ПИСЬМОНОША. (Вне конкурса "К 9 Мая").

ПИСЬМОНОША.

Дорога из полка в расположение дивизиона была долгой, но если идти напрямик через лес, то не так уж и много – всего несколько километров. Ноги молодые, проворные, так что не в напряг,  снег так и поскрипывает на лёгком утреннем морозце, разве только иногда оступишься да наберёшь этого снега, мягкого, пушистого, полные сапоги. Весело!  

Правда, вначале Павлик в штыки воспринял приказ командира дивизиона – разносить почту. Чуть было не заплакал от обиды. Он хотел, чтобы его приставили к какому-нибудь орудию, а тут – полнейший облом. Ещё б немного и разревелся. Но, посмотрев на более чем строгий взгляд майора Устимцева, взял под козырёк и ответил мужественно по-военному:

-Есть, товарищ майор! – и, глотая в душе слёзы, бросился, что было ног к своей землянке.

А там дядя Саша, а точнее, рядовой третьего расчёта четвёртой батареи Александр Мухин. Сидит себе по-домашнему, щурится, улыбается хитро в свои седые усы и что-то увлечённо штопает.

-Ну и чего тебя, Павлуша, наш Батя вызывал? Небось разрешил с разведкой идти за «языком»? Ого, держись теперь  немчура поганая – Павел Уселенок идёт. Мало не покажется.

Павлик на шутки дяди Саши давно не обращал никакого внимания – тот не со зла. Просто любит иной раз подколоть, да и не только одного Павлика – многим, бывает, на батарее достаётся от его язвительности.

-Как бы, - шмыгнул носом Павлик. – Письма носить. А я хотел, чтобы меня к орудию…

-Так это ж хорошо! – воскликнул дядя Саша.

-Что тут хорошего? - всхлипнул Павлик.

-Э, дурья башка, ты не понимаешь. Да ведь тебе, чудак человек, важное и очень ответственное дело доверили.

-И что тут ответственного? Глупость одна.

-Э, нет, не скажи. Ты знаешь, сынка, что для простого солдата нет ничего желаннее, чем получить весточку из дома от своих родных и близких. Представь, вот возьмёт в руки, к примеру, Васька Кононенко, письмишко от своей жены, начнёт читать, а перед глазами стоит она, родная, детишки его, - и словно дома побывал. Узнает, что там всё хорошо, что всё в порядке, тогда и воевать лучше прежнего будет. Возмужает его солдатское сердце, острее станет и без того зоркий глаз, крепче стиснет он в руках свой автомат. А ты говоришь, к орудию хочу, к орудию. Это от тебя никуда не убежит. А пока что набирайся сил. Вот это твоё первое дело. Совсем отощал после фашистских харчей.

И вспомнилось Павлику то, о чём хотелось забыть, но нельзя было забывать. Память всегда возвращала его на то, что произошло несколько месяцев назад.

Тогда в начале декабря 1942 года Павлику исполнилось одиннадцать лет. Уже не ребёнок, но пока и не взрослый. Эх, скорей бы подрасти! И понятно для чего – в партизаны, бить проклятого фашиста, что с недобрыми намерениями пришёл на их землю. Павлик мог, конечно, и сбежать, прибиться к какому-нибудь отряду, но было жалко маму – как она будет без него одна-одинешенька. Ничего, всему свой срок, и он успеет ещё повоевать.

Словно в воду глядел. Однажды в их деревню Росица, что на Витебщине, нагрянули каратели. И что явно, не просто так, за привычным для них оброком, типа «матка, яйка, куры, шнапс». Но вот только партизанский связной, влетевший в деревню на взмыленном коне, успел предупредить деревенских о грядущей опасности. Все, сломя голову и, утопая по пояс в сугробах, бросились в лес, который маячил малахитовыми стройными соснами возле деревни всего в пяти минутах быстрой ходы, успев разве что прихватить с собой кое-что из вещей да из еды, в лес.

Не застав никого в пустой деревне, каратели, ограбив всё до последней курицы, всё-таки её сожгли. От злобы что ли?

Ох, и не сладко пришлось деревенским, старикам и женщинам, а особенно ребятишкам. Почти два месяца прожили они в лесу, хотя вначале думалось, что пробудут здесь день, от силы два. А оно растянулось вон на сколько. Спали, где придётся, в основном на сосновых и еловых ветках, потому что вырыть нечто наподобие землянок было невозможно – земля промёрзла настолько, что невозможно было её даже подковырнуть. Да и копать-то чем?

Питались, чем Бог послал. Даже обдирали кору с деревьев.

Но вот однажды на рассвете их разбудил лай собак, а вскоре показались и сами  каратели, огромной  почти на киллометр цепью растянушись  по большому участку леса.  Как-то всё-таки фашисты сумели выследить , где прячутся сбежавшие от них люди. А, может, кто-то и выдал. В общем, все, от мала до велика, бросились кто куда, в разные стороны. Павлик тоже побежал. Бежал, казалось, долго пока не провалился в какой-то небольшой овражек, скрытый огромными пластами снега. И сразу затаился. 

Удивительно, но немчик, который прошёл в двух шагах от него и злобно зыркая по сторонам, не заметил его, хотя по следу, который Павлик оставил за собой, можно было бы определить, где он спрятался.

Мальчик облегчённо вздохнул, и даже немного высунулся из оврага: интересно, что там? И тут увидел то, чего больше всего боялся, что от ужаса даже перехватило дыхание. В нескольких метрах от него два карателя, подпихивая дулами автоматов, гнали его маму. Та еле держалась на ногах и, казалось, плакала.

-Мама! – не удержался от крика отчаяния Павлик и бросился  к матери.

Та, увидев, сына и вовсе зарыдала в голос, словно  хотела этим сказать: «Ну, зачем, ты глупыш, высовывался. Сидел бы себе и дальше». Но как можно сидеть и прятаться, если твой родной человек в беде.

Всех, кого каратели сумели изловить, поставили в один длинный ряд.  Немецкий  офицер, плотного сложения, с красной одутловатой рожей, наверное, от мороза, ходил важно вдоль по периметру, и только подавал команды, которые исправно переводил, заикаясь, тщедушный, длинный полицай: «Направо… налево…». 

Тех, кого сгоняли влево, сразу же на глазах у односельчан расстреливали. Оставшихся в живых сбили в кучу, а потом, словно скот погнали впереди себя на станцию в Бигосово. Там их всех скопом погрузили в вонючие теплушки и повезли. А куда –  не сказали. Много чести.

Потом Павлик увидел колючую проволоку, сторожевые башни с автоматчиками наверху и длинные страшные бараки. Это был Саласпилс.

Невозможно с содроганием вспоминать то, что происходило там, за колючей проволокой. Да и как кому про такое можно рассказывать. Про маленькие, ничем неприкрытые трупики на снегу, которые лежали словно бревна возле бараков? Или про издевательства над детьми и женщинами? А может о баланде из гнилой брюквы, которой немцы потчевали заключенных? Или же, как разлучали детей с их матерями? Больно. И страшно.

Маму Павлика вскоре угнали в Германию, а вот его, где-то, считай, через неделю, забрала к себе на хутор одна пожилая хуторянка – тем, кто приветствовал фашистов и поддерживал их новый порядок, разрешалось брать к себе в батраки маленьких узников Саласпилса. Павлик даже обрадовался – свобода. Главное, не взаперти. А работать не страшно, он деревенский, привычный к любому труду.

Но это батрачество оказалось для Павлика похлеще любой неволи. Мальчик и без того еле держался на ногах, от харчей, которыми фашисты потчевали в лагере жира не нагуляешь – быть бы живу. Ему бы немного отъесться, чтобы силёнок было хорошо работать, в благодарность хозяйке за спасение. Только и здесь показали фигу с маслом – хозяйка хутора держала своих работников в чёрном теле (не один такой Павел был у неё, а ещё несколько мальчишек и девчонок, даже несколько женщин и мужчин, военнопленных), и на хорошие харчи не больно уж была щедра. 

Правда, и это бы ничего, но вот только уже с первого дня эта «баба-яга» невзлюбила Павлика, даже непонятно почему. Готова была с него все три шкуры содрать, если б только те у него были. А хуже всего любила бить его палкой, просто так, без повода, лишь бы поиздеваться. А если и  околеет – нового дадут. Этого добра в лагере хватает. 

Павлик только об одном и мечтал: сбежать, найти партизан, а затем воевать с проклятыми фашистами. Отомстить за всех, за маму, за себя.

Так прошли весна, лето, приближалась осень, когда однажды вечером, сидя на чердаке сарая, где он обычно прятался от неприветливых глаз хозяйки и порой даже любил вздремнуть  на охапке свежего душистого сена, Павлик услышал где-то далеко звуки канонады. Радости просто не было предела. «Ура! Наши близко!».

И в ту же ночь, не откладывая это дело на потом, взял да и сбежал. Брёл всю ночь, сбивая ноги, не останавливаясь – лишь бы подальше от ненавистного хутора. И только лишь к утру, когда уже просто выбился из сил, свалился под первым попавшимся деревом.

Пробудился Павлик от страшного оглушающего грохота. Возле него, на огромной скорости, ломая кусты и мелкие деревья, двигались советские танки. От радости Павлик даже запрыгал, стал махать танкам рукой, что-то взахлёб радостное кричать, а по щекам его текли слёзы…

Дальше рассиживаться просто не было смысла и  Павлик быстро, чуть ли не бегом, пошёл в ту сторону, откуда только что прибыли танки, и уже через полчаса вышел к какому-то хутору, чем даже похожему на тот хутор, где он батрачил. Всё поле вокруг хутора было заставлено короткоствольными пушками, а возле них возились солдаты, которые сразу же и окликнули мальца. Наиболее любопытные даже стали расспрашивать, кто он такой, откуда и куда идёт. Пока их не одернул один худющий, как жердь солдат, весь седой, с усами:

-Чего, черти, прицепились к пацану, словно тот банный лист. Прежде, чем спрашивать, лучше бы накормили. Разве не видите, что он голодный. Эх, вы, - солдат махнул рукой, наверное, давая столь непритязательным жестом понять своим собратьям по оружию о их житейской ограниченности, а сам взял цепко, не вырвешься, Павлика за руку и повёл в сторону кухни.

Так Павлик познакомился с дядей Сашей. .

Давно так вкусно Павлик не ел. И щи были замечательные, что за уши не оттянуть, и каша, да ещё чай с настоящим сахаром. А после и в баньке дядя Саша отмыл и оттёр Павлика добела.

Затем отвёл его к командиру полка. Мол, прошу любить и жаловать. Подполковник Брызгалов был, наверное, как и все командиры соответствующего ему ранга, не в меру любопытен, стал допытываться, что и как. В общем, Павлик как на духу всё ему и рассказал, а потом и попросил:

-Возьмите меня, пожалуйста, к себе.  Хочу бить фашиста. Тем более, мне некуда податься, - это он уже в конце тихо добавил.

Подполковник размышлял недолго: вон в соседней батарее есть свой сын полка, говорят, парень геройский, а мы тогда чем хуже. И тут же приказал зачислить Павла Уселенка воспитанником 228-го гвардейского гаубичного артиллерийского имени ордена Кутузова полка.

А потом и определили, спустя какое-то время в письмоноши, то бишь, в почтальоны. Ох, и не по нраву пришлось это Павлику, но что поделаешь – приказ есть приказ, и его нужно выполнять. К тому, прислушавшись к доводам дяди Саши, даже понял значимость доверенного ему дела. А потом и вовсе втянулся – понравилось. Только вот иногда частенько приходилось ходить пешком, ну это когда не было попутного транспорта.

Вот и сегодня с транспортом случилась напряжёнка. Но Павлик не переживал, быстренько сбегал на своих двоих в полк, там, естественно, переночевал – солдаты приветят всегда своего сослуживца, - а вот с утра, ещё не успело солнышко проклюнуться, решил быть уже на батарее.

За последнее время места, где дислоцировался их полк, стали просто знакомыми. Каждое деревце, каждый кустик. А вот уже и березняк виднеется. Берёзки здесь все как одна, стройные, приветливые, даже зимой не утратили своей красоты. А небо над ними голубое, пронзительное, всё в лучах восходящего солнца.

Ещё немного, и скоро Павел окажется у цели, а точнее, на батарее. А там его ждут, не дождутся. Дядя Саша сразу же напоит горячим душистым, настоянным на разных травах чае. Красота! 

И тут раздался выстрел. От неожиданности Павлик резко остановился и даже присел. Где? Что? Сразу же просвистел второй выстрел и лихо срезал с  головы Павлика кубанку. Та свалилась в снег. Вслед за кубанкой упал и Павлик. Потрогал голову рукой. Вроде бы крови нет. Вот и ладно. Только интересно кто стрелял? Фашисты? Только вот как они сюда попали? Вокруг, насколько было ему известно, стояли только части Красной Армии. Немцев даже и близко не было. Неужели десант? Но тогда бы они сняли Павлика без гама и шума, не став себя так по-дурацки засвечивать. Значит, это «блудные немцы», то есть те, кто каким-то образом в процессе наступления отбился от своих частей.

Павлик осторожно приподнял голову. Гитлеровцы в длиннополых шинелях мышиного противного цвета осторожно двигались в его сторону. Сколько их было всего, Павел не видел, впрочем, оно и неважно, главное, фашистов  нужно было как-то остановить. Тем более, предупредить своих – как бы немцы не застали их врасплох. Небось до сих пор ещё дрыхнут.

Мальчик подтянул автомат к себе, передернул уверено затвор, а затем тщательно прицелился. Надо бить наверняка, как учил его дядя Саша, всё просчитать и никогда не торопиться – спешка в этом деле не главное. Главное, выдержка. Но где тут выдержишь, когда эта немчура проклятая прёт на тебя, словно ей тут мёдом намазано.

На мушку попались два гитлеровца, и именно по ним Павлик и дал длинную очередь. Те дернулись, поймав шквал свинца, и свалились, как подкошенные. Но только вот тот, кто шёл за ними следом, отскочил быстро в сторону и спрятался за широкой берёзой, выждал секунду, а затем послал очередь туда, где залёг Павлик. Пули так и защёлкали, но прошлись лишь поверху, сбив ветки на кустарнике, которыми мальчика и накрыло.

-Вот, гад, чуть не зацепил, - произнёс в сердцах Павлик. – Ну, я тебе сейчас задам.

Перепалка, казалось, затянулась. Немец пулял по Павлику, Павлик – по немцу. Так, смотри, и патроны закончатся. Павлик сменил уже одну обойму. Хорошо, что гитлеровец всего один остался. А так бы Павлику точно бы не поздоровилось.

Но тут случилось нечто невероятное: немец вдруг взял и ни с того ни сего  побежал, что аж пяты засверкали.

Врёшь, не уйдёшь! На ум почему-то пришли слова, которыми говорил один герой из фильма, который Павлик смотрел не так давно, когда в их полк приезжала кинопередвижка.

Павлик вскочил, и хотя его сердце отчаянно колотилось, он несколькими короткими очередями заставил гитлеровца завалиться мешковатым кулём в снег. Ну,  вот и всё, бой закончен.  

Некоторое время Павел стоял, пошатываясь, а затем опустился на колени, положил автомат рядом и дрожащими руками  поднял свою любимую кубанку, подарок майора Устимцева – «Носи, сынок, чтобы сносу ей не было». Но, видимо, его словам не суждено было сбыться: прямо посередине зияла большая рваная дыра от пули.

Мальчик некоторое время смотрел на испорченную вещь, а потом взял и вытер ею разгорячённое лицо. Так и стоял, пока к нему не подбежал дядя Саша, вслед за которым поспешали и все остальные артиллеристы.

Дядя Саша поднял осторожно Павлика с колен, а потом прижал к себе и успокаивающе погладил по голове.

-Что случилось? Кто стрелял?

-Немцы, - выдавил из себя мальчик.

-Где?

Павлик показал пальцем в сторону распластанных недалеко на снегу гитлеровцев.

-Ого, да ты у нас, герой! – восторженно воскликнул дядя Саша. А потом, бросив взгляд на истерзанную кубанку мальчика, уже тихо добавил. – С боевым тебя крещением, сынок…

На глазах у седого солдата блестели слезы…

P.S:  После было много разных боёв, в которых участвовал Павел Уселенок. Ещё некое время он разносил почту, а после был назначен корректировщиком огня батарей. Затем стал связным командира полка. Войну закончил под Берлином. Домой вернулся с двумя медалями. Снова пошёл учиться в школу, после которой поступил в фельдшерско-акушерское училище в Могилеве. Затем окончил Витебский медицинский институт, и стал врачом. Так как хотел его отец. Мама Павлика оказалась жива и после окончания войны вернулась из Германии.

Не стало Павла Павловича Уселенка 12 августа 2005 года.