Одержимый (сказка)

– Чем могу помо…о! – женщина, открывшая дверь, была хороша. Нет, не той красотой, которую можно было бы пожелать, совершенно нет – у неё была тихая, спокойная красота, которая обещала заботу и какую-то бесконечную доброту. И эта красота была бы совершенной, если бы не некоторая болезненность в чертах её лица, не круги под глазами и не общий растерянный, при этом виновато-смущённый вид.
            Это смущение не имело к гостю прямого отношения. Оно появилось уже давно, с тех самых пор, как её дом перестал быть её домом и стал прибежищем чего-то совершенно другого, враждебного и яростного.
– Простите, – женщина чуть отступила, теперь свет не касался её лица, словно она и сама от него пряталась, и понимала болезненность своего вида, – я не ждала…вас.
– Ничего страшного, – улыбнулся гость, вид у него и правда был самый дружелюбный, – моего визита редко ждут всерьёз, да и повод для него редко когда выпадает радостный. Вы – Доротея Вереш?
– Да, – ответила женщина и немного помедлив, поспешила добавить: – да, точно так, падре.
– Значит, я по адресу, – гость стал ещё дружелюбнее, и, кажется, даже сам выдохнул в облегчении, – здесь все дома на один вид, легко перепутать, знаете ли. А путь неблизкий!
            Доротея кивнула, медленно, словно сама ещё не верила в то, что соглашается. Да, дома на их улице были одинаковыми – идеальные, идиллические, точно кукольные, но только в её доме творился настоящий кошмар.
– Доре, кто там? – из полумрака выступил  мужчина. Усталый, но дружелюбный, в общем-то вид, впрочем, настороженный. Увидев  гостя, оторопел и он. – А…святой отец?
– Вы, должно быть, Эден? – поинтересовался гость приветливо. – Верно?
– Да… – мужчина мельком глянул на потерянную Доротею, потом спохватился, – да, простите, я…мы не ждали. Мы не думали. То есть…
– Всё хорошо, – заверил гость, – уверяю вас, я и сам переживал по поводу встречи, здесь легко заплутать, если ты не местный. Я послан Церковью. Мы наслышаны о вашей…беде, если позволите. Наслышаны и хотим помочь. Можете называть меня Блезом или падре, или, если захочется, можете даже закрыть передо мною двери.
            Гость лучился доброжелательностью. Настоящей, искренней, кажется, он и правда пришёл сюда как друг, и для четы Вереш это было как глоток свежего, чистого воздуха – они уже отвыкли от дружелюбия и понимания: от них отшатывались, на них косились, тыкали пальцем, и выворачивали шеи, и нигде не было им места от чужого любопытного взгляда. А в прошлое воскресенье местный священник и вовсе тихо посоветовал им покинуть службу и не смущать покой горожан:
– Наш город очень мал, и мы, уж простите, не можем допустить в нём подобной смуты. Вы должны понять.
– Разве мы не имеем права на такую же защиту перед Богом?! – возмутился Эден. Он бы и не возмутился, если бы гнали его одного, но гнали и Доротею, его и без того ослабевшую от тяжести происходящего Доротею. Для неё церковь была единственным спасением, единственной надеждой, ведь то, что творилось в их доме, с их собственным сыном…
– Не знаю, в чём провинилась ваша семья, но смущать покой других вы не имеете права, извините, – ответствовал священник, и им пришлось уйти. Будь это люди другого склада, они бы, может, и затеяли скандал, но у них давно не было сил. Даже если бы они захотели устроить что-то, они бы уже не смогли.
             И тут чудо! Церковь пришла сама.
– Вы…вы пришли, – Доротея просветлела лицом. Усталость побеждала ещё надежду в её чертах, но как давно Эден не видел в ней этого света! – Я…спасибо!
– Так я могу войти? – поинтересовался священник, с любопытством вглядываясь в тот жалкий кусочек дома, незагромождённый головами Эдена и Доротеи.
            Войти! Они его практически сами внесли! Они не знали, сможет ли этот человек помочь им, но это было участие, которое порою целебнее крепкого куриного бульона, поданного страждущему сразу же с огня, ещё бурлящего и доходящего до тепла.
            Внутри было темно. И дело было не в убранстве дома, а в том, что все окна были закрыты и…забиты изнутри. Да и атмосфера из идиллической, наружной, стала гнетущей и враждебной. Словно в один щелчок сменилась декорация и вот – внутри дома оборвано и поломано всё, что только можно оборвать и поломать, висят клоки штор и каких-то тканей, лоскуты разорванных книг свисают с потолка, люстра вот-вот упадёт…
            И темно, темно… но не глухо. Сверху, в дальней комнате, перехваченной снаружи тяжёлым амбарным замком, тяжёлое и хриплое, свистящее дыхание…
            А на самой двери, ровно как и на стенах – когти, длинные следы когтей. Здесь бесилось чудовище. И, что хуже для Доротеи и Эдена – чудовище имело облик их сына, было им.
– Он там…– прошелестела Доротея, – скажите, вы можете помочь?
            Блез оглядывал разрушенное убранство не комнаты, нет, комнату можно ещё было бы восстановить, а убранство жизни двух неплохих, уж в этом он разбирался, людей, сын которых попал под власть страшной и беспощадной силы.
– Я постараюсь, – мягко пообещал Блез. – Когда всё началось?
            Вереши переглянулись. Они боялись его испуга, боялись его реакции, побега, в конце концов! О, как давно они не говорили о своём сыне. Как давно не говорили с кем-то ещё, изводя лишь друг друга этими бесконечными разговорами и жалкими попытками понять куда и как они свернули, что оказались в этой кошмарной неразрешимой точке?
            Началось, когда всё это началось? Они пытались вспомнить, знали, что это важно, спешили, путались. Но отец Блез проявлял чудеса терпеливости и уговаривал не торопиться, вспомнить всё обстоятельно и достойно, ведь это, уверял он, по-настоящему важно, чтобы их разум был чист.
            И тогда зло не вплетёт в него свои сети.
            Так когда всё это началось? Эден был уверен, что с одной грозовой ночи, которая прошла по их маленькому городку страшной силой, и наутро многое из уже знакомого им мира не было прежним.
– С той ночи, – утверждал Эден, – Михаил и стал другим. Он стал каким-то…замороженным, что ли.
            Замороженный, и пустым. Его оболочку кто-то занял, беспощадно выпотрошив всё то, что прежде в ней было. Сострадание, сочувствие, понимание – всё растворилось, превратившись в крикливого и шипящего монстра, который стремился громить всех и всё, и которого с трудом удерживали дома родители.
            Он убегал, они его ловили.
            Возили в город, показывали светилам, молились, исследовали там, где никто ещё не видывал похожего и повсюду получали отстранённость и…испуг.
            Их сын хотел людского мяса. Их сын говорил о крови. Их сын, их славный сын издавал нечеловеческие звуки и шипел, не узнавая своих же родителей.
            Доре возражала:
– Всё началось с кошмаров.
            Михаил видел их часто и много, и ещё в детстве просыпался с криком. Они даже оставляли ему на ночь лампадку, чтобы не пугать, ждали, когда заснёт и лишь тогда тушили её. Он боялся темноты, может потому что та его пугала уже тогда, а может быть, он чувствовал, что из тьмы в него войдёт что-то злое, а может быть, он просто хорошо воображал – у Доротеи не было ответа, было лишь волнение ослабевших тонких рук, в которых подрагивало совершенно неощутимое уже распятие.
            Так когда же всё это началось? Они расходились во мнениях, но были едины в одном – они верят в то, что их сына ещё можно спасти, что он победит, ведь души не исчезают бесследно, они вечны! Так им рассказывали ещё в воскресной школе.
– И это верно, – одобрил Блез, – боритесь за своего сына, не допускайте даже тени уныния в свои сердца, ведь тени, обитающие во мраке, пришедшие за тьмой, ждут нашего отчаяния.  Надежда – это наше первое оружие.
            Они ободрились. Давно их никто не поддерживал так искренне. Нет, поначалу их поддерживали и горожане, и церковь, когда полагали, что их сын просто болен и повредился умом. Но дальше становилось яснее – это не повреждение ума, это захват души, захват тёмной тварью.  И поддержка превратилась в испуг и отвращение, а ещё в едкость:
– Если дьявол пришёл за их сыном, значит, мы чего-то о них не знаем!
– С порядочными людьми такого не случается!
– Вы можете себе представить, чтобы сын наместника или мой сын, так себя вели? Скреблись в двери, выли на луну, шипели на солнечный свет?!
– Это не просто так, вот что я вам скажу!
            От поддержки к подозрению, от опоры в изгнание, но и тогда Доре и Эден не отчаялись – они были друг у друга, и у них был ещё сын! Сын, нуждавшийся в них!
            Но тончает любая сила, если не поддерживать её. Оттого визит отца Блеза – это провидение, настоящая надежда, тот самый свет, до которого они добрались вдвоём, волоча за собою душу их бедного сына.
– Слышали ли вы странные звуки? Чьи-то голоса? – Блез сосредоточен и собран. Он слушал вежливо и был здесь, с ними, присутствовал, и волнение отражалось в глазах его, волнение, живое – такое отличное от безразличия!
            Да, слышали. Кажется, Михаил говорил на два голоса. Или они уже спятили? Нет, было, точно было!
– А птицы или змеи в жилище попадали? Вы не подумайте, я понимаю, что вопрос странный…
            Что вы, что вы! Какой может быть странный вопрос в таких обстоятельствах? Тогда, когда дом перевёрнут, жизни разломаны, а наверху тихий скрежет и что-то вроде шёпота, но такого, что скользит по стенам и полу, невидимого, невесомого шёпота, в котором больше власти, чем в любом крике?
            Да, попала змея…наверное, приползла из леса.
– Боюсь, что нет, – отец Блез покачал головой, но распространяться не стал.
            Эден не выдержал первым. Он оглянулся на Доротею, ту самую, родную и милую, которая в его глазах едва ли изменилась за все годы их брака, и спросил напрямую:
– Вы можете помочь нам? Вы можете вернуть нам нашего мальчика?
            Блез вздохнул. Он знал, что ответ тут возможен только один, но хотел как-то поддержать этих людей, и потому сразу напомнил:
– Для него это был долгий путь, тяжёлый, и пережить подобное…нет, на это не каждый способен. Вам придётся понять это, пусть не сразу, но будет легче. А я со своей стороны постараюсь сделать всё, чтобы ваш сын обрёл мир и свет.
            Они поверили! Не могли не поверить. Он был воплощением их надежды, спасением их сына! Как они смели сомневаться? Ушедшие в свою тревогу, Доротея и Эден могли толковать слова своего священного гостя только в одну сторону, и никакого иного толкования их души даже бы не допустили, ведь всё очевидно: он пришёл помочь, он так сказал!
            Откуда пришёл, как узнал, откуда дошли до Церкви слухи, и почему такая мягкая уверенность в его движениях и словах? Их гость не рванулся к дверям, чтобы проверить их сына, о котором так явно с презрением и ужасом вынесли вердикт:
– Одержим!
            Нет! Он не поднялся к нему. И не достал распятие. И не извлёк молитвенника. И даже не спросил, где ещё в этом доме кресты и не спросил – веруют ли они в Бога?
            Может быть, люди в ином состоянии что-то бы нашли в этом, усомнились, но есть категория людей, которым повезло остаться светлыми и чистыми, повезло остаться с верой в людей, и эти люди не умеют переносить тёмные мысли на других людей, и каждый раз остаётся им удивляться тому, что открывается, разворачивая змеиные злые кольца…
            Они покидали дом с радостью, уверенные, что отец Блез знает, что делает.
– Подождите на крыльце, – уговаривал он, – тут спокойнее. Скоро всё наладится, стихнет. Молитесь, если умеете. Если не умеете – всё равно молитесь, важны не слова, а намерение.
            И Доротея с Эденом уверовали! Они не знали, что своего сына им больше не увидеть живым и прежним. Покой, мир и свет для него в глазах его родителей были очевидным исцелением, а в глазах их гостя…впрочем, он и правда не желал для этих людей зла.
***
– Agnoscerem non invitus! Vade! – заголосил одержимый, когда клеть его комнаты, служившая ему последним, и, откровенно говоря, хлипким убежищем, дрогнула, впуская гостя. – Vade! Va…тьфу ты!
            Нечеловеческий голос опасно и мерзко сменился на людской, раздражённый. Одержимый сполз с потолка, на котором усердно висел, явно в ущерб людскому телу, но, конечно, не своей настоящей форме.
– Я, – согласился Блез, – не ждал?
– Не узнал, – признал одержимый и прищурился, красновато-безумные глаза его радостно вспыхнули, – чегой-то ты напялил, а? вот потеха, вот…
– Закрой рот! – гаркнул Блез, и в его глазах полыхнуло жёлтым демоническим светом, на миг обнажая истинную сущность.
– Кому скажешь – не поверят, – бормотнул одержимый, отползая от демона. – Вэлдис…ну неужели ты ради меня в это влез? Неужели ты так…
– Закрой рот, – повторил Вэлдис, известный в Подземном Царстве исключительно этим именем, а в миру принявший образ священника Блеза, когда-то, откровенно говоря, им замученного. Впрочем, он даже не помнил во имя чего. Да и было ли это «во имя»? – Тебя ещё спросят.
– Да что я, что я…– изгибая людское тело, которое было всего лишь жалким сосудом, не более, забормотал  демон, уже застигнутый врасплох, – поразвлечься не дают. Понаставили, понимаешь, всякого бюрократического барьера, а я, может, по людям соскучился!
– Полез к ним, терзал и мучил, – поправил Вэлдис. Сейчас его не принял за священника даже самый оптимистичный человек. Да, одежда ещё оставалась, но изменилось, заостряясь, лицо, и удлинились, покрываясь длинными когтями, руки, и сам он стал заметно выше и легко возвысился на старательно забивающимся в угол человечком-Михаилом, чьё тело билось, захваченное какой-то мелкой, рядовой, шкодной дрянью.
            А ведь на борьбу с этой дрянью Вэлдис и отдавал свою вечность! Сколько  ловил он этих безумных мелких демонов, выдававших себя за призраков, одержимых, людей-теней, тульп, и домовых! Скольких жёг, скольких обезглавливал! А они плодились во мраке, и когда кишели в нём, родном и липком от силы тьмы и бюрократии, всё было в порядке. Но всегда кто-то прорывался и проказил, отравлял репутацию тьмы, и Самого!
            И тогда появлялся Вэлдис. Беспощадный, имевший множество ликов охотник. Охотник без славы – слишком мелко по сравнению с другими. Охотник без отставки – слишком много от него зависело, ведь тьме и тёмным силам тоже нужен покой, и покой – это прежде всего, репутация. А какая тут репутация, если мелкие шкодные твари от твоего имени людей захватывают, да пугают?
            А сладу с ним нет. Только ввергать во мрак, на смирение.
            Дурные, жаль их даже, свои же всё же!
– Они скучно жили, сынка своего любили, и друг друга, и все вокруг…– демоненок бесновался, он доламывал изнутри тело Михаила, которое уже нельзя было вернуть. Слишком долго эти люди были без помощи. но, по крайней мере, им оставалось тело, чтобы и душа обрела тот самый обещанный Блезом-Вэлдисом покой, мир и свет.
– Тебе разрешение давали? Не давали! – эти диалоги…он устал за вечность от них. Одинаковые, ведь все эти мелкие пакости не признавали вину. Да оно и того не требовалось, но всё же – тянули, словно тьма может пощадить!
            Демоненок развернул тело Михаила так, что, будь он жив, все его кости тотчас бы изломались, и заверещал:
– А к вам на прием не запишешься! Вы не одной просьбы не дадите! Вы только нас уничтожаете! Аааа! Ааа! Я буду жаловаа-а-аться-я…будьте вы прокляты!
            И за века Вэлдис устал от этого. Но всегда продолжал надеяться, что хоть в этот раз мелкий вредитель окажется потише и поосторожней. Но куда там! Снова мимо. А он устал от них, устал от криков и воплей, от беготни…вот и сейчас – изломанное тело Михаила бегает, вывернувшись паучком. Слепые глаза глядят безучастно.
            И чего не хватало этой душе, чтобы дать сопротивление? Впрочем, Вэлдис уже и на это навидался – иногда тот, кого он сам считал слабым, вдруг удивлял его крепостью духа, и другое тоже бывало – сильный с виду человек слабел при первой же возможности и оседал, чтобы кто-то вновь оказался сильнее.
            Вэлдис поморщился, он не любил суеты и беготни. И не любил мелких тварей, которых ирония повелела ему убивать, бросившись в его сотворение всей тьмой.
– Да если бы ты только жил! – в раздражении ответствовал Вэлдис-Блез, пинком останавливая давно омертвелое тело. Тело послушно охнуло и перестало изображать живого.  Из него просочился, точно дымок, тот самый бесенок… мелкий, рогатый, красный и злой. Вхглянул с обидой:
– Как умею! А ты ещё..пинаться!
– Я тебе голову отсеку, – пообещал Вэлдис, – жил бы тихо, мы бы вас и не заметили. А ты? Нет, мучения, смерти, издевательства. В одержимого поиграть захотел?
            Демоненок почуял неладное, пополз в сторону, бормоча:
– Так скучно же, жить хотелось, жить! Веселиться.
– Я тебя изгоню! – сказал Вэлдис, вскидывая когтистую ладонь. Всё было кончено, как прежде, и ещё сотни раз до того, но всё же рука слегка подрагивала. Он не мог понять этой величайшей насмешки: он изгонял тьму во тьму. Изгонял так, словно сам был каким-то проводником света. но додумать страшное до конца е удалось – тьма завертелась у его пальцев, готовая низвергнуть и снова швырнуть во тьму очередное вредное существо, которое не посчиталось с маленькой семьей.
            Тьма обвивалась змеёй, все плотнее обхватывая невидимыми, но всё более крепнущими щупальцами тельце демоненка. Тот уже пищал, пока тьма переваривала его, пропуская сквозь себя, насыщая себя тем же соком, из которого состояла, вытягивала из пространства, очищая страшно замученное тело...
– Как тебя там, Михаил? – спросил Вэлдис у мертвеца, – ну, покойся с миром, Михаил. Теперь точно свет. Тьму я изгнал, изгнал…
            Вэлдис уже таял, когда в дверь, почуяв неладное, вломились Доротея и Эден. Они точно знали, а может стучали прежде – Вэлдис не обращал внимания?
            Но увидели они только мертвое тело да чёрный дымок рядом – так исчезал Вэлдис-Блез, которому и правда было жаль, и который не мог никого из своих соблазнить своей проклятой должностью: экзорциста среди мелких демонят, которые так и норовили одержать победу над каким-нибудь несчастным.
            Всё было кончено для этой маленькой семьи. Всё было обычным понедельником для Вэлдиса.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0540997

от Сегодня в 05:59

[Скрыть] Регистрационный номер 0540997 выдан для произведения: – Чем могу помо…о! – женщина, открывшая дверь, была хороша. Нет, не той красотой, которую можно было бы пожелать, совершенно нет – у неё была тихая, спокойная красота, которая обещала заботу и какую-то бесконечную доброту. И эта красота была бы совершенной, если бы не некоторая болезненность в чертах её лица, не круги под глазами и не общий растерянный, при этом виновато-смущённый вид.
            Это смущение не имело к гостю прямого отношения. Оно появилось уже давно, с тех самых пор, как её дом перестал быть её домом и стал прибежищем чего-то совершенно другого, враждебного и яростного.
– Простите, – женщина чуть отступила, теперь свет не касался её лица, словно она и сама от него пряталась, и понимала болезненность своего вида, – я не ждала…вас.
– Ничего страшного, – улыбнулся гость, вид у него и правда был самый дружелюбный, – моего визита редко ждут всерьёз, да и повод для него редко когда выпадает радостный. Вы – Доротея Вереш?
– Да, – ответила женщина и немного помедлив, поспешила добавить: – да, точно так, падре.
– Значит, я по адресу, – гость стал ещё дружелюбнее, и, кажется, даже сам выдохнул в облегчении, – здесь все дома на один вид, легко перепутать, знаете ли. А путь неблизкий!
            Доротея кивнула, медленно, словно сама ещё не верила в то, что соглашается. Да, дома на их улице были одинаковыми – идеальные, идиллические, точно кукольные, но только в её доме творился настоящий кошмар.
– Доре, кто там? – из полумрака выступил  мужчина. Усталый, но дружелюбный, в общем-то вид, впрочем, настороженный. Увидев  гостя, оторопел и он. – А…святой отец?
– Вы, должно быть, Эден? – поинтересовался гость приветливо. – Верно?
– Да… – мужчина мельком глянул на потерянную Доротею, потом спохватился, – да, простите, я…мы не ждали. Мы не думали. То есть…
– Всё хорошо, – заверил гость, – уверяю вас, я и сам переживал по поводу встречи, здесь легко заплутать, если ты не местный. Я послан Церковью. Мы наслышаны о вашей…беде, если позволите. Наслышаны и хотим помочь. Можете называть меня Блезом или падре, или, если захочется, можете даже закрыть передо мною двери.
            Гость лучился доброжелательностью. Настоящей, искренней, кажется, он и правда пришёл сюда как друг, и для четы Вереш это было как глоток свежего, чистого воздуха – они уже отвыкли от дружелюбия и понимания: от них отшатывались, на них косились, тыкали пальцем, и выворачивали шеи, и нигде не было им места от чужого любопытного взгляда. А в прошлое воскресенье местный священник и вовсе тихо посоветовал им покинуть службу и не смущать покой горожан:
– Наш город очень мал, и мы, уж простите, не можем допустить в нём подобной смуты. Вы должны понять.
– Разве мы не имеем права на такую же защиту перед Богом?! – возмутился Эден. Он бы и не возмутился, если бы гнали его одного, но гнали и Доротею, его и без того ослабевшую от тяжести происходящего Доротею. Для неё церковь была единственным спасением, единственной надеждой, ведь то, что творилось в их доме, с их собственным сыном…
– Не знаю, в чём провинилась ваша семья, но смущать покой других вы не имеете права, извините, – ответствовал священник, и им пришлось уйти. Будь это люди другого склада, они бы, может, и затеяли скандал, но у них давно не было сил. Даже если бы они захотели устроить что-то, они бы уже не смогли.
             И тут чудо! Церковь пришла сама.
– Вы…вы пришли, – Доротея просветлела лицом. Усталость побеждала ещё надежду в её чертах, но как давно Эден не видел в ней этого света! – Я…спасибо!
– Так я могу войти? – поинтересовался священник, с любопытством вглядываясь в тот жалкий кусочек дома, незагромождённый головами Эдена и Доротеи.
            Войти! Они его практически сами внесли! Они не знали, сможет ли этот человек помочь им, но это было участие, которое порою целебнее крепкого куриного бульона, поданного страждущему сразу же с огня, ещё бурлящего и доходящего до тепла.
            Внутри было темно. И дело было не в убранстве дома, а в том, что все окна были закрыты и…забиты изнутри. Да и атмосфера из идиллической, наружной, стала гнетущей и враждебной. Словно в один щелчок сменилась декорация и вот – внутри дома оборвано и поломано всё, что только можно оборвать и поломать, висят клоки штор и каких-то тканей, лоскуты разорванных книг свисают с потолка, люстра вот-вот упадёт…
            И темно, темно… но не глухо. Сверху, в дальней комнате, перехваченной снаружи тяжёлым амбарным замком, тяжёлое и хриплое, свистящее дыхание…
            А на самой двери, ровно как и на стенах – когти, длинные следы когтей. Здесь бесилось чудовище. И, что хуже для Доротеи и Эдена – чудовище имело облик их сына, было им.
– Он там…– прошелестела Доротея, – скажите, вы можете помочь?
            Блез оглядывал разрушенное убранство не комнаты, нет, комнату можно ещё было бы восстановить, а убранство жизни двух неплохих, уж в этом он разбирался, людей, сын которых попал под власть страшной и беспощадной силы.
– Я постараюсь, – мягко пообещал Блез. – Когда всё началось?
            Вереши переглянулись. Они боялись его испуга, боялись его реакции, побега, в конце концов! О, как давно они не говорили о своём сыне. Как давно не говорили с кем-то ещё, изводя лишь друг друга этими бесконечными разговорами и жалкими попытками понять куда и как они свернули, что оказались в этой кошмарной неразрешимой точке?
            Началось, когда всё это началось? Они пытались вспомнить, знали, что это важно, спешили, путались. Но отец Блез проявлял чудеса терпеливости и уговаривал не торопиться, вспомнить всё обстоятельно и достойно, ведь это, уверял он, по-настоящему важно, чтобы их разум был чист.
            И тогда зло не вплетёт в него свои сети.
            Так когда всё это началось? Эден был уверен, что с одной грозовой ночи, которая прошла по их маленькому городку страшной силой, и наутро многое из уже знакомого им мира не было прежним.
– С той ночи, – утверждал Эден, – Михаил и стал другим. Он стал каким-то…замороженным, что ли.
            Замороженный, и пустым. Его оболочку кто-то занял, беспощадно выпотрошив всё то, что прежде в ней было. Сострадание, сочувствие, понимание – всё растворилось, превратившись в крикливого и шипящего монстра, который стремился громить всех и всё, и которого с трудом удерживали дома родители.
            Он убегал, они его ловили.
            Возили в город, показывали светилам, молились, исследовали там, где никто ещё не видывал похожего и повсюду получали отстранённость и…испуг.
            Их сын хотел людского мяса. Их сын говорил о крови. Их сын, их славный сын издавал нечеловеческие звуки и шипел, не узнавая своих же родителей.
            Доре возражала:
– Всё началось с кошмаров.
            Михаил видел их часто и много, и ещё в детстве просыпался с криком. Они даже оставляли ему на ночь лампадку, чтобы не пугать, ждали, когда заснёт и лишь тогда тушили её. Он боялся темноты, может потому что та его пугала уже тогда, а может быть, он чувствовал, что из тьмы в него войдёт что-то злое, а может быть, он просто хорошо воображал – у Доротеи не было ответа, было лишь волнение ослабевших тонких рук, в которых подрагивало совершенно неощутимое уже распятие.
            Так когда же всё это началось? Они расходились во мнениях, но были едины в одном – они верят в то, что их сына ещё можно спасти, что он победит, ведь души не исчезают бесследно, они вечны! Так им рассказывали ещё в воскресной школе.
– И это верно, – одобрил Блез, – боритесь за своего сына, не допускайте даже тени уныния в свои сердца, ведь тени, обитающие во мраке, пришедшие за тьмой, ждут нашего отчаяния.  Надежда – это наше первое оружие.
            Они ободрились. Давно их никто не поддерживал так искренне. Нет, поначалу их поддерживали и горожане, и церковь, когда полагали, что их сын просто болен и повредился умом. Но дальше становилось яснее – это не повреждение ума, это захват души, захват тёмной тварью.  И поддержка превратилась в испуг и отвращение, а ещё в едкость:
– Если дьявол пришёл за их сыном, значит, мы чего-то о них не знаем!
– С порядочными людьми такого не случается!
– Вы можете себе представить, чтобы сын наместника или мой сын, так себя вели? Скреблись в двери, выли на луну, шипели на солнечный свет?!
– Это не просто так, вот что я вам скажу!
            От поддержки к подозрению, от опоры в изгнание, но и тогда Доре и Эден не отчаялись – они были друг у друга, и у них был ещё сын! Сын, нуждавшийся в них!
            Но тончает любая сила, если не поддерживать её. Оттого визит отца Блеза – это провидение, настоящая надежда, тот самый свет, до которого они добрались вдвоём, волоча за собою душу их бедного сына.
– Слышали ли вы странные звуки? Чьи-то голоса? – Блез сосредоточен и собран. Он слушал вежливо и был здесь, с ними, присутствовал, и волнение отражалось в глазах его, волнение, живое – такое отличное от безразличия!
            Да, слышали. Кажется, Михаил говорил на два голоса. Или они уже спятили? Нет, было, точно было!
– А птицы или змеи в жилище попадали? Вы не подумайте, я понимаю, что вопрос странный…
            Что вы, что вы! Какой может быть странный вопрос в таких обстоятельствах? Тогда, когда дом перевёрнут, жизни разломаны, а наверху тихий скрежет и что-то вроде шёпота, но такого, что скользит по стенам и полу, невидимого, невесомого шёпота, в котором больше власти, чем в любом крике?
            Да, попала змея…наверное, приползла из леса.
– Боюсь, что нет, – отец Блез покачал головой, но распространяться не стал.
            Эден не выдержал первым. Он оглянулся на Доротею, ту самую, родную и милую, которая в его глазах едва ли изменилась за все годы их брака, и спросил напрямую:
– Вы можете помочь нам? Вы можете вернуть нам нашего мальчика?
            Блез вздохнул. Он знал, что ответ тут возможен только один, но хотел как-то поддержать этих людей, и потому сразу напомнил:
– Для него это был долгий путь, тяжёлый, и пережить подобное…нет, на это не каждый способен. Вам придётся понять это, пусть не сразу, но будет легче. А я со своей стороны постараюсь сделать всё, чтобы ваш сын обрёл мир и свет.
            Они поверили! Не могли не поверить. Он был воплощением их надежды, спасением их сына! Как они смели сомневаться? Ушедшие в свою тревогу, Доротея и Эден могли толковать слова своего священного гостя только в одну сторону, и никакого иного толкования их души даже бы не допустили, ведь всё очевидно: он пришёл помочь, он так сказал!
            Откуда пришёл, как узнал, откуда дошли до Церкви слухи, и почему такая мягкая уверенность в его движениях и словах? Их гость не рванулся к дверям, чтобы проверить их сына, о котором так явно с презрением и ужасом вынесли вердикт:
– Одержим!
            Нет! Он не поднялся к нему. И не достал распятие. И не извлёк молитвенника. И даже не спросил, где ещё в этом доме кресты и не спросил – веруют ли они в Бога?
            Может быть, люди в ином состоянии что-то бы нашли в этом, усомнились, но есть категория людей, которым повезло остаться светлыми и чистыми, повезло остаться с верой в людей, и эти люди не умеют переносить тёмные мысли на других людей, и каждый раз остаётся им удивляться тому, что открывается, разворачивая змеиные злые кольца…
            Они покидали дом с радостью, уверенные, что отец Блез знает, что делает.
– Подождите на крыльце, – уговаривал он, – тут спокойнее. Скоро всё наладится, стихнет. Молитесь, если умеете. Если не умеете – всё равно молитесь, важны не слова, а намерение.
            И Доротея с Эденом уверовали! Они не знали, что своего сына им больше не увидеть живым и прежним. Покой, мир и свет для него в глазах его родителей были очевидным исцелением, а в глазах их гостя…впрочем, он и правда не желал для этих людей зла.
***
– Agnoscerem non invitus! Vade! – заголосил одержимый, когда клеть его комнаты, служившая ему последним, и, откровенно говоря, хлипким убежищем, дрогнула, впуская гостя. – Vade! Va…тьфу ты!
            Нечеловеческий голос опасно и мерзко сменился на людской, раздражённый. Одержимый сполз с потолка, на котором усердно висел, явно в ущерб людскому телу, но, конечно, не своей настоящей форме.
– Я, – согласился Блез, – не ждал?
– Не узнал, – признал одержимый и прищурился, красновато-безумные глаза его радостно вспыхнули, – чегой-то ты напялил, а? вот потеха, вот…
– Закрой рот! – гаркнул Блез, и в его глазах полыхнуло жёлтым демоническим светом, на миг обнажая истинную сущность.
– Кому скажешь – не поверят, – бормотнул одержимый, отползая от демона. – Вэлдис…ну неужели ты ради меня в это влез? Неужели ты так…
– Закрой рот, – повторил Вэлдис, известный в Подземном Царстве исключительно этим именем, а в миру принявший образ священника Блеза, когда-то, откровенно говоря, им замученного. Впрочем, он даже не помнил во имя чего. Да и было ли это «во имя»? – Тебя ещё спросят.
– Да что я, что я…– изгибая людское тело, которое было всего лишь жалким сосудом, не более, забормотал  демон, уже застигнутый врасплох, – поразвлечься не дают. Понаставили, понимаешь, всякого бюрократического барьера, а я, может, по людям соскучился!
– Полез к ним, терзал и мучил, – поправил Вэлдис. Сейчас его не принял за священника даже самый оптимистичный человек. Да, одежда ещё оставалась, но изменилось, заостряясь, лицо, и удлинились, покрываясь длинными когтями, руки, и сам он стал заметно выше и легко возвысился на старательно забивающимся в угол человечком-Михаилом, чьё тело билось, захваченное какой-то мелкой, рядовой, шкодной дрянью.
            А ведь на борьбу с этой дрянью Вэлдис и отдавал свою вечность! Сколько  ловил он этих безумных мелких демонов, выдававших себя за призраков, одержимых, людей-теней, тульп, и домовых! Скольких жёг, скольких обезглавливал! А они плодились во мраке, и когда кишели в нём, родном и липком от силы тьмы и бюрократии, всё было в порядке. Но всегда кто-то прорывался и проказил, отравлял репутацию тьмы, и Самого!
            И тогда появлялся Вэлдис. Беспощадный, имевший множество ликов охотник. Охотник без славы – слишком мелко по сравнению с другими. Охотник без отставки – слишком много от него зависело, ведь тьме и тёмным силам тоже нужен покой, и покой – это прежде всего, репутация. А какая тут репутация, если мелкие шкодные твари от твоего имени людей захватывают, да пугают?
            А сладу с ним нет. Только ввергать во мрак, на смирение.
            Дурные, жаль их даже, свои же всё же!
– Они скучно жили, сынка своего любили, и друг друга, и все вокруг…– демоненок бесновался, он доламывал изнутри тело Михаила, которое уже нельзя было вернуть. Слишком долго эти люди были без помощи. но, по крайней мере, им оставалось тело, чтобы и душа обрела тот самый обещанный Блезом-Вэлдисом покой, мир и свет.
– Тебе разрешение давали? Не давали! – эти диалоги…он устал за вечность от них. Одинаковые, ведь все эти мелкие пакости не признавали вину. Да оно и того не требовалось, но всё же – тянули, словно тьма может пощадить!
            Демоненок развернул тело Михаила так, что, будь он жив, все его кости тотчас бы изломались, и заверещал:
– А к вам на прием не запишешься! Вы не одной просьбы не дадите! Вы только нас уничтожаете! Аааа! Ааа! Я буду жаловаа-а-аться-я…будьте вы прокляты!
            И за века Вэлдис устал от этого. Но всегда продолжал надеяться, что хоть в этот раз мелкий вредитель окажется потише и поосторожней. Но куда там! Снова мимо. А он устал от них, устал от криков и воплей, от беготни…вот и сейчас – изломанное тело Михаила бегает, вывернувшись паучком. Слепые глаза глядят безучастно.
            И чего не хватало этой душе, чтобы дать сопротивление? Впрочем, Вэлдис уже и на это навидался – иногда тот, кого он сам считал слабым, вдруг удивлял его крепостью духа, и другое тоже бывало – сильный с виду человек слабел при первой же возможности и оседал, чтобы кто-то вновь оказался сильнее.
            Вэлдис поморщился, он не любил суеты и беготни. И не любил мелких тварей, которых ирония повелела ему убивать, бросившись в его сотворение всей тьмой.
– Да если бы ты только жил! – в раздражении ответствовал Вэлдис-Блез, пинком останавливая давно омертвелое тело. Тело послушно охнуло и перестало изображать живого.  Из него просочился, точно дымок, тот самый бесенок… мелкий, рогатый, красный и злой. Вхглянул с обидой:
– Как умею! А ты ещё..пинаться!
– Я тебе голову отсеку, – пообещал Вэлдис, – жил бы тихо, мы бы вас и не заметили. А ты? Нет, мучения, смерти, издевательства. В одержимого поиграть захотел?
            Демоненок почуял неладное, пополз в сторону, бормоча:
– Так скучно же, жить хотелось, жить! Веселиться.
– Я тебя изгоню! – сказал Вэлдис, вскидывая когтистую ладонь. Всё было кончено, как прежде, и ещё сотни раз до того, но всё же рука слегка подрагивала. Он не мог понять этой величайшей насмешки: он изгонял тьму во тьму. Изгонял так, словно сам был каким-то проводником света. но додумать страшное до конца е удалось – тьма завертелась у его пальцев, готовая низвергнуть и снова швырнуть во тьму очередное вредное существо, которое не посчиталось с маленькой семьей.
            Тьма обвивалась змеёй, все плотнее обхватывая невидимыми, но всё более крепнущими щупальцами тельце демоненка. Тот уже пищал, пока тьма переваривала его, пропуская сквозь себя, насыщая себя тем же соком, из которого состояла, вытягивала из пространства, очищая страшно замученное тело...
– Как тебя там, Михаил? – спросил Вэлдис у мертвеца, – ну, покойся с миром, Михаил. Теперь точно свет. Тьму я изгнал, изгнал…
            Вэлдис уже таял, когда в дверь, почуяв неладное, вломились Доротея и Эден. Они точно знали, а может стучали прежде – Вэлдис не обращал внимания?
            Но увидели они только мертвое тело да чёрный дымок рядом – так исчезал Вэлдис-Блез, которому и правда было жаль, и который не мог никого из своих соблазнить своей проклятой должностью: экзорциста среди мелких демонят, которые так и норовили одержать победу над каким-нибудь несчастным.
            Всё было кончено для этой маленькой семьи. Всё было обычным понедельником для Вэлдиса.
 

 

волшебная вода

Критик