Ну что? – тихо спросила я, одновременно отдираясь от своего убежища, нужно было успевать, действовать быстро. Кто его знает – что там опять взбредёт в мёртвую напуганную душу?
            Я одолела расстояние между нами слишком быстро – сама была поражена, но отступать было некуда. Мёртвый ребёнок попытался отодвинуться от меня, когда сообразил, что я уже нависаю над ним, проламывая его жалкую защиту. Но куда там! Я обняла его тонкие прозрачные плечи быстрее, чем он успел дёрнуться…
            Детское невесомое тельце билось в моих руках, а я держала и держала его, убеждая, уговаривая без всяких слов.
            Он дёрнулся в последний раз, всхлипнул, затих.
– Джекки…– так мама звала меня, – пролепетал мальчик, обретая черты.
            Он повторил это уж в третий раз, но я была терпелива. Не умея взаимодействовать с живыми, я хорошо управлялась с мёртвыми.
            Жалость, которая владела мной по отношению к Энтони, не шла даже в половину по сравнению с той жалостью, которую я ощущала к Джекки. Ему было семь и он умер во се. Находясь в лихорадке, он провалился в сон, и его мама была рядом, держала его за руку, ласково говорила ему, что надо поправиться, а встал он уже в этом мире – одинокий, потерянный, слепой.
            Что произошло? Лихорадка ли забрала его, или случилось несчастье, какое выпадает на долю живых? Он не знал. Он знал, что мамы не было.
            Всё это время он лежал, свернувшись клубочком, в постели. Ждал. Плакал. И тут его побеспокоили – кто-то лёг к нему, ночь, другую. Кто-то, кто мог отнять маму.
            Маму, которая почему-то не шла.
– Джекки, милый, она не бросала тебя, – я уговаривала его, лишённого тепла и покоя, защиты и любви, отступить, перестать бороться. – Она любила тебя и любит до сих пор. Она ведь твоя мама. А ты её сын, её любимый Джекки.
– Почему тогда её нет? – спрашивал призрак, измученный слишком резким переходом туда, где и взрослый-то теряется.
– Вы…ты ездил когда-нибудь в автобусе? Да? Хорошо. Вы просто вышли на разных станциях. Ты чуть раньше. А она позже.
            На самом деле я ничего не знала про эту женщину, но с призраками работает одно правило: будь уверенным, и всё будет так как надо.
– Тебе надо прийти к ней. Понимаешь? Она там мечется, ждёт тебя. Плачет. Потому что не знает где ты. Но ты должен прийти к ней. Ты должен преодолеть расстояние.
– мама говорила, что если я потеряюсь, я должен оставаться на месте. А я потерялся. Потерялся пока спал!
            Вот же ж…
– Это было давно, когда ты был мал. Но теперь ты взрослее и только ты можешь прийти к ней. Она вышла на другой станции, случайно, Джекки. Пока ты спал, кое-что изменилось, и теперь она ищет тебя.
            Мертва эта женщина или жива? Когда вообще умер этот ребёнок? По серости не поймёшь. Но живым надо оставаться жить, а мёртвым надо идти в ничто.
– Как? – впервые за долгое время Джекки не был одинок, его видели, слышали, готовы были помочь. Он смотрел доверчиво, и я должна была удержаться в этом доверии.
– Ложись в кровать.
            Недоверчиво, осторожно, очень робко, не сводя с меня взгляда, словно и я могла уйти и раствориться, он всё же послушался. Лёг, смотрел пустотой…
            Я не торопила, хотя серость жрала и меня. Всё-таки живым нельзя долго находиться в посмертии – это сказывается на запасе сил.
            Но я е показывала беспокойства. Я накрыла его одеялом, которое здесь было, скорее, иллюзией. Настоящее в живом мире бледнело и само собой шевелилось сейчас.
 – Закрой глаза, – попросила я. – Я посижу с тобой, пока мама не придёт.
– Ты исчезнешь, – заупрямился он.
– Я? Да. Но придёт твоя мама.
            Аргумент был весомым, хотя и лживым. Джекки закрыл глаза, покорился.
– Ты должен освободить свои мысли, ты должен вспомнить дом. Как можно чётче. И твоя мама придёт. Она ждёт тебя очень давно. Она ищет…
            Лгать было тяжело, но ложь –это спасение для призраков. Они зависают здесь, в мире живых, не дают жизни и мучаются сами. Так что я лгала и буду лгать.
            Ради них самих.
            Тельце выцветало, бледнело, растворяясь в серости. Я уже расслабилась, когда вдруг глаза Джекки распахнулись, глянули на меня укоряющей пустотой…
– Поздно, – возразила я, и призрак совсем истлел.
            Я вывалилась из серости в уже свободную комнату. Ложь не ложь, а живым надо жить, ведь мёртвые обретают покой.
***
– И я должен поверить вам на слово? – мистер Льюис, воистину, бесил меня больше любого посмертия и серости. Он стоял, скрестив руки на груди и хмурился, – вот так? Я не знаю что вы сделали и должен верить?
– Да не верьте,  – согласилась я, – я вам не нанималась на убеждения.
– Я не оплачу чек, пока не удостоверюсь! – возмутился он. Он уже был спокоен – сердце говорило ему, что я не лгу, но расставаться с деньгами ему не хотелось. Тяжёлый человек, ой, тяжёлый.
– А это уже не моя забота,– здесь я не солгала. Волак уже знает такие ситуации и разберется. В конце концов, это его работа, моя же проще – мне надо убедить мёртвых покинуть нас. – Энтони привет!
– Погодите! – мистер Льюис был возмущён, – вы уходите? Я вас не отпускал, я…
– Да пошёл ты, – легко пожелала я, отталкивая его в сторону, – тоже мне вершитель судеб, сына защитить не смог, а знаешь от кого? От мальчишки!
            Он остолбенел, и я вышла на улицу, где меня обожгло яркостью цветов, солнца и ветром.
            Надо было возвращаться в Агентство. На душе было привычно тоскливо  и гадко.
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет» и «Призрак в темноте». Каждый рассказ можно читать отдельно.

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0542135

от Вчера в 19:52

[Скрыть] Регистрационный номер 0542135 выдан для произведения: (*)
– Вы должны понимать, что мой сын никогда никому не врёт! И у него нет какого-то живого воображения, которое вы так все любите приписывать всем, кто не может за себя постоять! – сразу же выговорил мне мистер Льюис, даже не пытаясь хоть как-то смягчить свои слова.
– Я не говорила этого, – возразила я, стараясь держать себя в руках, хотя, признаться, такой заход мистера Льюиса меня порядком взбесил, как-то иначе я представляла себе людей, которые нуждаются в помощи. Да и потом – так всегда и было: люди боятся, трусят, несут бред, но обвинять меня в том, что я чего-то там придумываю про его сына? Да я с этим сыном и парой слов не перебросилась – вон он, сидит бледный, несчастный и насквозь лишённый живого воображения! – И прошу вас не придумывать мне того, что не сказано. Мною лично.
– Вы все одинаковые…– буркнул мистер Льюис, слегка сконфузившись, но не желая отступать от своего глубокого убеждения в том, что я его враг. – Приходите, делаете вид, что сочувствуете, а потом называете моего сына и меня лжецом, а всё ради сенсации!
– Да пошли вы со своей сенсацией, – вежливость мне напрочь отказала, я поднялась из кресла. Чек чеком, но Волак не заставит меня сидеть там, где меня оскорбляют и приписывают мне погоню за сенсациями. Да если бы я за ними гналась, и если бы выворачивала истории клиентов нашего Агентства журналистам, цены бы мне не было! А я почему-то хожу, дура-дурой, по квартирам, по домам – пытаюсь спасти, помочь, и молчу обо всём!
– Вы куда? – опешил мистер Льюис и даже его напуганный сын поднял на меня печальные глаза. Под глазами его залегли тени – бессонница! Дело плохо, похоже. Но прости, малыш, твой отец должен научиться вежливости или искать помощи в другом месте.
– В офис, – ответила я, – чек вернут. Я не собираюсь работать там, где меня обвиняют и оскорбляют.
– Вы мне обещали помощь! – кажется, мистер Льюис с трудом находил причинно-следственную связь в принципе.
– Я? Нет. В Агентстве вам обещали приезд специалиста. Я, то есть специалист, здесь. Однако, вместо того, чтобы поговорить о проблеме, которая напрямую касается вашего же сына, вы обвиняете меня в погонях за сенсациями и сообщаете, что я с кем-то там одинаковая. Это не помощь. Это трата моего времени.
            Я уже была готова всерьёз уйти. Разозлил меня этот хам, разозлил! Но мистер Льюис всё же одумался и изменившимся, совершенно дрогнувшим и ослабелым голосом проблеял:
– Но…нам нужна помощь.
            Я взглянула на него снисходительно – все права на это снисхождение у меня были, милостиво кивнула:
– Ещё один шанс, мистер Льюис, но обещаю вам – ещё одно похожее обвинение или просто грубый тон, и разбираться вы будете сами.
            Нет, конечно, у нас есть конкуренты. Но мы на рынке дольше, чем они. И опыта у нас больше, в том числе и провального. За нашими провалами стоят жизни, и потому мы гораздо лучше подготовлены.
– Я…простите, – он сбился, смутился и совсем стал беззащитным, как и требовали обстоятельства в моём лице.
– Прощаю, – кивнула я, – рассказывайте.
            Общую сводку я, конечно, знала. Если коротко, то в семье Льюисов призрак атаковал мальчика. Если подробнее, то призрака Энтони мистер Льюис приволок сам. Нет, без умысла конечно – просто был на аукционе, а на аукционе продавались вещи, и одна из этих вещей попалась на глаза мистеру Льюису.
– Кровать? – переспросила я, чувствуя, как в желудке заскребло. – Вы купили своему сыну кровать на аукционе?
            Нет, люди меня поражают. Ну хорошо, увидел ты старую мебель приличного вида. Ну отлично – понравилась она тебе, но в дом-то зачем её тащить?
– Цельное дерево! Ручная работа! – мистер Льюис и сам уже знал что виноват. Нет, не в том, что купил, а в том, что не подумал.
            Но людям вообще не очень-то и привычно думать о том, что вещи могут хранить память о своих владельцах. Особенно после смерти этих самых владельцев. Вещи, которые касаются тела, легко забывают своего владельца – так уж они устроены! – если долго не носить любимый свитер, он будет потом колоть, пока не вспомнит родное тепло. Но другие-то предметы! Зеркала, фотографии, украшения – всё это классика нашего Агентства!
            Второй бич – мебель. Мебель стоит долго, бывает и так, что она всю жизнь прежнего хозяина его сопровождает, а потом и переходит к другому. А призраки привязываются к привычному – кресла, шкафы, кровати…
– Цельное дерево…– пробормотал мистер Льюис. – Ручная работа.
– Она мягкая! – вступился мальчик. Может быть и не в первый раз уже вступался, всё-таки, чувство вины – это безумная вещь.
            Конечно, мальчик мой, мягкая. Только вот не твоя. И едва ли вы её очищали перед тем как начать спать в ней. Нет, возможно, вы отволокли какие-то её части в химчистку и даже протерли всем чем можно, может быть покрыли лаком, но вопрос не в этом… очистить на более глубоком уровне – это значит лишить вещь память, разорвать связь между прежним хозяином и памятью вещи.
            Я не говорю о молитвах или святой воде, в конце концов, это лишь одна сторона нашего мира. Но натереть солью…или, хотя бы, первые ночи уложить туда вещи – без самого ребёнка! Нет, это не те инструкции, что можно раздавать на аукционах, это всего лишь разные случаи. Как правило, призраки не настолько сильны, чтобы очень уж яростно и сильно проявлять себя. Чаще всего обыватели даже не замечают вмешательств: тени и шорохи легко списать на то, что всё кажется, а странное ощущение взгляда на спине или странное же самочувствие, когда дурнота нападает внезапно и предательски – на нехватку витаминов, недосып, невроз и даже на гастрит – человек научился объяснять всё, если ему это нужно.
– Сначала были просто плохие сны…– прошептал Энтони, прижимаясь к отцу. Он был худой и бледный, и от этого казался ещё младше своих лет. Что ж, у него была надежда на отца и он доверял ему. И отец, что немаловажно, может быть и не сразу, но услышал его!
            Плохие сны – это нормально. Призраки не всегда могут пролезть в наш мир так, чтобы их заметили, а внимания хочется. В снах человек уязвимее. Древние народы, кстати, знали это – вот и вешали кто ловцов, кто куколок и берегинь в изголовьях кровати.
– Сны были каждую ночь? – я говорю мягко. Ребёнок не виноват в том, что его отец сглупил. В конце концов, их дом в принципе тот ещё склад всяких древних вещиц. Мой глаз уже знает эти изгибы шкафов, которые, наверное, и не протереть от пыли, и старые полки, и много книг… может быть, мистер Льюис грезил антиквариатом, и купил эту кровать для своей радости.
            Да, сны были каждую ночь. Мальчик подтверждает сразу. Его слова – это всего лишь ещё одна тень, я и сама вижу по его глазам как оно было, и как он мучился, боясь сказать отцу, что каждую ночь ему снится, что рядом с ним кто-то лежит.
            Боялся, потому что его растили как настоящего мужчину. Но, оказывается, и настоящие мужчины могут бояться. И ведь не перестают быть от этого мужчинами.
– Он больше не спал в той кровати, – продолжил мистер Льюис, – спит у меня. Кровать мы хотели вывезти, но её…не все рабочие согласны. К тому же, уже четыре раза были срывы. То машина сломалась, то бригада перепутала адреса, то в последний момент всё отменила, а то и вовсе не смогла разломать её. Я уже и на это согласен.
            И не получится так просто. Любая энергетика, чуя подкрепление в страхе, крепнет. А когда крепнет – тянет нити. Не хочу сказать, что уж до конца влияет, но всё же шелесты и круги по мирозданию идут и доходят!
            А насчёт не спал… у Энтони глаза быстро скользнули в сторону. Прячется от себя же.
– Ты заходил в комнату один? – я знаю ответ, даже если он мне соврёт.
            Но Энтони хорошо воспитывали. Он глянул на отца и вздохнул:
– Да.
– Тони! – мистер Льюис возмущён до глубины души.
– Я думал, что смогу…смогу победить, – объяснил мальчик и закрыл усталое лицо руками. Не по-детски он устал. Его не спасают от кошмаров отсутствие в той кровати – это уже неважно, призрак жрёт его. Призрак пьет его.
            И бороться с ним самому? Да ещё и в детстве? Немыслимое безрассудство!
            Впрочем, безрассудство это, быть может, и спасает людей.
            Мистер Льюис глянул на меня совершенно затравленно и робко:
– Пожалуйста, вы можете нам помочь?
            Я не ответила. Иногда самый простой случай превращается в неодолимую проблему, когда все силы уходят в ничто и невозможно совладать с тем, что казалось простым и легким. Я не могу обещать.
– Я могу попробовать.
            Кровать и правда красивая. Тяжёлая, цельная, со множеством завитушек и рожочков. Как такую протирать? Ей-богу, иногда я думаю, что люди вообще не заботились о своём здоровье и жили в вечной пыли. Либо, как вариант, имели дополнительный ресурс в виде лишних рук или времени, чтобы всё это содержать!
– Вот…– Энтони даже старался не смотреть на нелепое детское постельное бельё, расправленное заботливо и строго на постели. Несуразица применения и предмета бросалась в глаза. Что у людей в голове? Никогда не пойму.
– Хорошо, спасибо, – не умею я поддерживать живых. С мёртвыми проще. Мёртвые и не жалуются. – Энтони, выйди, пожалуйста.
– А вы? – тут же вклинился его отец. – Что вы будете делать?
            Работу, добрый мой человек, работу!
– Вас я тоже попрошу удалиться.
– Я не люблю когда в моём доме посторонние…– он пытался набрать обороты, но, увидев моё лицо, сдался. А может быть вспомнил, что варианта лучше у него нет. – Хорошо. Только имейте в виде у нас тут нет ничего ценного.
            Вот тебе и раз! За воровку меня вслух давно не принимали!
            Но ругаться я не стала – люди, что живые, что мёртвые – не ведают чего несут, к тому же дело становилось интересным! Да, азарт, который я иногда ненавидела в себе, проявился во мне, запульсировал. Дурное дело! Волак всегда удивлялся этому, укорял:
– У людей, Ниса, горе, а ты?
            А что я? Меня принимают за воровку! А я не воровка, Волак, я просто делаю свою работу – защищая мёртвых от живых.
***
– Мама? – голосок был тонкий, встревоженный, а мальчик, задавший этот вопрос, был ещё более прозрачнее и испуганнее того, живого мальчика.
            Но оно понятно.
            Когда я легла в старую кровать, к которой так любезно привязался призрак, я должна была быть готова ко всему. И я была готова к встрече с привычным выцветшим миром, который похож на мир живых, но лишён и цвета, и чёткости – серость здесь тоже была неодинаковая: где-то более плотная, где-то слабела.
– Мама? – повторил вопрос мальчик, глядя на меня пустыми, давно уже слепыми глазами. Он понимал, что я не могу быть его матерью, но я вмешалась в его мир и он надеялся, что я близка ему.
– Нет, милый, я не твоя мама. Меня зовут Ниса.
            Детское испуганное лицо вмиг преобразилось и стало по-настоящему страшным: заострились плывущие в серости черты, глаза – пустые  слепые, стали большими, в них мелькнула злая чернота небытия.
– Убирайся! Убирайся! – завопило это дитя, и мир, полный серости, задрожал, как и полагалось, когда призрак гневается. Он боялся. Он ненавидел. Он был…потерян.
            Серость приняла его крик, решила ему угодить, подчиниться и попыталась вытолкнуть меня прочь из своих объятий, но не на ту напала. Я вцепилась в неё, костяшки пальцев побелели и заболели, а я держалась, пока этот ребёнок – давно исчезнувший из мира живых, но не ушедший в царство покоя, бушевал.
            Преимущество крика в том, что он не может быть долгим. Даже для призрака. Так  случилось – серость сбилась в его мёртвом горле, затихла, и он закашлялся, крик его смялся.
– Ну что? – тихо спросила я, одновременно отдираясь от своего убежища, нужно было успевать, действовать быстро. Кто его знает – что там опять взбредёт в мёртвую напуганную душу?
            Я одолела расстояние между нами слишком быстро – сама была поражена, но отступать было некуда. Мёртвый ребёнок попытался отодвинуться от меня, когда сообразил, что я уже нависаю над ним, проламывая его жалкую защиту. Но куда там! Я обняла его тонкие прозрачные плечи быстрее, чем он успел дёрнуться…
            Детское невесомое тельце билось в моих руках, а я держала и держала его, убеждая, уговаривая без всяких слов.
            Он дёрнулся в последний раз, всхлипнул, затих.
– Джекки…– так мама звала меня, – пролепетал мальчик, обретая черты.
            Он повторил это уж в третий раз, но я была терпелива. Не умея взаимодействовать с живыми, я хорошо управлялась с мёртвыми.
            Жалость, которая владела мной по отношению к Энтони, не шла даже в половину по сравнению с той жалостью, которую я ощущала к Джекки. Ему было семь и он умер во се. Находясь в лихорадке, он провалился в сон, и его мама была рядом, держала его за руку, ласково говорила ему, что надо поправиться, а встал он уже в этом мире – одинокий, потерянный, слепой.
            Что произошло? Лихорадка ли забрала его, или случилось несчастье, какое выпадает на долю живых? Он не знал. Он знал, что мамы не было.
            Всё это время он лежал, свернувшись клубочком, в постели. Ждал. Плакал. И тут его побеспокоили – кто-то лёг к нему, ночь, другую. Кто-то, кто мог отнять маму.
            Маму, которая почему-то не шла.
– Джекки, милый, она не бросала тебя, – я уговаривала его, лишённого тепла и покоя, защиты и любви, отступить, перестать бороться. – Она любила тебя и любит до сих пор. Она ведь твоя мама. А ты её сын, её любимый Джекки.
– Почему тогда её нет? – спрашивал призрак, измученный слишком резким переходом туда, где и взрослый-то теряется.
– Вы…ты ездил когда-нибудь в автобусе? Да? Хорошо. Вы просто вышли на разных станциях. Ты чуть раньше. А она позже.
            На самом деле я ничего не знала про эту женщину, но с призраками работает одно правило: будь уверенным, и всё будет так как надо.
– Тебе надо прийти к ней. Понимаешь? Она там мечется, ждёт тебя. Плачет. Потому что не знает где ты. Но ты должен прийти к ней. Ты должен преодолеть расстояние.
– мама говорила, что если я потеряюсь, я должен оставаться на месте. А я потерялся. Потерялся пока спал!
            Вот же ж…
– Это было давно, когда ты был мал. Но теперь ты взрослее и только ты можешь прийти к ней. Она вышла на другой станции, случайно, Джекки. Пока ты спал, кое-что изменилось, и теперь она ищет тебя.
            Мертва эта женщина или жива? Когда вообще умер этот ребёнок? По серости не поймёшь. Но живым надо оставаться жить, а мёртвым надо идти в ничто.
– Как? – впервые за долгое время Джекки не был одинок, его видели, слышали, готовы были помочь. Он смотрел доверчиво, и я должна была удержаться в этом доверии.
– Ложись в кровать.
            Недоверчиво, осторожно, очень робко, не сводя с меня взгляда, словно и я могла уйти и раствориться, он всё же послушался. Лёг, смотрел пустотой…
            Я не торопила, хотя серость жрала и меня. Всё-таки живым нельзя долго находиться в посмертии – это сказывается на запасе сил.
            Но я е показывала беспокойства. Я накрыла его одеялом, которое здесь было, скорее, иллюзией. Настоящее в живом мире бледнело и само собой шевелилось сейчас.
 – Закрой глаза, – попросила я. – Я посижу с тобой, пока мама не придёт.
– Ты исчезнешь, – заупрямился он.
– Я? Да. Но придёт твоя мама.
            Аргумент был весомым, хотя и лживым. Джекки закрыл глаза, покорился.
– Ты должен освободить свои мысли, ты должен вспомнить дом. Как можно чётче. И твоя мама придёт. Она ждёт тебя очень давно. Она ищет…
            Лгать было тяжело, но ложь –это спасение для призраков. Они зависают здесь, в мире живых, не дают жизни и мучаются сами. Так что я лгала и буду лгать.
            Ради них самих.
            Тельце выцветало, бледнело, растворяясь в серости. Я уже расслабилась, когда вдруг глаза Джекки распахнулись, глянули на меня укоряющей пустотой…
– Поздно, – возразила я, и призрак совсем истлел.
            Я вывалилась из серости в уже свободную комнату. Ложь не ложь, а живым надо жить, ведь мёртвые обретают покой.
***
– И я должен поверить вам на слово? – мистер Льюис, воистину, бесил меня больше любого посмертия и серости. Он стоял, скрестив руки на груди и хмурился, – вот так? Я не знаю что вы сделали и должен верить?
– Да не верьте,  – согласилась я, – я вам не нанималась на убеждения.
– Я не оплачу чек, пока не удостоверюсь! – возмутился он. Он уже был спокоен – сердце говорило ему, что я не лгу, но расставаться с деньгами ему не хотелось. Тяжёлый человек, ой, тяжёлый.
– А это уже не моя забота,– здесь я не солгала. Волак уже знает такие ситуации и разберется. В конце концов, это его работа, моя же проще – мне надо убедить мёртвых покинуть нас. – Энтони привет!
– Погодите! – мистер Льюис был возмущён, – вы уходите? Я вас не отпускал, я…
– Да пошёл ты, – легко пожелала я, отталкивая его в сторону, – тоже мне вершитель судеб, сына защитить не смог, а знаешь от кого? От мальчишки!
            Он остолбенел, и я вышла на улицу, где меня обожгло яркостью цветов, солнца и ветром.
            Надо было возвращаться в Агентство. На душе было привычно тоскливо  и гадко.
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет» и «Призрак в темноте». Каждый рассказ можно читать отдельно.

 

Квадрат первый (Приграничье)