Поезд с новобранцами отправлялся вечером. Жёлтый свет перронных фонарей дрожал в лиловой скорлупе октябрьских сумерек.

Мы провожали в армию Женьку, моего школьного друга. Мы - это я и его девушка Аля. Мне повезло, я поступил в медицинский институт, а Женьке не пофартило, он провалился и загремел в армию.

Женька обнимал плачущую Алю, щупал напоследок её груди и обещал писать каждую неделю.
У них была любовь со стажем, то есть, с девятого класса. Для этого они использовали каждый найденный укромный уголок. Я завидовал им. Я тоже ухаживал за девушкой, но дальше поцелуев тогда у нас с нею дело не пошло.

Но вот поступила команда "строиться" и нетрезвые новобранцы, скрепя сердце, отрывали от себя ревущих подруг и нехотя становились в кривую шеренгу.
Женька ещё раз обнял Алю, ещё раз поцеловал её и, схватив меня за руку, оттащил в сторонку.
- Не поминай лихом, везунчик, - сказал он. - И попрошу тебя, присматривай за Алей, чтобы она здесь ни с кем, ни-ни... Слабовата она на это место... 
Я пообещал.
Женька вздохнул и поспешил присоединиться к шеренге.

Новобранцев загнали в вагон, и вскоре поезд тронулся.

Мы с Алей вышли на привокзальную площадь. Она держала меня под руку.
- Три года... три года... - бормотала она.
- Ничего, - попытался я успокоить её. - Хорошо, что он попал в сухопутные войска, а не на флот. Там служат четыре года...

Хотя мы с Алей жили в соседних домах и её подъезд и окна квартиры были напротив моих, но следить за нею, как просил меня Женька, я не мог. Учёба занимала у меня всё время с утра до вечера. Башка гудела от вколачиваемых в неё знаний. Одна антатомичка чего стоила. А "История КПСС" с её рефератами по трудам Маркса, Энгельса и Ленина. Ох, как мы кляли их, и ХХII-ой съезд КПСС вкупе со всеми более ранними съездами и партийными пленумами и, конечно, нашего преподавателя Луку Петровича с его утвеждением, что врач обязан проводить идеологическую работу с населением, быть проводником линии Партии. Мы же полагали, что должны будем лечить людей, независимо от их убеждений и вероисповедания. Но своё мнение мы держали при себе. Скажешь Луке Петровичу поперёк - прощай институт: вышибут с клеймом "идеологически незрелый", а то и "антисоветчик": пусть армия выбьет из тебя всю дурь и желание высказываться.

Я увидел Алю уже по весне в фойе кинотеатра, куда заскочил на вечерний сеанс со своей очередной пассией Надей с первого курса педиатрического факультета, чтобы целоваться и щупаться в последнем ряду. Мы тогда с нею по нашей малообразованности ещё не догадывались, что занимаемся настоящим петтингом. И мне, и ей нравилось. Особенно ей.
Аля тоже была не одна. Под руку её держал какой-то глист в меховой шапке. Аля увидела меня и живо отвернулась, как бы не заметив. Я тоже стал смотреть на Надю. Бить морду хмырю мне не хотелось.

Прошло ещё какое-то время. Женька писал мне два раза в месяц ради одного вопроса: "Как там Аля? Блюдёт себя?". Ха! Блюдёт? Блядёт! Но я врал ему, чтобы не портить ему настроение: "Ждёт, солдат, тебя".

Шла весенняя сессия. Но она только называлась весенней, а растянулась почти на весь июнь.
В тот вечер, я, как всегда, сидел на своём месте у окна, пуская в него сигаретный дым, и зубрил по добытым экзаменационным билетам латинский язык.

Вечер был тихий и светло-сиреневый. 

Где-то в начале одиннадцатого я взглянул в окно, укладывая в мозгу спряжение очередного латинского глагола, и увидел парочку. Аля шла под ручку с парнем. Нет, это был не тот, глиста. Этот был невысокий кучерявый брюнет. Они скрылись в Алином подъезде, а через минуту в её окне вспыхнул свет и стукнула рама. Аля по случаю жары открыла окно и задёрнула штору. Значит, я понял, Алина мать работает в ночную смену и эта шлюха привела брюнета домой, чтобы предаться любви с полным комфортом. Меня разобрало зло. Я вскочил с места и, вырвав из тетрадки листок, быстро накарябал:

"Сука, если твой ё..рь черех 10 минут не уберётся от тебя, ему не уйти из нашего двора эдоровым".

Это не была пустая угроза. Аля знала, что местная шпана не терпит чужаков возле наших девочонок: или прописывайся, как правило, двумя бутылками водки, или больше не кажи здесь нос и битую морду.

Я нашёл на земле камешек поувесистей, завернул его в записку и швырнул в Алино окно. Через минуту выглянула Аля. Меня она не увидела. Я встал за дерево. А через пять минут из подъезда вылетел брюнет и, оглядываясь, поспешил прочь.

Я, проводив его глазами, решил подняться к Але и предупредить её, что если ещё раз увижу её с парнями, напишу Женьке.

Я позвонил в дверь Алиной квартиры. Аля откликнулась не сразу.
- Кто там?
- Твой друг, - отозвался я.
- Зачем пришёл?
- Предупредить насчёт Женьки...
Дверь распахнулась. На пороге стояла Аля в куцем халатике с голыми ногами.
- Это ты бросил камень в окно? - спросила она.
- Хотя бы и я...
- Ты - мерзавец. Какое тебе дело до меня и Женьки?
- Я Женькин друг и не позволю тебе наставлять ему рога... А не послушаешь меня, напишу ему... Он просил.
- Он тоже сволочь, - скривила губы Аля.
- Тогда ты ему сама напиши, что ты разлюбила его.
- По-твоему, я должна сидеть дома взаперти, теряя свои лучшие годы? Через два года я стану старухой. Знаешь, как мы, женщины, быстро старимся...
Я опустил глаза на её ноги, открытые почти во всю их длину. Халатик едва прикрывал попу.
- Ты... ты... - вырвалось у меня.

Я переступил порог, с силой захлопнул дверь. Схватив халат за отвороты, я рванул его книзу, сковав тем самым Алины руки. Кроме халата на Але больше ничего не было надето. Упругие холмики коричневыми сосками вопросительно уставились на меня: "Что дальше?". 
Я обхватил девушку руками. Она изогнулась, попыталась увернуться от моих наглых губ, но я пересилил её.

- Ну ты и мерзавец, - сказала Аля после продолжительного поцелуя.
Я подхватил её на руки и отнёс на кровать. Она больше не противилась.

...Часа через полтора Аля пошла в туалет, а вернувшись и снова ложась ко мне, хихикнула:
- Ну ты и мерзавец... мой миленький...