Помочь сайту
Поздравления
Не тот алтарь
24 июня 2024 -
Анна Богодухова
Сомнение овладело Лизой уже давно, но она пыталась держать себя в руках. Только переступив порог заброшенного дома, девушка всё-таки сдалась и тихо предложила:
– Давайте уйдём? Нехорошо это…
Томас выразительно цыкнул, дескать, ну а чего от неё было ещё ждать? Надо сказать, что Томас и сам боялся. Но он скрывал это лучше Лизы.
– Ты можешь остаться здесь, – Франсуа взглянул на сестру с тревогой. Его бы воля – он бы и сам её сюда не повёл. Дело ли, чтобы девчонка с ними по ночам шастала? Но Лиза упёрлась, твердила, что пойдёт с ними, иначе всё расскажет родителям.
Расскажет родителям – это уже угроза. Франсуа знал, что стоит отцу и матери проведать про его ночные приключения, как плакала вся его свободная жизнь – не будет ни карманных денег, ни поездки на каникулы, ни даже прогулок. Пришлось брать сестру с собой.
– Я только раз, мне же тоже интересно, – оправдывалась Лиза, и в глубине души Франсуа понимал, что и ей несладко. Лиза была младше его на два года, замкнутая сама по себе, малообщительная, она не приобрела в новой школе друзей. У неё их и в старой не было – так, приятели, но там она была хотя бы в привычной обстановке. Но отцу предложили выгодную работу, пришлось сниматься с места и ломать устоявшийся мирок.
Франсуа и сам тяжело переносил разлуку с прежним домом, но всё же не так тяжело. У него за пределами школы быстро образовались друзья, а с ними и потрясающее увлечение – вокруг их жилых улиц дотлевали в забвении заброшенные дома. Исследовать их оказалось ужасно интересно! конечно, департамент это не поощрял и даже выставлял заборы около доходящих домов, но когда и кого останавливали заборы?
То-то же!
Тем более, оставалось этим домам всего ничего. По плану городских властей – уже к концу этого квартала начинался снос самых ветхих домишек, и уже к концу полугодия на опоясывающем жилые улицы кольце забвенных домов должен был образоваться пустырь, а дальше…
А дальше будет то, что и с другими пустырями – нагонят техники, строителей, и начнётся шум и монотонная рутина строительства. И возникнет и будет сдан новый дом. Так было с домом Томаса, с домом Эммы, с домом Джошуа и с домом самих Лизы и Франсуа. Собственно, и их отец был в этих местах как раз по зову грядущих строительств.
– Уже скоро, очень скоро, вы не узнаете этого города! – обещал им отец, единственный, кто, кажется, был счастлив от переезда. – Тут будет целая россыпь обновлённых жилищ, на любой вкус…
На вкус Франсуа место не выглядело привлекательным – обломки домов походили на зубья какого-то исполинского чудища, а между этими зубьями – нелепые розовые и белые новые дома, и где-то среди них терялся и его новый дом.
Но Франсуа молчал. Молчала и Лиза.
Зато исследовать заброшенные жилища было интересно. Ничего ценного там, конечно, не было – всё уже было вывезено или хозяевами, или более пронырливой молодёжью, находящей в разломах стен убежище. Но всё равно оставались стены и разваливающаяся мебель. Тут здорово было рисовать мелками по стене и полам, сбиваться в кучку с фонариком, рассказывать нелепые и всё же, в давящей атмосфере развалин, страшные истории…
А в одно субботнее утро к нему зашёл Томас с заговорщическим видом. Отказавшись с предельной вежливостью от завтрака, он сказал, что в одном из подвалов, но только, конечно, никому ни слова, есть что-то вроде святилища.
– Терри говорит, что там приносили в жертву людей. Лет тридцать назад.
– Какую жертву? – не понял Франсуа. – Кто?
В голове у него зашумело. В его мире не было никаких жертв. Разве что в учебниках истории и в далёких новостных сводках, где что-то, порой, и проскальзывало, но отец и мать в таком случае сразу же переключали канал.
– Сатанисты, – шепнул Томас. – Их потом арестовали, но вытащить из подвала их алтарь не смогли. Так он там и стоит. Мы собираемся туда ночью. Идёшь?
Всё внутри Франсуа воспротивилось предложению и возжелало твёрдо ответить: «нет!». Он не боялся заброшенных домов. Даже тех, где уже прогнивала лестница, и легко можно было свернуть себе шею. Но то, что говорил Томас, было за пределом его привычного мира.
– Не знаю… – неуверенно промолвил Франсуа, – я как бы не планировал сегодня.
Взгляд у Томаса поскучнел. Франсуа почудилось, что он совершил ошибку – ведь его только недавно приняли в компанию, а он что, трусит? И потом – когда были эти сатанисты? И их же арестовали?
Так что может быть страшного?
– Да я шучу! – неубедительно хохотнул Франсуа, – видел бы ты своё лицо! Иду, конечно же, иду.
– Ну смотри, – хмыкнул Томас, взгляд его снова стал ярким и весёлым. – Не слейся только!
И он выскользнул, ловко увернувшись от попыток усадить себя за стол. Зато Томаса ждал неприятный сюрприз – сразу же после завтрака Лиза, угадавшая по их жестам и кое-что услышав, поставила ультиматум:
– Или ты берёшь меня с собой, или я рассказываю родителям!
Пришлось решиться. Франсуа, разумеется попробовал отговорить сестру, убеждал, что там сыро, опасно и придётся не заснуть…
Но в тихую сестру как бес вселился:
– Ничего, справлюсь, – хмыкнула она, – только попробуй меня обмануть!
Пришлось ждать вечера. Франсуа надеялся, что она уснёт и не дождётся его выхода, но Лиза, видимо, всерьёз решила пойти, потому что дождалась его в гостиной.
– Через заднюю дверь, – шепнул Франсуа, – и это…я за тебя несу ответственность, поэтому слушайся меня.
Лиза закатила глаза.
– Я серьёзно! – зашипел Франсуа. – Я старше и сильнее. А ты…
– Ну хорошо, хорошо! – она сдалась.
Сдались, при виде пополнения, и Томас, и Джошуа, и Эмма. Обычно они лазили вчетвером, и Эмма была единственной девчонкой в их компании, но что делать?
– Как-то не так мы договаривались! – напомнил Томас, хмуро глядя на потупившуюся Лизу.
– Да ладно тебе, – Эмма неожиданно заступилась за неё. – Пусть сходит. Там же спуск ровный, мы поможем. Только не плакать!
Лиза воодушевилась, полегчало и Франсуа, и вот здрасьте – приплыли. В дом залезли без труда. Забор, окружавший разрушающийся двухэтажный закуток, был нарошечным, его любой носитель мозга преодолел бы влёгкую. Лиза, оказавшись на территории дома, приободрилась…
Спросил бы кто-нибудь, зачем тебе это, Лиза? Она бы не ответила. Захотелось! Она и не думала даже. Просто вступило, колыхнуло, но, конечно, причина была глубже. Замкнутая, нелюдимая, она искала себя. И ещё надеялась, что брат, который был ей ближе всех в семье, также как и она будет горевать по старому дому. Но он нашёл друзей, а она нет. Приняли её настороженно, да и она села в самый дальний угол и не высовывалась.
У Франсуа были прогулки после школы, а у неё только путь домой.
Франсуа заходил то к Томасу, то к Терри, а её никто не звал. Было обидно. И обида толкнула на попытку встряхнуться, стать безумной, захотелось заявить о себе, захотелось жить как-то иначе. И ничего лучшего она не придумала.
Вошли в дом. Там спокойно. Сыровато, правда. Но в свете фонарей всё равно безопасно. И ступени ровные. И пол не подводит.
– Нам туда, – Томас выхватил лучом фонаря чёрную дверь, ведущую в подвал. Тут ступени были уже чуть круче, но впечатлила Лизу дверь.
Тяжёлая, мрачная, обитая чем-то чёрным…
Вот тут сомнение и прорвалось. Это перелезать через забор было весело. Пугать Франсуа тем, что она расскажет всё родителям, было весело. А вот стоило оказаться внутри, и сомнение подкатило к горлу комком. А дальше хуже.
– Ты можешь остаться здесь, – предложил Франсуа. Вообще-то, он хотел поехидничать над сестрой, которая ещё недавно так храбрилась. Но всякое ехидство и у него пропало. Страшно было признаваться, но дверь, подвал… это было уже не так увлекательно.
– Да пусть домой идёт! – предложил Томас. – А то там темно и страшно!
Он засмеялся. Так мог смеяться только тот, кто и сам боится, но скрывается за маской насмешки.
– В самом деле…– Франсуа был смущён. – Лиза…
– Я просто пошутила! – обозлилась Лиза. Она сама себе показалась ничтожной и жалкой. Ей стало стыдно и неловко. Она пошла вниз первая, показывая, как ей не страшно.
– Наш человек! – одобрила Эмма, и было неясно, шутит она или нет.
За Лизой двинулся и Томас, а за ним Эмма с Джошуа – тот молчал всю дорогу и большой мрачной тенью висел над их компанией. Франсуа замкнул шествие. Спускаться не хотелось, но…
– Терри сказал, что дверь открывается, – Томас отодвинул Лизу от дверей, – подержите-ка…вот так!
Скрипнуло. Услужливый прямоугольник черноты раскрылся перед юнцами.
Дальше двинулись в молчании. Свет фонарей не выхватывал ничего, кроме строительного мусора и каких-то лохмотьев ничего из темноты. Так было несколько минут, в течение которых вся компания жарко дышала друг другу в затылки и лица. В подвале всеобщая храбрость куда-то делась, и никто не желал отделяться.
– О-ой…– Джошуа с грохотом налетел на что-то и все фонарные лучи взметнулись в его сторону. Он не устоял на ногах. Чёрный гладкий камень, похожий на алтарь, попал в свет. Сам Джошуа, растирая ушибленную ногу, сидел на сыром и грязном полу.
– Ну ты даёшь! – восхитился Томас. – Ребят, наш Джошуа не смог победить камня!
Острота не возымела действия.
– Дай посмотрю! – Эмма склонилась к ноге Джошуа. Тот мгновенно попытался спрятаться от неё, но Эмма не позволила. – А, ничего страшного. Точно не перелом.
– Врач третьей категории в деле! – Томаса не отпускала забава.
Но снова никакого отклика. Фонари шарили по стенам и потолку, стараясь не попадать на камень.
– Это было святилище, – объяснял Томас, решив перейти от шуток к страху. – Здесь сатанисты совершали свои кровавые и страшные мессы, заманивали сюда людей, и пили их кровь во славу своего владыки…
Томас свободной от фонаря рукой коснулся шеи Лизы. Она заверещала от неожиданности и, не примериваясь, саданула Томаса фонарём. Промахнулась большей его частью, но всё равно зацепила, оцарапала.
– Дурная!– заорал Томас.
– Ты спятил? – Франсуа, разобрав произошедшее, переметнулся через половину комнаты, и встряхнул Томаса. – Ты что?
– Я же шутил…шутил! – Томас оправдывался.
– Оставь его! – скомандовала Эмма. – Идиот он и в Африке идиот. Лиза, ты как?
– Я? нормально, – она жалела, что пришла сюда, что из-за неё столько шума, на кой чёрт она высунулась из своего мирка?
Что тут было хорошего?
– Ребят, смотрите! – Джошуа, про которого в суете все начисто забыли, подал голос. Миг – и на него обрушились все фонарные лучи. В руках у Джошуа была фигура – небольшая, сантиметров в двенадцать-пятнадцать, ярко-синего цвета. Какое-то чудовище было запечатлено в этой незначительной миниатюре. Приблизившись, Лиза увидела, что у него ярко-алый длинный язык и четыре руки, а на поясе или том, что могло бы оказаться поясом…черепа.
– Какая дикая дрянь! – рассмеялась Эмма, но смех её не разошёлся по подвалу, а затих, будто бы скрученный неловкостью.
– Что это? – спросил Джошуа. – А? тут стояло.
Он указывал на гладкий камень. Странно, что они не заметили фигурки. Если она стояла здесь, пока они шарили по комнате…
– Что-то от сатанистов осталось, – у Томаса был ответ.
– А они разве не дьяволу поклоняются? – усомнился Франсуа. Фигурка на изображение дьявола, во всяком случае, как представлялось Франсуа, не тянула. Не было ни рогов, ни обожжённых крыльев, ни меча.. ничего. и потом, разве дьявол был четырехруким?
– Кажется, это женщина, – Эмма уже оглядывала фигурку с особенным вниманием, точно ничего важнее не было. – Да, точно.
– Ну демон какой-то! – хмыкнул Томас, – какая разница? Сатанисты на то и сатанисты…
Он не успел договорить. По всей комнате, отражаясь одновременно от стен, пола и потолка, проникаясь сыростью, словно змеёй, вползая в уши непрошено и незвано, зазвучал тихий, но не имеющий надежды на заглушение, голос:
– Какие ещё сатанисты, дети?
Они переглянулись. Ужас затмил ужас. Что-то уже шевелилось в воздухе чернотой, поднимаясь из забвения, прямо за их спинами ползло, ширилось…
– Скорее наружу! – заорала Эмма и первая подала пример. Но дверь захлопнулась прямо перед её носом и не позволила пройти. Эмма напрасно ломилась. Чернота росла за ними. А дальше…
***
Нельзя войти в цвет. Он субъективен, это всего лишь излучение, которое зависит от человека и от состояния мира в данной точке. В цвет нельзя войти, но Лиза в него вошла. Всё затопило желтизной и стало удушливо ярким. Её подняло вверх, гораздо выше, чем то позволил подвал, и она напрасно кричала и рвалась на землю.
Подняло к пределу, и Лиза поняла, что на неё смотрят глаза. Почти людские, не считая того, что каждый глаз больше неё самой. И не считая того, что по ободку радужки красноватые и чёрные пятна посверкивают.
– Ну и что ты такое? – шумно спросила желтая пустота, и глаза остались равнодушными.
– Простите, простите, пожалуйста…– забормотала Лиза. Голос её срывался, предавал, но она всё равно шептала, не зная даже, с кем говорит. – Мы случайно. Мы уйдём.
– Уйдёте, – согласился голос, в котором Лиза угадала женское звучание. – Но приходили зачем?
Зачем? Это был хороший вопрос. Лиза пришла от дурости – теперь она это чётко знала.
Из жёлтой пустоты потянулись четыре руки, и каждая к Лизе. Лиза попыталась не смотреть, захотела зажмуриться, но желтизна, в которую выбросило её нечто, преодолевающее весь мир, и побеждающее всё, не отступала. И через закрытые веки было видно как тянутся к ней руки.
– Не рыдай, дитя, в слезах нет истины, – одна из этих рук достигла её лица и…бережно стёрла слёзы. – Видишь?
Изумлённая и напуганная Лиза видела как дрожат её слезинки на пальцах четырехрукого чудовища. Дрожат и тают.
– Так и всё тает, – чудовище хмыкнуло. – Ступай в свой мир, и не ходи в мои в миры.
Лиза вообще была готова никогда не выходить из дома после такого. Она не представляла даже, как будет жить дальше, как пойдёт в школу, как спустится к завтраку после этой одуряющей желтизны.
– Иди…– легко велело чудовище и Лизу понесло куда-то вниз и вниз, и желтизну пожирало чернотой. И только вслед шелестело уже знакомым, отражающимся от каждого кусочка мира:
– Чернота есть истина, в черноте заключены цвета.
Лиза не знала как упадёт, но сил кричать у неё больше не было. она летела и летела в пустоту. И…всё кончилось.
Она с криком дёрнулась и очутилась в свой постели. Заплаканная, напуганная, трясущаяся и в пыльной после подвала одежде.
***
Джошуа вступил в синеву. Подобно Лизе он вошёл в цвет, хотя сам не понял, как это случилось. Он сидел без движения на полу и вдруг…его вознесло. К самой синеве и вышло к нему навстречу нечто.
Джошуа лучше других успел разглядеть фигурку и узнал в явленной ему сути ту оболочку.
– Это…вы? – спросил он, изумлённый тем, как синяя пустота держит его.
Женщина высунула длинный змеиный язык и лукаво сверкнула чёрными глазами. Все четыре её руки держали по мечу – острому, ужасно блестящим в синеве серебряной смертью.
Джошуа попытался ползти, но не смог. Синева держала его. И когда четырехрукое чудовище уже приблизилось к нему, и он зажмурился, прощаясь с жизнью, всё кончилось.
– Не ты, – ответствовала синева и что-то длинное, похожее на язык, незримое в этой синеве, лизнуло его по щеке. И началось великое падение. Джошуа швырнуло через пожирающую синеву черноту прямо в подвал. Обратно к камню, приложило об пол подвала, и он затих, боясь пошевелиться.
***
– Каждый раз, когда меня тревожат, я ищу проводника, – объясняла удушливая белая пустота уже знакомым голосом.
Томас, в отличие от товарищей по несчастью, не вознёсся. Пустота облепила всё его существо.
– Из числа глупых и самонадеянных, из числа тех, кто поведёт мою волю, – шелестела белизна, заменяющая весь мир. – Но каждый раз я ошибаюсь. И это моя величайшая трагедия. И это мой величайший дар смертным.
Пустота обвилась вокруг его тела змеиными плотными кольцами, стянула, словно норовила удушить, и вдруг ослабила хватку:
– И каждый раз, когда я хочу уйти спать, находится тот, кто хочет моего пробуждения. Ответь мне, юнец, чего ты искал в моих владениях?
– Я же…мы же… мы играли. Мы просто…– у Томаса заканчивались слова, и ужас глупил его дыхание, сбивал мысли, топил.
– Мы тоже когда-то играли, – задумчиво отозвалось из белизны,– но не вламывались туда, куда идти не следует. Чего ты просишь от меня?
– Я? ничего. Отпусти меня. Отпусти…
– Так ты свободен! – засмеялась белая пустота и действительно расступилась, позволяя лететь Томасу на свободу. Правда, подхватить его пустота не собиралась – ни одним из своих цветов не собиралась и он летел через бесцветность в абсолютное никуда.
Путь кончился быстро и больно. Тело Томаса, в котором уже ничего не осталось, кроме ужаса, упало о камни, сползло бесформенной грудой в воду…
Утром будет горе. Утром найдут его тело, прибитое к берегу.
***
Эмма оказалась в красном. Красный цвет обрушился на неё пологом со всех сторон, и, как казалось девчонке, принялся её изучать.
– А ты храбра, – заметил голос. – Даже слишком. Что же забыла в моих владениях?
– Это собственность не твоя, – Эмма боялась. Но не красного цвета и не голоса, а неизвестности. Того, что будет после, и не с нею даже, а с мамой…
Эмма понимала теперь, чуяла силу, которую прежде не видела.
– Это земли моей страны, – дрожала Эмма,– а ты…
– В гостях? Вы у меня, а я у вас! – голос рассмеялся и пустота расступилась. И даже чернотой не пожгло красный цвет. Он просто истаял, оставив Эмму около Джошуа – обалделого и бессознательного.
– Джошуа? – испугалась Эмма, бросаясь к нему. – Ты жив? А?
Она огляделась по сторонам. Это был тот же подвал, только не было никого, с кем они пришли. Только они вдвоём, если считать выросшую в два раза фигурку четырехрукого чудовища, ухмыляющуюся с камня.
– Мы уходим, – твёрдо сказала Эмма, обращаясь и к себе, и к Джошуа, и к фигурке. – Ну? Давай!
Она принялась его приводить в чувство.
– Давай, – уговаривала она. – Надо идти…
***
А вокруг Франсуа заклубилась чернота. Он испугался и попытался сбежать от неё, но чернота преградила ему дорогу и посоветовала:
– Лучше постой. Чернота – все цвета, чернота – победа над цветом. Чернота – абсолют. Так куда ты бежишь?
– Домой, – честно ответил Франсуа.
– А ты там нужен? – поинтересовалась чернота и потянула к нему руки. – Если ты там нужен, почему пришёл сюда?
Франсуа нервно сглотнул:
– Что ты такое?
– Начало и конец, конец и начало, – объяснил голос. – Я не являю тебе своего облика, боюсь тебя напугать прежде времени.
– Сатанисты тут не причём, да? – он же и сам это понял, да и имело ли это значение? Но нужно было что-то спросить.
– Совершенно, – подтвердила чернота. – Здесь было святилище, но подчинённое не какому-то дьяволу, а мне.
– И тут приносили в жертву людей?
– Людей, зверей и суть идей, – нараспев произнес голос,– но никто не понял всей глубины моей черноты, и не провёл меня так, как я того хотела.
Франсуа показалось, что, по меньшей мере, шесть рук впились в его спину, держали ногтями за плечи, касались его тела.
– Помогите…– попытался дёрнуться он, но руки перехватили его бегство.
– Кто вернётся домой, кто со мною пойдёт? – усмехнулась пустота.
И расступилась, показывая заплаканную, замкнутую в желтизне Лизу.
– Лиза!
– Кто со мною пойдёт, кто домой вернётся? – повторила чернота. – вы мне оба нравитесь, но я суть всего злого и благого, а значит, даю выбор.
– Почему мне? – бессильно спросил Франсуа. Он уже всё решил.
– Потому что я так хочу. Этот мир существует потому что я так хочу. И всё в нём есть только потому что я так хочу…– объяснил голос так легко, словно о пути до булочной поведал. – Так кто со мною пойдёт, кто домой вернётся?
Франсуа никогда не думал, что решать ему будет так легко: жить или идти в неизвестность?
– Пусть она домой…– но сомнений не было.
Ему показалось, что чернота довольна, а в следующее мгновение она уже лезла ему в рот и в нос, выедала ему глаза, проникала внутрь и топила его изнутри в себе.
***
«Пятеро подростков стали жертвой нападения. В городе объявился маньяк?»
«Ночная шалость закончилась трагедией»
«Родители, берегите своих детей!»
«Они снова здесь? убийцы, проповедующие дело тьмы, на свободе?»
Газетные заголовки абсурднее один другого. Но ещё абсурднее вопросы. Лиза устала на них отвечать. Также устали отвечать на них Эмма и Джошуа. Джошуа вообще повезло – у него оказались переломы и к нему в больницу репортёров не пускают, а вот Эмма и Лиза…
В доме Лизы горе. В доме Эммы мрачность. Они обе не знают, что сказать друг другу и вообще не говорят о произошедшем. Только тоска стен давит на них по-особенному, да ещё каждая теперь боится цвета – Лиза боится жёлтого и с нею случается истерика на похоронах Франсуа, когда кто-то кладёт жёлтый букет на запечатанный в вечность гроб; а Эмма выкидывает все красные вещи в дальний угол – как назло их много.
Лиза и Эмма молчат. Молчат о том, что случилось. Полиция не отстаёт. Видели ли они кого-то? Нет, не видели. Не описывать же всерьёз фигурку синего цвета с четырьмя руками? Слышали ли они что-нибудь? Нет, не слышали. Не помнят. Не видели. Испугались. Чем? Не помнят.
Полиция мрачна – сколько из-за этих подростков шумихи? Сколько горя? Двое убитых: Томас – утопленник, и Франсуа – у него остановилось сердце.
Дело – полная дрянь.
– Как вы могил туда пойти? – воет мать, когда горе становится невыносимым. Она в ужасе. В ужасе от того, что недосмотрела, в ужасе от того, что случилось и от того, что могло случиться ещё и с Лизой.
– Хватит, хватит…– неуверенно пытается утешить её отец и сам косится на Лизу. Он не ожидал от неё такого.
Лиза только прячет глаза. Ей стыдно. Ей кажется, что она одна во всём виновата. И только встреча с Эммой не даёт ей увериться в этом:
– Забудь! – жёстко вещает она, – это не твоя вина. Наша. Общая. Мы пошли в тот дом. Мы все пошли… мы знали, что там творились ритуалы. Но мы пошли.
Зачем? У Эммы нет ответа. Тогда всё казалось легко и просто. Понятно даже. Интересно! вот и причина, чтобы пойти.
– Я уезжаю, – говорит Лиза, когда ей становится легче. – папа переводится в другой город. Говорит, условия там лучше.
Она знает, что это ложь. Это все знают. Они бегут из этого города, от его теней. Но куда сбежать Лизе от жёлтого цвета, в котором она едва не задохнулась?
***
В святилище тихо. Для навеки бессмертных тут совсем другой вид. У неё много алтарей по миру – каждое из них всего лишь вход сюда. Прежде она не выходила на каждый зов, а теперь бросается к каждому алтарю, боясь забвения.
Но здесь этого не скажешь. Святилище такое же, как и тысячи лет назад, а сама она сидит в резном кресле, под её ногами черепа смертных, чуть поодаль корчится перерождающееся в посмертии тело юнца, которого когда-то звали Франсуа.
– Великая…– бессметный прислужник склоняется перед нею в трепете восторга и одновременно в ужасе поклонения, – чёрная ночь!
– чего тебе? – она смеётся, алый длинный язык особенно остро контрастирует с её темно-синим гибким и сильным телом.
– Объясни мне, великая, зачем тебе нужны были те детёныши? – прислужник не понимает.
– Общения хочу, – она пожимает плечами. Ей хватает и такого ответа. она богиня, что идёт по миру тысячелетия. И будет идти ещё долгие века прежде, чем иссякнет всё то, чем она владеет.
Людям того не объяснишь, смертным того не покажешь и она, когда забывают её другие боги, скучает. Она ужасна и прекрасна, она милостива и беспощадна, она властвует над временем смертных, но не показывается им, разрушает их мир и отстраивает его. Она – суть противоречий, подобно тому, как чернота сочетает в себе все цвета, даже ничем не тронутый белый, так и она сочетает в себе все существа…
Но побеждает её скука.
– Великая, – прислужник качает головой, – ты могла послать в своё царство войско. Тени привели бы к тебе любого.
Она молчит. Внешне, конечно. Внутри неё всё кипит от бешенства – этот мир больше не её. В нём живут другие боги и безбожие тоже живёт. И нет у неё столько силы, хотя могущества в ней ещё много.
– Уйди, – велит ещё один бессмертный, появляясь серостью и проступая чернотой за спиной прислужника.
Она поднимает глаза – не удивлена, нет. Ленность овладевает ею после всякого деяния.
– Позволь мне не вставать, Харон, – просит она.
– Не вставай, Кали, – дозволяет он. – Владыка гневается. Ты упокоила не своих. Они даны были нам, а я встречаю их на берегу? Верни.
Кали обидно – что же это, действуют через гонца? Разве не богиня она? Разве не заслужила почтения?
Кали стыдно – в самом деле, чего разошлась?
Кали весело – переполох, переполох в аидовом царстве! Получай, гордец!
И всё это сразу и одновременно, накрыто ленью, тоской и безысходной грустью.
– Бери двух моих, – предлагает она равнодушно.
Кали грустно расставаться со своими прислужниками из мира смертных. Кали гневно – Аид ещё чего-то требует? Кали смешно – смертные всё равно возвели её в богиню разрушения, так и не поняв, что она и за сотворение отвечает, ведь нет одного без другого. Кали скучно – этот разговор утомляет её. Кали тошно – сколько их уже было и будет? И наверняка Харон уже несёт на себе ответ, предупреждён своим господином, пёсья морда!
– Да будет так, – соглашается Харон. Кали не ошиблась. – Подземное Царство Великого Аида не имеет к тебе претензий, великая Кали.
Он исчезает, как и пришёл, через серость.
Кали торжествует – как ловко она управилась! Кали показывает язык ушедшему через небытие гостю. Кали готова расплакаться от несправедливости. Кали тоскует…
– Давайте уйдём? Нехорошо это…
Томас выразительно цыкнул, дескать, ну а чего от неё было ещё ждать? Надо сказать, что Томас и сам боялся. Но он скрывал это лучше Лизы.
– Ты можешь остаться здесь, – Франсуа взглянул на сестру с тревогой. Его бы воля – он бы и сам её сюда не повёл. Дело ли, чтобы девчонка с ними по ночам шастала? Но Лиза упёрлась, твердила, что пойдёт с ними, иначе всё расскажет родителям.
Расскажет родителям – это уже угроза. Франсуа знал, что стоит отцу и матери проведать про его ночные приключения, как плакала вся его свободная жизнь – не будет ни карманных денег, ни поездки на каникулы, ни даже прогулок. Пришлось брать сестру с собой.
– Я только раз, мне же тоже интересно, – оправдывалась Лиза, и в глубине души Франсуа понимал, что и ей несладко. Лиза была младше его на два года, замкнутая сама по себе, малообщительная, она не приобрела в новой школе друзей. У неё их и в старой не было – так, приятели, но там она была хотя бы в привычной обстановке. Но отцу предложили выгодную работу, пришлось сниматься с места и ломать устоявшийся мирок.
Франсуа и сам тяжело переносил разлуку с прежним домом, но всё же не так тяжело. У него за пределами школы быстро образовались друзья, а с ними и потрясающее увлечение – вокруг их жилых улиц дотлевали в забвении заброшенные дома. Исследовать их оказалось ужасно интересно! конечно, департамент это не поощрял и даже выставлял заборы около доходящих домов, но когда и кого останавливали заборы?
То-то же!
Тем более, оставалось этим домам всего ничего. По плану городских властей – уже к концу этого квартала начинался снос самых ветхих домишек, и уже к концу полугодия на опоясывающем жилые улицы кольце забвенных домов должен был образоваться пустырь, а дальше…
А дальше будет то, что и с другими пустырями – нагонят техники, строителей, и начнётся шум и монотонная рутина строительства. И возникнет и будет сдан новый дом. Так было с домом Томаса, с домом Эммы, с домом Джошуа и с домом самих Лизы и Франсуа. Собственно, и их отец был в этих местах как раз по зову грядущих строительств.
– Уже скоро, очень скоро, вы не узнаете этого города! – обещал им отец, единственный, кто, кажется, был счастлив от переезда. – Тут будет целая россыпь обновлённых жилищ, на любой вкус…
На вкус Франсуа место не выглядело привлекательным – обломки домов походили на зубья какого-то исполинского чудища, а между этими зубьями – нелепые розовые и белые новые дома, и где-то среди них терялся и его новый дом.
Но Франсуа молчал. Молчала и Лиза.
Зато исследовать заброшенные жилища было интересно. Ничего ценного там, конечно, не было – всё уже было вывезено или хозяевами, или более пронырливой молодёжью, находящей в разломах стен убежище. Но всё равно оставались стены и разваливающаяся мебель. Тут здорово было рисовать мелками по стене и полам, сбиваться в кучку с фонариком, рассказывать нелепые и всё же, в давящей атмосфере развалин, страшные истории…
А в одно субботнее утро к нему зашёл Томас с заговорщическим видом. Отказавшись с предельной вежливостью от завтрака, он сказал, что в одном из подвалов, но только, конечно, никому ни слова, есть что-то вроде святилища.
– Терри говорит, что там приносили в жертву людей. Лет тридцать назад.
– Какую жертву? – не понял Франсуа. – Кто?
В голове у него зашумело. В его мире не было никаких жертв. Разве что в учебниках истории и в далёких новостных сводках, где что-то, порой, и проскальзывало, но отец и мать в таком случае сразу же переключали канал.
– Сатанисты, – шепнул Томас. – Их потом арестовали, но вытащить из подвала их алтарь не смогли. Так он там и стоит. Мы собираемся туда ночью. Идёшь?
Всё внутри Франсуа воспротивилось предложению и возжелало твёрдо ответить: «нет!». Он не боялся заброшенных домов. Даже тех, где уже прогнивала лестница, и легко можно было свернуть себе шею. Но то, что говорил Томас, было за пределом его привычного мира.
– Не знаю… – неуверенно промолвил Франсуа, – я как бы не планировал сегодня.
Взгляд у Томаса поскучнел. Франсуа почудилось, что он совершил ошибку – ведь его только недавно приняли в компанию, а он что, трусит? И потом – когда были эти сатанисты? И их же арестовали?
Так что может быть страшного?
– Да я шучу! – неубедительно хохотнул Франсуа, – видел бы ты своё лицо! Иду, конечно же, иду.
– Ну смотри, – хмыкнул Томас, взгляд его снова стал ярким и весёлым. – Не слейся только!
И он выскользнул, ловко увернувшись от попыток усадить себя за стол. Зато Томаса ждал неприятный сюрприз – сразу же после завтрака Лиза, угадавшая по их жестам и кое-что услышав, поставила ультиматум:
– Или ты берёшь меня с собой, или я рассказываю родителям!
Пришлось решиться. Франсуа, разумеется попробовал отговорить сестру, убеждал, что там сыро, опасно и придётся не заснуть…
Но в тихую сестру как бес вселился:
– Ничего, справлюсь, – хмыкнула она, – только попробуй меня обмануть!
Пришлось ждать вечера. Франсуа надеялся, что она уснёт и не дождётся его выхода, но Лиза, видимо, всерьёз решила пойти, потому что дождалась его в гостиной.
– Через заднюю дверь, – шепнул Франсуа, – и это…я за тебя несу ответственность, поэтому слушайся меня.
Лиза закатила глаза.
– Я серьёзно! – зашипел Франсуа. – Я старше и сильнее. А ты…
– Ну хорошо, хорошо! – она сдалась.
Сдались, при виде пополнения, и Томас, и Джошуа, и Эмма. Обычно они лазили вчетвером, и Эмма была единственной девчонкой в их компании, но что делать?
– Как-то не так мы договаривались! – напомнил Томас, хмуро глядя на потупившуюся Лизу.
– Да ладно тебе, – Эмма неожиданно заступилась за неё. – Пусть сходит. Там же спуск ровный, мы поможем. Только не плакать!
Лиза воодушевилась, полегчало и Франсуа, и вот здрасьте – приплыли. В дом залезли без труда. Забор, окружавший разрушающийся двухэтажный закуток, был нарошечным, его любой носитель мозга преодолел бы влёгкую. Лиза, оказавшись на территории дома, приободрилась…
Спросил бы кто-нибудь, зачем тебе это, Лиза? Она бы не ответила. Захотелось! Она и не думала даже. Просто вступило, колыхнуло, но, конечно, причина была глубже. Замкнутая, нелюдимая, она искала себя. И ещё надеялась, что брат, который был ей ближе всех в семье, также как и она будет горевать по старому дому. Но он нашёл друзей, а она нет. Приняли её настороженно, да и она села в самый дальний угол и не высовывалась.
У Франсуа были прогулки после школы, а у неё только путь домой.
Франсуа заходил то к Томасу, то к Терри, а её никто не звал. Было обидно. И обида толкнула на попытку встряхнуться, стать безумной, захотелось заявить о себе, захотелось жить как-то иначе. И ничего лучшего она не придумала.
Вошли в дом. Там спокойно. Сыровато, правда. Но в свете фонарей всё равно безопасно. И ступени ровные. И пол не подводит.
– Нам туда, – Томас выхватил лучом фонаря чёрную дверь, ведущую в подвал. Тут ступени были уже чуть круче, но впечатлила Лизу дверь.
Тяжёлая, мрачная, обитая чем-то чёрным…
Вот тут сомнение и прорвалось. Это перелезать через забор было весело. Пугать Франсуа тем, что она расскажет всё родителям, было весело. А вот стоило оказаться внутри, и сомнение подкатило к горлу комком. А дальше хуже.
– Ты можешь остаться здесь, – предложил Франсуа. Вообще-то, он хотел поехидничать над сестрой, которая ещё недавно так храбрилась. Но всякое ехидство и у него пропало. Страшно было признаваться, но дверь, подвал… это было уже не так увлекательно.
– Да пусть домой идёт! – предложил Томас. – А то там темно и страшно!
Он засмеялся. Так мог смеяться только тот, кто и сам боится, но скрывается за маской насмешки.
– В самом деле…– Франсуа был смущён. – Лиза…
– Я просто пошутила! – обозлилась Лиза. Она сама себе показалась ничтожной и жалкой. Ей стало стыдно и неловко. Она пошла вниз первая, показывая, как ей не страшно.
– Наш человек! – одобрила Эмма, и было неясно, шутит она или нет.
За Лизой двинулся и Томас, а за ним Эмма с Джошуа – тот молчал всю дорогу и большой мрачной тенью висел над их компанией. Франсуа замкнул шествие. Спускаться не хотелось, но…
– Терри сказал, что дверь открывается, – Томас отодвинул Лизу от дверей, – подержите-ка…вот так!
Скрипнуло. Услужливый прямоугольник черноты раскрылся перед юнцами.
Дальше двинулись в молчании. Свет фонарей не выхватывал ничего, кроме строительного мусора и каких-то лохмотьев ничего из темноты. Так было несколько минут, в течение которых вся компания жарко дышала друг другу в затылки и лица. В подвале всеобщая храбрость куда-то делась, и никто не желал отделяться.
– О-ой…– Джошуа с грохотом налетел на что-то и все фонарные лучи взметнулись в его сторону. Он не устоял на ногах. Чёрный гладкий камень, похожий на алтарь, попал в свет. Сам Джошуа, растирая ушибленную ногу, сидел на сыром и грязном полу.
– Ну ты даёшь! – восхитился Томас. – Ребят, наш Джошуа не смог победить камня!
Острота не возымела действия.
– Дай посмотрю! – Эмма склонилась к ноге Джошуа. Тот мгновенно попытался спрятаться от неё, но Эмма не позволила. – А, ничего страшного. Точно не перелом.
– Врач третьей категории в деле! – Томаса не отпускала забава.
Но снова никакого отклика. Фонари шарили по стенам и потолку, стараясь не попадать на камень.
– Это было святилище, – объяснял Томас, решив перейти от шуток к страху. – Здесь сатанисты совершали свои кровавые и страшные мессы, заманивали сюда людей, и пили их кровь во славу своего владыки…
Томас свободной от фонаря рукой коснулся шеи Лизы. Она заверещала от неожиданности и, не примериваясь, саданула Томаса фонарём. Промахнулась большей его частью, но всё равно зацепила, оцарапала.
– Дурная!– заорал Томас.
– Ты спятил? – Франсуа, разобрав произошедшее, переметнулся через половину комнаты, и встряхнул Томаса. – Ты что?
– Я же шутил…шутил! – Томас оправдывался.
– Оставь его! – скомандовала Эмма. – Идиот он и в Африке идиот. Лиза, ты как?
– Я? нормально, – она жалела, что пришла сюда, что из-за неё столько шума, на кой чёрт она высунулась из своего мирка?
Что тут было хорошего?
– Ребят, смотрите! – Джошуа, про которого в суете все начисто забыли, подал голос. Миг – и на него обрушились все фонарные лучи. В руках у Джошуа была фигура – небольшая, сантиметров в двенадцать-пятнадцать, ярко-синего цвета. Какое-то чудовище было запечатлено в этой незначительной миниатюре. Приблизившись, Лиза увидела, что у него ярко-алый длинный язык и четыре руки, а на поясе или том, что могло бы оказаться поясом…черепа.
– Какая дикая дрянь! – рассмеялась Эмма, но смех её не разошёлся по подвалу, а затих, будто бы скрученный неловкостью.
– Что это? – спросил Джошуа. – А? тут стояло.
Он указывал на гладкий камень. Странно, что они не заметили фигурки. Если она стояла здесь, пока они шарили по комнате…
– Что-то от сатанистов осталось, – у Томаса был ответ.
– А они разве не дьяволу поклоняются? – усомнился Франсуа. Фигурка на изображение дьявола, во всяком случае, как представлялось Франсуа, не тянула. Не было ни рогов, ни обожжённых крыльев, ни меча.. ничего. и потом, разве дьявол был четырехруким?
– Кажется, это женщина, – Эмма уже оглядывала фигурку с особенным вниманием, точно ничего важнее не было. – Да, точно.
– Ну демон какой-то! – хмыкнул Томас, – какая разница? Сатанисты на то и сатанисты…
Он не успел договорить. По всей комнате, отражаясь одновременно от стен, пола и потолка, проникаясь сыростью, словно змеёй, вползая в уши непрошено и незвано, зазвучал тихий, но не имеющий надежды на заглушение, голос:
– Какие ещё сатанисты, дети?
Они переглянулись. Ужас затмил ужас. Что-то уже шевелилось в воздухе чернотой, поднимаясь из забвения, прямо за их спинами ползло, ширилось…
– Скорее наружу! – заорала Эмма и первая подала пример. Но дверь захлопнулась прямо перед её носом и не позволила пройти. Эмма напрасно ломилась. Чернота росла за ними. А дальше…
***
Нельзя войти в цвет. Он субъективен, это всего лишь излучение, которое зависит от человека и от состояния мира в данной точке. В цвет нельзя войти, но Лиза в него вошла. Всё затопило желтизной и стало удушливо ярким. Её подняло вверх, гораздо выше, чем то позволил подвал, и она напрасно кричала и рвалась на землю.
Подняло к пределу, и Лиза поняла, что на неё смотрят глаза. Почти людские, не считая того, что каждый глаз больше неё самой. И не считая того, что по ободку радужки красноватые и чёрные пятна посверкивают.
– Ну и что ты такое? – шумно спросила желтая пустота, и глаза остались равнодушными.
– Простите, простите, пожалуйста…– забормотала Лиза. Голос её срывался, предавал, но она всё равно шептала, не зная даже, с кем говорит. – Мы случайно. Мы уйдём.
– Уйдёте, – согласился голос, в котором Лиза угадала женское звучание. – Но приходили зачем?
Зачем? Это был хороший вопрос. Лиза пришла от дурости – теперь она это чётко знала.
Из жёлтой пустоты потянулись четыре руки, и каждая к Лизе. Лиза попыталась не смотреть, захотела зажмуриться, но желтизна, в которую выбросило её нечто, преодолевающее весь мир, и побеждающее всё, не отступала. И через закрытые веки было видно как тянутся к ней руки.
– Не рыдай, дитя, в слезах нет истины, – одна из этих рук достигла её лица и…бережно стёрла слёзы. – Видишь?
Изумлённая и напуганная Лиза видела как дрожат её слезинки на пальцах четырехрукого чудовища. Дрожат и тают.
– Так и всё тает, – чудовище хмыкнуло. – Ступай в свой мир, и не ходи в мои в миры.
Лиза вообще была готова никогда не выходить из дома после такого. Она не представляла даже, как будет жить дальше, как пойдёт в школу, как спустится к завтраку после этой одуряющей желтизны.
– Иди…– легко велело чудовище и Лизу понесло куда-то вниз и вниз, и желтизну пожирало чернотой. И только вслед шелестело уже знакомым, отражающимся от каждого кусочка мира:
– Чернота есть истина, в черноте заключены цвета.
Лиза не знала как упадёт, но сил кричать у неё больше не было. она летела и летела в пустоту. И…всё кончилось.
Она с криком дёрнулась и очутилась в свой постели. Заплаканная, напуганная, трясущаяся и в пыльной после подвала одежде.
***
Джошуа вступил в синеву. Подобно Лизе он вошёл в цвет, хотя сам не понял, как это случилось. Он сидел без движения на полу и вдруг…его вознесло. К самой синеве и вышло к нему навстречу нечто.
Джошуа лучше других успел разглядеть фигурку и узнал в явленной ему сути ту оболочку.
– Это…вы? – спросил он, изумлённый тем, как синяя пустота держит его.
Женщина высунула длинный змеиный язык и лукаво сверкнула чёрными глазами. Все четыре её руки держали по мечу – острому, ужасно блестящим в синеве серебряной смертью.
Джошуа попытался ползти, но не смог. Синева держала его. И когда четырехрукое чудовище уже приблизилось к нему, и он зажмурился, прощаясь с жизнью, всё кончилось.
– Не ты, – ответствовала синева и что-то длинное, похожее на язык, незримое в этой синеве, лизнуло его по щеке. И началось великое падение. Джошуа швырнуло через пожирающую синеву черноту прямо в подвал. Обратно к камню, приложило об пол подвала, и он затих, боясь пошевелиться.
***
– Каждый раз, когда меня тревожат, я ищу проводника, – объясняла удушливая белая пустота уже знакомым голосом.
Томас, в отличие от товарищей по несчастью, не вознёсся. Пустота облепила всё его существо.
– Из числа глупых и самонадеянных, из числа тех, кто поведёт мою волю, – шелестела белизна, заменяющая весь мир. – Но каждый раз я ошибаюсь. И это моя величайшая трагедия. И это мой величайший дар смертным.
Пустота обвилась вокруг его тела змеиными плотными кольцами, стянула, словно норовила удушить, и вдруг ослабила хватку:
– И каждый раз, когда я хочу уйти спать, находится тот, кто хочет моего пробуждения. Ответь мне, юнец, чего ты искал в моих владениях?
– Я же…мы же… мы играли. Мы просто…– у Томаса заканчивались слова, и ужас глупил его дыхание, сбивал мысли, топил.
– Мы тоже когда-то играли, – задумчиво отозвалось из белизны,– но не вламывались туда, куда идти не следует. Чего ты просишь от меня?
– Я? ничего. Отпусти меня. Отпусти…
– Так ты свободен! – засмеялась белая пустота и действительно расступилась, позволяя лететь Томасу на свободу. Правда, подхватить его пустота не собиралась – ни одним из своих цветов не собиралась и он летел через бесцветность в абсолютное никуда.
Путь кончился быстро и больно. Тело Томаса, в котором уже ничего не осталось, кроме ужаса, упало о камни, сползло бесформенной грудой в воду…
Утром будет горе. Утром найдут его тело, прибитое к берегу.
***
Эмма оказалась в красном. Красный цвет обрушился на неё пологом со всех сторон, и, как казалось девчонке, принялся её изучать.
– А ты храбра, – заметил голос. – Даже слишком. Что же забыла в моих владениях?
– Это собственность не твоя, – Эмма боялась. Но не красного цвета и не голоса, а неизвестности. Того, что будет после, и не с нею даже, а с мамой…
Эмма понимала теперь, чуяла силу, которую прежде не видела.
– Это земли моей страны, – дрожала Эмма,– а ты…
– В гостях? Вы у меня, а я у вас! – голос рассмеялся и пустота расступилась. И даже чернотой не пожгло красный цвет. Он просто истаял, оставив Эмму около Джошуа – обалделого и бессознательного.
– Джошуа? – испугалась Эмма, бросаясь к нему. – Ты жив? А?
Она огляделась по сторонам. Это был тот же подвал, только не было никого, с кем они пришли. Только они вдвоём, если считать выросшую в два раза фигурку четырехрукого чудовища, ухмыляющуюся с камня.
– Мы уходим, – твёрдо сказала Эмма, обращаясь и к себе, и к Джошуа, и к фигурке. – Ну? Давай!
Она принялась его приводить в чувство.
– Давай, – уговаривала она. – Надо идти…
***
А вокруг Франсуа заклубилась чернота. Он испугался и попытался сбежать от неё, но чернота преградила ему дорогу и посоветовала:
– Лучше постой. Чернота – все цвета, чернота – победа над цветом. Чернота – абсолют. Так куда ты бежишь?
– Домой, – честно ответил Франсуа.
– А ты там нужен? – поинтересовалась чернота и потянула к нему руки. – Если ты там нужен, почему пришёл сюда?
Франсуа нервно сглотнул:
– Что ты такое?
– Начало и конец, конец и начало, – объяснил голос. – Я не являю тебе своего облика, боюсь тебя напугать прежде времени.
– Сатанисты тут не причём, да? – он же и сам это понял, да и имело ли это значение? Но нужно было что-то спросить.
– Совершенно, – подтвердила чернота. – Здесь было святилище, но подчинённое не какому-то дьяволу, а мне.
– И тут приносили в жертву людей?
– Людей, зверей и суть идей, – нараспев произнес голос,– но никто не понял всей глубины моей черноты, и не провёл меня так, как я того хотела.
Франсуа показалось, что, по меньшей мере, шесть рук впились в его спину, держали ногтями за плечи, касались его тела.
– Помогите…– попытался дёрнуться он, но руки перехватили его бегство.
– Кто вернётся домой, кто со мною пойдёт? – усмехнулась пустота.
И расступилась, показывая заплаканную, замкнутую в желтизне Лизу.
– Лиза!
– Кто со мною пойдёт, кто домой вернётся? – повторила чернота. – вы мне оба нравитесь, но я суть всего злого и благого, а значит, даю выбор.
– Почему мне? – бессильно спросил Франсуа. Он уже всё решил.
– Потому что я так хочу. Этот мир существует потому что я так хочу. И всё в нём есть только потому что я так хочу…– объяснил голос так легко, словно о пути до булочной поведал. – Так кто со мною пойдёт, кто домой вернётся?
Франсуа никогда не думал, что решать ему будет так легко: жить или идти в неизвестность?
– Пусть она домой…– но сомнений не было.
Ему показалось, что чернота довольна, а в следующее мгновение она уже лезла ему в рот и в нос, выедала ему глаза, проникала внутрь и топила его изнутри в себе.
***
«Пятеро подростков стали жертвой нападения. В городе объявился маньяк?»
«Ночная шалость закончилась трагедией»
«Родители, берегите своих детей!»
«Они снова здесь? убийцы, проповедующие дело тьмы, на свободе?»
Газетные заголовки абсурднее один другого. Но ещё абсурднее вопросы. Лиза устала на них отвечать. Также устали отвечать на них Эмма и Джошуа. Джошуа вообще повезло – у него оказались переломы и к нему в больницу репортёров не пускают, а вот Эмма и Лиза…
В доме Лизы горе. В доме Эммы мрачность. Они обе не знают, что сказать друг другу и вообще не говорят о произошедшем. Только тоска стен давит на них по-особенному, да ещё каждая теперь боится цвета – Лиза боится жёлтого и с нею случается истерика на похоронах Франсуа, когда кто-то кладёт жёлтый букет на запечатанный в вечность гроб; а Эмма выкидывает все красные вещи в дальний угол – как назло их много.
Лиза и Эмма молчат. Молчат о том, что случилось. Полиция не отстаёт. Видели ли они кого-то? Нет, не видели. Не описывать же всерьёз фигурку синего цвета с четырьмя руками? Слышали ли они что-нибудь? Нет, не слышали. Не помнят. Не видели. Испугались. Чем? Не помнят.
Полиция мрачна – сколько из-за этих подростков шумихи? Сколько горя? Двое убитых: Томас – утопленник, и Франсуа – у него остановилось сердце.
Дело – полная дрянь.
– Как вы могил туда пойти? – воет мать, когда горе становится невыносимым. Она в ужасе. В ужасе от того, что недосмотрела, в ужасе от того, что случилось и от того, что могло случиться ещё и с Лизой.
– Хватит, хватит…– неуверенно пытается утешить её отец и сам косится на Лизу. Он не ожидал от неё такого.
Лиза только прячет глаза. Ей стыдно. Ей кажется, что она одна во всём виновата. И только встреча с Эммой не даёт ей увериться в этом:
– Забудь! – жёстко вещает она, – это не твоя вина. Наша. Общая. Мы пошли в тот дом. Мы все пошли… мы знали, что там творились ритуалы. Но мы пошли.
Зачем? У Эммы нет ответа. Тогда всё казалось легко и просто. Понятно даже. Интересно! вот и причина, чтобы пойти.
– Я уезжаю, – говорит Лиза, когда ей становится легче. – папа переводится в другой город. Говорит, условия там лучше.
Она знает, что это ложь. Это все знают. Они бегут из этого города, от его теней. Но куда сбежать Лизе от жёлтого цвета, в котором она едва не задохнулась?
***
В святилище тихо. Для навеки бессмертных тут совсем другой вид. У неё много алтарей по миру – каждое из них всего лишь вход сюда. Прежде она не выходила на каждый зов, а теперь бросается к каждому алтарю, боясь забвения.
Но здесь этого не скажешь. Святилище такое же, как и тысячи лет назад, а сама она сидит в резном кресле, под её ногами черепа смертных, чуть поодаль корчится перерождающееся в посмертии тело юнца, которого когда-то звали Франсуа.
– Великая…– бессметный прислужник склоняется перед нею в трепете восторга и одновременно в ужасе поклонения, – чёрная ночь!
– чего тебе? – она смеётся, алый длинный язык особенно остро контрастирует с её темно-синим гибким и сильным телом.
– Объясни мне, великая, зачем тебе нужны были те детёныши? – прислужник не понимает.
– Общения хочу, – она пожимает плечами. Ей хватает и такого ответа. она богиня, что идёт по миру тысячелетия. И будет идти ещё долгие века прежде, чем иссякнет всё то, чем она владеет.
Людям того не объяснишь, смертным того не покажешь и она, когда забывают её другие боги, скучает. Она ужасна и прекрасна, она милостива и беспощадна, она властвует над временем смертных, но не показывается им, разрушает их мир и отстраивает его. Она – суть противоречий, подобно тому, как чернота сочетает в себе все цвета, даже ничем не тронутый белый, так и она сочетает в себе все существа…
Но побеждает её скука.
– Великая, – прислужник качает головой, – ты могла послать в своё царство войско. Тени привели бы к тебе любого.
Она молчит. Внешне, конечно. Внутри неё всё кипит от бешенства – этот мир больше не её. В нём живут другие боги и безбожие тоже живёт. И нет у неё столько силы, хотя могущества в ней ещё много.
– Уйди, – велит ещё один бессмертный, появляясь серостью и проступая чернотой за спиной прислужника.
Она поднимает глаза – не удивлена, нет. Ленность овладевает ею после всякого деяния.
– Позволь мне не вставать, Харон, – просит она.
– Не вставай, Кали, – дозволяет он. – Владыка гневается. Ты упокоила не своих. Они даны были нам, а я встречаю их на берегу? Верни.
Кали обидно – что же это, действуют через гонца? Разве не богиня она? Разве не заслужила почтения?
Кали стыдно – в самом деле, чего разошлась?
Кали весело – переполох, переполох в аидовом царстве! Получай, гордец!
И всё это сразу и одновременно, накрыто ленью, тоской и безысходной грустью.
– Бери двух моих, – предлагает она равнодушно.
Кали грустно расставаться со своими прислужниками из мира смертных. Кали гневно – Аид ещё чего-то требует? Кали смешно – смертные всё равно возвели её в богиню разрушения, так и не поняв, что она и за сотворение отвечает, ведь нет одного без другого. Кали скучно – этот разговор утомляет её. Кали тошно – сколько их уже было и будет? И наверняка Харон уже несёт на себе ответ, предупреждён своим господином, пёсья морда!
– Да будет так, – соглашается Харон. Кали не ошиблась. – Подземное Царство Великого Аида не имеет к тебе претензий, великая Кали.
Он исчезает, как и пришёл, через серость.
Кали торжествует – как ловко она управилась! Кали показывает язык ушедшему через небытие гостю. Кали готова расплакаться от несправедливости. Кали тоскует…
Рейтинг: 0
91 просмотр
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
