Сквозь щель дощатой стены барака, в спину Кате, тоненькой струйкой проникал холодный октябрьский ветер. Эта ночь, казалось, не кончится никогда.
Катя лежала на спине, старательно закрывая глаза, старалась думать о теплом июле. Так ее учила соседка по нарам, Мария. Но она, два последних дня, не выходила на построение и вчера вечером, их надзирательница, огромная толстые женщина, Марию унесла из барака на руках.
Они, все дети, которые находились в этом бараке, знали, что больных и умерших, хоронят в длинной траншее, за пределами лагеря. Так им объявлял начальник лагеря, Курт, высокий, белобрысый, из литовских немцев. Как он подчеркивал на чистом русском языке - потомок тевтонских рыцарей.
Катя еще не знала, кто такие рыцари, тем более, тевтонские. До войны, она успела окончить только два класса. А летом 1943 года, ее вывезли на принудительные работы в Литву.
Хозяйку имения, звали Эмилия.
Кормили девочек, в основном каким-то вареным зерном, утром до работы. От такой еды, у Кати часто были запоры.
Когда становилось невмоготу, она пыталась покакать, кричала от боли, стараясь освободиться от пищи, застрявшей в желудке. Старалась помочь пальцами, выковыривая плотную массу, которая спеклась у самого выхода. Ей это удалось, становилось легче.
Когда Катя вставала, она видела, что оставалась после нее на земле. Там было не переваренное зерно, обильно политое ее кровью.
Вечером, когда, она, как и ее восемнадцать подруг по несчастью, едва передвигая ноги от усталости, возвращались в хлев с поля, их ожидала дополнительная работа.
Вместе с ними, в огромном сарае содержались еще двадцать свиней. Спать приходилось на сене, недалеко от них.
На ночь закрывали широкие двери, запах от скотины, сладковатый, едкий и скользкий, проникал в горло, и желудок. Сильно резало глаза. Если у свиней не вычистить их загоны, спать было не возможно.
И каждый день, ее ждал тяжкий труд на поле до поздней ночи, потом, перед сном, уборка у свиней, страшные боли, при попытке освободить желудок от каши.
Когда на улице стало холоднее, Катя услышала далекий грохот, похожий на раскаты грома. Но, небо было чистое. Она поняла, что это, взрывы снарядов. Она уже слышала такой грохот, когда в 1941 году, на ее родной город в Белоруссии, наступали немцы.
Через три дня, ее и подруг, привезли в этот концлагерь.
Здесь, последние дни, их практически не кормили. Многих подруг Кати, вынесли из барака за последнюю неделю…
…Прошло пятьдесят пять лет.
Екатерина Федоровна, в очередной раз, перечитывала только что полученное Решение районного суда от 04.12.1998 года: «Признать Свиридову Екатерину Федоровну - несовершеннолетней узницей».
Через три дня, Свиридова получила Удостоверение № 031626.
По просьбе еврейской общины «Фрейд», для получения компенсации от Швейцарского фонда, отделом социальной защиты района, анкета Свиридовой Е.Ф., была направлена в город Москву.
Прошло полгода, Екатерина Федоровна, не имея никакой информации, собрала копии документов и еще раз, сама, отправила в Москву анкету и копию Удостоверения несовершеннолетнего узника.
17.06.99 года, они в Москву поступили.
28.10.99 года, она получила ответ о получении ее документов.
Свиридова раскрыла письмо заместителя председателя Фонда от 4.08.99 г., прочитала, что документы получены, зарегистрированы за № 361730 и переданы на экспертную комиссию, дело находится на рассмотрении, о результатах будет сообщено.
Екатерина Федоровна, посмотрела еще раз на номер регистрации: 361730, отложила документы в сторону, подумала о том, что именно столько, осталось в живых, бывших узников фашистских концлагерей.
Она взяла маленькую подушечку, подложила на стул, осторожно, стараясь не разбередить постоянно ноющую боль в спине, присела.
Ее сердце, вдруг сильно сдавило, перехватило дыхание.
- Если нас столько осталось, как же много там было!Дожили мои подруги по несчастью, до выплаты компенсации? - Успела подумать она
Уважаемый Владимир Наумович! Вы затронули очень больную тему, которой в свое время я уделил внимание, написав пару рассказов о концлагерях. Потому не мог спокойно пройти мимо Вашего произведения. Прошу не обижаться на моё мнение, оно, естественно, субъективно, потому обижаться, право, не стОит. А вот прислушаться к чужому мнению – совсем неплохо. Со стороны намного виднее, заметнее все огрехи и прочее. Возможно вы неплохой поэт – я мельком посмотрел Ваши произведения. В поэзию я не лезу – не мой, как говорится, конёк. А вот что касается прозы…Как мне показалось, вы делаете первые шаги в этом виде литературы (я посмотрел еще один ваш рассказ из списка). И скажу Вам без обиняков (постарайтесь воспринять критику, как попытку оказать вам помощь, и никак иначе!), то, что я прочитал - чрезвычайно слабо. Вот произведение «Несовершеннолетний узник концлагеря». Начнем с названия. Узник – слово мужского рода. У вас речь идет о девочке. Само название тяжелое, громоздкое, не определяет отношения автора к сюжету . Определить жанр этого произведения невозможно, ибо смешано в кучу и художественное повествование и документальное. Так не бывает. Надо выбирать что-то одно. Первая часть, где вы рассказываете о тяжелой жизни девочки, написано столь бедным языком, что совершенно не впечатляет. После войны, многие люди на освобожденной от фашистов территории жили гораздо хуже, чем Ваша узница. Вы не нашли художественных средств, соответственных слов, чтобы потрясти читателя, дать ему прочувствовать каково приходилось вашей героине. Она ведь еще ребенок. А вы пишете о ее жизни очень отстраненно, сухим невыразительным языком. Почти протокольно и очень скучно. Композиционно всё это никак не выстроено, поскольку, как я сказал, это нельзя отнести ни к художественному рассказу, ни к документальному журналистскому очерку. Что-то править в Вашем произведении не берусь, ибо, как мне кажется, по хорошему, всё это надо переписать по новой. Неожиданный переход к документалистике, просто бьет по голове. Выскакивает неожиданно. Но опять–таки написано это всё без авторского отношения к судьбе героини. И прочитав последнюю строчку, остаешься в некотором недоумении – что вы хотели этим произведением сказать мне, читателю? То, что несовершеннолетним узникам трудно получить денежную компенсацию? Так это, я думаю, не является новостью. Значит, это должно быть написано так, чтобы читатель вскипел от возмущения такой несправедливостью. А для этого предыдущую жизнь героини описать так, чтобы сердце холодело. Но, увы, ничего этого нет. Мало того, в документальную часть, вы пытаетесь в самом конце внести элемент художественности. И опять, делаете это столь неуклюже, что недоумеваешь, силишься понять – то ли жива героиня осталась, то ли скончалась??? Повторюсь – чрезвычайно это слабо!
Мой покойный отец тоже офицер. Фронтовик. После войны служил в той же Литве, в оперчастях НКВД (или уже МГБ было, не помню уже!), выбивал из лесов «лесных братьев». Рокишкис, Укмерге, Обяляй… Я до сих пор кое-что помню из литовского языка, а когда-то говорил на нем свободно…. Не в порядке рекламы! Боже меня упаси от этого! Прочтите у меня два рассказа «Вам никогда не понять русских» и «Злотый першченек, злотый першченек на щченсчье…» Я не скажу, что я отличный автор – недостатков в моих произведениях хватает, не без этого. Но прочитав эти рассказы, Вы , возможно, поймете, что я имел в виду, когда всё это писал Вам! Удачи вам на литературной дороге! С уважением Геннадий Лагутин.
Писать о страшном надо. Но надо это делать так, чтобы человек это чувствовал, а не ограничиваться невнятным репортажем. Тем более тогда, когда зло вновь пускает свои корни в людских душах. Двадцатый век оставил немало больных мест, и противостояние с фашизморм - одно из них. Теперь странно относиться к немцам также как до 1939 года. Немец - нет он не стал синонимом слова фашист, но всё же.
Помочь сайту
Поздравления
