Неоконченный роман

  Легион уходил на запад. Пять тысяч отборных воинов уже четвёртый день ровным строем, растянувшимся чуть ли ни на милю, шагали под палящим летним солнцем южной Галлии. Десять тысяч ног, обутых в кожаные, прочные калиги, поднимали столбы пыли на грунтовой дороге, закрывавшие заходящее красное солнце. Топот этих ног, смешанный со звоном стальных доспехов и скрипом гружёных повозок, разносился далеко вокруг. Он распугивал птиц и диких животных и наводил ужас на жителей окрестных деревень. Бедные крестьяне в спешном порядке собирали свой скудный скарб и торопились уйти подальше в леса от римских солдат, несущих разорение и смерть галлам, мужчинам и женщинам, детям и старикам. Восстание, которое поднялось на земле бутурингов в прошлом году и распространилось по всем галльским провинциям, не утихало. Изначально было ясно, что оно обречено на поражение, но измученный непосильным гнётом завоевателей народ внимал не рассудку, а гневу, переполнявшему душу каждого галла. Император Тиберий не мог мириться с беспорядками, чинимыми варварами в подвластных ему владениях. На подавление непокорных галлов на помощь легионам, расквартированным в этой провинции, спешила помощь из Испании, Нарбонии и самого Рима. Тиберий не собирался допускать, чтобы смута распространилась в Бельгику и в германские провинции. В соседней Британии и так не всё было спокойно, и не хватало ещё, чтобы зараза переметнулась  через пролив, отделяющий остров от материка. Необходимо было срочно огнём и мечём выжечь и вырубить скверну на корню, защитив тем самым римские законы на римских территориях. Поэтому легион Цезаря по приказу императора продвигался вглубь Галлии, наказывая смертью смутьянов - варваров, и, если таковые не встречались на его пути, то под мечи попадали жёны этих смутьянов, их матери и дети.

День клонился к закату, и уставшие солдаты мечтали только о скором отдыхе. Вернувшийся из разведки префект лагеря с четырьмя всадниками македонской аукзилии, сообщил легату Публию Гракху о подходящем месте для ночлега у реки, что была тут недалеко, за холмом. Весть о скорой стоянке быстро разнеслась по растянувшемуся среди бесконечных полей легиону, и солдаты зашагали бодрее. Гракх, как и все его воины, страдал от зноя и голода, но больше всего в эти минуты ему хотелось курить…

 

…Аркадий Иволгин – известный писатель, убрал руки с клавиатуры компьютера и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Он достал из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся. Второй том исторического романа давался ему значительно легче первого.

- Проклятые галлы, что б вам пусто было! – вырвалось у Аркадия между затяжками. – Покоя от вас нет! Мало вас пожгли да поприбивали к крестам, вам всё неймётся!

Писатель закрыл глаза и увидел прекрасный образ своей жены Литиции. Какую чудную женщину послали ему боги! Из-за этих проклятых галлов они теперь разлучены друг с другом. Вот уже два месяца он не прикасался к её нежному телу, не вдыхал пьянящий запах её волос. Аркадий сделал глубокую затяжку и услышал, как хлопнула входная дверь.

- Ты дома, дорогой? – донёсся из прихожки голос жены. Писатель тряхнул головой, затушил окурок и провёл рукой по лицу, стряхивая наваждение. Дверь комнаты открылась, и в неё заглянула Люся – круглолицая полная женщина с маленькими глазками и мясистым носом. – Всё у компьютера, всё глаз не сводишь с экрана! Так ведь и зрения лишишься. Отвлёкся бы хоть, отпуск взял, съездили б, как все нормальные люди, куда-нибудь. А то ведь так и чокнешься на своих римлянах.

Жена – добрейшая и заботливая до оскомины женщина, за годы, прожитые с ним, никак не могла понять, что ей не стоит отвлекать его от творческого процесса, и Аркадий уже хотел вспылить и дать жене укорот, как он это обычно делал, но передумал и только ответил:

- Всё нормально, Люсёк, всё путём.

На самом деле всё путём никак не было. Эта толстая женщина раздражала его всё больше и больше с каждым днём. Разве она, одетая в простенький ситцевый халат, с короткой стрижкой на голове, могла идти в какое сравнение с его Литицией, обёрнутой в белую атласную столу с золотой пряжкой, которую он ей когда-то подарил. Её чудесные чёрные, как смоль, волосы всегда были уложены в великолепную причёску, украшенную перламутровой сирийской заколкой, и милые кудряшки спадали вдоль щёк, сохранивших с годами девичий румянец. За неимением в этом реальном и скучном мире Литиции, Аркадий довольствовался её неравноценной заменой – двадцатидвухлетней Мариной, мысль о которой его и посетила после слов жены об отдыхе.

- Ты права, Люся, мне необходимо проветриться, собраться с мыслями. Вернусь поздно. Ложись спать, меня не дожидайся.

Будучи человеком волевым, женившимся на женщине кроткой, Иволгин так уж поставил в своей семье, что слово его было законом и никаким обсуждениям не подлежало. Поэтому и в этот раз он, не давая больше никаких объяснений, просто оделся и вышел. Покинув  свой двор, он сделал по мобильнику один телефонный звонок и неторопливой походкой зашагал вдоль улицы. Пройдя два квартала, Аркадий остановился на перекрёстке и посмотрел на часы. Когда в его руках догорела вторая сигарета, рядом с ним остановились красные «Жигули». Писатель уселся на переднее сиденье, хлопнул дверцей, и машина тронулась.

- Ты чегой-то, Аркаша, так сразу? Хоть бы предупредил заранее, - очаровательная девушка, сидевшая за рулём, чмокнула его в щёку. – Никак вдохновение пропало?

- Ты же знаешь, Марина, что мне иногда необходимо расслабиться.

- Ко мне едем?

- Нет, к тебе в следующий раз. Езжай в ресторан, в котором мы были на прошлой неделе.

- Как скажешь, дорогой.

Марину Шевелёву Аркадий знал уже три года. Они познакомились в подземном переходе, где та торговала с рук шерстяными носками. Сейчас он и сам затруднялся сказать, что его тогда остановило около неё. Иволгин был именитым писателем, редактором крупного литературного издательства, человеком обеспеченным и знавшим себе цену. В круг его друзей входили люди известные и даже, порой, очень известные. Что его остановило тогда около девушки со связками носков в том переходе? Одета она была очень скромно, и взгляд её показался Аркадию затравленным, разве что милая мордашка и чудесные чёрные волосы привлекли его внимание? Может, ему её стало жаль? Захотелось облагоденствовать? А, может быть, он подумал о неплохой кандидатуре на место взбалмошной и капризной Натали, которая надоела хуже горькой редьки? Ответить сейчас было трудно, да и к чему он, этот ответ. Важно, что  Иволгин познакомился тогда с Мариной и сумел сделать её своей любовницей. Девушка оказалась родом из глубинки, приехавшей в столицу поступать в литературный институт, но провалила вступительные экзамены. В свою глушь ей возвращаться не хотелось, и московская жизнь её закружила. Через год она уже была мамой без жилья, без работы и без средств к существованию. Попыталась вернуться домой, но суровый отец и рыдающая мать не пустили даже на порог, хотя и забрали внучку. Марина вернулась в столицу и нашла с грехом пополам жильё у какой-то бабки, где, кроме неё ютились ещё несколько таких же горемык. Бабка с женщин за проживание денег не брала, но заставляла вечерами а, подчас, и ночами вязать носки и продавать их в переходах. Аркадий для несчастной девушки был подарком Судьбы, и он сам себя таковым считал. Иволгин одел свою новую подружку с ног до головы, снял ей квартиру, куда приезжал расслабляться, и сделал прописку. Используя свои связи, устроил Марину в Литинститут и вот, совсем недавно даже купил «Жигулёнка». Молодая любовница полностью зависела от него, и ему это нравилось. Аркадию вообще нравилось управлять людскими жизнями, используя своё положение и хорошие связи. В издательстве Иволгина считали тираном, и ему это льстило. Вот и сегодня он изъявил  любовнице своё желание отдохнуть, и она тут же явилась к нему исполнить его волю…

 

…Вечер в ресторане удался на славу. За хорошим вином, отменной закуской, танцами с весёлой Мариной, которая, хоть и не пила вовсе, так как на улице их ждала машина,  но была заводилой в их маленькой компании. К полуночи Аркадий изрядно опьянел, и нужно было закругляться. Он и сам понимал, что не крепко стоит на ногах, но охмелевшая мысль звала его на квартиру своей любовницы.

- По коням, дорогуша! Давай ключи! – уже за дверями ресторана Иволгин протянул руку к девушке, качаясь из стороны в сторону.

- Какие ключи? Ты же пьян!

- Ключи, я тебе сказал!…

…Машина неслась по пустым улицам, избегая центральных магистралей. Хоть мысли в голове у Аркадия и путались,  проблем с милицией он иметь не хотел. Откуда на дороге оказался тот рыжеволосый мужчина с лохматой шевелюрой не понял ни он сам, ни его подружка. Удар был сильным, и пешеход перелетел через крышу.

- Ой, Господи! Мы сбили человека! – взвизгнула Марина. Хмель у Аркадия моментально улетучился, и он нажал на тормоза. Ещё с минуту они сидели молча в машине, стараясь сообразить, что же произошло, потом вместе разом оглянулись и попытались разглядеть в темноте пустынной улицы хоть что-нибудь.

- Аркаша, давай сходим, посмотрим, что там с ним, - подала голос Марина. – Наверное, человека в больницу отвезти нужно.

- Да, да, конечно.

Девушка первой выбралась из машины, а за ней, покачиваясь, её кавалер.

Когда метрах в пятидесяти на обочине дороги вместе они нашли пострадавшего, тот не подавал никаких признаков жизни. Сбитый машиной человек лежал в неестественной позе, и его лохматая рыжая шевелюра была вся залита кровью.

- Мамочка, какой ужас! – вскрикнула Марина и прикрыла рот ладонью. Иволгин нагнулся и приложил пальцы к шее мужчины. Тот был мёртв.

- Ему уже не помогут врачи – он умер. Поехали отсюда! Быстрей, пока нас никто не видел! - Аркадий крепко схватил девушку за руку и потащил к машине. – Садись сама за руль и вези меня домой! Живо!

Хлопнули обе дверцы «Жигулей», и автомобиль рванул вперёд, свиснув покрышками.

- Веди машину спокойно, не превышай скорости. Ещё не хватало, чтобы нас какой-нибудь гаишник остановил.

- Что теперь будет? Что теперь будет? – причитала всю дорогу Марина. Слёзы катились по её щекам, и она шмыгала носом. Иволгин тщетно пытался её успокоить в течение всего пути.

- Аркашенька, может, нам в милицию поехать? Ты же не специально сбил того человека.

- Конечно, не специально. Только это уже не имеет никакого значения – я пьян, а управление транспортом в нетрезвом состоянии – преступление. Ты вообще понимаешь, что произошло? Я, известный человек, которого знает вся страна, окажусь на скамье подсудимых! Тому, на дороге, уже ничем не поможешь, а мне будет конец! Ты этого хочешь?!

- Нет, я не желаю тебе зла, но всё тайное становится явным когда-нибудь. Сейчас ты можешь во всём признаться и покаяться. Тебя все поймут, и судьи тоже. Давай вернёмся на то место и вызовем милицию.

Аркадий сделал длинную паузу, уставившись в одну точку на передней панели, потом глубоко вздохнул и сказал:

- Ну, ты и дура! Тебе, что, нужны проблемы?! Хочешь в тюрьму угодить?!

- Я? В тюрьму? За что?

- За то, что сбила человека.

Девушка нажала на тормоза, и Аркадий чуть не ударился в лобовое стекло головой.

- Так, ведь ты сидел за рулём!

- Кто это знает, кроме тебя? Машина твоя? Твоя. За рулём ты сидишь? Ты. На руле твои отпечатки пальцев? Твои.

Марина, задыхаясь от возмущения, кое-как набрала в лёгкие воздух, и хотела что-то сказать или выкрикнуть, но Иволгин прикрыл ей рот рукой.

- Помолчи и послушай меня. Если мы оба будем вести себя, словно ничего не случилось, всё обойдётся. Даже, если вдруг каким-то сверхъестественным способом машину найдут, ты всё возьмёшь на себя. Ты - молодой, неопытный, трезвый водитель, случайно сбила пешехода. Я найму хорошего адвоката, и много тебе не дадут. В тюрьме будешь, как сыр в масле кататься – я тебя не брошу.  А то и вообще получишь условно.

- Аркадий, как ты можешь так со мной поступить?! У меня ведь растёт дочь, а ты меня – в тюрьму! – еле ворочая языком, Марина добавила: - Это же подло!

- Подло, говоришь?! – Иволгин облизал пересохшие губы. – А не подло быть неблагодарной? Из грязи и в князи! Я тебе дал всё, а ты не желает пожертвовать малым ради меня. Ты хочешь, чтобы я сел в тюрьму? Я – российский писатель, редактор издательства, уважаемый человек! За управление транспортом в нетрезвом виде мне знаешь, какой срок впаяют? А наши отношения с тобой станут известны моей Людмиле. За что этой чудесной женщине такие испытания?

- Аркаша, но ведь это же не я убила того человека! Не я!

- Ты!

Марина крепко сжала руль.

- Будь ты проклят, подонок! Ничего от тебя мне не нужно и видеть тебя больше не хочу! Пошёл вон!

Лицо Аркадия побледнело и он вышел из машины на пустынной ночной улице. «Жигули» рванулись с места, и их красные огни ещё долго маячили вдалеке…

…Писатель Иволгин несколько дней не общался со своей бывшей любовницей даже по телефону. «Какие всё-таки женщины неразумные создания! Они могут потерять по своей глупости разом всё то, что имеют, и не способны к анализу. Ими владеют только чувства» - рассуждал Аркадий, оставаясь наедине со своими тревожными мыслями. Он, как и прежде, исполнял свои обязанности главного редактора в издательстве и продолжал работу над своим историческим романом. Но ничего не клеилось ни там, ни тут. На четвёртый день он попытался разыскать Марину, и в институте, где она училась, его оглушили трагическим известием: студентка Шевелёва погибла в автомобильной катастрофе, врезавшись на собственных «Жигулях» в опору туннеля. Поначалу его чуть не хватил удар, но, немного успокоившись и поразмыслив над тем, что произошло, Аркадий вдруг понял, что со смертью девушки сама собой рассеялась угроза, исходящая от гибели по его вине того рыжеволосого мужчины.

В воскресенье среди дня, оставив в покое своих римлян, продолжавших движение по Галлии в стройных рядах легиона, писатель вышел из дома прогуляться. Медленным шагом он двигался вдоль улицы по тротуару, погрузившись с головой в шум моторов идущего сплошным потоком транспорта и в клубы выхлопных газов. Вспомнилась пыль, поднятая его солдатами, пахнущая человеческим и конским потом, войной и победой. Эта гарь на шумной улице, от которой не спасали даже деревья, высаженные вдоль дороги, мешала дышать, и Аркадий направился к парку, что был разбит среди домов, в стороне от шумной магистрали. Миновав кованные чугунные ворота, он углубился в аллею, ища глазами не занятую никем лавочку. В стороне, под деревьями кавказец в грязном, некогда белом халате, жарил шашлык, раздувая угли фанеркой. Ветерок донёс до Иволгина запах жареного мяса, и писатель встал, как вкопанный, закрыв глаза…

 

… Галльская деревня, что встретилась вчера на пути движения легиона, посмела оказать сопротивление! Это был вызов, было прямое оскорбление римской власти, плевок в лицо ему, Публию Гракху! Дикари, встав на пути пятитысячного легиона, обрекли себя на верную смерть. За частоколом, окружавшим мятежную деревню, мелькали фигуры не только вооружённых мужчин, но и женщин, и даже детей. Две центурии второй когорты, расположившись боевым порядком, двинулись вперёд на укрепление с запада и с севера, со стороны леса, а три центурии и македонский кавалерийский аукзилий атаковали варваров с юга и с востока, оттуда, где простиралось ржаное поле. Куда было дикарям противостоять боевой выучке солдат элитного легиона. Дикари – они и есть дикари. Бой продолжался недолго. Галлы сумели продержаться целый час, и Публий был удивлён. Он думал, что после первого же штурма деревушка падёт, но натиск его солдат был отбит, и офицеры отвели их для перегруппировки. Вторая атака смела оборонявшихся с трёх направлений, и недолгий бой продолжился уже за частоколом ещё минут пятнадцать, пока не был убит последний мужчина в деревне и женщины с мечами в руках. Остальных жителей солдаты согнали на небольшую площадь перед деревянным  сараем, облепленным резными идолами, видимо, являвшимся варварским храмом. Окровавленные женщины жались друг к другу, держа на руках маленьких кричащих детей, и обнимая подростков. Публий Гракх въехал через горящие разбитые ворота в поверженную деревню на своём белом коне в сопровождении свиты из десяти военных трибунов – командиров когорт его легиона. К нему подбежал центурион, участвовавший со своими солдатами в недавнем бою и потерявший с десяток их убитыми.

- Легат! Что прикажешь делать с этими варварами? Не смотри, что перед тобой женщины и дети, они все покушались на жизни римских солдат!

Поднявшийся ветерок развевал плюмажи из красных перьев на горящих огнём медных шлемах офицеров, и их пурпурные плащи колыхались на крутых крупах коней. Публий Гракх поднял вверх правую руку, сверкнув серебряными пластинами своих доспехов.

- Властью, данной мне нашим несравненным императором Тиберием, да продлит Юпитер дни его правления, я вынесу справедливый приговор этим заблудшим овцам. Может быть, я подарю им жизни, если они упадут передо мной, а, значит, и перед Кесарем на колени и будут молить о пощаде. Пусть эти варвары узнают, что римские законы справедливы и милосердны.

Наступила гробовая тишина, женщины смотрели исподлобья на солдат, и даже дети прекратили плакать.

- Может, эти дикари не понимают латынь? - обратился легат к своим офицерам, но те сами не знали, что ответить.

- Эй вы, безмозглые животные! Если хотите жить, делайте, что вам говорят! – крикнул из свиты один трибун.

Из толпы вышла вперёд  молодая женщина, подошла к коню, на котором сидел Публий Гракх, и потянулась к римлянину, встав на цыпочки, будто желая что-то сказать ему, и только ему. Легат даже подался вперёд из любопытства, но вместо того, чтобы умолять о пощаде, женщина плюнула ему в лицо. После этого она осталась стоять смело на своём месте, пока тяжёлый римский меч не обрушился на её голову.

- Мама! Мама! – вперёд выбежала маленькая девочка и бросилась к распростёртому у лошадиных ног телу, дёргавшейся в агонии матери. - Ты убил мою маму, злой римлянин! – глаза девчушки обожгли ненавистью офицера. Солдаты молча смотрели на разыгравшуюся драму, и Публию Гракху захотелось побыстрее закончить этот спектакль.

- Сожгите всех до одного! Именем Кесаря я отнимаю жизни у всех! – он поднял вверх руку и резко опустил её вниз, отдавая тем самым приказ к началу казни. Выставив вперёд копья со щитами, солдаты стали загонять несчастных женщин и детей в сарай, в котором те до этого не раз общались со своими богами. Толстые брёвна подпёрли входные двери, но этого можно было и не делать, так как никто из сарая не рвался наружу. Появились факелы, и деревянная постройка взялась огнём сразу с нескольких сторон. Изнутри не вырвалось ни звука, видимо, матери зажали рты своим чадам и сами стойко приняли смерть. Ветер понёс на кавалькаду чёрный дым, и сладкий запах горелой человеческой плоти перехватил дыхание. Закашлявшись, легат резко дёрнул поводья своего коня, развернув его почти на месте, и рванул вперёд к догоравшим воротам, за которыми колыхались золотые колосья ржи, колосья, что так и останутся неубранными человеком. Плевок галльской женщины горел на его щеках…

 

…Аркадий бросился прочь от мангала, от этого человека, жарившего мясо, пытаясь быстрее уйти от слащавого запаха. Пробежав вперёд по аллее метров сто, он остановился. Дышать стало легче. Усевшись на скамейке и вытянув ноги, писатель Иволгин, стащил с себя ботинки. Боже, как горели ступни! Мягкие калиги, как ему их не хватало! Затянувшись сигаретой, он задумался. Почему-то сюжет романа пошёл наперекосяк. События в первом томе развивались, как и было задумано изначально. Его герой Публий Гракх, сын богатых и уважаемых родителей из сословия всадников, рос смышлёным и одарённым мальчиком. Отец с матерью приложили не мало усилий к его воспитанию и образованию. В шестнадцать лет Публий, облитый материнскими слезами, был отдан отцом в Помпейский военный лагерь, где он проучился, прослужил, промучился целых три года, и где возмужал и почувствовал себя гражданином великой империи и её защитником. Аркадий вёл Публия по жизни, участвуя вместе с ним во всех его приключениях, успехах и неудачах в любовных делах и в военной службе, радуясь при каждом получении нового чина, при каждой победе над какой-нибудь красоткой. Всё в жизни Публия Гракха шло по заранее продуманному его другом и Богом, которого он никогда не видел, сценарию. Чья-то рука выбирала ему и места службы, и женщин, и немыслимые жизненные ситуации, в которые ему доводилось попадать. Даже жену, красавицу Литицию, дочь сенатора, выбрало ему всё то же Провидение – Аркаша Иволгин. Оно, это Проведение, вело его к цели жизни – должности префекта преторианской гвардиии при полоумном  императоре – деспоте Гае Калигуле. По продуманному сюжету именно он, Публий Гракх, в будущем ударом меча должен был освободить римский народ от безумного изверга. Но что-то в последнее время всё пошло не так, как надо. И откуда-то взявшаяся та галльская деревня, мимо которой легион Цезаря вообще не должен был идти, и гигантский костёр из женщин и детей. Чёрт знает что! Чёрт-то, может, и знал, а вот писатель Аркадий Иволгин, не мог понять, что происходило. Раньше он вёл сюжетную линию, а теперь будто плыл в потоке событий в лодке без вёсел. Вся беда была в том, что он сам хотел изменить направление этого движения, но у него не получалось: не виделась перспектива и не находились нужные слова. Приходилось мириться и ждать, куда вынесет течение. В лагере, разбитом на берегу галльской реки с каким-то мудрёным названием, в своей красной палатке легата, Публий Гракх возлежал на походной кровати, пил изысканное компанийское вино  и читал письмо тестя, полученное час назад от военного гонца…

 

Аркадию никогда не нравилась его собственная внешность. Он был худощавым, немного сутулым мужчиной среднего роста с узким лицом, и  большой нос его совсем не красил. Да, и волосы к тридцати пяти годам стали  уже не те, что в молодости. Поэтому, наверное, главный герой его романа Публий Гракх был в противоположность ему высоким атлетом с широкими плечами и стальными мускулами. Он был красавцем, его римлянин, с мужественными чертами лица, прямым носом и волевым подбородком. Иволгину нравилось быть Публием, ему нравилось, когда на того заглядывались женщины, он гордился любовью Литиции, и всегда, возвратившись из того виртуального мира, с сожалением смотрел на своё собственное отражение. А как-то утром, глянув в ванной комнате в зеркало, Аркадий испугался. Рассматривая себя, он увидел, как на лице начали появляться ожоговые волдыри, будто кто-то плеснул на него чем-то горячим. Волдыри надувались на глазах и раздражали кожу. Вспомнилась та галльская женщина, что зарубил мечом Публий Гракх. Её плевок так же горел тогда на лице. Стоп! На чьём лице? Лицо это было римлянина, которого придумал сам Аркадий! Он здесь причём? Иволгин разглядывал своё отражение и раздумывал: «Наверное, я такой впечатлительный, если мои мысли могут что-то творить с моим телом. Надо сделать перерыв в работе, отвлечься и заняться лицом».

 

Особо долго поволноваться за свою внешность Аркадию не пришлось, так как после примочек и компрессов волдыри на лице через несколько дней прошли, и кожа осталось почти такой, какой была всегда, за исключением едва заметного пятна. Иволгин продолжал работать над романом. И, если б даже он запретил себе на какое-то время писать, вряд ли бы смог это сделать. Тот виртуальный мир манил его и очаровывал своей экзотической необычностью. Аркадию нравилось быть в центре великих исторических событий, нравилось управлять ими, как и в этом мире ему нравилось управлять чужими жизнями. Он с удовольствием руками своего героя и подвластных ему солдат расправлялся с особой жестокостью с теми, кто вставал на пути. Во врагах Рима он видел своих личных врагов и недоброжелателей. А таких накопилось много в реальной жизни Аркадия. Среди них были и соседи, с которыми он ссорился, и друзья – товарищи из юности, что его частенько обижали, и бывшие начальники, не оценившие Иволгина в своё время как работника. Даже убитая галльская женщина напоминала Марину, которая осмелилась идти против его воли и его интересов, и тем самым оскорбила. Всем своим обидчикам Аркадий не всегда мог противостоять в жизни, зато в своём вымышленном мире в его силах было творить с ними всё, что заблагорассудится. После того ужасного случая на дороге он чувствовал дискомфорт в душе. Сказать, что его досаждали муки совести, было бы неверно. Он винил не себя, а обстоятельства, и, расправляясь в своём романе с мятежными галлами, вырубая всех до последнего и сжигая их жилища, писатель, как и его герой Публий Гракх, самоутверждался. Отчаянный поступок галльской женщины что-то надломил и в нём самом, и в его римлянине, поэтому сомоутверждение было необходимо им обоим. Погружаясь всё глубже и глубже в свой роман, Аркадий становился сродни Богу, чувствовал свою силу и значимость. Окружающая реальность угнетала его своей серостью, опостылевшей бытовухой. Где в ней тот блеск, та острота чувств, где дворцовые интриги и великие баталии, где любовь, в конце концов? Всё серо и однообразно. А толстая замарашка Люся, разве её можно поставить в один ряд с несравненной Литицией?

Сидя у своего рабочего компьютера, писатель Иволгин курил сигарету с закрытыми глазами, сосредотачивался и погружался в иной мир.   

 

…В своей красной палатке в военном лагере на берегу галльской реки Публий Гракх, не торопясь, читал свиток с письмом своего тестя Септимия Красса. Сенатор, именитый отец его жены, праправнук великого полководца, подавившего во времена республики восстание рабов, сообщал своему зятю о том, что  Литиция, его дочь, пребывает в добром  здравии, как и  дети, и все они молятся за отца и мужа богам. Политическая обстановка в Риме напряжённая, император Тиберий вернулся из своего добровольного пятилетнего заточения на Капри и раскрыл заговор Сеяна, префекта преторианской гвардии. Сенат вынес изменнику и его семье суровый приговор: все они были казнены. Красс написал, что сам лично голосовал за смертный приговор Сеяну, и в момент голосования думал о своём зяте и о своей несчастной дочери, разлучённой с мужем. Освободилось почётное место главного гвардейца императора, и, улучив момент, когда Тиберий был в благостном настроении после терм, сенатор заговорил с ним о муже своей дочери. Поначалу император вроде согласился с предложенной Крассом кандидатурой на место префекта, но в последний момент отдал предпочтение какому-то выскочке Понтию Пилату. Сенатор не уверен, слышал ли Публий о Пилате раньше. Но всё-таки Красс почувствовал расположение Тиберия к себе и к своим родственникам: после завершения галльского похода и возвращения легиона Цезаря в Рим, он назначает его, Публия Гракха, своим наместником в Иудеи. Это великая честь и большой скачёк по служебной лестнице. Не многим римлянам доводилось  из легатов сразу оказаться в кресле прокуратора целой провинции. Конечно, в Иудеи нет амфитеатров для гладиаторских игр, но Красс был уверен, что  там найдётся масса других развлечений. В конце концов, амфитеатры можно построить, ведь всё в руках  наместника императора.  В письме тесть искренне поздравлял зятя с почётным назначением и желал ему боевых побед….

 

…Это письмо переполошило Аркадия. Как мог Тиберий так поступить? Ведь вся жизнь Публия Гракха была посвящена служению империи, и он должен был занять  пост главного преторианца, чтобы в дальнейшем освободить Рим от тирана Гая Калигулы. Тиберий не имел права назначать Публия прокуратором Иудеи, ведь это законное место Понтия Пилата, об этом знает каждый! Но разве есть что-нибудь такое, чего не имел бы права сделать император Рима? Он распорядился по-своему, и Аркадий теперь не в силах был изменить судьбу Публия. А, может быть, Тиберий ещё поменяет своё решение и предложит  Гракху возглавить преторианцев, ведь есть ещё время – до распятия Христа целых два года.

Писатель Иволгин увлечённо работал над романом. Он больше ничего не сочинял, он только описывал жизнь, что текла в виртуальном мире, который он ясно видел….

 

Легион Цезаря продвигался вглубь Галльской провинции для воссоединения с другим римским легионом, движущимся из Аквитании. В двух переходах  на северо-запад от них находилась хорошо укреплённая крепость мятежников. В задачу легиона входило взять её и предать суду смутьянов. Публию Гракху надоел этот бесконечный переход, не терпелось поскорее вступить в схватку с варварами, блеснуть доблестью во славу империи. Ещё утром легион вышел на широкую мощёную дорогу, построенную здесь  лет сто назад во времена республики, являющую собой атрибут цивилизации в этой забытой Богами глуши. Дорога петляла между холмами, между полями ржи и подсолнухов, пересекала по мостам узкие речки, и всё это под палящим летним солнцем. Когда же впереди показался лес, в котором скрылась дорога, по легиону пронёсся  вздох облегчения. Всем хотелось побыстрее окунуться во влажную прохладу деревьев. Публий Гракх ехал впереди на своём белом, не знавшем усталости, боевом коне, и пурпурный плащ легата развивался позади него на лёгком горячем ветру. Рядом с ним восседал на рыжем жеребце командир первой когорты военный трибун Антоний Корд. Сзади офицеров пеший строй возглавлял аквилифер, облачённый в львиную шкуру, нёсший на вытянутых руках символ могущества легиона  - аквил - серебряного орла на высоком древке. Пятитысячный строй солдат, облачённых в медные запылённые шлемы и стальные доспехи, с большими красными щитами в руках, растянулся так далеко, что впереди скачущим всадникам не было видно самых последних центурий. Пустив впереди себя конный македонский разъезд, первая когорта легиона вошла в лес. Гракх вздохнул полной грудью прохладный воздух, пахнущий хвоей и гнилыми листьями. Он напомнил ему запах парка вокруг его собственного большого дома рядом с базиликой Юлия в Риме, где он проводил незабываемые часы в прогулках и беседах со своей возлюбленной женой Литицией. От благостных воспоминаний его оторвала резкая боль в левой руке. Галльская стрела, пущенная откуда-то из деревьев, соскользнула с металлической пластины, защищавшей грудь лорики сегментаты, и прошила насквозь руку чуть ниже плеча. Рядом Антоний Корд уже поднял вверх меч, и центурионы один за другим выкрикивали команды своим солдатам. Раненного легата в считанные минуты окружили плотным кольцом всадники македонской аукзилии, а первая когорта, вошедшая в лес, рассредоточилась по обеим сторонам дороги. Командование принял на себя военный трибун, а легат, защищённый со всех сторон от стрел македонскими щитами, поскакал в сопровождении в конец колонны, где располагались повозки с лекарями…

 

…- Проклятые варвары! – громко выкрикнул писатель Иволгин и откинулся на спинку кресла, свесив руки вдоль тела. - Сначала эта полоумная галльская бабёнка, посмевшая нанести легату оскорбление, и знавшая, что пощады не будет, теперь горстка самоубийц, попрятавшихся по деревьям. Что за народ?! Эти дикари ещё не знают его, Публия Гракха, который растопчет всякого, кто встанет у него на пути!

Впереди предстояла осада галльской крепости, и ранение могло помешать командовать штурмом.

- Всё не так! Всё не так, чёрт возьми! Публия не должны были ранить. Стрела должна была поразить Антония Корда. Как такое могло случиться?

Аркадий хотел всё переправить в тексте и уже пододвинулся к компьютеру, но левая рука онемела, и резкая боль парализовала сознание.

- Этого ещё не хватало! И до меня добрались варвары!

Он глянул на свою руку и увидел на ней чуть ниже плеча бордовый круглый рубец размером с металлический рубль, дотрагиваться до которого было очень больно.

 

Три дня Иволгин не мог приступить к работе над романом – страшно ныла рука. Успокаивало то, что за это время военные лекари могли подлечить Публия Гракха, и боль должна утихнуть. Понимая причину своей странной болезни, писатель и сам лечил собственную руку так же, как и ожог на лице.  Постепенно боль отступала. На четвёртый день Аркадий, собрав все силы и сконцентрировав воображение, сел за компьютер…

 

…На четвёртый день легат Публий Гракх принял легион под своё командование. Боль в руке была не такой уже острой, и он старался её не замечать. Недавний инцидент в лесу уже стёрся в памяти. Немногочисленный галльский отряд был быстро разбит, и тела пленённых варваров висели теперь в том лесу на деревьях вдоль дороги. Легион приближался к крепости Аварик, и её высокие стены уже были видны на горизонте. Подойдя к ней на одну милю, солдаты приступили к строительству лагеря. За двое суток было возведено хорошо защищённое частоколом и рвом укрепление. За ним в строгом порядке размещались палатки воинов, командиров, лазарет и кухни. Весь следующий день был посвящён приготовлениям к штурму: собирались онагры – огромные, тяжёлые катапульты, большие стационарные луки для метания стрел с зажигательной смесью, собирались детали осадных сооружений. К концу этого же дня подошёл второй римский легион из Аквитании. На общем военном совете была выработана совместная тактика взятия города. В течение следующего дня Аварик был окружен плотным кольцом десятитысячного войска. Была выбрана наиболее уязвимая стена, и напротив неё установили около пятидесяти катапульт. Солдаты под руководством плотников довольно быстро возвели осадные башни, по высоте превышавшие крепостные стены, на расстоянии в треть мили от них. Когда всё было готово, Публий Гракх отдал приказ к началу штурма. Осадные башни на огромных колёсах покатились к крепостным стенам. Катапульты начали метать огромные камни, которые должны были разбить каменную кладку и проделать брешь в стене. Длинные стрелы с укреплёнными на них горшками с зажигательной смесью, посыпались на крыши галльских домов. Когда осадные башни подкатились под самые крепостные стены, солдаты когорт, выстроившись штурмовыми отрядами - черепахами, защищёнными со всех сторон щитами, под градом стрел противника направились к ним. Тактика осады была хорошо отработана, и ни стрелы оборонявшихся, ни расплавленная смола, выливавшаяся со стен, ни камни, брошенные сверху, не могли причинить значительного урона римской армии. Легион Цезаря штурмовал Аварик со стороны южных ворот, а Аквитанский легион осаждал крепость с севера. Публий Гракх наблюдал за боем со своего кресла, установленного сразу за рядами катапульт. Осада проходила нормально, и требовалось только время, чтобы Аварик пал. И он, конечно же, пал под самый вечер, когда римские солдаты прорвались в город одновременно в нескольких местах и через крепостные стены, и через бреши в них. Ощетинившись мечами, македонская конница уже неслась по узким улицам, сметая всё на своём пути. Зашло за горизонт красное солнце, закончился трудный день, и закончилось существование мятежного варварского Аварика, посмевшего бросить вызов могуществу Великого Рима.

 Публий Гракх стоял со свитой своих офицеров у храма на площади, и красные плащи римлян и перья на их шлемах казались ещё краснее в свете пожарищ. Начищенные до зеркального блеска доспехи разбрасывали во все стороны тысячи искр, которые сплетались в один хоровод с искрами пепелищ, поднимаемых ветром над покорённым городом. Римские солдаты подталкивали копьями и сгоняли на площадь уцелевших защитников. Их оставалось человек сто, и все они, окровавленные, чёрные от копоти, стояли понуро, бросая ненавидящие взгляды на своих врагов. Легат произнёс речь, подобающую  в данном случае, объявив пленённым галлам, что все они приговариваются к смерти. Он хотел ещё что-то сказать, но дикое желание закурить остановило его…

 

…Аркадий зажёг сигарету, затянулся поглубже и нахмурил лоб. Его не покидало какое-то чувство тревоги. Он не знал, чем оно вызвано, и от этого становилось ещё неприятнее. Теперь он едва успевал за течением событий и мог  оценивать их только после того, как они свершались. Как писатель он чувствовал свою беспомощность, оттого, что был не в состоянии управлять чужими жизнями. Кольнуло грудь в предчувствии беды, хотелось остановиться, но пальцы сами легли на клавиатуру…

 

…Толпа пленных варваров стояла перед ним в зареве горящего города. Публий Гракх смотрел на этих людей с торжеством. Но торжество его было недолгим. Рослый и широкоплечий рыжеволосый галл с длинными грязными косами, спадавшими на грудь, и удивительно знакомым лицом, сделал то, что не под силу было сделать никому. Он резко бросился в сторону  к стоявшему рядом солдату и державшему копьё наперевес, каким-то дьявольским усилием вырвал из его рук грозное оружие и с силой метнул его в римского офицера. Тяжёлое копьё, пробив доспехи, проткнуло грудь Публия Гракха и вышло из его спины. Что было дальше, он уже не мог видеть, так как умер сразу, не став ни прокуратором Иудеи, ни командующим преторианской гвардией императора, ни освободителем римского народа от изверга Калигулы. Понтий Пилат отправился вскорости в Ершалаим и сделал то, что было начертано ему Судьбой, а справедливый палач Гая Калигулы так и остался неизвестным для потомков…

 

…Иволгин весь потный сидел перед компьютером и стеклянными глазами смотрел на экран. Это продолжалось несколько секунд, потом его глаза закатились, он упал лицом на клавиатуру и повалился на бок. Жена Людмила нашла своего мужа бездыханным на полу его рабочего кабинета. Экран компьютера светился текстом, и последними словами было: «Тяжёлое копьё проткнуло грудь Публия Гракха и вышло из его спины». В морге патологоанатомов удивили два больших красных рубца на груди и спине трупа. Причиной смерти оказался разрыв сердца. Писатель Аркадий Иволгин был похоронен с почестями, а его большой исторический роман остался незаконченным.

© Copyright: Владимир Шмельков, 2019

Регистрационный номер №0444065

от 30 марта 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0444065 выдан для произведения:

  Легион уходил на запад. Пять тысяч отборных воинов уже четвёртый день ровным строем, растянувшимся чуть ли ни на милю, шагали под палящим летним солнцем южной Галлии. Десять тысяч ног, обутых в кожаные, прочные калиги, поднимали столбы пыли на грунтовой дороге, закрывавшие заходящее красное солнце. Топот этих ног, смешанный со звоном стальных доспехов и скрипом гружёных повозок, разносился далеко вокруг. Он распугивал птиц и диких животных и наводил ужас на жителей окрестных деревень. Бедные крестьяне в спешном порядке собирали свой скудный скарб и торопились уйти подальше в леса от римских солдат, несущих разорение и смерть галлам, мужчинам и женщинам, детям и старикам. Восстание, которое поднялось на земле бутурингов в прошлом году и распространилось по всем галльским провинциям, не утихало. Изначально было ясно, что оно обречено на поражение, но измученный непосильным гнётом завоевателей народ внимал не рассудку, а гневу, переполнявшему душу каждого галла. Император Тиберий не мог мириться с беспорядками, чинимыми варварами в подвластных ему владениях. На подавление непокорных галлов на помощь легионам, расквартированным в этой провинции, спешила помощь из Испании, Нарбонии и самого Рима. Тиберий не собирался допускать, чтобы смута распространилась в Бельгику и в германские провинции. В соседней Британии и так не всё было спокойно, и не хватало ещё, чтобы зараза переметнулась  через пролив, отделяющий остров от материка. Необходимо было срочно огнём и мечём выжечь и вырубить скверну на корню, защитив тем самым римские законы на римских территориях. Поэтому легион Цезаря по приказу императора продвигался вглубь Галлии, наказывая смертью смутьянов - варваров, и, если таковые не встречались на его пути, то под мечи попадали жёны этих смутьянов, их матери и дети.

День клонился к закату, и уставшие солдаты мечтали только о скором отдыхе. Вернувшийся из разведки префект лагеря с четырьмя всадниками македонской аукзилии, сообщил легату Публию Гракху о подходящем месте для ночлега у реки, что была тут недалеко, за холмом. Весть о скорой стоянке быстро разнеслась по растянувшемуся среди бесконечных полей легиону, и солдаты зашагали бодрее. Гракх, как и все его воины, страдал от зноя и голода, но больше всего в эти минуты ему хотелось курить…

 

…Аркадий Иволгин – известный писатель, убрал руки с клавиатуры компьютера и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Он достал из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся. Второй том исторического романа давался ему значительно легче первого.

- Проклятые галлы, что б вам пусто было! – вырвалось у Аркадия между затяжками. – Покоя от вас нет! Мало вас пожгли да поприбивали к крестам, вам всё неймётся!

Писатель закрыл глаза и увидел прекрасный образ своей жены Литиции. Какую чудную женщину послали ему боги! Из-за этих проклятых галлов они теперь разлучены друг с другом. Вот уже два месяца он не прикасался к её нежному телу, не вдыхал пьянящий запах её волос. Аркадий сделал глубокую затяжку и услышал, как хлопнула входная дверь.

- Ты дома, дорогой? – донёсся из прихожки голос жены. Писатель тряхнул головой, затушил окурок и провёл рукой по лицу, стряхивая наваждение. Дверь комнаты открылась, и в неё заглянула Люся – круглолицая полная женщина с маленькими глазками и мясистым носом. – Всё у компьютера, всё глаз не сводишь с экрана! Так ведь и зрения лишишься. Отвлёкся бы хоть, отпуск взял, съездили б, как все нормальные люди, куда-нибудь. А то ведь так и чокнешься на своих римлянах.

Жена – добрейшая и заботливая до оскомины женщина, за годы, прожитые с ним, никак не могла понять, что ей не стоит отвлекать его от творческого процесса, и Аркадий уже хотел вспылить и дать жене укорот, как он это обычно делал, но передумал и только ответил:

- Всё нормально, Люсёк, всё путём.

На самом деле всё путём никак не было. Эта толстая женщина раздражала его всё больше и больше с каждым днём. Разве она, одетая в простенький ситцевый халат, с короткой стрижкой на голове, могла идти в какое сравнение с его Литицией, обёрнутой в белую атласную столу с золотой пряжкой, которую он ей когда-то подарил. Её чудесные чёрные, как смоль, волосы всегда были уложены в великолепную причёску, украшенную перламутровой сирийской заколкой, и милые кудряшки спадали вдоль щёк, сохранивших с годами девичий румянец. За неимением в этом реальном и скучном мире Литиции, Аркадий довольствовался её неравноценной заменой – двадцатидвухлетней Мариной, мысль о которой его и посетила после слов жены об отдыхе.

- Ты права, Люся, мне необходимо проветриться, собраться с мыслями. Вернусь поздно. Ложись спать, меня не дожидайся.

Будучи человеком волевым, женившимся на женщине кроткой, Иволгин так уж поставил в своей семье, что слово его было законом и никаким обсуждениям не подлежало. Поэтому и в этот раз он, не давая больше никаких объяснений, просто оделся и вышел. Покинув  свой двор, он сделал по мобильнику один телефонный звонок и неторопливой походкой зашагал вдоль улицы. Пройдя два квартала, Аркадий остановился на перекрёстке и посмотрел на часы. Когда в его руках догорела вторая сигарета, рядом с ним остановились красные «Жигули». Писатель уселся на переднее сиденье, хлопнул дверцей, и машина тронулась.

- Ты чегой-то, Аркаша, так сразу? Хоть бы предупредил заранее, - очаровательная девушка, сидевшая за рулём, чмокнула его в щёку. – Никак вдохновение пропало?

- Ты же знаешь, Марина, что мне иногда необходимо расслабиться.

- Ко мне едем?

- Нет, к тебе в следующий раз. Езжай в ресторан, в котором мы были на прошлой неделе.

- Как скажешь, дорогой.

Марину Шевелёву Аркадий знал уже три года. Они познакомились в подземном переходе, где та торговала с рук шерстяными носками. Сейчас он и сам затруднялся сказать, что его тогда остановило около неё. Иволгин был именитым писателем, редактором крупного литературного издательства, человеком обеспеченным и знавшим себе цену. В круг его друзей входили люди известные и даже, порой, очень известные. Что его остановило тогда около девушки со связками носков в том переходе? Одета она была очень скромно, и взгляд её показался Аркадию затравленным, разве что милая мордашка и чудесные чёрные волосы привлекли его внимание? Может, ему её стало жаль? Захотелось облагоденствовать? А, может быть, он подумал о неплохой кандидатуре на место взбалмошной и капризной Натали, которая надоела хуже горькой редьки? Ответить сейчас было трудно, да и к чему он, этот ответ. Важно, что  Иволгин познакомился тогда с Мариной и сумел сделать её своей любовницей. Девушка оказалась родом из глубинки, приехавшей в столицу поступать в литературный институт, но провалила вступительные экзамены. В свою глушь ей возвращаться не хотелось, и московская жизнь её закружила. Через год она уже была мамой без жилья, без работы и без средств к существованию. Попыталась вернуться домой, но суровый отец и рыдающая мать не пустили даже на порог, хотя и забрали внучку. Марина вернулась в столицу и нашла с грехом пополам жильё у какой-то бабки, где, кроме неё ютились ещё несколько таких же горемык. Бабка с женщин за проживание денег не брала, но заставляла вечерами а, подчас, и ночами вязать носки и продавать их в переходах. Аркадий для несчастной девушки был подарком Судьбы, и он сам себя таковым считал. Иволгин одел свою новую подружку с ног до головы, снял ей квартиру, куда приезжал расслабляться, и сделал прописку. Используя свои связи, устроил Марину в Литинститут и вот, совсем недавно даже купил «Жигулёнка». Молодая любовница полностью зависела от него, и ему это нравилось. Аркадию вообще нравилось управлять людскими жизнями, используя своё положение и хорошие связи. В издательстве Иволгина считали тираном, и ему это льстило. Вот и сегодня он изъявил  любовнице своё желание отдохнуть, и она тут же явилась к нему исполнить его волю…

 

…Вечер в ресторане удался на славу. За хорошим вином, отменной закуской, танцами с весёлой Мариной, которая, хоть и не пила вовсе, так как на улице их ждала машина,  но была заводилой в их маленькой компании. К полуночи Аркадий изрядно опьянел, и нужно было закругляться. Он и сам понимал, что не крепко стоит на ногах, но охмелевшая мысль звала его на квартиру своей любовницы.

- По коням, дорогуша! Давай ключи! – уже за дверями ресторана Иволгин протянул руку к девушке, качаясь из стороны в сторону.

- Какие ключи? Ты же пьян!

- Ключи, я тебе сказал!…

…Машина неслась по пустым улицам, избегая центральных магистралей. Хоть мысли в голове у Аркадия и путались,  проблем с милицией он иметь не хотел. Откуда на дороге оказался тот рыжеволосый мужчина с лохматой шевелюрой не понял ни он сам, ни его подружка. Удар был сильным, и пешеход перелетел через крышу.

- Ой, Господи! Мы сбили человека! – взвизгнула Марина. Хмель у Аркадия моментально улетучился, и он нажал на тормоза. Ещё с минуту они сидели молча в машине, стараясь сообразить, что же произошло, потом вместе разом оглянулись и попытались разглядеть в темноте пустынной улицы хоть что-нибудь.

- Аркаша, давай сходим, посмотрим, что там с ним, - подала голос Марина. – Наверное, человека в больницу отвезти нужно.

- Да, да, конечно.

Девушка первой выбралась из машины, а за ней, покачиваясь, её кавалер.

Когда метрах в пятидесяти на обочине дороги вместе они нашли пострадавшего, тот не подавал никаких признаков жизни. Сбитый машиной человек лежал в неестественной позе, и его лохматая рыжая шевелюра была вся залита кровью.

- Мамочка, какой ужас! – вскрикнула Марина и прикрыла рот ладонью. Иволгин нагнулся и приложил пальцы к шее мужчины. Тот был мёртв.

- Ему уже не помогут врачи – он умер. Поехали отсюда! Быстрей, пока нас никто не видел! - Аркадий крепко схватил девушку за руку и потащил к машине. – Садись сама за руль и вези меня домой! Живо!

Хлопнули обе дверцы «Жигулей», и автомобиль рванул вперёд, свиснув покрышками.

- Веди машину спокойно, не превышай скорости. Ещё не хватало, чтобы нас какой-нибудь гаишник остановил.

- Что теперь будет? Что теперь будет? – причитала всю дорогу Марина. Слёзы катились по её щекам, и она шмыгала носом. Иволгин тщетно пытался её успокоить в течение всего пути.

- Аркашенька, может, нам в милицию поехать? Ты же не специально сбил того человека.

- Конечно, не специально. Только это уже не имеет никакого значения – я пьян, а управление транспортом в нетрезвом состоянии – преступление. Ты вообще понимаешь, что произошло? Я, известный человек, которого знает вся страна, окажусь на скамье подсудимых! Тому, на дороге, уже ничем не поможешь, а мне будет конец! Ты этого хочешь?!

- Нет, я не желаю тебе зла, но всё тайное становится явным когда-нибудь. Сейчас ты можешь во всём признаться и покаяться. Тебя все поймут, и судьи тоже. Давай вернёмся на то место и вызовем милицию.

Аркадий сделал длинную паузу, уставившись в одну точку на передней панели, потом глубоко вздохнул и сказал:

- Ну, ты и дура! Тебе, что, нужны проблемы?! Хочешь в тюрьму угодить?!

- Я? В тюрьму? За что?

- За то, что сбила человека.

Девушка нажала на тормоза, и Аркадий чуть не ударился в лобовое стекло головой.

- Так, ведь ты сидел за рулём!

- Кто это знает, кроме тебя? Машина твоя? Твоя. За рулём ты сидишь? Ты. На руле твои отпечатки пальцев? Твои.

Марина, задыхаясь от возмущения, кое-как набрала в лёгкие воздух, и хотела что-то сказать или выкрикнуть, но Иволгин прикрыл ей рот рукой.

- Помолчи и послушай меня. Если мы оба будем вести себя, словно ничего не случилось, всё обойдётся. Даже, если вдруг каким-то сверхъестественным способом машину найдут, ты всё возьмёшь на себя. Ты - молодой, неопытный, трезвый водитель, случайно сбила пешехода. Я найму хорошего адвоката, и много тебе не дадут. В тюрьме будешь, как сыр в масле кататься – я тебя не брошу.  А то и вообще получишь условно.

- Аркадий, как ты можешь так со мной поступить?! У меня ведь растёт дочь, а ты меня – в тюрьму! – еле ворочая языком, Марина добавила: - Это же подло!

- Подло, говоришь?! – Иволгин облизал пересохшие губы. – А не подло быть неблагодарной? Из грязи и в князи! Я тебе дал всё, а ты не желает пожертвовать малым ради меня. Ты хочешь, чтобы я сел в тюрьму? Я – российский писатель, редактор издательства, уважаемый человек! За управление транспортом в нетрезвом виде мне знаешь, какой срок впаяют? А наши отношения с тобой станут известны моей Людмиле. За что этой чудесной женщине такие испытания?

- Аркаша, но ведь это же не я убила того человека! Не я!

- Ты!

Марина крепко сжала руль.

- Будь ты проклят, подонок! Ничего от тебя мне не нужно и видеть тебя больше не хочу! Пошёл вон!

Лицо Аркадия побледнело и он вышел из машины на пустынной ночной улице. «Жигули» рванулись с места, и их красные огни ещё долго маячили вдалеке…

…Писатель Иволгин несколько дней не общался со своей бывшей любовницей даже по телефону. «Какие всё-таки женщины неразумные создания! Они могут потерять по своей глупости разом всё то, что имеют, и не способны к анализу. Ими владеют только чувства» - рассуждал Аркадий, оставаясь наедине со своими тревожными мыслями. Он, как и прежде, исполнял свои обязанности главного редактора в издательстве и продолжал работу над своим историческим романом. Но ничего не клеилось ни там, ни тут. На четвёртый день он попытался разыскать Марину, и в институте, где она училась, его оглушили трагическим известием: студентка Шевелёва погибла в автомобильной катастрофе, врезавшись на собственных «Жигулях» в опору туннеля. Поначалу его чуть не хватил удар, но, немного успокоившись и поразмыслив над тем, что произошло, Аркадий вдруг понял, что со смертью девушки сама собой рассеялась угроза, исходящая от гибели по его вине того рыжеволосого мужчины.

В воскресенье среди дня, оставив в покое своих римлян, продолжавших движение по Галлии в стройных рядах легиона, писатель вышел из дома прогуляться. Медленным шагом он двигался вдоль улицы по тротуару, погрузившись с головой в шум моторов идущего сплошным потоком транспорта и в клубы выхлопных газов. Вспомнилась пыль, поднятая его солдатами, пахнущая человеческим и конским потом, войной и победой. Эта гарь на шумной улице, от которой не спасали даже деревья, высаженные вдоль дороги, мешала дышать, и Аркадий направился к парку, что был разбит среди домов, в стороне от шумной магистрали. Миновав кованные чугунные ворота, он углубился в аллею, ища глазами не занятую никем лавочку. В стороне, под деревьями кавказец в грязном, некогда белом халате, жарил шашлык, раздувая угли фанеркой. Ветерок донёс до Иволгина запах жареного мяса, и писатель встал, как вкопанный, закрыв глаза…

 

… Галльская деревня, что встретилась вчера на пути движения легиона, посмела оказать сопротивление! Это был вызов, было прямое оскорбление римской власти, плевок в лицо ему, Публию Гракху! Дикари, встав на пути пятитысячного легиона, обрекли себя на верную смерть. За частоколом, окружавшим мятежную деревню, мелькали фигуры не только вооружённых мужчин, но и женщин, и даже детей. Две центурии второй когорты, расположившись боевым порядком, двинулись вперёд на укрепление с запада и с севера, со стороны леса, а три центурии и македонский кавалерийский аукзилий атаковали варваров с юга и с востока, оттуда, где простиралось ржаное поле. Куда было дикарям противостоять боевой выучке солдат элитного легиона. Дикари – они и есть дикари. Бой продолжался недолго. Галлы сумели продержаться целый час, и Публий был удивлён. Он думал, что после первого же штурма деревушка падёт, но натиск его солдат был отбит, и офицеры отвели их для перегруппировки. Вторая атака смела оборонявшихся с трёх направлений, и недолгий бой продолжился уже за частоколом ещё минут пятнадцать, пока не был убит последний мужчина в деревне и женщины с мечами в руках. Остальных жителей солдаты согнали на небольшую площадь перед деревянным  сараем, облепленным резными идолами, видимо, являвшимся варварским храмом. Окровавленные женщины жались друг к другу, держа на руках маленьких кричащих детей, и обнимая подростков. Публий Гракх въехал через горящие разбитые ворота в поверженную деревню на своём белом коне в сопровождении свиты из десяти военных трибунов – командиров когорт его легиона. К нему подбежал центурион, участвовавший со своими солдатами в недавнем бою и потерявший с десяток их убитыми.

- Легат! Что прикажешь делать с этими варварами? Не смотри, что перед тобой женщины и дети, они все покушались на жизни римских солдат!

Поднявшийся ветерок развевал плюмажи из красных перьев на горящих огнём медных шлемах офицеров, и их пурпурные плащи колыхались на крутых крупах коней. Публий Гракх поднял вверх правую руку, сверкнув серебряными пластинами своих доспехов.

- Властью, данной мне нашим несравненным императором Тиберием, да продлит Юпитер дни его правления, я вынесу справедливый приговор этим заблудшим овцам. Может быть, я подарю им жизни, если они упадут передо мной, а, значит, и перед Кесарем на колени и будут молить о пощаде. Пусть эти варвары узнают, что римские законы справедливы и милосердны.

Наступила гробовая тишина, женщины смотрели исподлобья на солдат, и даже дети прекратили плакать.

- Может, эти дикари не понимают латынь? - обратился легат к своим офицерам, но те сами не знали, что ответить.

- Эй вы, безмозглые животные! Если хотите жить, делайте, что вам говорят! – крикнул из свиты один трибун.

Из толпы вышла вперёд  молодая женщина, подошла к коню, на котором сидел Публий Гракх, и потянулась к римлянину, встав на цыпочки, будто желая что-то сказать ему, и только ему. Легат даже подался вперёд из любопытства, но вместо того, чтобы умолять о пощаде, женщина плюнула ему в лицо. После этого она осталась стоять смело на своём месте, пока тяжёлый римский меч не обрушился на её голову.

- Мама! Мама! – вперёд выбежала маленькая девочка и бросилась к распростёртому у лошадиных ног телу, дёргавшейся в агонии матери. - Ты убил мою маму, злой римлянин! – глаза девчушки обожгли ненавистью офицера. Солдаты молча смотрели на разыгравшуюся драму, и Публию Гракху захотелось побыстрее закончить этот спектакль.

- Сожгите всех до одного! Именем Кесаря я отнимаю жизни у всех! – он поднял вверх руку и резко опустил её вниз, отдавая тем самым приказ к началу казни. Выставив вперёд копья со щитами, солдаты стали загонять несчастных женщин и детей в сарай, в котором те до этого не раз общались со своими богами. Толстые брёвна подпёрли входные двери, но этого можно было и не делать, так как никто из сарая не рвался наружу. Появились факелы, и деревянная постройка взялась огнём сразу с нескольких сторон. Изнутри не вырвалось ни звука, видимо, матери зажали рты своим чадам и сами стойко приняли смерть. Ветер понёс на кавалькаду чёрный дым, и сладкий запах горелой человеческой плоти перехватил дыхание. Закашлявшись, легат резко дёрнул поводья своего коня, развернув его почти на месте, и рванул вперёд к догоравшим воротам, за которыми колыхались золотые колосья ржи, колосья, что так и останутся неубранными человеком. Плевок галльской женщины горел на его щеках…

 

…Аркадий бросился прочь от мангала, от этого человека, жарившего мясо, пытаясь быстрее уйти от слащавого запаха. Пробежав вперёд по аллее метров сто, он остановился. Дышать стало легче. Усевшись на скамейке и вытянув ноги, писатель Иволгин, стащил с себя ботинки. Боже, как горели ступни! Мягкие калиги, как ему их не хватало! Затянувшись сигаретой, он задумался. Почему-то сюжет романа пошёл наперекосяк. События в первом томе развивались, как и было задумано изначально. Его герой Публий Гракх, сын богатых и уважаемых родителей из сословия всадников, рос смышлёным и одарённым мальчиком. Отец с матерью приложили не мало усилий к его воспитанию и образованию. В шестнадцать лет Публий, облитый материнскими слезами, был отдан отцом в Помпейский военный лагерь, где он проучился, прослужил, промучился целых три года, и где возмужал и почувствовал себя гражданином великой империи и её защитником. Аркадий вёл Публия по жизни, участвуя вместе с ним во всех его приключениях, успехах и неудачах в любовных делах и в военной службе, радуясь при каждом получении нового чина, при каждой победе над какой-нибудь красоткой. Всё в жизни Публия Гракха шло по заранее продуманному его другом и Богом, которого он никогда не видел, сценарию. Чья-то рука выбирала ему и места службы, и женщин, и немыслимые жизненные ситуации, в которые ему доводилось попадать. Даже жену, красавицу Литицию, дочь сенатора, выбрало ему всё то же Провидение – Аркаша Иволгин. Оно, это Проведение, вело его к цели жизни – должности префекта преторианской гвардиии при полоумном  императоре – деспоте Гае Калигуле. По продуманному сюжету именно он, Публий Гракх, в будущем ударом меча должен был освободить римский народ от безумного изверга. Но что-то в последнее время всё пошло не так, как надо. И откуда-то взявшаяся та галльская деревня, мимо которой легион Цезаря вообще не должен был идти, и гигантский костёр из женщин и детей. Чёрт знает что! Чёрт-то, может, и знал, а вот писатель Аркадий Иволгин, не мог понять, что происходило. Раньше он вёл сюжетную линию, а теперь будто плыл в потоке событий в лодке без вёсел. Вся беда была в том, что он сам хотел изменить направление этого движения, но у него не получалось: не виделась перспектива и не находились нужные слова. Приходилось мириться и ждать, куда вынесет течение. В лагере, разбитом на берегу галльской реки с каким-то мудрёным названием, в своей красной палатке легата, Публий Гракх возлежал на походной кровати, пил изысканное компанийское вино  и читал письмо тестя, полученное час назад от военного гонца…

 

Аркадию никогда не нравилась его собственная внешность. Он был худощавым, немного сутулым мужчиной среднего роста с узким лицом, и  большой нос его совсем не красил. Да, и волосы к тридцати пяти годам стали  уже не те, что в молодости. Поэтому, наверное, главный герой его романа Публий Гракх был в противоположность ему высоким атлетом с широкими плечами и стальными мускулами. Он был красавцем, его римлянин, с мужественными чертами лица, прямым носом и волевым подбородком. Иволгину нравилось быть Публием, ему нравилось, когда на того заглядывались женщины, он гордился любовью Литиции, и всегда, возвратившись из того виртуального мира, с сожалением смотрел на своё собственное отражение. А как-то утром, глянув в ванной комнате в зеркало, Аркадий испугался. Рассматривая себя, он увидел, как на лице начали появляться ожоговые волдыри, будто кто-то плеснул на него чем-то горячим. Волдыри надувались на глазах и раздражали кожу. Вспомнилась та галльская женщина, что зарубил мечом Публий Гракх. Её плевок так же горел тогда на лице. Стоп! На чьём лице? Лицо это было римлянина, которого придумал сам Аркадий! Он здесь причём? Иволгин разглядывал своё отражение и раздумывал: «Наверное, я такой впечатлительный, если мои мысли могут что-то творить с моим телом. Надо сделать перерыв в работе, отвлечься и заняться лицом».

 

Особо долго поволноваться за свою внешность Аркадию не пришлось, так как после примочек и компрессов волдыри на лице через несколько дней прошли, и кожа осталось почти такой, какой была всегда, за исключением едва заметного пятна. Иволгин продолжал работать над романом. И, если б даже он запретил себе на какое-то время писать, вряд ли бы смог это сделать. Тот виртуальный мир манил его и очаровывал своей экзотической необычностью. Аркадию нравилось быть в центре великих исторических событий, нравилось управлять ими, как и в этом мире ему нравилось управлять чужими жизнями. Он с удовольствием руками своего героя и подвластных ему солдат расправлялся с особой жестокостью с теми, кто вставал на пути. Во врагах Рима он видел своих личных врагов и недоброжелателей. А таких накопилось много в реальной жизни Аркадия. Среди них были и соседи, с которыми он ссорился, и друзья – товарищи из юности, что его частенько обижали, и бывшие начальники, не оценившие Иволгина в своё время как работника. Даже убитая галльская женщина напоминала Марину, которая осмелилась идти против его воли и его интересов, и тем самым оскорбила. Всем своим обидчикам Аркадий не всегда мог противостоять в жизни, зато в своём вымышленном мире в его силах было творить с ними всё, что заблагорассудится. После того ужасного случая на дороге он чувствовал дискомфорт в душе. Сказать, что его досаждали муки совести, было бы неверно. Он винил не себя, а обстоятельства, и, расправляясь в своём романе с мятежными галлами, вырубая всех до последнего и сжигая их жилища, писатель, как и его герой Публий Гракх, самоутверждался. Отчаянный поступок галльской женщины что-то надломил и в нём самом, и в его римлянине, поэтому сомоутверждение было необходимо им обоим. Погружаясь всё глубже и глубже в свой роман, Аркадий становился сродни Богу, чувствовал свою силу и значимость. Окружающая реальность угнетала его своей серостью, опостылевшей бытовухой. Где в ней тот блеск, та острота чувств, где дворцовые интриги и великие баталии, где любовь, в конце концов? Всё серо и однообразно. А толстая замарашка Люся, разве её можно поставить в один ряд с несравненной Литицией?

Сидя у своего рабочего компьютера, писатель Иволгин курил сигарету с закрытыми глазами, сосредотачивался и погружался в иной мир.   

 

…В своей красной палатке в военном лагере на берегу галльской реки Публий Гракх, не торопясь, читал свиток с письмом своего тестя Септимия Красса. Сенатор, именитый отец его жены, праправнук великого полководца, подавившего во времена республики восстание рабов, сообщал своему зятю о том, что  Литиция, его дочь, пребывает в добром  здравии, как и  дети, и все они молятся за отца и мужа богам. Политическая обстановка в Риме напряжённая, император Тиберий вернулся из своего добровольного пятилетнего заточения на Капри и раскрыл заговор Сеяна, префекта преторианской гвардии. Сенат вынес изменнику и его семье суровый приговор: все они были казнены. Красс написал, что сам лично голосовал за смертный приговор Сеяну, и в момент голосования думал о своём зяте и о своей несчастной дочери, разлучённой с мужем. Освободилось почётное место главного гвардейца императора, и, улучив момент, когда Тиберий был в благостном настроении после терм, сенатор заговорил с ним о муже своей дочери. Поначалу император вроде согласился с предложенной Крассом кандидатурой на место префекта, но в последний момент отдал предпочтение какому-то выскочке Понтию Пилату. Сенатор не уверен, слышал ли Публий о Пилате раньше. Но всё-таки Красс почувствовал расположение Тиберия к себе и к своим родственникам: после завершения галльского похода и возвращения легиона Цезаря в Рим, он назначает его, Публия Гракха, своим наместником в Иудеи. Это великая честь и большой скачёк по служебной лестнице. Не многим римлянам доводилось  из легатов сразу оказаться в кресле прокуратора целой провинции. Конечно, в Иудеи нет амфитеатров для гладиаторских игр, но Красс был уверен, что  там найдётся масса других развлечений. В конце концов, амфитеатры можно построить, ведь всё в руках  наместника императора.  В письме тесть искренне поздравлял зятя с почётным назначением и желал ему боевых побед….

 

…Это письмо переполошило Аркадия. Как мог Тиберий так поступить? Ведь вся жизнь Публия Гракха была посвящена служению империи, и он должен был занять  пост главного преторианца, чтобы в дальнейшем освободить Рим от тирана Гая Калигулы. Тиберий не имел права назначать Публия прокуратором Иудеи, ведь это законное место Понтия Пилата, об этом знает каждый! Но разве есть что-нибудь такое, чего не имел бы права сделать император Рима? Он распорядился по-своему, и Аркадий теперь не в силах был изменить судьбу Публия. А, может быть, Тиберий ещё поменяет своё решение и предложит  Гракху возглавить преторианцев, ведь есть ещё время – до распятия Христа целых два года.

Писатель Иволгин увлечённо работал над романом. Он больше ничего не сочинял, он только описывал жизнь, что текла в виртуальном мире, который он ясно видел….

 

Легион Цезаря продвигался вглубь Галльской провинции для воссоединения с другим римским легионом, движущимся из Аквитании. В двух переходах  на северо-запад от них находилась хорошо укреплённая крепость мятежников. В задачу легиона входило взять её и предать суду смутьянов. Публию Гракху надоел этот бесконечный переход, не терпелось поскорее вступить в схватку с варварами, блеснуть доблестью во славу империи. Ещё утром легион вышел на широкую мощёную дорогу, построенную здесь  лет сто назад во времена республики, являющую собой атрибут цивилизации в этой забытой Богами глуши. Дорога петляла между холмами, между полями ржи и подсолнухов, пересекала по мостам узкие речки, и всё это под палящим летним солнцем. Когда же впереди показался лес, в котором скрылась дорога, по легиону пронёсся  вздох облегчения. Всем хотелось побыстрее окунуться во влажную прохладу деревьев. Публий Гракх ехал впереди на своём белом, не знавшем усталости, боевом коне, и пурпурный плащ легата развивался позади него на лёгком горячем ветру. Рядом с ним восседал на рыжем жеребце командир первой когорты военный трибун Антоний Корд. Сзади офицеров пеший строй возглавлял аквилифер, облачённый в львиную шкуру, нёсший на вытянутых руках символ могущества легиона  - аквил - серебряного орла на высоком древке. Пятитысячный строй солдат, облачённых в медные запылённые шлемы и стальные доспехи, с большими красными щитами в руках, растянулся так далеко, что впереди скачущим всадникам не было видно самых последних центурий. Пустив впереди себя конный македонский разъезд, первая когорта легиона вошла в лес. Гракх вздохнул полной грудью прохладный воздух, пахнущий хвоей и гнилыми листьями. Он напомнил ему запах парка вокруг его собственного большого дома рядом с базиликой Юлия в Риме, где он проводил незабываемые часы в прогулках и беседах со своей возлюбленной женой Литицией. От благостных воспоминаний его оторвала резкая боль в левой руке. Галльская стрела, пущенная откуда-то из деревьев, соскользнула с металлической пластины, защищавшей грудь лорики сегментаты, и прошила насквозь руку чуть ниже плеча. Рядом Антоний Корд уже поднял вверх меч, и центурионы один за другим выкрикивали команды своим солдатам. Раненного легата в считанные минуты окружили плотным кольцом всадники македонской аукзилии, а первая когорта, вошедшая в лес, рассредоточилась по обеим сторонам дороги. Командование принял на себя военный трибун, а легат, защищённый со всех сторон от стрел македонскими щитами, поскакал в сопровождении в конец колонны, где располагались повозки с лекарями…

 

…- Проклятые варвары! – громко выкрикнул писатель Иволгин и откинулся на спинку кресла, свесив руки вдоль тела. - Сначала эта полоумная галльская бабёнка, посмевшая нанести легату оскорбление, и знавшая, что пощады не будет, теперь горстка самоубийц, попрятавшихся по деревьям. Что за народ?! Эти дикари ещё не знают его, Публия Гракха, который растопчет всякого, кто встанет у него на пути!

Впереди предстояла осада галльской крепости, и ранение могло помешать командовать штурмом.

- Всё не так! Всё не так, чёрт возьми! Публия не должны были ранить. Стрела должна была поразить Антония Корда. Как такое могло случиться?

Аркадий хотел всё переправить в тексте и уже пододвинулся к компьютеру, но левая рука онемела, и резкая боль парализовала сознание.

- Этого ещё не хватало! И до меня добрались варвары!

Он глянул на свою руку и увидел на ней чуть ниже плеча бордовый круглый рубец размером с металлический рубль, дотрагиваться до которого было очень больно.

 

Три дня Иволгин не мог приступить к работе над романом – страшно ныла рука. Успокаивало то, что за это время военные лекари могли подлечить Публия Гракха, и боль должна утихнуть. Понимая причину своей странной болезни, писатель и сам лечил собственную руку так же, как и ожог на лице.  Постепенно боль отступала. На четвёртый день Аркадий, собрав все силы и сконцентрировав воображение, сел за компьютер…

 

…На четвёртый день легат Публий Гракх принял легион под своё командование. Боль в руке была не такой уже острой, и он старался её не замечать. Недавний инцидент в лесу уже стёрся в памяти. Немногочисленный галльский отряд был быстро разбит, и тела пленённых варваров висели теперь в том лесу на деревьях вдоль дороги. Легион приближался к крепости Аварик, и её высокие стены уже были видны на горизонте. Подойдя к ней на одну милю, солдаты приступили к строительству лагеря. За двое суток было возведено хорошо защищённое частоколом и рвом укрепление. За ним в строгом порядке размещались палатки воинов, командиров, лазарет и кухни. Весь следующий день был посвящён приготовлениям к штурму: собирались онагры – огромные, тяжёлые катапульты, большие стационарные луки для метания стрел с зажигательной смесью, собирались детали осадных сооружений. К концу этого же дня подошёл второй римский легион из Аквитании. На общем военном совете была выработана совместная тактика взятия города. В течение следующего дня Аварик был окружен плотным кольцом десятитысячного войска. Была выбрана наиболее уязвимая стена, и напротив неё установили около пятидесяти катапульт. Солдаты под руководством плотников довольно быстро возвели осадные башни, по высоте превышавшие крепостные стены, на расстоянии в треть мили от них. Когда всё было готово, Публий Гракх отдал приказ к началу штурма. Осадные башни на огромных колёсах покатились к крепостным стенам. Катапульты начали метать огромные камни, которые должны были разбить каменную кладку и проделать брешь в стене. Длинные стрелы с укреплёнными на них горшками с зажигательной смесью, посыпались на крыши галльских домов. Когда осадные башни подкатились под самые крепостные стены, солдаты когорт, выстроившись штурмовыми отрядами - черепахами, защищёнными со всех сторон щитами, под градом стрел противника направились к ним. Тактика осады была хорошо отработана, и ни стрелы оборонявшихся, ни расплавленная смола, выливавшаяся со стен, ни камни, брошенные сверху, не могли причинить значительного урона римской армии. Легион Цезаря штурмовал Аварик со стороны южных ворот, а Аквитанский легион осаждал крепость с севера. Публий Гракх наблюдал за боем со своего кресла, установленного сразу за рядами катапульт. Осада проходила нормально, и требовалось только время, чтобы Аварик пал. И он, конечно же, пал под самый вечер, когда римские солдаты прорвались в город одновременно в нескольких местах и через крепостные стены, и через бреши в них. Ощетинившись мечами, македонская конница уже неслась по узким улицам, сметая всё на своём пути. Зашло за горизонт красное солнце, закончился трудный день, и закончилось существование мятежного варварского Аварика, посмевшего бросить вызов могуществу Великого Рима.

 Публий Гракх стоял со свитой своих офицеров у храма на площади, и красные плащи римлян и перья на их шлемах казались ещё краснее в свете пожарищ. Начищенные до зеркального блеска доспехи разбрасывали во все стороны тысячи искр, которые сплетались в один хоровод с искрами пепелищ, поднимаемых ветром над покорённым городом. Римские солдаты подталкивали копьями и сгоняли на площадь уцелевших защитников. Их оставалось человек сто, и все они, окровавленные, чёрные от копоти, стояли понуро, бросая ненавидящие взгляды на своих врагов. Легат произнёс речь, подобающую  в данном случае, объявив пленённым галлам, что все они приговариваются к смерти. Он хотел ещё что-то сказать, но дикое желание закурить остановило его…

 

…Аркадий зажёг сигарету, затянулся поглубже и нахмурил лоб. Его не покидало какое-то чувство тревоги. Он не знал, чем оно вызвано, и от этого становилось ещё неприятнее. Теперь он едва успевал за течением событий и мог  оценивать их только после того, как они свершались. Как писатель он чувствовал свою беспомощность, оттого, что был не в состоянии управлять чужими жизнями. Кольнуло грудь в предчувствии беды, хотелось остановиться, но пальцы сами легли на клавиатуру…

 

…Толпа пленных варваров стояла перед ним в зареве горящего города. Публий Гракх смотрел на этих людей с торжеством. Но торжество его было недолгим. Рослый и широкоплечий рыжеволосый галл с длинными грязными косами, спадавшими на грудь, и удивительно знакомым лицом, сделал то, что не под силу было сделать никому. Он резко бросился в сторону  к стоявшему рядом солдату и державшему копьё наперевес, каким-то дьявольским усилием вырвал из его рук грозное оружие и с силой метнул его в римского офицера. Тяжёлое копьё, пробив доспехи, проткнуло грудь Публия Гракха и вышло из его спины. Что было дальше, он уже не мог видеть, так как умер сразу, не став ни прокуратором Иудеи, ни командующим преторианской гвардией императора, ни освободителем римского народа от изверга Калигулы. Понтий Пилат отправился вскорости в Ершалаим и сделал то, что было начертано ему Судьбой, а справедливый палач Гая Калигулы так и остался неизвестным для потомков…

 

…Иволгин весь потный сидел перед компьютером и стеклянными глазами смотрел на экран. Это продолжалось несколько секунд, потом его глаза закатились, он упал лицом на клавиатуру и повалился на бок. Жена Людмила нашла своего мужа бездыханным на полу его рабочего кабинета. Экран компьютера светился текстом, и последними словами было: «Тяжёлое копьё проткнуло грудь Публия Гракха и вышло из его спины». В морге патологоанатомов удивили два больших красных рубца на груди и спине трупа. Причиной смерти оказался разрыв сердца. Писатель Аркадий Иволгин был похоронен с почестями, а его большой исторический роман остался незаконченным.

 

Сом

Семейная тайна