Обед

–Мардж, клянусь богом, ключи были здесь!
–Сейчас их здесь нет!
–Они были. Куда делись?
            Вопрос  звучит в пустоту и Мардж уже с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на своего мужа. Она всегда выбирает действие, а не рассуждение, но вот Долтон, будь он неладен, вместо того, чтобы искать ключи от машины, всё время прерывается и заверяет её, что они были здесь. Какая разница, где они были, если сейчас их нет?
            Мардж любит мужа, но сейчас ему лучше молча искать – Мардж опаздывает на работу, а ключей нет. Нет и всё! Ни на прежнем месте, ни в сумке Мардж, ни в карманах Долтона, ни на тумбе, ни за тумбой, ни под тумбой…
            Вообще-то эти ключи у меня. Это я взял их ночью во время очередной своей прогулки по дому, сейчас мне остаётся только наблюдать за их паникой.
            Некоторые из моего рода – рода Теней или рода Могильщиков – в двух Вечных Царствах нас зовут по-разному, действуют грубо – появляются сразу перед людьми в настоящем облике, пугают, кусают, а затем лихо и яростно выпивают их души, оставляя опустошённые тела, которые очень скоро прекращают жизнь. Это всегда происходит. Без души плоть мертвеет. У человека пропадают аппетит, сон, чувства – всё его существо опустошено. Это похоже на долгую и длинную болезнь, как тяжёлая лихорадка, с  той только разницей, что от лихорадки можно очнуться, а от этой болезни пробуждения нет. И плоть либо и впрямь заболевает и умирает или помогает себе уйти. Да, многие из моего рода действую грубо и сразу, не терпят церемоний, ставят во главу угла желание поесть. Но я к таким не отношусь. У меня очень долгое существование в этом мире, слишком долгое и мой единственный способ развлечения – чужой испуг. Медленный, едкий, поднимающийся из сомнений в себе, потом сомнений в самых близких, сводящий с ума, рождающий скандалы…
            К тому моменту, когда я всё-таки появляюсь, чтобы сожрать их души, заслуженно отобедать, мои жертвы уже измучены и ненавидят друг друга, себя, своё детство, и не очень-то и сопротивляются. Да, приходится выжидать, изощряться, но я не против.
            Во-первых, так душа не отобьётся. Знаю я слишком голодных, решительно нападавших Могильщиков, которые от души получали потом увечья. Отбивалась душа, была сильной, крепилась, мечтала о чём-то, верила во что-то и чего-то ждала. Вот и страдали наглые да голодные, а мы не демоны и не ангелы – за наше восстановление никто не возьмётся. Мы ничто, пыль, грязь под ногами великих замыслов.
            У нас даже представителя в профсоюзе  Подземного Царства нет!
            Во-вторых, какой смысл подвергать всё своё существование еде? Еда должна быть в удовольствие, ибо другого удовольствия у нас нет. Надо хоть как-то поиграться.
            В-третьих, но это моё личное предпочтение, я думаю, что души людей, напитанные страхом, куда сочнее. Не люблю пересушенные, люблю томлёные ужасом.
–Мардж, клянусь богом…
–Заткнись уже!
            Мардж не выдерживает и даже швыряет попавшуюся под руку статуэтку в мужа. Статуэтка пролетает мимо его лица, ударяется о стену, весело брызжет осколками. Я смеюсь – а мне что? меня всё равно не видно. Долтон вздрагивает. Мардж оседает на пол. Всё, сейчас будет истерика! Она пыталась, она крепилась, но теперь она безнадёжно опоздала на работу, а этого ей никак нельзя – всё-таки первая неделя в новой компании, и Долтон её раздражал всё это время, а до него ещё и я очень старался.
            А я и правда старался и стараюсь. Кто, по-вашему, перевернёт всё помойное ведро ночью? Собака? А если у вас её нет? А кто испачкает занавески, переложит предметы так, чтобы вы их искали до одури? Кто, в конце концов, запрячет далеко и надолго вашу любимую блузку или вашу сумку, в которой вы собирались пойти накануне? Кто выбьет вам свет в доме? Кто расплавит кофемолку, когда вы торопитесь? Кто развалит кружку с тем же кофе у вас в руках, когда вы уже оделись, чтобы испачкать всю вашу одежду и ошпарить вам ноги? Кто устроит вам тысячу и одну неприятность от мелкой и бытовой, вроде внезапно заевшего замочка на ботинке, когда вы так торопитесь выйти из дома; до чего-то пугающего – вроде странного ночного звонка в квартиру с последующим молчанием или кошмарного сна, к которым вы сроду не были расположены?
            Я зарабатываю свой обед из душ. Я томлю душу, изматываю её неприятностями, пугаю её, ослабляю, чтобы потом съесть заслуженное.
            У Мардж накопилось, потому она рыдает. За эту неделю, что я живу в этом доме и медленно готовлю свой обед, у них сломался кран и они подтопили соседей внизу (разборки с нервными и финансовыми потерями); в ничто обратился электрический чайник (моя работа, признаю, я методично и решительно водрузил его на плиту); постоянно пропадают вещи (моя светлость их перекладывает с места на место); и так, по мелочи.
–Мардж, это просто какая-то тёмная полоса! – Долтон утешает её, хотя и сам устал. Мардж понимает, кивает, ищет у него защиты.
            И тут я делаю то, что давно хотел: я подкрадываюсь, хотя мне не нужно и меня не видят, но так азартнее и осторожно вкладываю ключи в карман брюк Долтона. На свою беду Долтон сам лезет в карман, почувствовав его утяжеление, достаёт ключи…
            На лицо Мардж приятно посмотреть. Ненависть, гнев, недоверие, бешенство – о, я уже люблю эту женщину! Сейчас она задаст!
–Мардж…– растерянно молвит Долтон, он и сам ничего не понимает.
–То есть всё это время?..– у Мардж срывается голос, но она собирается с силами и обрушивается на него: – то есть всё это время, что я искала ключи, ты просто держал их в кармане?
            Долтон пытается что-то ей возразить, но он не может. Мардж же несёт. Она вспоминает все грехи Долтона и большая их часть приходится на последнюю неделю: по её мнению, это именно Долтон плохо закрыл кран и его сорвало; это он из-за своей вечной невнимательности и рассеянности, граничащей с идиотством, поставил электрический чайник на плиту, и это из-за него она ничего в этом доме не может найти и это из-за него она опоздала на работу и теперь непонятно что ещё будет.
–А что ты на меня орёшь? – Долтон возмущён до глубины души. – Я что, виноват? Я не знал, что эти ключи у меня! Я проверял карманы!
–Ах, ты проверял…
–Да! Проверял! При тебе же! При тебе! Помнишь? И я тебе тысячу раз говорил, что я выключаю воду всегда! И это не я поставил чайник на плиту!
–А кто же? – ехидно спрашивает Мардж. – Полтергейст?
            А теперь уже мне обидно. Если их ругань для меня что музыка, то вот сравнение с тупоголовым, лишённым фантазии полтергейстом, это оскорбление. Я уже хотел отпустить Мардж с миром, но сейчас…
            На полочке очень удачно стоит их совместная фотография. День свадьбы. День, когда они думали, что всё их будущее будет безоблачно и счастливо. Ха-ха. Сколько этой фотографии? Полгода? Получай, Мардж, будешь знать, как называть меня полтергейстом!
            Мардж вздрагивает и затихает на полуслове, когда за её спиной с полочки срывается рамка с их совместной фотографией и падает сама собой. Грохот кажется ей очень громким, а осколки, брызнувшие по сторонам – осколками их семьи.
            Мардж дрожит. Гнев проходит. Вместо него непонимание и тревога.
–Всё хорошо, всё хорошо, – Долтон спохватывается и принимается собираться осколки и, конечно, режется.
            Тут уже приходит в себя и Мардж.
–Подожди, я принесу антисептик.
–Да не надо, – Долтон слабо улыбается, хотя палец порезал он неслабо и кровь не думает останавливаться.
–Надо, – возражает Мардж и идёт в ванную. Она твёрдо знает, что в белом шкафчике у зеркала, на второй полочке есть три вида антисептика, пластыри, бинты.
            Но она не знает, что я уже неделю брожу по их дому и развлекаю себя всем подряд. Антисептики и бинты – это совсем не то, что приходится использовать каждый день в этой семье. Поэтому поищи-ка, милая, поищи-ка их!
–Что за чёрт? – Мардж замирает перед шкафчиком. На второй полочке, издевательски поблескивая, лежат одноразовые бритвы Долтона, стоит его крем для бритья.
            Мардж морщится. Переводит взгляд на первую полочку – но и там нет антисептика и пластырей. Там вообще их и быть не должно, там она держит бальзамы для губ и мелкую уходовую косметику. Так было всегда, и так было этим утром. Но пока она пила кофе, я вежливо поменял и перенёс все её бальзамы и тюбики в соседний шкафчик, а на этот переложил запас мыла.
            Мардж смотрит на нижнюю полочку – там обычно хранятся витамины, обезболивающее и постоянно нужные лекарства. Но не сегодня. Сегодня там лежат прищепки для сушилки, таблетки для стиральной машины и крем для обуви (я просто не знал, что бы ещё туда закинуть подосадливее).
            Мардж открывает второй шкафчик. Она едва ли помнит, что вообще искала. Она просто хочет увидеть масштаб трагедии. Ну правильно – её нижнее бельё лежит внезапно на полочке, предназначенной прежде для её косметички; её расчески лежат там, где прежде стояли лаки для ногтей. А вот последнюю полочку – с пробниками и кремами я оставил нетронутой – мне нравится как пахнут эти упаковочки.
–Мардж, я всё выбросил, дай мне антисептик! – Долтон уже повеселел. Он не видит лица Мардж, и не знает, как она скрежещет зубами от того, что происходит в её жизни. – Куплю сегодня новую рамочку, не переживай.  Мардж?
            Долтон заходит в ванную. Видит и Мардж, и содержимое полок. Замирает в изумлении:
–Ты что, всё переложила? А что, неплохо!
            Мардж смотрит на него с бешенством, но ничего не говорит, лучшее, что она может сделать – это просто поехать на работу. Опоздала так опоздала, может быт, не всё ещё потеряно в её жалкой и ничтожной жизни!
            Она не отвечает Долтону и выходит в коридор, молча одевается, затем покидает ставший чужим дом.
***
            Долтон хочет порадовать её. Долтон готовит полдня на кухне, и если честно, он справился бы быстрее, но ведь в его жилище и я! и пока Долтон готовит ужин для замученной бытовыми несчастьями Мардж, я усиленно мешаюсь у него под ногами: я путаю сахар с солью, в мельницу с чёрным перцем щедро сыплю корицу, два раза вытаскиваю шнур духовки из розетки, три раза ошпариваю Долтона…
            Он только ругается сквозь зубы, но не отступает. Ну ладно, получишь ты у меня! Мардж возвращается домой с чувством вины и усталостью: она плохо спит с тех самых пор, как я повадился звонить по ночам в дверной звонок. В первые два раза они подрывались, в испуге, путаясь в простынях и пижамах, плелись к дверям, но – сюрприз – дверной глазок показывал им пустоту.
            На третий раз Долтон вызвал полицию, но та только взяла с них письменное заявление и ничего не смогла сделать. Дальше – они оба не реагировали. Долтон, правда, привык, а вот Мардж лежала без сна, ожидая этот звонок с ужасом, её сердце глухо колотилось. Я же был издевательски пунктуален: за двенадцать минут до двенадцати (в этот раз мне понравилось это время) я звонил один раз и противная трель раздавалась по квартире, подхваченная ночной тишиной. Только после этого Мардж могла уснуть – я выдрессировал её за неделю, и это означало, что в эту ночь, которую я  определил для них как последнюю, последнюю для их душ, я не позвоню. Я не позволю ей уснуть. Она будет лежать без сна, будет ждать, когда я позвоню за двенадцать минут до двенадцати, но я буду молчалив. Я не позвоню не за двенадцать минут, не за пять, ни в двенадцать, ни в двенадцать с четвертью…
            Я позвоню тогда, когда она забудется последним тревожным сном, и разбужу её. Она откроет глаза и только тогда увидит над собою моё лицо. И я заберу её душу, наполнившуюся за эту неделю трепетом, тревогой, яростью, бессилием, слезами, усталостью, страхом. Как фаршируют птицу фруктами и специями для сочности и вкуса, так и я фарширую душу дополнительными чувствами, чтобы было сочнее, многообразнее.
            То, что я потусторонняя сущность ещё не означает, что я буду питаться фаст-фудом, жрать всё подряд, лишь бы набить желудок. Я – Могильщик, я из рода Теней, но я люблю себя больше, чем многие из моего рода. Я у себя один. Обо мне не заботятся Царства, про меня не вспомнят великие, а значит – я сам по себе, и я желаю питаться вкусно!
–Долтон…– Мардж застывает в дверях. Долтон ещё суматошно раскладывает приборы, поправляет салфетки. Я ему мешал, но он всё-таки успел приготовить для неё ужин.
–Мардж! – он провожает её за стол, осторожно, ещё боясь того, что она разозлится. Но она не может злиться. Пока не может! Она в чувстве вины, ведь их обоих преследуют бытовые несчастья, и как поступает она? Срывается на нём.
–Прости меня, Долтон, – она касается его руки, – я не знаю, что не так с этим домом и с нами, что за сила здесь живёт…
            Позвольте представиться – Могильщик, Тень и просто я. и я здесь не живу. Я здесь в гостях. Если угодно, то я как в ресторане – я скоро уйду, как только получу свои блюда. Но жить здесь?? Да вы свою квартиру видели?
–Всё хорошо, просто чёрная полоса! – успокаивает Долтон, – мы справимся, Мардж! Просто мы недавно переехали, ты сменила работу, до того ты болела, и вообще, в последнее время столько всего навалилось…
            Мардж улыбается. Она хочет ему верить, хотя, если бы она задумалась, то явно не смогла бы ответить, что на неё навалилось, кроме событий последней недели? Всё было лишь частью жизни. Но да ладно, положи ей салата, Долтон, ты же его так старательно готовил!
–Выглядит аппетитно, – у Мардж уже нет аппетита. Но она пытается из последних сил держаться. За себя, за жизнь, за Долтона, за опору нормальности в его лице.
–Так ешь скорее!
            Мардж покоряется, с нарочитым азартом берёт вилку, решительно берёт салат и…
            Отвратительный хруст и лицо её искажается от боли. Она с тихим стоном хватается за щёку.
–Боже мой! Что такое? – Долтон вскакивает, опрокидывая стул. Но он этого не замечает (замечаю я и готовлюсь к новой каверзе), но Долтон уже у Мардж. – Мардж, что с тобой?
            Мардж подносит ладонь ко рту и выплёвывает колечко пластика. Я хохочу. Долтон в ужасе смотрит на него, потом на салат. Потом снова на Мардж. А он забавный, этот Долтон!
            Долтон берёт миску с салатом, подносит к лицу, рассматривает. Он прежде не видел, не мог увидеть, но сейчас в его бережно вырезанных кубиках овощей и мяса там и тут видны пластиковые кусочки. Что это за кусочки? А вот подсказка: перетряхни весь салат и собери бутылёк антисептика! А где сам антисептик? Долтон, ты сейчас узнаешь и это – вон, Мардж, в каком-то несчастном исступлении потянулась за мясом.
            Сейча-ас она его выплюнет. О, я говорил!
–Ничего не понимаю. Ничего не понимаю…– Долтон растерян и слаб. Мне смешно, я смеюсь над его слабостью, – я этого не добавлял. Всё было вкусно, когда ты пришла.
            Мардж не набрасывается на него, и я слегка разочаровываюсь. Неожиданно она ему верит:
–Родной, мне кажется, в этой квартире что-то есть.
            Что-то? Что-то?! Ах, ты стерва! Я «кто-то»! ну получай!
            Долтон пятится назад, видимо, пытаясь сесть. Но он опрокинул стул и я услужливо подвигаю его, опрокинутый к нему сзади, чтобы он…
            Красиво упал, кстати! Надеюсь, тебе больно? Я не из садизма надеюсь, просто лишняя боль плоти для души – это как дополнительный соус, всё равно, что мясо при запекании полить его же собственным мясным соком!
–Да-а…– наконец соглашается Долтон, когда всё-таки садится за стол. – Я тоже так думаю.
            Им было тяжело. Тяжело обоим. Оба рационалисты, последователи логики, за неделю они эту логику променяли  на чувствительность к нереальному, невозможному. Списать мелкие бытовые неприятности на невнимательность друг друга, злиться – это обычно. Ночные звонки в дверь в одно и то же время? Показалось! Или звонок сбоит! Или…
            Словом, что-то объяснимое. Только надо найти это объяснимое.
–Мы же не могли спятить вдвоём? – с надеждой спрашивает Мардж. – Я же…мы так никогда не ругались,  как за эту неделю!
            Честно говоря, мне даже обидно. В былые времена человека можно было изводить подолгу, то ли души были крепче, то ли жизнь уже ничем не удивляла? Не знаю. Но в последнее время мне фатально не везёт: весь простор для творчества, всё мой полотно кулинарии заканчивается где-то примерно за неделю. Неделя в среднем! И всё! И души уже трясутся, боятся…
            А может наоборот – жизнь пошла нервная?
–Не могли! Конечно же нет, Мардж! Мы справимся. Просто нам нужна помощь.
–Священник, нам нужен священник! – Мардж верит в Долтона так, как никогда не верила. Она счастлива и почти что успокаивается от его твёрдой веры в «справимся».
–Хорошо. Сейчас уже поздно…завтра?
            Мардж кивает, она, конечно, предпочла бы сегодня, но разум ещё в ней. а ещё стыд. Что она скажет священнику? Мой дом сошёл с ума? Пропадают вещи? Портится всё вокруг? Мы ругаемся с мужем? Не сочтёт ли её священник сумасшедшей?
–Если хочешь, то мы можем поехать в гостиницу, или я могу позвонить Моррису, уверен, он не откажет нам, и мы сможем заночевать в его доме.
            Я возмущаюсь, но пока без действия. Обалдели?! Поехать? В гостиницу? Я жрать хочу! Я планирую ваши души употребить на заслуженный свой обед этой ночью, в известное, хорошо известное вам время – без двенадцати двенадцать! А вы? Жестокие вы люди!
            Но Мардж меня не подводит:
–Они примут нас за сумасшедших. Мы же ночевали в этом доме, и всё было хорошо.
–А звонок? Честно говоря, я сплю глубоко, но ты говоришь…
            Мардж завидует ему, его сну. Сама она лежит без сна до тех пор, пока не услышит его. Потом только забывается коротким тревожным сном, в котором лютуют кошмары, которые я усердно подсаживаю и ей, и Долтону в голову.
–Останемся здесь! – твёрдо решает Мардж. Стыд побеждает страх. Ей неловко от того, что они – два взрослых разумных человека с образованием и работой не могут справиться с какой-то мелкой досадной дрянью. Неловко и стыдно за то, что они вообще во что-то поверили.
            Мардж говорит решительно, и я всё-таки определяюсь: всё-таки, я люблю эту душонку! Молодец, не оставит меня голодным.
            До их отхода ко сну – отхода напряжённого, я веду себя смирно и даже позволяю им выпить без приключений немного вина на двоих и умыться без всяких перестановок и пропаж. Но вот темнота сгущается, и я терпеливо жду…
***
            Мардж смотрит на часы: без двадцати минут двенадцать. Эта тварь пунктуальна всю неделю и звонит в дверной звонок ровно за двенадцать минут до полуночи. Если уснуть – звонок разбудит и тогда уже сна не будет. Нет, лучше потерпеть. Переждать и спать после этого страшного звонка.
            А завтра они с Долтоном отправятся к священнику и найдут выход. Священник им поможет. Не может не помочь!
            Мардж слегка поворачивает голову в сторону Долтона – тот беспощадно и бесстыдно посапывает. Спит, подлец! Привык! А она лежи, мучайся.
***
            Пятнадцать минут до полуночи. Мардж изводится в постели, но всеми силами пытается не выдать своей бессонницы. Я жду. Жду, когда она заснёт. Сегодня я не буду пунктуален. Сегодня я буду пировать.
            Неважно, Тень я…или Могильщик – это всё пустое. Важно лишь это: я заберу две души. Изводись, Мардж, изводись!
***
            Уже десять минут назад он должен был позвонить, но не звонит. Мардж мечется. Отсутствие звонка в дверь не утешает её, а напротив тревожит. Гулко бьется сердце. Тишину она почти уже ненавидит. Рядом Долтон – всё ещё спит! А она страдает.
            Вокруг тишина. Вокруг темнота, но Мардж упорно кажется, что в этой темноте кто-то всё-таки ест. Кто-то ехидный, кто-то очень злой.
            Приходят в голову мысли – разные и гадкие. Почему она так спятила? Почему дом против них? почему Долтон спит, а она спать не может? И наконец – а может и не было никаких звонков, и они на пару спятили и священник завтра им это объявит?
            Сегодня, уже сегодня.
            Где же чёртов звонок?!
***
            Я решаю, что в начале прикончу душу Долтона. Он спокойнее, хотя и измучен, но всё-таки какой-то равнодушный. Мардж будет второй. Она начинает задрёмывать, и я перемещаюсь по комнате паучьей тенью.
***
            А может звонка не будет? Может оно услышало про священника и оставило их? Хорошо бы…хорошо.
            У Мардж слипаются глаза. Тепло Долтона обволакивает её, она прижимается к нему, надеясь заснут, надеясь на то, всё дурное исчезло.
***
            Дурное, то есть я аккуратно трясу Долтона за плечо с другой стороны. Он во сне слабо ворочается, чувствуя моё движение, но не просыпается. А мне и не надо. Мне надо только чтобы он слегка сменил позу, чтобы я мог видеть его рот.
            Мои тело – это тело паука. Только голова человечья. А ещё помимо восьми паучьих ног – есть две человеческие руки. И, конечно, размеры. В полном облике я выше среднего человека, но при этом я не имею веса, ибо я – Тень, Могильщик!
            Людскими руками я удобнее разворачиваю голову Долтона к себе и размыкаю его рот. Он шевелится, чувствуя как меняется его дыхание, открывает глаза, но закричать уже не может. Я уже ем его душу, я уже тащу её из него, вытаскиваю через рот своими паучьими ногами, разрываю по кусочкам, ем наживую.
            Вкусно. Хотя и суховато. Но ничего, надеюсь, Мардж будет вкуснее.
            Долтон дёргается, пытаясь отбиться от меня, но у него всего две руки и две ноги и он проигрывает. Я сцепляю его руки незримой паутиной, чтобы заткнулся и не портил мне аппетит. Всё заканчивается быстро.
            Я разрубаю свою же паутину и Долтон обмякает. Его душа оседает в моём бездонном желудке. Закусь! От того, что я сразу же готовил две души, от одной мне не сытно. И я перемещаюсь к Мардж. Она спит – тревожно, но всё-таки спит.
            Ну-ка…
            Дверной звонок. Одинарный, пронзительный в сходящей ночной тишине будит её и она открывает глаза и видит мой облик.
            Я сижу у неё на груди и уже тяну её пропитанную страхами, тревогами, сомнениями и скандалами душу. Вот, то, что надо! То, что я хотел! То, что я так жаждал! Мягкая, податливая душа, плачущая кровавыми невесомыми слезами от боли.
            Да! Ради этого стоило ждать. Ради этого стоило ещё поголодать! Пир! Да будет пир! Это самый славный обед, это именно та минута, ради которой я так их изводил.
            Я отбрасываю пустое, обездушенное тело Мардж на постель, мне оно больше неинтересно. Пусть живут столько, сколько смогут. Проснутся и поймут – всё ненормальное ушло из их квартиры, но не обрадуются. Они уже не испытают радости, не испытают страха, их плоть начнёт загнивать без души. А дальше – моя ставка на то, что Долтон заболеет и умрёт, не имея внутреннего стержня к сопротивлению, а Мардж… что ж, она, наверное, сама себя уведёт. Но да ладно, пусть спят. Мне нет до них дела – свой обед я съел.
            А мне пора. Скоро я опять захочу есть. Но так как за всё подряд я не хватаюсь, а буду ещё мариновать жертву в страхе, новую нужно искать уже сейчас.
            И я спешу. Обед – это, между прочим, важное кулинарное событие дня! А если всё твоё существование – это длинное скучное серое полотно, то обед – это твоя единственная радость.
            И я действительно спешу искать новую радость.
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0520488

от 14 сентября 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0520488 выдан для произведения: –Мардж, клянусь богом, ключи были здесь!
–Сейчас их здесь нет!
–Они были. Куда делись?
            Вопрос  звучит в пустоту и Мардж уже с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на своего мужа. Она всегда выбирает действие, а не рассуждение, но вот Долтон, будь он неладен, вместо того, чтобы искать ключи от машины, всё время прерывается и заверяет её, что они были здесь. Какая разница, где они были, если сейчас их нет?
            Мардж любит мужа, но сейчас ему лучше молча искать – Мардж опаздывает на работу, а ключей нет. Нет и всё! Ни на прежнем месте, ни в сумке Мардж, ни в карманах Долтона, ни на тумбе, ни за тумбой, ни под тумбой…
            Вообще-то эти ключи у меня. Это я взял их ночью во время очередной своей прогулки по дому, сейчас мне остаётся только наблюдать за их паникой.
            Некоторые из моего рода – рода Теней или рода Могильщиков – в двух Вечных Царствах нас зовут по-разному, действуют грубо – появляются сразу перед людьми в настоящем облике, пугают, кусают, а затем лихо и яростно выпивают их души, оставляя опустошённые тела, которые очень скоро прекращают жизнь. Это всегда происходит. Без души плоть мертвеет. У человека пропадают аппетит, сон, чувства – всё его существо опустошено. Это похоже на долгую и длинную болезнь, как тяжёлая лихорадка, с  той только разницей, что от лихорадки можно очнуться, а от этой болезни пробуждения нет. И плоть либо и впрямь заболевает и умирает или помогает себе уйти. Да, многие из моего рода действую грубо и сразу, не терпят церемоний, ставят во главу угла желание поесть. Но я к таким не отношусь. У меня очень долгое существование в этом мире, слишком долгое и мой единственный способ развлечения – чужой испуг. Медленный, едкий, поднимающийся из сомнений в себе, потом сомнений в самых близких, сводящий с ума, рождающий скандалы…
            К тому моменту, когда я всё-таки появляюсь, чтобы сожрать их души, заслуженно отобедать, мои жертвы уже измучены и ненавидят друг друга, себя, своё детство, и не очень-то и сопротивляются. Да, приходится выжидать, изощряться, но я не против.
            Во-первых, так душа не отобьётся. Знаю я слишком голодных, решительно нападавших Могильщиков, которые от души получали потом увечья. Отбивалась душа, была сильной, крепилась, мечтала о чём-то, верила во что-то и чего-то ждала. Вот и страдали наглые да голодные, а мы не демоны и не ангелы – за наше восстановление никто не возьмётся. Мы ничто, пыль, грязь под ногами великих замыслов.
            У нас даже представителя в профсоюзе  Подземного Царства нет!
            Во-вторых, какой смысл подвергать всё своё существование еде? Еда должна быть в удовольствие, ибо другого удовольствия у нас нет. Надо хоть как-то поиграться.
            В-третьих, но это моё личное предпочтение, я думаю, что души людей, напитанные страхом, куда сочнее. Не люблю пересушенные, люблю томлёные ужасом.
–Мардж, клянусь богом…
–Заткнись уже!
            Мардж не выдерживает и даже швыряет попавшуюся под руку статуэтку в мужа. Статуэтка пролетает мимо его лица, ударяется о стену, весело брызжет осколками. Я смеюсь – а мне что? меня всё равно не видно. Долтон вздрагивает. Мардж оседает на пол. Всё, сейчас будет истерика! Она пыталась, она крепилась, но теперь она безнадёжно опоздала на работу, а этого ей никак нельзя – всё-таки первая неделя в новой компании, и Долтон её раздражал всё это время, а до него ещё и я очень старался.
            А я и правда старался и стараюсь. Кто, по-вашему, перевернёт всё помойное ведро ночью? Собака? А если у вас её нет? А кто испачкает занавески, переложит предметы так, чтобы вы их искали до одури? Кто, в конце концов, запрячет далеко и надолго вашу любимую блузку или вашу сумку, в которой вы собирались пойти накануне? Кто выбьет вам свет в доме? Кто расплавит кофемолку, когда вы торопитесь? Кто развалит кружку с тем же кофе у вас в руках, когда вы уже оделись, чтобы испачкать всю вашу одежду и ошпарить вам ноги? Кто устроит вам тысячу и одну неприятность от мелкой и бытовой, вроде внезапно заевшего замочка на ботинке, когда вы так торопитесь выйти из дома; до чего-то пугающего – вроде странного ночного звонка в квартиру с последующим молчанием или кошмарного сна, к которым вы сроду не были расположены?
            Я зарабатываю свой обед из душ. Я томлю душу, изматываю её неприятностями, пугаю её, ослабляю, чтобы потом съесть заслуженное.
            У Мардж накопилось, потому она рыдает. За эту неделю, что я живу в этом доме и медленно готовлю свой обед, у них сломался кран и они подтопили соседей внизу (разборки с нервными и финансовыми потерями); в ничто обратился электрический чайник (моя работа, признаю, я методично и решительно водрузил его на плиту); постоянно пропадают вещи (моя светлость их перекладывает с места на место); и так, по мелочи.
–Мардж, это просто какая-то тёмная полоса! – Долтон утешает её, хотя и сам устал. Мардж понимает, кивает, ищет у него защиты.
            И тут я делаю то, что давно хотел: я подкрадываюсь, хотя мне не нужно и меня не видят, но так азартнее и осторожно вкладываю ключи в карман брюк Долтона. На свою беду Долтон сам лезет в карман, почувствовав его утяжеление, достаёт ключи…
            На лицо Мардж приятно посмотреть. Ненависть, гнев, недоверие, бешенство – о, я уже люблю эту женщину! Сейчас она задаст!
–Мардж…– растерянно молвит Долтон, он и сам ничего не понимает.
–То есть всё это время?..– у Мардж срывается голос, но она собирается с силами и обрушивается на него: – то есть всё это время, что я искала ключи, ты просто держал их в кармане?
            Долтон пытается что-то ей возразить, но он не может. Мардж же несёт. Она вспоминает все грехи Долтона и большая их часть приходится на последнюю неделю: по её мнению, это именно Долтон плохо закрыл кран и его сорвало; это он из-за своей вечной невнимательности и рассеянности, граничащей с идиотством, поставил электрический чайник на плиту, и это из-за него она ничего в этом доме не может найти и это из-за него она опоздала на работу и теперь непонятно что ещё будет.
–А что ты на меня орёшь? – Долтон возмущён до глубины души. – Я что, виноват? Я не знал, что эти ключи у меня! Я проверял карманы!
–Ах, ты проверял…
–Да! Проверял! При тебе же! При тебе! Помнишь? И я тебе тысячу раз говорил, что я выключаю воду всегда! И это не я поставил чайник на плиту!
–А кто же? – ехидно спрашивает Мардж. – Полтергейст?
            А теперь уже мне обидно. Если их ругань для меня что музыка, то вот сравнение с тупоголовым, лишённым фантазии полтергейстом, это оскорбление. Я уже хотел отпустить Мардж с миром, но сейчас…
            На полочке очень удачно стоит их совместная фотография. День свадьбы. День, когда они думали, что всё их будущее будет безоблачно и счастливо. Ха-ха. Сколько этой фотографии? Полгода? Получай, Мардж, будешь знать, как называть меня полтергейстом!
            Мардж вздрагивает и затихает на полуслове, когда за её спиной с полочки срывается рамка с их совместной фотографией и падает сама собой. Грохот кажется ей очень громким, а осколки, брызнувшие по сторонам – осколками их семьи.
            Мардж дрожит. Гнев проходит. Вместо него непонимание и тревога.
–Всё хорошо, всё хорошо, – Долтон спохватывается и принимается собираться осколки и, конечно, режется.
            Тут уже приходит в себя и Мардж.
–Подожди, я принесу антисептик.
–Да не надо, – Долтон слабо улыбается, хотя палец порезал он неслабо и кровь не думает останавливаться.
–Надо, – возражает Мардж и идёт в ванную. Она твёрдо знает, что в белом шкафчике у зеркала, на второй полочке есть три вида антисептика, пластыри, бинты.
            Но она не знает, что я уже неделю брожу по их дому и развлекаю себя всем подряд. Антисептики и бинты – это совсем не то, что приходится использовать каждый день в этой семье. Поэтому поищи-ка, милая, поищи-ка их!
–Что за чёрт? – Мардж замирает перед шкафчиком. На второй полочке, издевательски поблескивая, лежат одноразовые бритвы Долтона, стоит его крем для бритья.
            Мардж морщится. Переводит взгляд на первую полочку – но и там нет антисептика и пластырей. Там вообще их и быть не должно, там она держит бальзамы для губ и мелкую уходовую косметику. Так было всегда, и так было этим утром. Но пока она пила кофе, я вежливо поменял и перенёс все её бальзамы и тюбики в соседний шкафчик, а на этот переложил запас мыла.
            Мардж смотрит на нижнюю полочку – там обычно хранятся витамины, обезболивающее и постоянно нужные лекарства. Но не сегодня. Сегодня там лежат прищепки для сушилки, таблетки для стиральной машины и крем для обуви (я просто не знал, что бы ещё туда закинуть подосадливее).
            Мардж открывает второй шкафчик. Она едва ли помнит, что вообще искала. Она просто хочет увидеть масштаб трагедии. Ну правильно – её нижнее бельё лежит внезапно на полочке, предназначенной прежде для её косметички; её расчески лежат там, где прежде стояли лаки для ногтей. А вот последнюю полочку – с пробниками и кремами я оставил нетронутой – мне нравится как пахнут эти упаковочки.
–Мардж, я всё выбросил, дай мне антисептик! – Долтон уже повеселел. Он не видит лица Мардж, и не знает, как она скрежещет зубами от того, что происходит в её жизни. – Куплю сегодня новую рамочку, не переживай.  Мардж?
            Долтон заходит в ванную. Видит и Мардж, и содержимое полок. Замирает в изумлении:
–Ты что, всё переложила? А что, неплохо!
            Мардж смотрит на него с бешенством, но ничего не говорит, лучшее, что она может сделать – это просто поехать на работу. Опоздала так опоздала, может быт, не всё ещё потеряно в её жалкой и ничтожной жизни!
            Она не отвечает Долтону и выходит в коридор, молча одевается, затем покидает ставший чужим дом.
***
            Долтон хочет порадовать её. Долтон готовит полдня на кухне, и если честно, он справился бы быстрее, но ведь в его жилище и я! и пока Долтон готовит ужин для замученной бытовыми несчастьями Мардж, я усиленно мешаюсь у него под ногами: я путаю сахар с солью, в мельницу с чёрным перцем щедро сыплю корицу, два раза вытаскиваю шнур духовки из розетки, три раза ошпариваю Долтона…
            Он только ругается сквозь зубы, но не отступает. Ну ладно, получишь ты у меня! Мардж возвращается домой с чувством вины и усталостью: она плохо спит с тех самых пор, как я повадился звонить по ночам в дверной звонок. В первые два раза они подрывались, в испуге, путаясь в простынях и пижамах, плелись к дверям, но – сюрприз – дверной глазок показывал им пустоту.
            На третий раз Долтон вызвал полицию, но та только взяла с них письменное заявление и ничего не смогла сделать. Дальше – они оба не реагировали. Долтон, правда, привык, а вот Мардж лежала без сна, ожидая этот звонок с ужасом, её сердце глухо колотилось. Я же был издевательски пунктуален: за двенадцать минут до двенадцати (в этот раз мне понравилось это время) я звонил один раз и противная трель раздавалась по квартире, подхваченная ночной тишиной. Только после этого Мардж могла уснуть – я выдрессировал её за неделю, и это означало, что в эту ночь, которую я  определил для них как последнюю, последнюю для их душ, я не позвоню. Я не позволю ей уснуть. Она будет лежать без сна, будет ждать, когда я позвоню за двенадцать минут до двенадцати, но я буду молчалив. Я не позвоню не за двенадцать минут, не за пять, ни в двенадцать, ни в двенадцать с четвертью…
            Я позвоню тогда, когда она забудется последним тревожным сном, и разбужу её. Она откроет глаза и только тогда увидит над собою моё лицо. И я заберу её душу, наполнившуюся за эту неделю трепетом, тревогой, яростью, бессилием, слезами, усталостью, страхом. Как фаршируют птицу фруктами и специями для сочности и вкуса, так и я фарширую душу дополнительными чувствами, чтобы было сочнее, многообразнее.
            То, что я потусторонняя сущность ещё не означает, что я буду питаться фаст-фудом, жрать всё подряд, лишь бы набить желудок. Я – Могильщик, я из рода Теней, но я люблю себя больше, чем многие из моего рода. Я у себя один. Обо мне не заботятся Царства, про меня не вспомнят великие, а значит – я сам по себе, и я желаю питаться вкусно!
–Долтон…– Мардж застывает в дверях. Долтон ещё суматошно раскладывает приборы, поправляет салфетки. Я ему мешал, но он всё-таки успел приготовить для неё ужин.
–Мардж! – он провожает её за стол, осторожно, ещё боясь того, что она разозлится. Но она не может злиться. Пока не может! Она в чувстве вины, ведь их обоих преследуют бытовые несчастья, и как поступает она? Срывается на нём.
–Прости меня, Долтон, – она касается его руки, – я не знаю, что не так с этим домом и с нами, что за сила здесь живёт…
            Позвольте представиться – Могильщик, Тень и просто я. и я здесь не живу. Я здесь в гостях. Если угодно, то я как в ресторане – я скоро уйду, как только получу свои блюда. Но жить здесь?? Да вы свою квартиру видели?
–Всё хорошо, просто чёрная полоса! – успокаивает Долтон, – мы справимся, Мардж! Просто мы недавно переехали, ты сменила работу, до того ты болела, и вообще, в последнее время столько всего навалилось…
            Мардж улыбается. Она хочет ему верить, хотя, если бы она задумалась, то явно не смогла бы ответить, что на неё навалилось, кроме событий последней недели? Всё было лишь частью жизни. Но да ладно, положи ей салата, Долтон, ты же его так старательно готовил!
–Выглядит аппетитно, – у Мардж уже нет аппетита. Но она пытается из последних сил держаться. За себя, за жизнь, за Долтона, за опору нормальности в его лице.
–Так ешь скорее!
            Мардж покоряется, с нарочитым азартом берёт вилку, решительно берёт салат и…
            Отвратительный хруст и лицо её искажается от боли. Она с тихим стоном хватается за щёку.
–Боже мой! Что такое? – Долтон вскакивает, опрокидывая стул. Но он этого не замечает (замечаю я и готовлюсь к новой каверзе), но Долтон уже у Мардж. – Мардж, что с тобой?
            Мардж подносит ладонь ко рту и выплёвывает колечко пластика. Я хохочу. Долтон в ужасе смотрит на него, потом на салат. Потом снова на Мардж. А он забавный, этот Долтон!
            Долтон берёт миску с салатом, подносит к лицу, рассматривает. Он прежде не видел, не мог увидеть, но сейчас в его бережно вырезанных кубиках овощей и мяса там и тут видны пластиковые кусочки. Что это за кусочки? А вот подсказка: перетряхни весь салат и собери бутылёк антисептика! А где сам антисептик? Долтон, ты сейчас узнаешь и это – вон, Мардж, в каком-то несчастном исступлении потянулась за мясом.
            Сейча-ас она его выплюнет. О, я говорил!
–Ничего не понимаю. Ничего не понимаю…– Долтон растерян и слаб. Мне смешно, я смеюсь над его слабостью, – я этого не добавлял. Всё было вкусно, когда ты пришла.
            Мардж не набрасывается на него, и я слегка разочаровываюсь. Неожиданно она ему верит:
–Родной, мне кажется, в этой квартире что-то есть.
            Что-то? Что-то?! Ах, ты стерва! Я «кто-то»! ну получай!
            Долтон пятится назад, видимо, пытаясь сесть. Но он опрокинул стул и я услужливо подвигаю его, опрокинутый к нему сзади, чтобы он…
            Красиво упал, кстати! Надеюсь, тебе больно? Я не из садизма надеюсь, просто лишняя боль плоти для души – это как дополнительный соус, всё равно, что мясо при запекании полить его же собственным мясным соком!
–Да-а…– наконец соглашается Долтон, когда всё-таки садится за стол. – Я тоже так думаю.
            Им было тяжело. Тяжело обоим. Оба рационалисты, последователи логики, за неделю они эту логику променяли  на чувствительность к нереальному, невозможному. Списать мелкие бытовые неприятности на невнимательность друг друга, злиться – это обычно. Ночные звонки в дверь в одно и то же время? Показалось! Или звонок сбоит! Или…
            Словом, что-то объяснимое. Только надо найти это объяснимое.
–Мы же не могли спятить вдвоём? – с надеждой спрашивает Мардж. – Я же…мы так никогда не ругались,  как за эту неделю!
            Честно говоря, мне даже обидно. В былые времена человека можно было изводить подолгу, то ли души были крепче, то ли жизнь уже ничем не удивляла? Не знаю. Но в последнее время мне фатально не везёт: весь простор для творчества, всё мой полотно кулинарии заканчивается где-то примерно за неделю. Неделя в среднем! И всё! И души уже трясутся, боятся…
            А может наоборот – жизнь пошла нервная?
–Не могли! Конечно же нет, Мардж! Мы справимся. Просто нам нужна помощь.
–Священник, нам нужен священник! – Мардж верит в Долтона так, как никогда не верила. Она счастлива и почти что успокаивается от его твёрдой веры в «справимся».
–Хорошо. Сейчас уже поздно…завтра?
            Мардж кивает, она, конечно, предпочла бы сегодня, но разум ещё в ней. а ещё стыд. Что она скажет священнику? Мой дом сошёл с ума? Пропадают вещи? Портится всё вокруг? Мы ругаемся с мужем? Не сочтёт ли её священник сумасшедшей?
–Если хочешь, то мы можем поехать в гостиницу, или я могу позвонить Моррису, уверен, он не откажет нам, и мы сможем заночевать в его доме.
            Я возмущаюсь, но пока без действия. Обалдели?! Поехать? В гостиницу? Я жрать хочу! Я планирую ваши души употребить на заслуженный свой обед этой ночью, в известное, хорошо известное вам время – без двенадцати двенадцать! А вы? Жестокие вы люди!
            Но Мардж меня не подводит:
–Они примут нас за сумасшедших. Мы же ночевали в этом доме, и всё было хорошо.
–А звонок? Честно говоря, я сплю глубоко, но ты говоришь…
            Мардж завидует ему, его сну. Сама она лежит без сна до тех пор, пока не услышит его. Потом только забывается коротким тревожным сном, в котором лютуют кошмары, которые я усердно подсаживаю и ей, и Долтону в голову.
–Останемся здесь! – твёрдо решает Мардж. Стыд побеждает страх. Ей неловко от того, что они – два взрослых разумных человека с образованием и работой не могут справиться с какой-то мелкой досадной дрянью. Неловко и стыдно за то, что они вообще во что-то поверили.
            Мардж говорит решительно, и я всё-таки определяюсь: всё-таки, я люблю эту душонку! Молодец, не оставит меня голодным.
            До их отхода ко сну – отхода напряжённого, я веду себя смирно и даже позволяю им выпить без приключений немного вина на двоих и умыться без всяких перестановок и пропаж. Но вот темнота сгущается, и я терпеливо жду…
***
            Мардж смотрит на часы: без двадцати минут двенадцать. Эта тварь пунктуальна всю неделю и звонит в дверной звонок ровно за двенадцать минут до полуночи. Если уснуть – звонок разбудит и тогда уже сна не будет. Нет, лучше потерпеть. Переждать и спать после этого страшного звонка.
            А завтра они с Долтоном отправятся к священнику и найдут выход. Священник им поможет. Не может не помочь!
            Мардж слегка поворачивает голову в сторону Долтона – тот беспощадно и бесстыдно посапывает. Спит, подлец! Привык! А она лежи, мучайся.
***
            Пятнадцать минут до полуночи. Мардж изводится в постели, но всеми силами пытается не выдать своей бессонницы. Я жду. Жду, когда она заснёт. Сегодня я не буду пунктуален. Сегодня я буду пировать.
            Неважно, Тень я…или Могильщик – это всё пустое. Важно лишь это: я заберу две души. Изводись, Мардж, изводись!
***
            Уже десять минут назад он должен был позвонить, но не звонит. Мардж мечется. Отсутствие звонка в дверь не утешает её, а напротив тревожит. Гулко бьется сердце. Тишину она почти уже ненавидит. Рядом Долтон – всё ещё спит! А она страдает.
            Вокруг тишина. Вокруг темнота, но Мардж упорно кажется, что в этой темноте кто-то всё-таки ест. Кто-то ехидный, кто-то очень злой.
            Приходят в голову мысли – разные и гадкие. Почему она так спятила? Почему дом против них? почему Долтон спит, а она спать не может? И наконец – а может и не было никаких звонков, и они на пару спятили и священник завтра им это объявит?
            Сегодня, уже сегодня.
            Где же чёртов звонок?!
***
            Я решаю, что в начале прикончу душу Долтона. Он спокойнее, хотя и измучен, но всё-таки какой-то равнодушный. Мардж будет второй. Она начинает задрёмывать, и я перемещаюсь по комнате паучьей тенью.
***
            А может звонка не будет? Может оно услышало про священника и оставило их? Хорошо бы…хорошо.
            У Мардж слипаются глаза. Тепло Долтона обволакивает её, она прижимается к нему, надеясь заснут, надеясь на то, всё дурное исчезло.
***
            Дурное, то есть я аккуратно трясу Долтона за плечо с другой стороны. Он во сне слабо ворочается, чувствуя моё движение, но не просыпается. А мне и не надо. Мне надо только чтобы он слегка сменил позу, чтобы я мог видеть его рот.
            Мои тело – это тело паука. Только голова человечья. А ещё помимо восьми паучьих ног – есть две человеческие руки. И, конечно, размеры. В полном облике я выше среднего человека, но при этом я не имею веса, ибо я – Тень, Могильщик!
            Людскими руками я удобнее разворачиваю голову Долтона к себе и размыкаю его рот. Он шевелится, чувствуя как меняется его дыхание, открывает глаза, но закричать уже не может. Я уже ем его душу, я уже тащу её из него, вытаскиваю через рот своими паучьими ногами, разрываю по кусочкам, ем наживую.
            Вкусно. Хотя и суховато. Но ничего, надеюсь, Мардж будет вкуснее.
            Долтон дёргается, пытаясь отбиться от меня, но у него всего две руки и две ноги и он проигрывает. Я сцепляю его руки незримой паутиной, чтобы заткнулся и не портил мне аппетит. Всё заканчивается быстро.
            Я разрубаю свою же паутину и Долтон обмякает. Его душа оседает в моём бездонном желудке. Закусь! От того, что я сразу же готовил две души, от одной мне не сытно. И я перемещаюсь к Мардж. Она спит – тревожно, но всё-таки спит.
            Ну-ка…
            Дверной звонок. Одинарный, пронзительный в сходящей ночной тишине будит её и она открывает глаза и видит мой облик.
            Я сижу у неё на груди и уже тяну её пропитанную страхами, тревогами, сомнениями и скандалами душу. Вот, то, что надо! То, что я хотел! То, что я так жаждал! Мягкая, податливая душа, плачущая кровавыми невесомыми слезами от боли.
            Да! Ради этого стоило ждать. Ради этого стоило ещё поголодать! Пир! Да будет пир! Это самый славный обед, это именно та минута, ради которой я так их изводил.
            Я отбрасываю пустое, обездушенное тело Мардж на постель, мне оно больше неинтересно. Пусть живут столько, сколько смогут. Проснутся и поймут – всё ненормальное ушло из их квартиры, но не обрадуются. Они уже не испытают радости, не испытают страха, их плоть начнёт загнивать без души. А дальше – моя ставка на то, что Долтон заболеет и умрёт, не имея внутреннего стержня к сопротивлению, а Мардж… что ж, она, наверное, сама себя уведёт. Но да ладно, пусть спят. Мне нет до них дела – свой обед я съел.
            А мне пора. Скоро я опять захочу есть. Но так как за всё подряд я не хватаюсь, а буду ещё мариновать жертву в страхе, новую нужно искать уже сейчас.
            И я спешу. Обед – это, между прочим, важное кулинарное событие дня! А если всё твоё существование – это длинное скучное серое полотно, то обед – это твоя единственная радость.
            И я действительно спешу искать новую радость.
 
 
 
 
 
 
 

 

Оливия

Ведана