Пасечник Иван Петрович, или попросту Петрович, как зовут его многие в Носово, проводив приезжавших на выходные дочерей и внуков, надумал перед сном пройтись. А что, моцион для здоровья полезный, особенно в его годы. Заодно и приятеля своего решил проведать, Сергея Васильевича, тоже пчеловода, но живущего на другой стороне ручья, на карте именуемого почему-то рекой Каменкой.
Иван Петрович, надо заметить, фигура весьма колоритная. Мужчина преклонных лет, под восемьдесят, но очень еще крепкий, коренастый, дубово-кряжистый, с сильными узловатыми руками. У него пышно вьющаяся серебристая шевелюра, по-молодому синие глаза, большой шишковатый нос и соответствующий внушительной внешности густой баритон. Вообще, он здорово похож на актера Леонида Маркова, только без присущей тому мрачноватой углубленности в себя. Этот попроще будет.
Петрович – коренной носовчанин, но теперь живет тут со своей супругой Ольгой только в теплую пору года, зиму же коротает в городе. Да и что здесь делать в другое время? Газ – баллонный только, вода – из колодца, и та верховушка. Тарелку телевизионную не повесишь – сопрут жадные до чужого добра люмпены из соседнего села. Да и дорогу к дому самим чистить от снега накладно. Вот потому-то на тридцать дворов обитающих круглогодично не наберется и десятка. Остальные наведываются лишь изредка да летом приезжают как на дачу. И тогда жизнь в деревне бурлит.
Вот и сейчас, смеркается уже, а жители ее спать еще и не думают. Ребятишки, что гостят здесь у своих бабушек и дедушек, играют на лужайке у домов в пятнашки и гоняют на великах, с ними же носятся счастливые от кипения жизни вокруг местные дворняжки. Лай, визг, веселый смех... Взрослые кто поливает свои экологически чистые, удобренные только куриным пометом огурцы с помидорами, кто косит траву, жужжа бензиновым моторчиком, кто другими важными делами по хозяйству занимается. Известное дело: дом невелик, а сидеть не велит. А иные бабулечки, переделав всё, на завалинке разговоры разговаривают да глядят с умилением на детскую беготню.
Петрович, наблюдая эту вечернюю пасторальную картинку, вспомнил, каким было Носово раньше. Обычная деревня, каких тысячи. Жили тут люди, без газа не тужили – печи русские топили, огороды сажали, работали, детей рожали… Потом, в перестроечные годы, молодежь в город лыжи навострила, да там и осела. Хозяйства в округе без крепких рабочих рук пришли в запустение, деревня обезлюдела. Остались старики одни, у которых, почитай, всё уже в прошлом, а в будущем лишь общая для всех дорога – на погост в ближнем березняке.
Ладно еще дети не забывают, думал Иван Петрович, помогают. Где продуктов привезут, где крышу подлатают, а кому-то, вон, повезло больше других: бревенчатую избу по-современному – сайдингом – отделали да еще и окна пластиковые вставили. Да и строиться здесь стали понемногу – это уже внуки повзрослевшие, под дачу для себя и потомства. Места-то красивые, поля вокруг, раздолье, воздух вольный да свежий, не то что в городе. Правда, несет иной раз специфически из силосной ямы, что сразу за околицей прячется, но это когда роза ветров не в пользу жителей. А и, с другой-то стороны, что нос воротить? Аромат не химии какой-нибудь, не отравы, а вполне натуральный, самый что ни на есть сельский. Так что, если на амбре это внимания не обращать, то в деревне житье вполне себе ничего, даже более чем!
Сергей Васильевич, в гости к которому направился Петрович, в отличие от него родился и вырос в городе, интеллигент во втором поколении, но корни у него тоже не дворянские. И дед и бабка его хоть и не были деревенскими, но жили в небольшом городке на Клязьме своим домом, держали кой-какую скотинку да сад на диво и зависть всем соседям. Сноровка к крестьянскому труду, к хлопотам по дому, усадьбе, к земле у Сергея Васильевича как раз оттуда, из детства с мастеровитым дедом, у которого были работящие руки и лучшие в округе яблоки и сливы. Пчел, правда, дед не держал. Это увлечение у Васильича, как величает его по-свойски Иван Петрович, появилось лет этак с тридцать назад. Сначала как хобби: интересно было, получится ли что из затеи. Потом затянуло, да так, что каждый год брал отпуск в пору роения да выезжал со своими подопечными на точок, где стоял с такими же пчеловодами по месяцу, а то и больше.
Позже Сергей Васильевич прикупил домик в Носово. Понравилось тут. В полях да оврагах полно разнотравья всякого медоносного для пчел, большой сад, где и поставил ульи, крепкий еще пятистенок. Приобретя жилье, в общем, под пасеку, постепенно привязался к этому месту, хотя поначалу не хватало леса и настоящей реки, на которой вырос. Уединенность, тишина, редкие приезды соседей, занятие по душе – что еще надо, если всё уже было и наступила пора зрелой созерцательности, когда ничего не изменить и остается лишь принять, как есть.
Сергей Васильевич, увидев направляющегося к нему гостя, решил подождать его, сидя на скамье перед домом, подставив лицо заходящему солнцу. Интересное лицо: удлиненный овал, прямой, довольно крупный нос, умные зелено-карие глаза, красивой формы седая бородка, выдающая в ее хозяине непростой склад. Если Петрович здорово напоминает актера Маркова, то Васильич похож сразу и на Кикабидзе, и на Мережко, и на Козакова. Прежде всего бородкой. И непонятно по виду, то ли грузин он, то ли представитель малого народа, то ли еще кто. Одно, впрочем, можно сказать точно: не китаец и не татарин.
– Здорово, Васильич! – Петрович пожал протянутую руку.
– Здорово!
– Что нового? Пчелы-то у тебя как, роились сегодня?
– Да, вышел один рой, килограммов на пять.
– Ох ты! Надо же! На пять? – недоверчиво уточнил «коллега по цеху». – А у меня сегодня по нулям.
– Так взяток идет, погода не роевая. Это моим взбрендило что-то.
– Да, точно. Взяток – у-у какой сильный. Тяжеленные летят, какие и промахиваются, в траву падают, не долетев.
– А как твои помидоры с огурцами? Поди, солите вовсю, – пошутил Сергей Васильевич.
– Да не, куда там. Огурцы-то едим, давно уж. А помидоры буреют только. Но много их.
–Да у тебя всегда всего много, – улыбнулся Васильич.
– Да это всё Ольга у меня, сам знаешь. Целыми днями возится в саду да в теплице. Цветов насадила, я в жизни таких не видал. Овощей всяких. Мы ж как раньше? Картошку, моркву со свеклой, ну, пупырчатых этих. А у Оли и сельдерей растет, и репа, и капусты всякой разной, и кабачки, и синенькие. Ох и охочая она у меня до огорода, – последнее произнес с гордостью.
– Да, повезло тебе с ней, – согласился Васильич.
– Ну и тебе грех жаловаться на свою. Только и слышно, как она тебя зовет: Сережа да Сереженька. Ласковая, по всему видать, приветливая. А, кстати, что-то нет ее сегодня…
– Да в городе осталась, по делам. Завтра заберу.
– А-а, понятно.
– А ты будто расстроенный чем-то, Петрович. Случилось что?
– Да, знаешь, Васильич, – будто сухая трава по весне от случайной спички, вспыхнул тут же Петрович, – терпения у меня нет на этого зятя. Вот что он себя выкобенивает, скажи?
– Это который? Старшей дочери муж? – уточнил Васильич.
–Ага, ее, дуры. «Вадюша», – передразнил он дочь и сплюнул. – Тьфу ты, прости Господи, «Вадюша». Бугай, лосяра здоровый, бестолковый, а как выпьет – вообще дурак дураком. И за что его Татьяна любит, не знаю. Пылинки прямо сдувает: Вадик, Вадюша… А по мне так говно говном.
– Эх, Петрович, не понимаешь ты ничего! Видел я твоего зятя. Рожа смазливая. Ходит павлином, нос задрал, ну прямо король, а сам смотрит – все ли заметили, как он хорош? Это, друг мой, тип такой. Высокоранговый и высокопримативный самец называется.
– Как-как? Самец – это понятно, раз мужик. А это… высокий… примитивный? – попытался произнести новое для себя слово Петрович.
– Да нет же, высокопримативный, – повторил Сергей Васильевич. – Хотя твоя оговорка – по Фрейду. Примитивность в этом есть, конечно.
– Так, ты что-то больно много зараз мудреных слов сказал. Погоди, не гони шибко. А этот… как его ты назвал – Фред…
– Фрейд, – поправил его Васильич.
–Ну, я и говорю: Фред, он кто? Тоже из этих… высоко…примитивных?
– Он ученый, врач, основоположник психоанализа…
– А-а, псих. Понятно, – тут же сделал вывод Иван Петрович.
– Да нет же, скорее спец по психам. Но не совсем. Он объяснял, почему мы поступаем так или иначе, на чем это основывается.
– Ну-у, удивил. Да я завсегда знаю, почему. Если есть охота, значит – голодный, спать – значит, ночь пришла, ну а выпить охота – тут, брат, и правда, причин может быть не одна. Вот как сегодня. Вот до чего довел меня этот, как ты говоришь?..
– Высокопримативный самец, – подсказал Васильич.
– Ага, он, гад, так вывел из себя, думал, уж не вернусь обратно. И сразу выпить захотелось. Хотя сначала – в морду дать самцу этому. Еле сдержался. Ежли б не бабы – точно врезал бы. Ведет себя нагло. Никто ему не указ. Ни тебе уважения, ни почитания. Внука моего ни за что обижает, пасынка своего. Не мужик, мол, ты, тряпка. Оскорбляет всяко. А ведь сам, сволочь, когда жена его первая беременной была на последних месяцах, баб гулящих в дом водил. Прямо при жене. Она потом, как родила раньше срока мертвого ребеночка, удавилась, бедная. А этого я бы сам удавил. Если б не Танюха. Любит его как кошка. И за что только бабы таких любят? – задумчиво проговорил Петрович. – Хотя что с баб взять. Одно слово – баба. Вот моя дочь Татьяна. Первый муж у нее был пьющим, но все равно – мировой мужик. И уважал меня, и слова дурного никогда нам с матерью не говорил. Ну, закладывал за воротник, но скажи, кто в России не пьет? Не пожилось им, вишь, разбежались. Встретила этого… паразита недотравленого. Вцепилась в него, годы-то уходят, всё твердила: не отговаривайте меня, это мой последний шанс. А этот «последний шанс», не будь дураком, только позволяет себя любить, а сам зарабатывает в два раза меньше Таньки. Но форсу, форсу, будто министр, – Петрович смачно сплюнул.
На улице совсем стемнело. Детвору загнали по домам, старушки с завалинок тоже ушли отдыхать, и только косарь с «бензиновым сердцем» всё косил и косил. И что он там видел, в темноте этой? Видно, увлекся, не в силах остановиться.
Зашли в дом. Сергей Васильевич хотел угостить чайком соседа, да по виду того понял: нет, ему сейчас чаем не поможешь. Покрепче что нужно, стресс снять.
– Налить самогоночки-то? Выпьешь? Ты, смотрю, на взводе.
– Наливай. И правда, что-то я совсем разнервничался. Сам-то не будешь, что ли?
– Нет, не буду. Я лучше кваску выпью. Моя Аленка замечательно его делает: на ржаных корочках, да с изюмом, еще чего-то кладет. За уши не оттянешь. Тебе, может, и кваску налить? Попробуешь?
– Не, не надо. Я квас что-то с детства не люблю. Меня с него слабит всегда.
–Ну ладно, была бы честь предложена. Тогда вот тебе самогоночки, на дубовых опилках настояна, практически коньяк. Огурчики бери, Аленка солила. Они у нее хрусткие, с чесночком.
Иван Петрович выпил, крякнул, занюхал корочкой черного хлеба, похвалил:
–Хороша самогонка!
Сергей Васильевич налил еще рюмочку гостю. Тот был не против.
– Ты вот давеча про самцов начал, будь они неладны! Расскажи, что это за зверь такой – с высоким чином, что ли… – опять не получилось выговорить.
Сергей Васильевич снова терпеливо поправил:
– Высокоранговый самец. Вообще, это ведь не только о людях можно так сказать, – начал он.
– А еще про кого? – поинтересовался Петрович, хрустя огурцом.
– Да и про животных тоже. Вот возьмем петухов. Какого куры признают за главного, кому топтать себя дают?
Иван Петрович непонимающе уставился на хозяина: мол, понятно кому – петуху.
– Да петуху – это известно. Но вот какому?
Не дождавшись ответа от гостя, Васильич продолжил:
– Самый востребованный петух в курятнике тот, в котором больше всего развиты свойства самца: он самый крупный, с большим ярко-красным гребнем, с длинными шпорами, с богатым ярким хвостом. Такого боготворят, по человечьим понятиям, все куры, а петухи послабее, похуже – побаиваются, вынуждены уважать.
– Это да, – согласился Петрович. – Так и есть.
– А вот эксперимент проводили ученые, – продолжал меж тем Сергей Васильевич. – Запустили в курятник, где до этого были те самые высокоранговые петухи, которых я тебе описал, другой породы – помельче, с маленьким гребешком, размером со среднюю курицу. Так ведь заклевали его!
– Ишь ты как! – удивился Иван Петрович. – То есть этот высоко… примативный, – наконец получилось сказать, – это тот, которого куры и бабы любят? – сделал вывод гость.
– Ну, если упрощенно, то да. А еще он – уверенно прет напролом, вожак, крутой, как теперь говорят. Так наука этология утверждает.
Еще одно новое слово Петровичу уже было не осилить. И спрашивать не стал, что за наука такая. Решил выпить вторую стопочку, пока «не закипела».
– Скажи, получается, что и я этот самый примативный высоко мужик? Меня ведь женщины всегда любили.
– Ну, в общем, да. И ты тоже высокопримативный самец. Да и я тоже, – вздохнув, отчего-то невесело произнес Сергей Васильевич.
– Да нет, я не такой, – не согласился все-таки Петрович. – Вадим этот – самец приматный, чтоб ему ни дна ни покрышки, а я – нет. Я не такой. Я на подлость не способный, как он.
– Ну почему же непременно на подлость? – Сергей Васильевич налил себе еще квасу. – Вот нашего президента, например, тоже называют высокоранговым или альфа-самцом.
–Президента? – с сомнением переспросил Петрович.
– Ну да. А будь иначе, разве выбрали бы его снова?
– А ведь прав ты, Васильич, будь он поплоше – не выбрали бы. А так – орел-мужик, высокого полету, – переиначил на свой лад Иван Петрович с трудом запомнившиеся было слова.
И добавил:
– Ну, в компании с ним быть таким самцом я согласен. Раз так, Васильич, наливай мне последнюю – Бог троицу любит, да и пойду я домой. Отдыхать. Только запомнить надо, чтобы зятю сказать, как еще приедет, кто он, гад, есть: высокопримативный самец, – произнес Петрович четко. Без запинок. И это после трех стопок! И добавил: – А морду я ему все равно набью. Будет знать, кто в доме альфа-самец!
…Ночь опустилась на Носово, накрыв ее ароматами нагретой за день земли, шорохами, редкими вскриками птиц, отзвуками гремящей где-то грозы. Сергей Васильевич сидел в темноте у открытого окна, глядя на дальние всполохи молний. Не спалось. Из головы не шел недавний разговор с Иваном Петровичем. И не только он. Улыбнулся, вспомнив, как старался тот не забыть новые для себя слова. А ведь точно зятя своего поколотит! Петрович хоть и разменял давно восьмой десяток, а горячий как юноша, вон как кипел негодованием.
Если бы всё было так просто… Не уважаешь других, лезешь нахально в чужой дом со своим уставом – кулаком привьем почитание, а нет – вот Бог, вот порог. А как же жизнь дочери? Ведь она этого дурака любит. И не по науке этологии любит. А какого есть. И не важно ей, высокоранговый он или нет.
«Да и какая, к черту, разница? Что эта наука да и любая другая дает для понимания сущности человека, смысла его жизни? – словно спорил с кем-то невидимым Сергей Васильевич. – Разве может она научить не разрушать себя, свой мир. Научить не только следовать инстинктам и стремиться получить как можно больше впечатлений, эмоций, адреналина, а перебороть в себе первородное, звериное, прислушиваться к тому, что вовне, вокруг, уметь услышать, понять. Ту же природу. Она же вопиет уже – захламленная, загаженная, отравленная, напрочь загубленная цивилизацией. А мы ее дальше губим…»
Есть желание покорить горную вершину, думалось ему, переплыть океан в одиночку, перейти Ниагарский водопад по канату, в конце концов написать «Здесь был Вася» где-нибудь, где эту надпись кроме самого Васи, может, никто и не прочитает? Да ради Бога! Пусть это будет самый «страшный» и явный след пребывания Васи на земле. Но зачем делать из этой земли помойку, чтобы кругом мусор, грязь… Причем прежде всего в мозгах. Уже недостаточно просто секса, просто бокала хорошего вина, просто радости, просто счастья. Нужно, чтобы зашкаливало, чтобы «крышу» сносило. И тогда в ход идут наркотики, алкоголь в немереных количествах, а дальше по цепочке нередко и насилие…
«Какая здесь тишина. Покой. Птицы поют. Сверчки… как в детстве… А пахнет как… травой скошенной, цветами… Ощущение, будто всё гармонично и ладно в мире. И правит им – любовь. И не разрушающая, а созидающая.
Эх, перестали мы за суетой, погоней за миражами видеть и чувствовать красоту простых вещей и явлений. Ценить то, что имеем, – пусть крохотный, локальный, но свой кусочек гармонии и счастья. Выстраданный. Родной.
Надо бы завтра к приезду Аленки земляники ей собрать. И цветов полевых букет. Она любит цветы. Хотя нет, не буду, станет журить, зачем, мол, нарвал, они же завянут быстро, а так растут и глазу весело. И пусть весело. Хорошо, когда человека радуют мелочи – простые и естественные…»
Добротный потрет современной деревни получился у Вас, Альфия!И герои-такие колоритные, и философия Васильича очень близка моей душе-"Хорошо, когда человека радуют мелочи – простые и естественные…»
Просто здорово. Два таких разных мужика, за каждым видна прошлая жизнь, характер. И вот эта такая интересная вечная проблема: природные инстинкты и цивилизованный самоконтроль над ними. И природа, которую с возрастом любишь все больше и чувствуешь себя перед ней виноватой... Спасибо!
Ну как же это я могла пропустить такой дивный рассказ! Корю себя и исправляюсь. Сколько же здесь мудрости глубокой, истины настоящей. Но я оптимист, и верю, что придет эра Понимания. Когда большинство будет понимать, что великая мудрость в словах простого деревенского мужика: "И правит им – любовь. И не разрушающая, а созидающая." И ценить будут простые и естественные мелочи, а не призрачные миражи. Спасибо тебе, Феечка, за ещё один урок мудрости!
Главное, вовремя исправляешься! Спасибо тебе, дорогая, ты устроила мне сегодня праздник, посвятив несколько часов своего драгоценного времени чтению моих рассказов!
Хорошо Ольга написала - добротный портрет современной деревни получился,- солидарна. Небольшая миниатюра, а до чего замечательно раскрыты характеры героев, портреты. С тонким юмором описано как решают серьезнейшие проблемы литературные герои. Альфия, читая у вас даже порой трагические вещи, испытываю радость от того, как мастерски и легко вы справляетесь с задачей, которую поставили для себя. У вас всегда сочетается легкость и глубина. Спасибо за настоящую прозу! Успехов вам!
Мариночка, спасибо огромное Вам - за визит, прочтение, комментарий, за отношение к моей прозе. Очень рада, что среди моих читателей есть такой человек, как Вы! Спасибо еще раз!
Помочь сайту
Поздравления
