О памяти

(*)
– Вот ты где! – Мальт облегчённо вздохнул. Он уже предполагал самое дурное – времена властвовали неспокойные, лихие, впрочем, всё это, конечно, временная мера, скоро, очень скоро, новый Король, да будут дни его долги, наведёт порядок.
            А пока…
            Любой слом старого идёт через кровь. Но одно дело, когда ты один из ближайших заговорщиков, и другое дело, когда ты молодой палач, последняя, кто уцелел из  Коллегии Палачей, и даром всё то, что Коллегии больше нет, и самой Секции Закона в прежнем облике тоже – даром! – народ помнит.
            А палачей всегда презирают. Мало ли, вдруг случилось непоправимое? Вдруг Арахна пошла на прогулку и кто-то, пользуясь тем, что она одна…
– А где мне ещё быть? – поинтересовалась Арахна. Она даже головой не повела, так и осталась стоять у следов пепелища.
            Коллегии Палачей больше нет. А это был её дом. И людей, которые стали ей семьёй, уже унесло в небытие. И она была вынуждена способствовать этому.
– Опасно ходить тебе одной, – напомнил Мальт.
            Она не слушала. После кровавой ночи, первой ночи, где старое ушло, уступая наглости нового, она как будто бы оглохла и все чувства её притупились. Всё рухнуло, а в новом, зарождающемся мире, куда Мальт её практически втащил, всё было совсем иначе.
            И места не находилось.
            Арахна не ответила. Да и не ждал Мальт от неё ответа. Он вообще подозревал, что ценность собственной жизни для Арахны заметно снизилась. Мир, в котором она жила столько лет, оказался совсем нереален, когда не стало всех тех, кто этот мир ей выстраивал. Её родителей сгубил заговор, но на воспитание её подобрали, не допустив до убогой, самой несчастной Коллегии Сопровождения, подобрал Регар.
            Выбор специфический, учитывая, что он был Главой Коллегии Палачей на тот момент. Но его вела совесть, ведь именно Регар отправил на смерть родителей Арахны, сообщив, что Хатер и Эрмина готовят заговор против короля, да будут дни его долги. И были разбирательства, и Регару пришлось стать палачом для них, а ведь когда-то, в прошлой жизни, они были друзьями и жили рядом.
            Регар не смог оставить их дочь без защиты. Коллегия Палачей не место для ребёнка – видит то Луал и все Девять Рыцарей Его, но спросил бы кто Арахну – знала ли она беды или несчастья до последних месяцев, пока не закрутило уже её в новый виток заговора против короны, шедшего, между прочим, от брата Короля?
            Да будут дни его долги. Не старого Короля, а нового, победившего, названного шёпотом то тут, то там «братоубийцей», и прекрасно знающего, что ради великой цели не страшно и руки замарать.
– Мой брат слаб, а Маара на пороге войны – внешней и внутренней, – объяснял он.
            Но Арахна не знала несчастий. Она переняла ремесло Регара, хотя тот и протестовал, но переняла! Получала хорошее жалование, считала Регара за отца, и знала – он готовит её на пост Главы Коллегии. И пусть Коллегия эта никогда не видела в своих стенах больше, чем четыре или пять человек, это всё-таки рост!
            Арахна смотрела на мир, но не знала его долгие годы. Счастливые годы!
– Темнеет, – снова подал голос Мальт.
            Арахна взглянула в небо, будто бы её волновало время,  и снова опустила голову. Пепелище, будь проклято пепелище! Оно осталось не на снегу, оно осталось во всей её душе, или в том, что осталось от самой души.
– Регар был хорошим человеком, – Мальт не знал что сказать, он уже говорил о Регаре и не раз и с каждым разом собственные слова казались ему всё менее и менее правдоподобными.
            Регар не рассказывал Арахне про мир вокруг. Регар не научил Арахну быть сильной. Регар позволил ей стать палачом, говорил ей о том, что это самое милосердное деяние – ведь человек отправится на суд Луала и снимет свои грехи перед народом, но он не подготовил её к том, что и близкие люди уходят.
            А теперь их нет. Всех их – Регара, заменившего ей отца, Сколера и Лепена – двоих её друзей, таких же палачей. И пусть каждый из них ошибся, пусть каждый сам привёл себя к безысходному итогу, оставаться с этим пришлось Арахне.
            А до них кто был? Мальт наводил справки – знал, что Арахну воспитывали при Коллегии некие Паэн, Мари и Изидор. У Паэна задрожали руки и он подал в отставку – первое правило палача всегда гласило о твёрдости руки, а Паэн не решился стать обузой для своих же и подвести кого-то. Он подал в отставку, и следы его затерялись после отъезда из столицы.
            Мари унесла горячка. Но и этого Арахна не видела. Мари собиралась вернуться домой – жалование, не великое, но приличное, позволило бы ей это. Но путь был неудачным –дождь разъел дороги, её повозка встряла на долгую ночь в грязи и так Мари слегла.
            Изидор нашёл себя на дне бутылки и был изгнан из палачей за то же самое – нетвёрдость рук и воли. Но вокруг Арахны уже был окрепший мир, созданный Регаром, были новые близкие люди – Сколер и Лепен.
            А теперь не было никого.
– Не был, – вдруг глухо ответила Арахна, и в этой глухоте Мальт услышал ненависть, – иначе он бы не умер. Не заставил бы меня его ненавидеть.
            Он не просто умер. Он когда-то стал палачом для её родителей, а жизнь извернулась змеёй и отравила новым ходом – Арахне пришлось казнить Регара.
            Мальт даже вздрогнул. Как странно и непонятно прозвучали её слова! Он думал, что она так ничего и не скажет. Но нет, сказала. Понятнее не стало.
– Ты его ненавидишь?
            Она обернулась к нему. Чужая. Совсем чужая. Мальт помнил её совсем другой – молодой, цветущей, весёлой, и, кажется, даже не осознающей что она делает на службе. А теперь во взгляде пустыня, в чертах залежалая болезненность и общий вид потерял приличие опрятности. Для Мальта последнее было большим преступлением, и если бы это была не Арахна, если бы он не считал себя ответственным за её разрушение, он бы с нею и не стоял сейчас.
– А как ты думаешь? – спросила она тихо. – Он ведь оставил меня одну.
            Когда-то на такую же фразу Регара об одиночестве Арахны, сам Мальт возразил: она не остаётся одна!
            Но это были лишь слова. Мир был стабилен, Маара была в своём праве, не бегал огонь, пожирая стены, не пахло гарью и кровью.
            Арахна хорошо знала запах крови, но даже в пыточных он не давил так сильно, как на этой улице. А кто убирать будет? Кто будет стирать со стен Коллегий все следы народного буйства, когда под шумок переворота сводились и личные счёты?
            Людей мало, слишком мало, но ещё меньше тех, кто готов открыто выступить в поддержку нового мира прямо сейчас, в этот сезон холода, когда не отозвались и не присягнули новому королю ещё ни северные земли, ни восточные, ни западные…
            Один юг, говорят, уже в пути. Но говорят в страшные дни всегда больше, чем нужно.
– Когда я болела горячкой, – Арахна отвернулась от Мальта, её взгляд снова отыскал пепелище. Руины, обломки жизни. Поганая символичность всей её судьбы и судьбы Маары, – Регар всегда готовил мне крепкий бульон. Очень жирный. Я его ненавидела. Пьёшь его, а по подбородку стекает, представляешь?
            Мальт промолчал. Так было безопаснее. Со стороны даже смешно – он – бывший дознаватель, известный на всю павшую, переставшую пугать Коллегию Дознания, известный своим едким бюрократизмом человек, опасался сказать лишнее слово. И кому?! Луал и Девять, любите вы посмеяться на людьми!
– Я ненавидела это, – повторила Арахна, – но, знаешь, всегда выздоравливала наутро. Тогда Регар говорил, что это потому что его бульон волшебный. А я вот думаю – может я это делала, чтобы не повторялось этого питья?
            Мальт не мог понять: неужели ей это важно? Маара управляется чудом. Новый король Мирас, да будут дни его долги, шёпотом названный братоубицей, строит новое королевство на обломках старого, готовится сформировать из бывшей Секции Закона новый Единый Трибунал, и непонятно что будет с другими землями, и продовольствия в столице мало, и вырванные на бойню чудовища, которые так хорошо и кроваво поработали…с ними тоже надо решать – надо отправлять их обратно. Надо совещаться, надо загонять всё тёмное, выползшее на запах крови и лёгкой наживы, в ничто, возвращать из оцепенения народ, думать о том, как управлять…
            А она вспоминает! И он бы понял, вспоминай она что-то важное, но какой-то бульон?
            Но Мальт не стал говорить об этом. Он молчал. Арахна и не ждала его ответа.
– А вот Сколер любил его бульоны. Он болел с удовольствием, - она замерла, словно сама поразилась своему открытию, – знаешь, тогда мне казалось, что он просто дурак.
            «А он и был дурак!» – чуть не ляпнул Мальт, вспомнив, как бесславно закончил Сколер по собственной глупости. Но хватило ума промолчать.
– А сейчас я думаю, что он просто искал внимания Регара. У него и Лепена тоже никого не было, считай. Они не от хорошей жизни в Коллегию подались. К нам пройти легко, а вот удержаться трудно, – Арахна притихла. Она пыталась вспомнить, что видела в глазах двух друзей, когда они возвращались домой.
            Впрочем – может это ей Коллегия была домом, а они желали другой судьбы? Не просто же так Лепен заводил с нею разговоры о будущем? Намекал? Нет, они все знали, что Арахна – будущая Глава Коллегии, и молчали на этот счёт. Но могли бы быть довольны этим раскладом?
– Ты удержалась, – напомнил Мальт.
– Да, – она не стала спорить. – Но потому что меня учили все. И все заботились.
            Все, кроме него, Мальта. Он уже задавал себе вопрос – может, лучше было бы не впутывать её, а принять её иначе? Убедить тогда ещё принца Мираса, да будут дни его долги, что Арахна слишком робкая и слабая, и, хотя её родители погибли за его дело, их дочь надо оставить в покое? Может быть, ему надлежало позаботиться о ней?
            Но он не нянька. У него есть свой сын, и всё же – Мальт пошёл в переворот, хотя и отчаянно рисковал. Но его сыну выпадало жить в новой Мааре,  и Мальт хотел, чтобы она была совершенна.
– Всё будет по-другому, – обещал сначала принц, а потом король Мирас, да будут дни его долги! – вся несправедливость распределения продовольствия между горожанами, вся ненависть и разболтанность в армии и в рядах советников будут истреблены. Мы сделаем королевство сильным и процветающим. Мы заключим его в стальное кольцо, когда мнение отдельных представителей северных, западных, южных или восточных земель, даже самых сильных, не будет учтено, а будет беспрекословно совпадать с мнением столицы!
            «Всё так и будет, именно так и будет! Надо просто подождать немного», – думал Мальт, глядя на пепелище Коллегии Палачей, и ещё одно пепелище в сорока шагах от себя – Коллегию Судейства.
            Вот уж кому повезло ещё меньше! Народ, получивший право буйствовать, пока меняется король, вспомнил про обиды на судейство и вломился туда в ярости.
            Тем, кого убили сразу, несказанно повезло. Мальт, когда ему доложили о случившемся,  ужаснулся. Но уже король Мирас, да будут дни его долги, не был удивлён и обозначил свою позицию:
– Всё правильно. Кто выносит приговор? Дознание ловит преступников, орудует фактами и передаёт всё в Судейство, а уже там решают,  что делать дальше.  Нарешали, а народ недоволен. Значит, что? Народ не поменяешь, он дан Луалом. А вот Судейство поменяешь, оно, хотя идёт из народа, а всем им не является. Смешно, правда?
            Мальт ничего смешного не видел – он не был готов к тому, что с Судейством обойдутся столь жестоко. Да, у него и самого была вражда к некоторым его представителям, но он лично не был готов идти и жечь, терзать и мучить его служак.
            Но он тоже не представлял народ.
– Народ должен выплеснуть гнев, – объяснял Мирас, да будут дни его долги, в отличие от своих соратников, ожидающих итоги ночной бойни, он был спокоен. – На улицах его оставить, чтобы потом пришёл страх. И чтобы не было возмущения.
            Всё это Мальт вспомнил против воли, пока Арахна молчала, разглядывая пепелище. Ей чудилось, что она видит в сожжённом перемолотом с грязью мирке знакомые детали. Она наклонилась, потянула за обугленный краешек…
– Ты что творишь? – Мальт её легко оттолкнул, она едва не упала. Арахна совсем потеряла устойчивость к земле и, как подозревал Мальт, сильно похудела. Не от недостатка продовольствия – для неё, как для сторонницы нового мира, пусть её в этот титул и ввели под руки, такой проблемы не существовало. Но вот желания есть, а значит,  и желания жить не было. Она и не ела почти.
– Это одеяло! – объяснила Арахна таким тоном, словно Мальт должен был понять свою вину, и, видимо, перед одеялом тоже.
– Это уже кусок обугленной ткани, – напомнил Мальт. – А вот испачкаться или упасть в эту грязь ты можешь. Да и щепки, осколки… всё это никто не разбирал.
– Это одеяло…– повторила Арахна глухо и упрямо склонила голову.
            Лучше бы она плакала или выкрикивала проклятия! Лучше бы кричала или лезла в драку, чем стояла бы так и говорила с убийственной глухотой голоса. Всё это было куда тяжелее привычных реакций,  и Мальт всё отчётливее ощущал, что она его тяготит собою.
            Можно подумать, что он не подавлен! Или что он не потерял никого из…хорошо, он не потерял. Не было у него близких людей уже давно. Только сын, но он не был глупцом и держал его подальше от себя, под присмотром доброй женщины, которая в случае его гибели позаботилась бы о ребёнке.
– Ну одеяло, и что? – Мальт почувствовал усталость. Его бы кто поддержал! Ему, можно подумать, всё это легко даётся! Или у него нет печальных, разъедающих воспоминаний. Или…
            Хватит. Хватит себя жалеть.
– Чьё оно? – спросила Арахна, и ему показалось, что она с ума сошла, не меньше.
– Если ты хочешь его использовать, то вряд ли получится, – ответил он, уже не прицениваясь к жестокости своего ответа.
            Арахна выдержала, просто молча смотрела на него, пока он, не кляня себя за эту внезапную уступчивость, которая никак не шла к его бывшему дознавательству, не сдался:
– Просто скажи – чего ты хочешь?
            Она ничего не хотела. В её жизни была пустыня. Она не хотела спать и только проваливалась в дремотную тягость, не хотела есть и легко забывала про еду, не хотела жить. А он задавал ей вопрос о том, чего она хочет.
            И пришлось задуматься. На улице не только темнело, но и подмерзало. Чувствовала ли Арахна холод? Кто её знает.
– Не хочу, чтобы оно здесь лежало, – она решила.
– Ты серьёзно?
            Когда она шутила в последний раз? Он не помнил.
– Тебе жаль? – спросила она.
– Регара, Лепена и Сколера?
– Нет, одеяло, – ответ был неожиданным. Но Мальт спохватился – он не имел права жалеть о них, они ему были никем, и Арахна показала, что его фальшивая жалость, его лицемерное сострадание ей тут не нужны. Это она будет молить Девятерых о них, и она будет помнить их.
            Живыми помнить. Мёртвых Арахна никогда не помнила. Она знала с детства, что мертвецы приходят к палачам. Изидор не раз пугал всю Коллегию криком:
– Уйдите! Вон! Пошли вон!
            Но к ней они не ходили. Сон Арахны был крепко…когда-то. А сейчас она лежала без сна часами, просто не желала открывать глаза. Да и что могли ей показать в этом мире? У неё с каждым днём внутри зрела уверенность в том, что она не справится с тем, что выпало на её долю и однажды сдастся.
            И если когда-то это было страшно, сейчас этот путь почему-то виделся освобождением, хотя что там стояло за ним? Темнота!
            Мальту не было жаль одеяла, но он наклонился к нему, осторожно разгреб как смог. Перчатки спасли от угольной грязи и сырости, но ему всё равно было противно. Да и само одеяло выглядело замаранным, и всё в подгорелых уродливых пятнах.
            Арахна взяла его из рук Мальта бережно, сложила то, что смогла, засунула неловкий обрывок внутрь, прижала к себе, безжалостно пачкая плащ.
– Тёплое, – тихо сказала она, – как живое.
            В её глазах не было слёз. Там было выжжено. На слёзы тоже нужны силы души, а у Арахны не было этих сил. Оставалась пустыня – внутри и снаружи, и она в ней – тонкая, слабая, хрупкая, в обнимку с обгоревшим одеялом.
– Темнеет, – Мальт сам не узнал свой голос. Дознавателю, даже пусть нет уже Дознания, нельзя быть жалостливым, но жалость всё равно колола его изнутри. Сколько раз уже это было? он не помнил. Но всё по отношению к Арахне. Иногда Мальт пытался понять – привязан ли он к ней чем-то, кроме вины или жалости? Любит ли он её? Хотел бы видеть рядом с собою и через годы?
            И, презирая самого себя за ответ, знал: нет, не хочет видеть, не любит, тяготится жалостью к ней, виной и ответственностью перед нею.
            Но она была сейчас ещё и соратницей. Приближённой к королю Мирасу, да будут дни его долги!  И это тоже кое-что значило.
– Вот вы где! – Персиваля Мальт не ожидал. Он вообще надеялся, что Персиваль, такой же дознаватель как и он, утонет в кровавой бойне. Но нет, такие как он, похоже, не тонут, и в любом хаосе находят дорогу.
            Он приближался к ним бодрый и весёлый, словно на встречу они все договорились прийти и вот – собрались.
– А я вас потерял. Думал, где же вы? Может, в казармах или в башне нашей? Но вас там не было…
– А искал зачем? – Мальт не пытался быть дружелюбным. Он презирал Персиваля за полное отсутствие принципов и за вёрткость, за умение жить без совести и прикрываться добродетельными целями как щитом.
– Ну как? Ужин скоро! – Персиваль усиленно делал вид, что не замечает недружелюбности. Он смотрел на Арахну, которая не отреагировала на появление Персиваля, и только держала в руках то самое одеяло. – У тебя новый друг, Арахна?
– Плевали мы на ужин! – ответил Мальт, – не переживай, голодными не останемся.
– Не останетесь, – подтвердил Персиваль, – ведь ужин у короля Мираса, да будут дни его долги!
– Да будут дни его долги, – отозвался Мальт, сдаваясь. Королю не откажешь. Король ждёт их. Ужин? Нет, не в нём дело. Король хочет получше познакомиться с ближайшими соратниками.
– А ты, Арахна? – Персиваль выпрашивал на свою голову проклятия и никак не отставал.
– Да будут дни его долги! – запоздало спохватилась она.
– Я  насчёт ужина.
– Оставь её, – предостерёг Мальт. Он ощущал на себе ответственность за неё. Приходилось терпеть и вступаться.
– Я приду, – пообещала Арахна.
            Персиваль, усмехнувшись, под красноречивым взглядом Мальта, соизволил удалиться, причём сделал это с абсолютным непочтением к месту. Не уходят с пепелищ столь легко и весело.
– Не защищай меня, – сказала Арахна. – Не вступайся.
            Вот это было неожиданно.
– Что? – Мальт даже потерялся.
– Я сама могу за себя ответить.
            Новость-то какая, Луал! А раньше не могла.
– Да неужели?
– Представь себе, – она пошла прочь, всё также прижимая к себе грязный кусок, когда-то бывший чьим-то одеялом. – Я всё-таки палач, орудие закона.
            Палач! Да, конечно! Но жить тебя, Арахна, не научили!
– В любом случае, позаботься лучше о себе, – её голос обрёл ледяные ноты. – И о своём сыне позаботься.
            Мальт нагнал её, рывком развернул к себе, это было несложно – в Арахне как будто и веса-то не осталось, но она не оставила одеяло, даже когда мир крутанулся.
– Не тебе говорить о моём сыне! – прошипел Мальт, и гнев его утих, когда он встретил её взгляд. Пустой, равнодушный…
            Казалось, если он её сейчас душить начнёт, она и не дёрнется. А глаза у неё красивые. Жаль, что в них не осталось никакой надежды и ничего, способного дать жизнь. Будь она веселее, будь живее, да аккуратнее бы оделась, имела бы успех.
– Мне, – возразила она спокойно, – потому что я знаю, как можно ненавидеть того, кто тебя оставил.
            Арахна отвернулась от него, пошла прочь, не стала ждать ответа. Мальт не пошёл за нею – вина и стыд смешивались в нём с гневом. Да что она думает? Думает, он хочет оставить сына сиротой? Он всё на его благо! На благо! На будущее. А она?
            А если она права?..
            Нет, не права. Она не знает жизни. Она просто в горе. Он, Мальт, не допустит, чтобы память его сына была омрачена ненавистью по утраченному, уничтоженному отцу!
            Мальт сжал руки в кулаки и пошёл прочь, нарочно выбирая другую от Арахны сторону. Идти им было одно место, но вход они выбрали разный.
            Впрочем, Арахна и не торопилась вернуться. Зайдя за угол каменного выступа башни, где штабовали сейчас многие советники нового короля, да будут дни его долги, она огляделась. Вроде никого. Ложно, конечно – увидят, узнают, но и пусть. Что ей с того?
            Она разложила на относительно сухом участке одеяло, словно оно было ранено и нельзя было дергать его очень резко или осквернять небрежность отношения и принялась прикидывать, что бы ей могло помочь воплотить задуманное.
– Милый саван! – Персиваль снова был тут как тут. Следил? Ждал? Догадывался? Сейчас ей было плевать. – Только грязноват.
– Есть чем сжечь? – она не стала отвечать на его колкости.
– Сже-ечь? – теперь уже Персиваль словно впервые её увидел. – Луал и Девять Рыцарей! Женщина, ты тронулась умом?
– Да или нет? – она повысила голос.
– Да.
            Конечно, он предусмотрителен.
– Только так не загорится, – предупредил Персиваль, – я поправлю.
            Он осторожно, будто бы понял что-то, переложил несколько кусков одеяла, чтобы пламя было убийственным.
            А оно и было убийственным. Оно убивало всё то, что ещё оставалось неубитым. Арахна смотрела на огонь, пожирающий огонь, ленивый, но жадный до лёгкой добычи, и пыталась представить, что это не одеяло горит, а она сама.
            Кому оно принадлежало? Может и ей. Они все получали от Сопровождения одинаковые постельные наборы.
– Может хватит? – с опаской спросил Персиваль, когда пламя стало острее и ярче. – До конца всё равно не сгорит, а вот огонь переметнуться может.
            Он не стал говорить ей о том, что из окон башни на них уже обратили внимание. Смотрели, ждали что будет.
– Хватит, – согласилась Арахна.
            Персиваль вылил воду из стоявших тут же дежурных вёдер. Пламя зашипело, разлилось грязью, осело уродливым узором на огрызках ткани.
– Думала, будет тяжелее, – призналась Арахна. – Хотела сама… всю память. А оно сгорело, а память осталась.
            Персиваль не принял её слова за бред.
– Так и будет. Ты же живая.
– В детстве Регар читал мне сказания о Рыцарях. И там была история об одном купце, который был богат и всю жизнь посвятил торговле, но когда он встретил Третьего рыцаря, то сжёг и дома свои, и товар, и ушёл за ним. Он всё забыл – и дом, и жену, и детей. И был счастлив.
            Арахна собрала останки одеяла, отнесла их в дальний угол, на умирание под лучами и дождями, и теперь стояла, не могла от того угла отойти.
– У него была надежда, – объяснил Персиваль, – он не уходил в никуда.
            Арахна кивнула, принимая ответ.
– Я справлюсь, – сказала она, обращаясь ни к Персивалю, и даже не к себе. Её по-прежнему нельзя было отвести от угла, где доживало уже ненужное никому одеяло. – Я со всем справлюсь, я выдержу.
– Выдержишь, – согласился Персиваль, – ты молодец.
            Она повернулась к нему, криво улыбнулась, вроде бы как он неудачно пошутил, а затем спросила:
– Мы опаздываем на ужин, верно? Нельзя заставлять короля ждать. Да будут дни его долги!
 
(*) Примечание: персонажи принадлежат моей двулогии романов «Тени перед чертой» и «Гильдия теней», а также принадлежащим к этим романам рассказикам-мостика, собранном в сборник «Тени Маары».  Все произведения в свободном доступе)
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2024

Регистрационный номер №0530627

от 4 июля 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0530627 выдан для произведения: (*)
– Вот ты где! – Мальт облегчённо вздохнул. Он уже предполагал самое дурное – времена властвовали неспокойные, лихие, впрочем, всё это, конечно, временная мера, скоро, очень скоро, новый Король, да будут дни его долги, наведёт порядок.
            А пока…
            Любой слом старого идёт через кровь. Но одно дело, когда ты один из ближайших заговорщиков, и другое дело, когда ты молодой палач, последняя, кто уцелел из  Коллегии Палачей, и даром всё то, что Коллегии больше нет, и самой Секции Закона в прежнем облике тоже – даром! – народ помнит.
            А палачей всегда презирают. Мало ли, вдруг случилось непоправимое? Вдруг Арахна пошла на прогулку и кто-то, пользуясь тем, что она одна…
– А где мне ещё быть? – поинтересовалась Арахна. Она даже головой не повела, так и осталась стоять у следов пепелища.
            Коллегии Палачей больше нет. А это был её дом. И людей, которые стали ей семьёй, уже унесло в небытие. И она была вынуждена способствовать этому.
– Опасно ходить тебе одной, – напомнил Мальт.
            Она не слушала. После кровавой ночи, первой ночи, где старое ушло, уступая наглости нового, она как будто бы оглохла и все чувства её притупились. Всё рухнуло, а в новом, зарождающемся мире, куда Мальт её практически втащил, всё было совсем иначе.
            И места не находилось.
            Арахна не ответила. Да и не ждал Мальт от неё ответа. Он вообще подозревал, что ценность собственной жизни для Арахны заметно снизилась. Мир, в котором она жила столько лет, оказался совсем нереален, когда не стало всех тех, кто этот мир ей выстраивал. Её родителей сгубил заговор, но на воспитание её подобрали, не допустив до убогой, самой несчастной Коллегии Сопровождения, подобрал Регар.
            Выбор специфический, учитывая, что он был Главой Коллегии Палачей на тот момент. Но его вела совесть, ведь именно Регар отправил на смерть родителей Арахны, сообщив, что Хатер и Эрмина готовят заговор против короля, да будут дни его долги. И были разбирательства, и Регару пришлось стать палачом для них, а ведь когда-то, в прошлой жизни, они были друзьями и жили рядом.
            Регар не смог оставить их дочь без защиты. Коллегия Палачей не место для ребёнка – видит то Луал и все Девять Рыцарей Его, но спросил бы кто Арахну – знала ли она беды или несчастья до последних месяцев, пока не закрутило уже её в новый виток заговора против короны, шедшего, между прочим, от брата Короля?
            Да будут дни его долги. Не старого Короля, а нового, победившего, названного шёпотом то тут, то там «братоубийцей», и прекрасно знающего, что ради великой цели не страшно и руки замарать.
– Мой брат слаб, а Маара на пороге войны – внешней и внутренней, – объяснял он.
            Но Арахна не знала несчастий. Она переняла ремесло Регара, хотя тот и протестовал, но переняла! Получала хорошее жалование, считала Регара за отца, и знала – он готовит её на пост Главы Коллегии. И пусть Коллегия эта никогда не видела в своих стенах больше, чем четыре или пять человек, это всё-таки рост!
            Арахна смотрела на мир, но не знала его долгие годы. Счастливые годы!
– Темнеет, – снова подал голос Мальт.
            Арахна взглянула в небо, будто бы её волновало время,  и снова опустила голову. Пепелище, будь проклято пепелище! Оно осталось не на снегу, оно осталось во всей её душе, или в том, что осталось от самой души.
– Регар был хорошим человеком, – Мальт не знал что сказать, он уже говорил о Регаре и не раз и с каждым разом собственные слова казались ему всё менее и менее правдоподобными.
            Регар не рассказывал Арахне про мир вокруг. Регар не научил Арахну быть сильной. Регар позволил ей стать палачом, говорил ей о том, что это самое милосердное деяние – ведь человек отправится на суд Луала и снимет свои грехи перед народом, но он не подготовил её к том, что и близкие люди уходят.
            А теперь их нет. Всех их – Регара, заменившего ей отца, Сколера и Лепена – двоих её друзей, таких же палачей. И пусть каждый из них ошибся, пусть каждый сам привёл себя к безысходному итогу, оставаться с этим пришлось Арахне.
            А до них кто был? Мальт наводил справки – знал, что Арахну воспитывали при Коллегии некие Паэн, Мари и Изидор. У Паэна задрожали руки и он подал в отставку – первое правило палача всегда гласило о твёрдости руки, а Паэн не решился стать обузой для своих же и подвести кого-то. Он подал в отставку, и следы его затерялись после отъезда из столицы.
            Мари унесла горячка. Но и этого Арахна не видела. Мари собиралась вернуться домой – жалование, не великое, но приличное, позволило бы ей это. Но путь был неудачным –дождь разъел дороги, её повозка встряла на долгую ночь в грязи и так Мари слегла.
            Изидор нашёл себя на дне бутылки и был изгнан из палачей за то же самое – нетвёрдость рук и воли. Но вокруг Арахны уже был окрепший мир, созданный Регаром, были новые близкие люди – Сколер и Лепен.
            А теперь не было никого.
– Не был, – вдруг глухо ответила Арахна, и в этой глухоте Мальт услышал ненависть, – иначе он бы не умер. Не заставил бы меня его ненавидеть.
            Он не просто умер. Он когда-то стал палачом для её родителей, а жизнь извернулась змеёй и отравила новым ходом – Арахне пришлось казнить Регара.
            Мальт даже вздрогнул. Как странно и непонятно прозвучали её слова! Он думал, что она так ничего и не скажет. Но нет, сказала. Понятнее не стало.
– Ты его ненавидишь?
            Она обернулась к нему. Чужая. Совсем чужая. Мальт помнил её совсем другой – молодой, цветущей, весёлой, и, кажется, даже не осознающей что она делает на службе. А теперь во взгляде пустыня, в чертах залежалая болезненность и общий вид потерял приличие опрятности. Для Мальта последнее было большим преступлением, и если бы это была не Арахна, если бы он не считал себя ответственным за её разрушение, он бы с нею и не стоял сейчас.
– А как ты думаешь? – спросила она тихо. – Он ведь оставил меня одну.
            Когда-то на такую же фразу Регара об одиночестве Арахны, сам Мальт возразил: она не остаётся одна!
            Но это были лишь слова. Мир был стабилен, Маара была в своём праве, не бегал огонь, пожирая стены, не пахло гарью и кровью.
            Арахна хорошо знала запах крови, но даже в пыточных он не давил так сильно, как на этой улице. А кто убирать будет? Кто будет стирать со стен Коллегий все следы народного буйства, когда под шумок переворота сводились и личные счёты?
            Людей мало, слишком мало, но ещё меньше тех, кто готов открыто выступить в поддержку нового мира прямо сейчас, в этот сезон холода, когда не отозвались и не присягнули новому королю ещё ни северные земли, ни восточные, ни западные…
            Один юг, говорят, уже в пути. Но говорят в страшные дни всегда больше, чем нужно.
– Когда я болела горячкой, – Арахна отвернулась от Мальта, её взгляд снова отыскал пепелище. Руины, обломки жизни. Поганая символичность всей её судьбы и судьбы Маары, – Регар всегда готовил мне крепкий бульон. Очень жирный. Я его ненавидела. Пьёшь его, а по подбородку стекает, представляешь?
            Мальт промолчал. Так было безопаснее. Со стороны даже смешно – он – бывший дознаватель, известный на всю павшую, переставшую пугать Коллегию Дознания, известный своим едким бюрократизмом человек, опасался сказать лишнее слово. И кому?! Луал и Девять, любите вы посмеяться на людьми!
– Я ненавидела это, – повторила Арахна, – но, знаешь, всегда выздоравливала наутро. Тогда Регар говорил, что это потому что его бульон волшебный. А я вот думаю – может я это делала, чтобы не повторялось этого питья?
            Мальт не мог понять: неужели ей это важно? Маара управляется чудом. Новый король Мирас, да будут дни его долги, шёпотом названный братоубицей, строит новое королевство на обломках старого, готовится сформировать из бывшей Секции Закона новый Единый Трибунал, и непонятно что будет с другими землями, и продовольствия в столице мало, и вырванные на бойню чудовища, которые так хорошо и кроваво поработали…с ними тоже надо решать – надо отправлять их обратно. Надо совещаться, надо загонять всё тёмное, выползшее на запах крови и лёгкой наживы, в ничто, возвращать из оцепенения народ, думать о том, как управлять…
            А она вспоминает! И он бы понял, вспоминай она что-то важное, но какой-то бульон?
            Но Мальт не стал говорить об этом. Он молчал. Арахна и не ждала его ответа.
– А вот Сколер любил его бульоны. Он болел с удовольствием, - она замерла, словно сама поразилась своему открытию, – знаешь, тогда мне казалось, что он просто дурак.
            «А он и был дурак!» – чуть не ляпнул Мальт, вспомнив, как бесславно закончил Сколер по собственной глупости. Но хватило ума промолчать.
– А сейчас я думаю, что он просто искал внимания Регара. У него и Лепена тоже никого не было, считай. Они не от хорошей жизни в Коллегию подались. К нам пройти легко, а вот удержаться трудно, – Арахна притихла. Она пыталась вспомнить, что видела в глазах двух друзей, когда они возвращались домой.
            Впрочем – может это ей Коллегия была домом, а они желали другой судьбы? Не просто же так Лепен заводил с нею разговоры о будущем? Намекал? Нет, они все знали, что Арахна – будущая Глава Коллегии, и молчали на этот счёт. Но могли бы быть довольны этим раскладом?
– Ты удержалась, – напомнил Мальт.
– Да, – она не стала спорить. – Но потому что меня учили все. И все заботились.
            Все, кроме него, Мальта. Он уже задавал себе вопрос – может, лучше было бы не впутывать её, а принять её иначе? Убедить тогда ещё принца Мираса, да будут дни его долги, что Арахна слишком робкая и слабая, и, хотя её родители погибли за его дело, их дочь надо оставить в покое? Может быть, ему надлежало позаботиться о ней?
            Но он не нянька. У него есть свой сын, и всё же – Мальт пошёл в переворот, хотя и отчаянно рисковал. Но его сыну выпадало жить в новой Мааре,  и Мальт хотел, чтобы она была совершенна.
– Всё будет по-другому, – обещал сначала принц, а потом король Мирас, да будут дни его долги! – вся несправедливость распределения продовольствия между горожанами, вся ненависть и разболтанность в армии и в рядах советников будут истреблены. Мы сделаем королевство сильным и процветающим. Мы заключим его в стальное кольцо, когда мнение отдельных представителей северных, западных, южных или восточных земель, даже самых сильных, не будет учтено, а будет беспрекословно совпадать с мнением столицы!
            «Всё так и будет, именно так и будет! Надо просто подождать немного», – думал Мальт, глядя на пепелище Коллегии Палачей, и ещё одно пепелище в сорока шагах от себя – Коллегию Судейства.
            Вот уж кому повезло ещё меньше! Народ, получивший право буйствовать, пока меняется король, вспомнил про обиды на судейство и вломился туда в ярости.
            Тем, кого убили сразу, несказанно повезло. Мальт, когда ему доложили о случившемся,  ужаснулся. Но уже король Мирас, да будут дни его долги, не был удивлён и обозначил свою позицию:
– Всё правильно. Кто выносит приговор? Дознание ловит преступников, орудует фактами и передаёт всё в Судейство, а уже там решают,  что делать дальше.  Нарешали, а народ недоволен. Значит, что? Народ не поменяешь, он дан Луалом. А вот Судейство поменяешь, оно, хотя идёт из народа, а всем им не является. Смешно, правда?
            Мальт ничего смешного не видел – он не был готов к тому, что с Судейством обойдутся столь жестоко. Да, у него и самого была вражда к некоторым его представителям, но он лично не был готов идти и жечь, терзать и мучить его служак.
            Но он тоже не представлял народ.
– Народ должен выплеснуть гнев, – объяснял Мирас, да будут дни его долги, в отличие от своих соратников, ожидающих итоги ночной бойни, он был спокоен. – На улицах его оставить, чтобы потом пришёл страх. И чтобы не было возмущения.
            Всё это Мальт вспомнил против воли, пока Арахна молчала, разглядывая пепелище. Ей чудилось, что она видит в сожжённом перемолотом с грязью мирке знакомые детали. Она наклонилась, потянула за обугленный краешек…
– Ты что творишь? – Мальт её легко оттолкнул, она едва не упала. Арахна совсем потеряла устойчивость к земле и, как подозревал Мальт, сильно похудела. Не от недостатка продовольствия – для неё, как для сторонницы нового мира, пусть её в этот титул и ввели под руки, такой проблемы не существовало. Но вот желания есть, а значит,  и желания жить не было. Она и не ела почти.
– Это одеяло! – объяснила Арахна таким тоном, словно Мальт должен был понять свою вину, и, видимо, перед одеялом тоже.
– Это уже кусок обугленной ткани, – напомнил Мальт. – А вот испачкаться или упасть в эту грязь ты можешь. Да и щепки, осколки… всё это никто не разбирал.
– Это одеяло…– повторила Арахна глухо и упрямо склонила голову.
            Лучше бы она плакала или выкрикивала проклятия! Лучше бы кричала или лезла в драку, чем стояла бы так и говорила с убийственной глухотой голоса. Всё это было куда тяжелее привычных реакций,  и Мальт всё отчётливее ощущал, что она его тяготит собою.
            Можно подумать, что он не подавлен! Или что он не потерял никого из…хорошо, он не потерял. Не было у него близких людей уже давно. Только сын, но он не был глупцом и держал его подальше от себя, под присмотром доброй женщины, которая в случае его гибели позаботилась бы о ребёнке.
– Ну одеяло, и что? – Мальт почувствовал усталость. Его бы кто поддержал! Ему, можно подумать, всё это легко даётся! Или у него нет печальных, разъедающих воспоминаний. Или…
            Хватит. Хватит себя жалеть.
– Чьё оно? – спросила Арахна, и ему показалось, что она с ума сошла, не меньше.
– Если ты хочешь его использовать, то вряд ли получится, – ответил он, уже не прицениваясь к жестокости своего ответа.
            Арахна выдержала, просто молча смотрела на него, пока он, не кляня себя за эту внезапную уступчивость, которая никак не шла к его бывшему дознавательству, не сдался:
– Просто скажи – чего ты хочешь?
            Она ничего не хотела. В её жизни была пустыня. Она не хотела спать и только проваливалась в дремотную тягость, не хотела есть и легко забывала про еду, не хотела жить. А он задавал ей вопрос о том, чего она хочет.
            И пришлось задуматься. На улице не только темнело, но и подмерзало. Чувствовала ли Арахна холод? Кто её знает.
– Не хочу, чтобы оно здесь лежало, – она решила.
– Ты серьёзно?
            Когда она шутила в последний раз? Он не помнил.
– Тебе жаль? – спросила она.
– Регара, Лепена и Сколера?
– Нет, одеяло, – ответ был неожиданным. Но Мальт спохватился – он не имел права жалеть о них, они ему были никем, и Арахна показала, что его фальшивая жалость, его лицемерное сострадание ей тут не нужны. Это она будет молить Девятерых о них, и она будет помнить их.
            Живыми помнить. Мёртвых Арахна никогда не помнила. Она знала с детства, что мертвецы приходят к палачам. Изидор не раз пугал всю Коллегию криком:
– Уйдите! Вон! Пошли вон!
            Но к ней они не ходили. Сон Арахны был крепко…когда-то. А сейчас она лежала без сна часами, просто не желала открывать глаза. Да и что могли ей показать в этом мире? У неё с каждым днём внутри зрела уверенность в том, что она не справится с тем, что выпало на её долю и однажды сдастся.
            И если когда-то это было страшно, сейчас этот путь почему-то виделся освобождением, хотя что там стояло за ним? Темнота!
            Мальту не было жаль одеяла, но он наклонился к нему, осторожно разгреб как смог. Перчатки спасли от угольной грязи и сырости, но ему всё равно было противно. Да и само одеяло выглядело замаранным, и всё в подгорелых уродливых пятнах.
            Арахна взяла его из рук Мальта бережно, сложила то, что смогла, засунула неловкий обрывок внутрь, прижала к себе, безжалостно пачкая плащ.
– Тёплое, – тихо сказала она, – как живое.
            В её глазах не было слёз. Там было выжжено. На слёзы тоже нужны силы души, а у Арахны не было этих сил. Оставалась пустыня – внутри и снаружи, и она в ней – тонкая, слабая, хрупкая, в обнимку с обгоревшим одеялом.
– Темнеет, – Мальт сам не узнал свой голос. Дознавателю, даже пусть нет уже Дознания, нельзя быть жалостливым, но жалость всё равно колола его изнутри. Сколько раз уже это было? он не помнил. Но всё по отношению к Арахне. Иногда Мальт пытался понять – привязан ли он к ней чем-то, кроме вины или жалости? Любит ли он её? Хотел бы видеть рядом с собою и через годы?
            И, презирая самого себя за ответ, знал: нет, не хочет видеть, не любит, тяготится жалостью к ней, виной и ответственностью перед нею.
            Но она была сейчас ещё и соратницей. Приближённой к королю Мирасу, да будут дни его долги!  И это тоже кое-что значило.
– Вот вы где! – Персиваля Мальт не ожидал. Он вообще надеялся, что Персиваль, такой же дознаватель как и он, утонет в кровавой бойне. Но нет, такие как он, похоже, не тонут, и в любом хаосе находят дорогу.
            Он приближался к ним бодрый и весёлый, словно на встречу они все договорились прийти и вот – собрались.
– А я вас потерял. Думал, где же вы? Может, в казармах или в башне нашей? Но вас там не было…
– А искал зачем? – Мальт не пытался быть дружелюбным. Он презирал Персиваля за полное отсутствие принципов и за вёрткость, за умение жить без совести и прикрываться добродетельными целями как щитом.
– Ну как? Ужин скоро! – Персиваль усиленно делал вид, что не замечает недружелюбности. Он смотрел на Арахну, которая не отреагировала на появление Персиваля, и только держала в руках то самое одеяло. – У тебя новый друг, Арахна?
– Плевали мы на ужин! – ответил Мальт, – не переживай, голодными не останемся.
– Не останетесь, – подтвердил Персиваль, – ведь ужин у короля Мираса, да будут дни его долги!
– Да будут дни его долги, – отозвался Мальт, сдаваясь. Королю не откажешь. Король ждёт их. Ужин? Нет, не в нём дело. Король хочет получше познакомиться с ближайшими соратниками.
– А ты, Арахна? – Персиваль выпрашивал на свою голову проклятия и никак не отставал.
– Да будут дни его долги! – запоздало спохватилась она.
– Я  насчёт ужина.
– Оставь её, – предостерёг Мальт. Он ощущал на себе ответственность за неё. Приходилось терпеть и вступаться.
– Я приду, – пообещала Арахна.
            Персиваль, усмехнувшись, под красноречивым взглядом Мальта, соизволил удалиться, причём сделал это с абсолютным непочтением к месту. Не уходят с пепелищ столь легко и весело.
– Не защищай меня, – сказала Арахна. – Не вступайся.
            Вот это было неожиданно.
– Что? – Мальт даже потерялся.
– Я сама могу за себя ответить.
            Новость-то какая, Луал! А раньше не могла.
– Да неужели?
– Представь себе, – она пошла прочь, всё также прижимая к себе грязный кусок, когда-то бывший чьим-то одеялом. – Я всё-таки палач, орудие закона.
            Палач! Да, конечно! Но жить тебя, Арахна, не научили!
– В любом случае, позаботься лучше о себе, – её голос обрёл ледяные ноты. – И о своём сыне позаботься.
            Мальт нагнал её, рывком развернул к себе, это было несложно – в Арахне как будто и веса-то не осталось, но она не оставила одеяло, даже когда мир крутанулся.
– Не тебе говорить о моём сыне! – прошипел Мальт, и гнев его утих, когда он встретил её взгляд. Пустой, равнодушный…
            Казалось, если он её сейчас душить начнёт, она и не дёрнется. А глаза у неё красивые. Жаль, что в них не осталось никакой надежды и ничего, способного дать жизнь. Будь она веселее, будь живее, да аккуратнее бы оделась, имела бы успех.
– Мне, – возразила она спокойно, – потому что я знаю, как можно ненавидеть того, кто тебя оставил.
            Арахна отвернулась от него, пошла прочь, не стала ждать ответа. Мальт не пошёл за нею – вина и стыд смешивались в нём с гневом. Да что она думает? Думает, он хочет оставить сына сиротой? Он всё на его благо! На благо! На будущее. А она?
            А если она права?..
            Нет, не права. Она не знает жизни. Она просто в горе. Он, Мальт, не допустит, чтобы память его сына была омрачена ненавистью по утраченному, уничтоженному отцу!
            Мальт сжал руки в кулаки и пошёл прочь, нарочно выбирая другую от Арахны сторону. Идти им было одно место, но вход они выбрали разный.
            Впрочем, Арахна и не торопилась вернуться. Зайдя за угол каменного выступа башни, где штабовали сейчас многие советники нового короля, да будут дни его долги, она огляделась. Вроде никого. Ложно, конечно – увидят, узнают, но и пусть. Что ей с того?
            Она разложила на относительно сухом участке одеяло, словно оно было ранено и нельзя было дергать его очень резко или осквернять небрежность отношения и принялась прикидывать, что бы ей могло помочь воплотить задуманное.
– Милый саван! – Персиваль снова был тут как тут. Следил? Ждал? Догадывался? Сейчас ей было плевать. – Только грязноват.
– Есть чем сжечь? – она не стала отвечать на его колкости.
– Сже-ечь? – теперь уже Персиваль словно впервые её увидел. – Луал и Девять Рыцарей! Женщина, ты тронулась умом?
– Да или нет? – она повысила голос.
– Да.
            Конечно, он предусмотрителен.
– Только так не загорится, – предупредил Персиваль, – я поправлю.
            Он осторожно, будто бы понял что-то, переложил несколько кусков одеяла, чтобы пламя было убийственным.
            А оно и было убийственным. Оно убивало всё то, что ещё оставалось неубитым. Арахна смотрела на огонь, пожирающий огонь, ленивый, но жадный до лёгкой добычи, и пыталась представить, что это не одеяло горит, а она сама.
            Кому оно принадлежало? Может и ей. Они все получали от Сопровождения одинаковые постельные наборы.
– Может хватит? – с опаской спросил Персиваль, когда пламя стало острее и ярче. – До конца всё равно не сгорит, а вот огонь переметнуться может.
            Он не стал говорить ей о том, что из окон башни на них уже обратили внимание. Смотрели, ждали что будет.
– Хватит, – согласилась Арахна.
            Персиваль вылил воду из стоявших тут же дежурных вёдер. Пламя зашипело, разлилось грязью, осело уродливым узором на огрызках ткани.
– Думала, будет тяжелее, – призналась Арахна. – Хотела сама… всю память. А оно сгорело, а память осталась.
            Персиваль не принял её слова за бред.
– Так и будет. Ты же живая.
– В детстве Регар читал мне сказания о Рыцарях. И там была история об одном купце, который был богат и всю жизнь посвятил торговле, но когда он встретил Третьего рыцаря, то сжёг и дома свои, и товар, и ушёл за ним. Он всё забыл – и дом, и жену, и детей. И был счастлив.
            Арахна собрала останки одеяла, отнесла их в дальний угол, на умирание под лучами и дождями, и теперь стояла, не могла от того угла отойти.
– У него была надежда, – объяснил Персиваль, – он не уходил в никуда.
            Арахна кивнула, принимая ответ.
– Я справлюсь, – сказала она, обращаясь ни к Персивалю, и даже не к себе. Её по-прежнему нельзя было отвести от угла, где доживало уже ненужное никому одеяло. – Я со всем справлюсь, я выдержу.
– Выдержишь, – согласился Персиваль, – ты молодец.
            Она повернулась к нему, криво улыбнулась, вроде бы как он неудачно пошутил, а затем спросила:
– Мы опаздываем на ужин, верно? Нельзя заставлять короля ждать. Да будут дни его долги!
 
(*) Примечание: персонажи принадлежат моей двулогии романов «Тени перед чертой» и «Гильдия теней», а также принадлежащим к этим романам рассказикам-мостика, собранном в сборник «Тени Маары».  Все произведения в свободном доступе)
 
 
 
 

 

О тёмных мыслях

Рутина, рутина