Недосказ

                                                     юрка иванов      

                                                     НЕДОСКАЗ

       Неправда, что птицы рождаются, чтобы летать. В полёте живут самолёты и неудачники. А птицы, они… живут. Они, конечно, парят там, и вообще по воздуху передвигаются. Но… летать?! Дудки! Оно только птенцам позволительно, да и то, если родители отвлеклись. Многому надо успеть научиться. А то, если каждый летать начнёт, то птенцов не останется. Любая, самая глупая птица знает: летать нужно со смыслом. Ни единого взмаха без пользы! Иначе…

Красавец орёл, застывший в вышине, не просто рад показать себя. Горе тебе, цыплёнок, коли засмотрелся на большую сильную птицу, возмечтал о бескрайнем небе, скорости, ветре… Коршуны, и впрямь, красивы, особенно в яростном точном пике. Сиди под корытом!

         Мечтать некогда. Коршунам надо высматривать цыплят, а пингвинам ловить рыбу. Журавли - туристы спешат за ускользающим летом, вороны за свежими помоями, а курицам и вовсе летать незачем. Они и не летают. Рождаются под насестами и в инкубаторах, живут у кормушки, а когда приходит пора умирать, продаются в городских магазинах. Замороженными.

Но и в городах живут птицы. В зоопарках тоскливо расхаживают эмигранты-страусы, да пасётся прочий экзотический сброд помельче. В лесопарках-резервациях задыхаются измельчавшие аборигены, упрямство и гордость которых не позволяют бросить пращуровы гнездовья. А вот урбанизированные мутанты-выродки чувствуют себя превосходно. Жадно вдыхают они отравленный воздух, и зловонные испарения загоняют эволюцию в бесконечную стремительную петлю: урвать кусок пожирнее, ещё пожирнее, еще.… Тут уж клювом не пощёлкаешь, не порезвишься. В момент превратишься в такой же аппетитно смердящий кусок.

В этой простой проверенной схеме нет места оригинальности, но каким-то непостижимым образом сбои в системе все-таки случаются. То какая-нибудь глупая ворона выплюнет сыр и умчится неведомо куда, пропадет, сгинет в пригородных лесах в поисках забытого птичьего счастья, то на городской свалке прочистит вдруг горло и заорёт во весь голос какая-то птаха, вспоминая соловьиное родство, позабытое во времена археоптерикса.

И вот, однажды, в самом большом и вонючем городе, на самой большой и вонючей свалке, в самом обычном гнезде вылупилась из обычного яйца странная такая Птичка. И дело не в том, что была она не вороной, а какой-нибудь колибри, или, скажем, белоплечим орланом. Вовсе нет. Но при ближайшем рассмотрении, не показалась она ни страусом, ни курицей, и ни пингвином. И уж никак не голубем, или воробьём.

Но на свалке это никого не обеспокоило, там и не таких видали; а только, кто бы ты ни был, приятель, обзаводись когтями и крыльями покрепче, чисти пёрышки, будь как все, и да поможет тебе Великий Гор.

Сейчас и не скажешь уже наверняка, что же помешало нашей Птичке занять подобающее положение в иерархии местной помойки, стать птицей ВАЖНОЙ или, на худой конец, Многоуважаемой. То ли в родительском гнезде не было обеспечено надлежащего призора, то ли у окрестных ворон обнаружилось подозрительно много белых перьев, а может, сказалась близость леса, откуда по ночам, когда стихал миллионогорлый Город, доносились волшебные звуки, загадочные и чарующие.

Но, как бы там ни было, предоставленная сама себе, Птичка росла, взрослела, совершая всё более дальние и опасные вылазки. Всё казалось ей интересным и заманчивым, и жалела она только о слабости юных крыльев, неспособных вынести к самому Солнцу, чтобы лететь, лететь…

Но, пожалуй, в одиночку это невозможно, да и как же хочется непременно делиться с кем-нибудь своими открытиями, слушать рассказы о чужих полётах.

Но что могли рассказать те, кого она знала, воробьи да вороны? Да и не стали бы они с ней разговаривать, очень уж смотрелась она среди них странно и подозрительно.

А тут ещё произвел на неё впечатление такой случай.

Как-то, залетев на самую окраину свалки, где никого-то и не было, и никто не мешал изучению диковинных явлений и вещей, Птичка вдруг заметила над пустырём странный силуэт, кроивший белёсое небо самыми немыслимыми галсами. Всё в незнакомце было поразительно: окраска, оперение, аэродинамические свойства…. Нет, положительно, таких на свалке отродясь не бывало. Птичка разинула клюв и, зависнув совсем по орлиному, забыла даже испугаться. Пришелец же сфокусировал взгляд мутно-чёрных глаз и, заложив самоубийственный вираж, пробормотал: «Ого, да у тебя крылья….». И тут же с грохотом налетел на ржавый мусорный бак, смутился, подобрал перья и неуверенно двинул в сторону леса.

«И что, - трезво осмотрела себя зардевшаяся было Птичка – крылья как крылья».

Нет, надо искать свою стаю. 

-Эк, и чудная ж ты, прости Господи, - изрекла старая ворона, косясь на Птичку и прикрывая добытые объедки - Не, здесь те не прожить. Летела б в центр, там индюки знаешь, какие страшенные бродят! Все помойки захапали….

Чем больше город, тем чаще встречаются там всякие несуразности, чуднее и занятнее особи. Служат они, главным образом, для декорирования архитектурных изысков, навроде атлантов и кариатид. Или, пардон, петушков на шпилях.

Ах, что это за дивные птицы! Как они умны и прекрасны! Философы пения и певцы полета. Маэстро тонкостей жизни и теоретики запредельности. Сплошь вожаки и хозяева птичьего базара.

Они с легкостью приняли Птичку, обладавшую легким характером и не чуравшуюся веселья. Жизнь в здешних забавах потекла легче. Одиночество затаилось.

Но если вы обладаете острым зрением и чутким слухом, вас ждёт горькое и неизбежное разочарование. Аляповатая накипь, что ввела вас в заблуждение, лишь камуфляж, натянутый поверх серенького оперения; а если среди крашеных петухов и найдется какой павлин, то горе вам, ежели разинет он рот. И роль скитальца из далёкой Индии он исполняет только до темноты, когда ждёт его кормушка и кров. А красота полётов местных асов отточена на коротких, хорошо знакомых маршрутах между самыми злачными помойками. Любое отклонение, и в панике они готовы расплакаться.

Ну, разве здесь рождались удивительные звуки,  не дававшие Птичке покоя? Впрочем, если музыка звучит в твоей душе, значит она существует. И если хотя бы ты умеешь летать, полет возможен.

И, надо сказать, Птичка не была уникальна. Самые дорогие и преданные друзья, кто уж точно слышал зов Неба, соглашались: настоящее в мире есть, не может не быть…. Но шли годы, всё реже можно было встретить искреннюю дружескую улыбку. Кто-то завёл правильные песни, наступив на горло собственным, и занят теперь постройкой гнезда, а при встрече улыбается совсем иначе или вовсе отводит глаза. Другие стали жертвами стальных когтей и откликнулись на зов Великого Вожака, стаям которого не нужно приземляться и кормиться у помоек. Третьи отчаялись достичь Полёта наяву и отправились в стаи теней, прячась от солнечного света и угасая.

Но ни весёлые  размалёванные туканы - самозванцы, ни практичные надутые индюки не казались ей достаточно привлекательными. Да и перспектива провести, по примеру соседок, остаток жизни на яйцах не вдохновляла.

-Да, хороша, - соглашалась Птичка, любуясь своим отражением в стынущей луже, - Но что толку? Они забывают, что я должна летать. И кажется ли тем, кто способен летать, что я хороша?

И опять гнездо, затеянное ей с кем-нибудь, оставалось пустым или вовсе недостроенным.

Каждую осень, наблюдая за огибающими Город косяками, Птичка думала: «Вот сейчас, сейчас или никогда! Через год будет поздно, непоправимо поздно. Не охватить мне уже будет взглядом весь Мир, и Солнце не погладить крылом». Но стаи, устремлённые в манящие неведомые дали, были сплошь чужие, и оттого бесполезные.

А по весне, когда странники возвращались в родные края, и даже вороны, радуясь теплу, каркали иначе, Птичка, охваченная общим весельем, опять не находила себе места. Что-то бескрайнее, как Вселенная и древнее, как жизнь взрывалось повсюду, вокруг и внутри неё, катилось по нервам жаркой волной: «Домой!».

Но другого дома, кроме городской свалки, Птичка не знала. Спешить было некуда.

Птичка всё чаще хворала, песни её год от года становились всё тоскливее, и она всё глубже погружалась в мир собственных иллюзий, лишь изредка возвращаясь к реальности. И так оно длилось, ползло и тянулось, до тех пор, пока….

Здесь заканчивается присказка, и самое время начинаться сказке доброй и жизнерадостной. Но что, собственно, могло случиться такого, что оправдало бы это «пока»? Птичка ведь, как и все мы, может в любой момент умереть, или, хуже того, просто состариться.

А Вы как хотели бы?

Дубосеково — Москва.

Май 2002.