Мои "Крохотки". Тетрадь вторая

[Скрыть] Регистрационный номер 0535636 выдан для произведения: Пояснение ко второй тетради
 
Если вы, уважаемые читатели, не нашли времени познакомиться с историями Первой тетради, а сразу принялись за Вторую, то не поленитесь обратиться к предыдущему сборнику «Крохоток» и прочитать хотя бы моё обращение к читателям, в котором я разъясняю некоторые детали.
В этой серии очередных историй, абсолютно правдоподобных, коим большей частью я был свидетелем или участником, я решил чередовать истории грустные, трагические с историями весёлыми, комическими. Ничего не поделаешь, к великому сожалению, наша жизнь появляется из небытия и уходит в небытие…Ведь смерть имеет такое же право на отражение в искусстве, как и жизнь. Так что, те, кто из читающих эти строки чересчур впечатлителен, у кого нервы послабее, могут смело пропускать рассказы под чётной нумерацией.
 
Пепельница 
       – Съезжает постоялец-то мой! – слезливо жаловалась своей соседке Полина Ивановна.
Вот уже третий год пошёл, как она овдовела. Дети давно разъехались и носа в отчий дом не кажут. Пенсия – кот наплакал, еле на коммуналку хватает, вот и решила она два года назад пустить в пустующую комнату жильца для извлечения из этого мероприятия хоть какой-нибудь прибыли.
Повезло как-то сразу и неожиданно - не верилось даже. Откликнулся на её объявление некий Антон Сырбу – молдованин, тридцати трёх лет, высокий, чернявый – ну, цыган да и только! Приехал он с берегов Днестра в Подмосковье на заработки. Трудился на строительстве коттеджей, благо спрос на рабочую силу большой – коттеджи-то вокруг города как грибы растут! Хотелось бы Полине Ивановне, конечно, девчоночку какую-нибудь, студенточку из зажиточной семьи, но старушка быстро успокоилась – Антон оказался человеком вежливым, тихим и обходительным, тем более, что дома бывал нечасто, оставался, как правило, ночевать на объекте, чтобы машину зря не гонять – была у него старенькая «Лада».
И привыкла за два года Полина Ивановна к нему, да и деньжатами разжилась – кое-что поднакопила за это время. Думала, что так и дальше будет, а тут – на тебе!,– как гром среди ясного неба… Съезжает!
Вот и плакалась она своей соседке, искала у неё утешения…
 
– На другую квартиру уходит или, может, кралю себе местную нашёл?– интересовалась Мария Николаевна.
Полина Ивановна и впрямь держала в тоненькой морщинистой руке чёрный пластиковый пакет, набитый мусором под завязку.
На том соседки и расстались: Мария Николаевна пошла домой, отдыхать после работы (она не сидела дома, а работала в меру своих сил уборщицей в одном из офисов), а Полина Ивановна продолжила путь к мусорным бакам, которые нестройным рядом вытянулись в конце двора.
 
Мария Николаевна, перекусив, прилегла отдохнуть, да и заснула.
Проснулась от того, что кто-то со страшной силой барабанил в её дверь. В сумерках вскочила с дивана и, набрасывая на ходу халат, с колотящимся сердцем бросилась открывать. Распахнула, от испуга даже не спросив кто там. На пороге стояла Полина Ивановна и её уезжающий постоялец. На обоих было страшно смотреть: он – с налитыми кровью глазами, злой, словно чёрт; она – бледная, с трясущимися руками и подёргивающейся щекой.
Мария Николаевна сразу смекнула, что стряслось что-то необычное, но ни о чём расспрашивать свою подругу не стала.
Когда они вышли из подъезда, молдованин резко завернул за дом, где оставил свою машину, а подруги направились прямиком к мусорным бакам.
За тот короткий промежуток времени пока они вышагивали расстояние от дома до мусорки, Полина Ивановна успела торопливо и сбивчиво поведать своей подруге события последних минут.
Я ему, мол, как где? Я её с мусором остальным в пакет, да на помойку и снесла… А он сперва побледнел, потом покраснел – никогда его таким не видела! Давай, орёт, бери свою подругу, тебя, Маша, значит, и бегом к мусорным бакам! Как хотите, но чтобы банку нашли! Вот так-то вот!
Когда подруги дошли до мусорки, туда уже подъезжал молдованин.
– Ты куда пакет свой бросила, чёртова кукла!? – заорал он, едва выйдя из машины.
Полина Ивановна неверной рукой показала на второй бак справа. Молдаванин подскочил к тому и со злостью опрокинул его на землю… Бак с грохотом повалился, высыпая на асфальт своё содержимое.
Полина Ивановна тут же нагнулась и стала перебирать мусор, Мария Николаевна присоединилась к ней.
Через несколько минут, женщины выпрямились – нет, здесь пакета не было. Перешли к другому, рядом стоящему. Видно, баки кто-то за это время передвинул, ведь старушка точно помнила, что бросила мусор именно во второй бак справа…
Дело осложнялось ещё тем, что мусор Полина Ивановна собрала в стандартный чёрный пакет, а таких в баках было великое множество. Каждый из них надо было раздирать и пытаться распознать по содержимому он ли это. Если Полине Ивановне удавалось сразу отбраковать пакет, то работа продвигалась споро – найденное тут же отбрасывалось. Но чаще приходилось перебирать до конца в поисках этой злополучной банки.
Мария Николаевна по неосторожности расцарапала руку консервной банкой, но не замечала этого. Осталось последних два бака. Заморосил холодный дождь, стемнело. Молдованин включил фары машины, освещая старушкам поле их деятельности. Он заметно нервничал, курил одну сигарету за другой. Прохожие с удивлением поглядывали на двух, азартно роющихся в мусоре старушек. Некоторые, узнав в них Марию Николаевну и Полину Ивановну, намеревались поговорить с ними, но Антон Сырбу, резким жестом, останавливал их, мол, прошу не мешать! Те в недоумении шли дальше.
И вдруг, Полина Ивановна радостно пискнула. Антон тут же метнулся к ней, вырвал из рук пакет, выпотрошил его себе под ноги и схватил в руки старую жестяную банку. Он стал её азартно трясти, покуда оттуда вслед за окурками не выпал туго смотанный рулон долларовых купюр, скреплённый резинкой. Антон взял его, для верности ещё потряс банку и, отбросив её в сторону хмыкнул, глядя на старушек, которые теперь, сделав дело, стояли растерянные, грязные и уставшие, не зная, что им теперь делать дальше. Молдованин вздохнул, достал из кармана две тысячные рублёвые купюры, отдал за труды старушкам, которые молча приняли их, и, запрыгнув в машину, укатил…
Мария Николаевна и Полина Ивановна вяло посмотрели ему вслед и уныло побрели домой.
– А ведь всё прибеднялся, паскуда… И за последний месяц мне так и не заплатил, – первой нарушила молчание Полина Ивановна. – Слушай, Маша, а что было бы, если бы мусор уже успели бы вывезти, а?
Мария Николаевна промолчала, лишь задумчиво пожав плечами в ответ.
Полина Ивановна смутилась и, зло пожевав губами, ответила:

 
Ждала мама дочку… 
 
 
На одной из центральных улиц города Т. – улице Октябрьской, –  автомобильная пробка.   Поток машин еле движется, а то и вовсе встаёт намертво. Положение попавших в автомобильную западню пассажиров общественного транспорта усугубляет жаркий июльский день.
               –  Что же это делается, а? Что за безобразие! – возмущается в переполненном троллейбусе Нина Ивановна Пичугина –  полная, обливающаяся от духоты потом женщина в солидных годах. Поворачивается  к своей попутчице, сидящей  рядом.
               – Специально ведь сегодня отпросилась пораньше с работы! А у нас начальник знаете какой, на драной козе к нему не подъедешь! – дочка ко мне из Москвы едет  –  недавно у меня день рождения был  –  подарок мне везёт… Одним днём хочет обернуться – вот к половине четвёртого приедет, а на семичасовой электричке уже обратно домой, в Москву… А здесь такое…
               Наконец троллейбус дёргается, робко начинает движение, всё теснее прижимаясь к краю дороги. Лавируя между замершим транспортом, включив сирену и проблесковые маячки, вперёд с трудом пробирается машина скорой помощи.
               – Видно случилось что-то, –  прошелестел по салону ропот. – Авария там, или ещё что…
               Троллейбус проехал ещё пол-остановки и перед пассажирами открылась причина коллапса: милиция, скорая помощь, стайки зевак на тротуарах… а на середине проезжей части накрытое простынёй тело. На белой простыне большое пятно алой крови.
               –  Сбили кого-то… – ахнула, крестясь, какая-то старушка в троллейбусе.
               – Так им и надо! – зло усмехнулась Нина Ивановна и добавила. – Ведь сколько уж лет отсюда переход перенесли, так нет, всё стараются по старинке перебежать! Лень им пройти сто метров до перекрёстка! Всё спешат куда-то, торопятся… А я вот, представьте себе, рада, что так случилось! Другим это уроком послужит…. Дочь меня, наверное, уже ждёт-не дождётся, а я из-за этих бестолочей, опаздываю…
               Соседка её вздохнула, явно несогласная с рассуждениями Нины Ивановны, но ничего не сказала.
               Поворчав, Пичугина стала пробираться к выходу – наконец-то объявили её остановку.
               Выбравшись из троллейбуса, медленно остывая от раздражения, Нина Ивановна поспешила к своей девятиэтажке, нырнула в прохладный подъезд, поднялась на седьмой этаж. Открыв дверь квартиры, удивилась тишине –никто, вопреки её ожиданиям, не вышел ей навстречу… Ключ-то у дочки должен быть свой… Может забыла его взять с собой? Ну да, конечно, забыла... Ждала-ждала меня, да и отошла куда-нибудь, в магазин, например…
               Успокоив себя такими рассуждениями, Нина Ивановна на всякий случай прошлась по пустой квартире.
               Прошло ещё полчаса.
               Резкий телефонный звонок заставил её нервно вздрогнуть. Но она быстро пришла в себя: скорее всего,  электричка запоздала, вот дочь и звонит с вокзала, чтобы предупредить её…
               –   Алло! – прокашлявшись, прохрипел в трубке незнакомый мужской голос.
               –    Да, слушаю… –  ответила оробевшая женщина.
               –    Скажите, пожалуйста, кем вам приходится Степашкина Вера Петровна?
               –    Как кем? Ну, дочь это моя…
               –    Понятно… Значит так, мне очень жаль, но должен вам сообщить, что час назад на Октябрьской улице ваша дочь попала под машину. Спасти её, увы, не удалось...

 
Тапочки 
 
Петьку Цывина я знал очень давно – шутка ли сказать, десять лет за одной партой просидели! Характер у него такой: если захочешь чего выпытать у него – ни в жисть не расскажет, хоть калёным железом жги! Но есть к этому замочку один секретный ключик: когда на него не давишь и не канючишь – ну, расскажи, мол, как это случилось, мне это интересно и т.д., а, напротив, проявляешь явное безразличие к интересующему тебя вопросу, вот здесь-то он помнётся-помнётся, да и выложит всё! Начать разговор следует издалека – и на темы совершенно посторонние, можно сказать, даже бессмысленные, например: насколько хороша за окном погода,  какие виды на урожай зерновых в этом году и т.п. Ну, а потом остаётся навострить уши и слушать, слушать, слушать – говорить-то он умеет…
 
А началось всё с того, что сегодня рано утром меня разбудил телефон и уже через пять минут ошарашенный неожиданным известием, что Петька развёлся с Маринкой, я тут же помчался к нему. Их обоих, его самого и его жену (теперь уже бывшую) Маринку я со школьных лет знал, да что там знал, учились в одном классе! На свадьбе у них свидетелем был. Казалось, нет крепче семьи, всем в пример их ставил, сам им даже немного завидовал, а тут на тебе! Как гром среди ясного неба!
 
На мой звонок в дверь Петька открыл сразу, словно всю ночь не спал, стоял за дверью и ждал кого-то.
– А, это ты… – разочарованно протянул он, явно не ожидая увидеть меня, и, сразу потеряв ко мне интерес, пошлёпал на кухню. Я молча последовал за ним.
Никаких особенных перемен в нём я не увидел, ну чуть задумчивее стало лицо, даже я сказал бы загадочней, чуть замедленнее движения, словно  не мог отойти после долгого сна – да  и только…
Сели за стол, и вот когда коньяка в принесённой мной бутылке заметно поубавилось, когда мы вдоволь наболтались на отвлечённые темы, Петька после затяжной паузы, глядя куда-то в пустоту, прошептал одними губами: «Да, судьба-судьбинушка…», и тут же, без каких-либо вопросов с моей стороны начал рассказывать то, за чем, собственно говоря, я и пришёл.
 
«Представляешь, пригласили в тот день Шитовы меня на день рождения. Да и не только меня: Сухова Вадика, Максимова Андрея, Цветкова Пашку – ты их всех знаешь – и ещё несколько незнакомых мне, а тебе тем более, человек. Кто с жёнами пришёл, кто в одиночку. Я тоже со своей Маринкой притащился… Моя перед выходом всё принаряжалась, да красилась… Меня заставила новые туфли надеть, а они мне жмут – мочи нет. «Разнашивай, говорит, зря что ли покупали?».
Ну, как обычно, сначала небольшая прелюдия – ждали, пока гости соберутся, толкались на кухне, да на лоджии… А как все пришли, хозяйка за стол позвала. Ну, а там, как полагается – подарки, поздравления, тосты и тому подобное. А дальше сам знаешь, у всякого застолья такой момент наступает, когда все уже под градусом и начинают сбиваться в группки по интересам: кто спорит, не понятно о чём, кто чем-то хвалится, кто жалуется на жизнь свою горькую… Главное, никто никого толком не слушает… Вот в такой момент и решил я, как оказалось позже, на свою беду, выйти покурить…
Взял зажигалку, сунул в рот сигарету и поднялся от стола. Хозяйка квартиры именинница, Ленка Шитова, заметила мои телодвижения и говорит:
– Петь, можешь на лоджию выйти… Мы все там курим.
– Да я как-то на лестничной площадке привык, – отвечаю ей. – Мне там удобнее будет…
Сказал и вышел из зала в прихожую. А как вышел, то сообразил: на лестничную площадку идти, значит, из уютных тапочек, в которые хозяева меня обули, снова лезть в тесноту не разношенных туфель … Подумал-подумал, да и внял совету именинницы – пошёл курить на лоджию.
Стою, затягиваюсь дымом, поглядываю с высоты девятого этажа на городской пейзаж, радуюсь, значит, жизни. Знал бы тогда, что до конца этой радости считанные секунды остались! Сделал очередную затяжку – чувствую, что в комнату кто-то вошёл. Думаю, ну, ещё курильщик  мне в компанию подваливает…
Обернулся я и… глазам не поверил: в комнату вбежали, прикрыв поплотнее за собой дверь, Артём, мой давний друг и… моя Маринка! Кинулись они, счастливые до сумасшествия, друг другу в объятия, целуются, жмутся друг к другу. Артём жену мою лапает, где только может, ещё момент и вот-вот на постель повалит! А у меня аж дух перехватило. И, главное, Маринка-то абсолютно не противится, сама к нему всё теснее жмётся! Я и курить-то забыл, стою с открытым ртом, смотрю – не знаю, что делать. И вдруг мы с Маринкой встретились взглядом! В первые секунды её, как и меня, словно паралич разбил, но потом опомнилась, оторвалась она от Артёма и выскочила, как ошпаренная, из комнаты.
Ну, а я что? Придя немного в себя, хоть меня и продолжало трясти от увиденного, незаметно для остальных покинул место торжества. Интересно, что никто так и не заметил, что произошло, веселье было в самом разгаре. Только вот тапочки обратно на туфли свои поменять забыл, так и ушёл домой в них… Туфли мне через несколько дней Ленка Шитова принесла, а тапки оставила мне, то ли по забывчивости, то ли нарочно, на память о том событии.
Так они и остались со мной, вон, стоят у двери… Вот так-то…»
 
Покидая своего друга, в прихожей я бросил взгляд на те обычные, ничем не примечательные тапочки, ставшие, пусть косвенной, но всё же причиной раздора в ранее благополучной семье – обыкновенные шлёпанцы, в которых, как выяснилось, от судьбы не убежишь…

 
 
 
Обыкновенное убийство 
Женька Семёнов, несмотря на свой довольно солидный возраст (ему в ту пору было пятьдесят лет против моих двадцати восьми), был человеком тихим, добрым и застенчивым, да не просто застенчивым, а застенчивым, я бы сказал, до неприличия. Подхожу я как-то раз к кабинету начальника цеха  – у дверей стоит, переминается с ноги на ногу мой герой. Вижу – хочет, да не решается зайти, дышит от волнения судорожно, во рту, видать, пересохло, слюну то и дело сглатывает. В одной руке его дрожащий лист бумаги, другую же руку к сердцу прижал, чтобы не выскочило. Делает шаг к двери, заносит руку постучать, да опускает, назад пятится, решимости набраться хочет. Губы его шевелятся – повторяет, должно быть, текст, который следует сказать. Боится…  А начальник-то по возрасту ему в сыновья годится!
 
Вот таким я его увидел в тот декабрьский день. Принёс Семёнов заявление на отпуск, а перешагнуть через порог кабинета никак не мог.
            –  Ты что, Евгений Палыч? –  спрашиваю.
            –  Да вот, понимаешь ли, в отпуск собирался…
            –  Так заходи, - говорю, –  смелее!
Распахнул я дверь и буквально втолкнул к начальнику нашего бедолагу. Так как Женька только мычал невнятное, начальник махнул на него рукой – сам всё понял – и подмахнул заявление. Через минуту Семёнов, с облегчением переведя дыхание, довольный поспешил в отдел кадров оформляться…
 
А вот из отпуска Семёнов уже не вернулся… Видел, получается, я его тогда в последний раз. А случилось с ним вот что:
 
Жил Семёнов со своей супругой в самой обыкновенной серой панельной девятиэтажке. Дети, сын и дочь, обзавелись уже собственными семьями и разъехались по другим городам, оставив трёхкомнатную квартиру родителям. Так и жили они на опустевшей жилплощади, Евгений Павлович и Нина Сергеевна.
И вот в самый первый день отпуска, в понедельник, когда не надо было идти на работу, проснулся Семёнов по обыкновению рано, ещё затемно. Поворочался в постели – сон не шёл – встал, да и пошлёпал, сначала в туалет, а потом на кухню… Там, поставив на огонь чайник, уткнулся во вчерашний кроссворд. Вскоре вода в чайнике зашумела, забурлила.
Снял с плиты чайник, налил кипятка в стакан и замер: лить перестал, а шум льющейся воды не только не исчез, но и нарастал! Не успел он взять в толк, что же это такое могло быть, как в кухню вбежала встревоженная жена.
     – Чайком балуешься?! – заорала она. – А нас заливает!
Женька выбежал вслед за женой из кухни: в спальне с потолка ручьями бежала дымящаяся вода, мутным потоком подступая к его ногам, обои частично отклеились и сползали на пол. Захватив с балкона монтировку, он выскочил на лестничную клетку и, сорвав навесной замок, запирающий чердачный люк, исчез в темноте техэтажа.
Перекрыть запорный кран на лопнувшей трубе удалось быстро, но одна комната в их квартире пострадала прилично. Попортилась и мебель…
Почти до самого рассвета занимались они уборкой. Лечь в постель удалось только под утро. Хозяйка квартиры  заснула быстро, а Женька, как ни старался – не спалось. В ушах его всё продолжали звучать слова жены, сказанные ему перед сном: «Чтобы сегодня, как откроется ЖКО, бегом туда! Этому пройдохе-начальнику так и скажешь, пусть ремонт делают за свой счёт и мебель нам новую покупают!». Женька мысленно представлял, как он пойдёт завтра в жилконтору, как подойдёт к двери начальника, что и как начнёт говорить… Несколько раз он прокручивал в воображении эту сцену и горько вздыхал…
Утром он проснулся от толчка локтём в бок.
 – Ты что разоспался! – заорала жена. – Давай, ноги в руки и шуруй!
 
Женька с тяжёлым сердцем поднялся, украдкой посмотрел на перевернувшуюся на другой бок жену, ещё надеясь, что она тоже встанет и пойдёт вместе с ним, но увы…
 
Зайдя в контору, он подошёл к двери с табличкой «Начальник ЖКО», после небольшой паузы постучал. Приглашения войти не последовало.
– Сергей Валентинович чуть позже будет, – прощебетала, проходя мимо одна из молоденьких служащих.
Женька тяжело опустился на скамейку рядом с кабинетом. Время шло, начал собираться народ по своим вопросам – образовалась небольшая очередь. Защемило сердце, хотелось встать и уйти. Он представил себе, как придёт домой, жена спросит, как дела, а на его ответ, что начальника так и не было, снова заорёт и пошлёт обратно.
Поплыли тёмные круги перед глазами, грудь обожгло, словно кто-то ошпарил её кипятком. Коридор и люди в нём – всё пошатнулось и поплыло перед глазами, он медленно сползал под скамейку, будто его тащило туда мощным магнитом.
- Человеку плохо! – уже не осознавая услышал он чей-то истошный крик. Но это уже было в прошлом, в ушедшей от него жизни.
 
 
            Когда мне рассказали подробности безвременной смерти Семёнова, я подумал: а ведь всё могло быть по-другому, если бы его жена сказала бы нечто вроде: «Не ходи никуда, дорогой. Размокшую мебель выбросим, сделаем сами ремонт и заживём с тобой не хуже прежнего!» И улыбнулся бы ей Женька, и обнялись бы они так, как в первые годы совместной жизни, и ещё долго в их квартире царили бы счастье и любовь…
 
 
Дембель и девушка 
Я нередко встречаю на улице, а чаще вижу из окна  своей квартиры человека, с которым мы почти ровесники, но который  уже с трудом передвигается, тяжело дыша и опираясь на палочку; одна рука его висит плетью, речь его невнятна, хотя суждения довольно разумны…
Это Николай П., живущий в соседнем доме. Ещё год назад он благополучно работал в какой-то столичной компании, связанной, если не ошибаюсь, с железнодорожными перевозками.
И вот тогда, прошлым летом, когда он был здоров и полон сил, однажды брели мы с ним ранним утром вдоль железной дороги к платформе Силикатная (оба мы работали в Москве, и добираться приходилось электричкой). Внезапно мне пришла в голову забавная мысль, и я спросил его:
– Слушай, Николай, а помнишь ли ты свой самый первый в жизни рабочий день? – и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Я вот, например, хорошо помню. Этот день навсегда остался в моей памяти. Это было 23 марта 1978 года, я тогда жил в Туле. Через две недели после получения диплома об окончании Тульского электромеханического техникума устроился я электромонтёром на завод «Прибой», который находился в самом центре города. В первый рабочий день послали меня и ещё несколько человек на товарную станцию разгружать соль для каких-то заводских нужд. Весело и споро мы орудовали лопатами, перебрасывая из вагона в самосвалы соль, рассказывали анекдоты, много смеялись и шутили – незаметно пролетели восемь часов рабочего времени. Когда я возвращался домой, мою душу вдруг заполнила непонятная для меня радость. До меня, понимаешь ли, вдруг дошло, что не надо больше будет сидеть за учебниками, корпеть над домашними заданиями, сдавать экзамены и курсовые работы, а отработал день, вот как сегодня, – и отдыхай-веселись! Да ещё и зарплата не то, что какая-то там стипендия! Вот в таком настроении я и вернулся тогда домой.
 А вот представь, – продолжал я разговор с Николем П., – однажды наступит утро, когда вот так, как сейчас, мы пойдём на работу, чтобы отработать свой на этот раз уже самый последний день в жизни, а?
Мой попутчик, бросив на меня смешливый взгляд, хмыкнул.
– Что ты, Шура! (Он всегда называл меня Шурой). Когда-то это ещё будет! Не знаю, как ты, а я, например, не собираюсь в ближайшем будущем увольняться! Так что нам с тобой ещё работать и работать!
А не прошло и двух недель…
 Мы опять шли той же тропинкой на электричку, и вдруг, когда Николай перекладывал из руки в руку увесистую сумку, в ней печально звякнули стеклом бутылки.
Я удивлённо поднял на него глаза, и он смутился, уловив в моём взгляде безмолвный вопрос.
– Еду проставляться на работу: уволили меня. Говорят, хватит – сиди на пенсии, уступи молодым дорогу. Вот и пришёл мой последний рабочий день! Накаркал ты мне!
 
Вот так порою играет с нами судьба.
 
Но всё вышесказанное было так, к слову. А теперь история, однажды рассказанная мне этим самым Николаем:
 
«Из армии, на дембель, я возвращался через Минск. О прямом поезде от Калининграда до Брянска железнодорожное ведомство как-то не озаботилось, вот поэтому и нужно было мне делать там пересадку.
Была середина мая, но жара стояла летняя. Ждать поезда надо было ещё четыре часа, и коротая время, я побродил по городу, перекусил в какой-то забегаловке и снова вернулся на вокзал.
 Зал ожидания был практически пуст: желающих томиться в душном помещении было мало – народ в большинстве своём пребывал на свежем воздухе, где хотя бы изредка налетал освежающий ветерок.
Удобно устроившись на скамье, я развернул газету на последней странице, достал шариковую ручку и начал разгадывать кроссворд. Через несколько минут краем глаза я ухватил довольно симпатичную в лёгком платьице девушку, неожиданно, словно мотылёк, летящий на свет, впорхнувшую в здание вокзала. Миновав пустующие ряды, она, к моему удивлению, прошла в центр зала и уселась ровно напротив меня. Не скрою, меня это несколько озадачило: кругом столько свободных мест, какой в этом был смысл? Девушка, закинув ногу на ногу, теперь беззаботно поглядывала по сторонам, не проявляя ко мне никакого интереса, что меня несколько задело: ну хоть бы раз взглянула!! Тем временем она, наполовину сняв с правой ноги босоножку, игриво покачивала ей из стороны в сторону.  Я снова вернулся к неразгаданному кроссворду, и хотел было продолжить, как раздался резкий шлепок, звонким эхом отозвавшийся под сводами вокзала. Я инстинктивно бросил взгляд в сторону источника звука: это босоножка незнакомки слетела с ноги и шлёпнулась на цементный пол.
– Доигралась… – весело подумал я и вдруг увидел что-то непонятное: на подошве её ступни синим фломастером было жирно начертано: 15р. Теперь хозяйка скинутой босоножки смотрела на меня в упор, не сводя глаз.
 «Размер обуви, что ли? – было первой мыслью, которая пришла в мою голову. – Но почему на ноге? Да и не может быть у неё такого размера – 15!»
И тут меня словно окатили кипятком, от внезапной догадки у меня забарабанило сердце в груди, спёрло дыхание и потемнело в глазах. Я внезапно всё понял!
Медленно поднявшись, я свернул газету, взял в руки свой чемоданчик и, стараясь оставаться невозмутимо спокойным насколько это было возможно, едва заметно кивнул девушке. Та тоже поднялась, аккуратно засунула ногу в скинутую босоножку и, уже не глядя в мою сторону, прошествовала мимо меня.
 Я следовал за нею, укорачивая свой шаг, чтобы держаться от неё на расстоянии не менее четырёх, пяти метров. Во рту у меня пересохло, кружилась голова. Мне казалось, что все вокруг понимают, куда и зачем я иду, с осуждением смотрят на меня, и потому чувствовал себя крайне неловко. Осторожно нащупал в кармане деньги: у меня было с собой сорок рублей.
 Далеко идти не пришлось: незнакомка свернула к кирпичному двухэтажному дому рядом со станцией, в каких обычно жили железнодорожники. Мы зашли в прохладный подъезд, она открыла ключом дверь на первом этаже, в небольшой квартирке всё уже было приготовлено для продажной любви.
Да, отвёл я, Шура, тогда душу по полной программе – ведь как-никак два года воздержания! Когда всё закончилось, я оделся, протянул шлюхе деньги. Та вяло с полным безразличием приняла у меня из рук три мятые пятирублёвки, и я ушёл.
Теперь я гулял по перрону, то и дело, мыслями возвращаясь к истории, только что приключившейся со мной. И вот проходя мимо окон зала ожидания, я случайно бросил взгляд в зал: там, напротив молоденького лейтенанта сидела моя новая знакомая и снова беззаботно размахивала перед ним своей туфелькой…
Ты представляешь, Шура, сколько эта стерва зарабатывала в день!»

 
   «Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага»
                       Лао Цзы, древнекитайский философ
 
 
Мастер смены Шмурдяков 
     Всю ночь валил снег, а к утру ещё и завьюжило.
     Генка Шитов, затемно ещё, разбудил сыновей – пятилетнего Серёжку и трёхлетнего Гришутку, – стал копошиться, собирая одного в детский сад, другого в ясли, да и ему самому надо было спешить на работу. Тот, что поменьше, капризничал, не хотел сначала просыпаться, потом одеваться; со старшим было проще: тот собирался, готовясь к выходу, уже сам.
     Через полчаса, усадив мальчишек в санки, помчался Генка, что есть духу, по зимней улице сквозь снежную круговерть. Автобусы ещё не ходили – первый рейс с конечной остановки только в шесть ноль пять. Хорошо, что хоть ясли рядом. Нужно успеть отдать младшенького в группу и везти автобусом Серёжку почти в центр города, за семь остановок, в детский сад. Вот такая складывалась в то утро несладкая картина…
     Так, конечно, было не всегда – только в течение последних двух с половиной месяцев. Как оформили младшего сынишку в ясли, Валентина, Генкина жена, вышла на работу. Пошла не в свою смену, в которой они с мужем прежде работали вместе, а попросилась в другую, чтобы всякий раз кто-нибудь из них обязательно был дома с детьми. Но два-три раза в месяц выпадало так, что Валентина не успевала ещё вернуться с ночной смены, а Генке надо было выходить в утреннюю. Вот и приходилось молодому папаше совершать головокружительный марафон: из дома в ясли, из яслей в детсад, из детсада на работу. Увы, как ни старался он, всё равно опаздывал к началу смены на пятнадцать-двадцать минут. Даже то, что, отведя сына в детсад, он не ждал автобуса (тот мог задержаться или вообще не придти), а бегом, через пустырь, мимо гаражного кооператива, вдоль железнодорожных путей мчался вовсю прыть на работу, не меняло дела. Благо, что на территорию цементного завода можно было попасть запросто – как таковых проходных на предприятии не было. Сидела на проходной вахтёрша, которая время от времени открывала и закрывала ворота, пропуская машины, а так перелазь через забор в любом месте, а лень лезть – дойди до ближайшего пролома в заборе и заходи!
     Генка перелез поближе к раздевалке, чтобы скорее скрыться в ней –  не дай бог попасться на глаза начальству! Но стоило ему сделать несколько шагов по территории завода, как из помольного отделения вышел тот, кого он меньше всего хотел бы сейчас видеть.
     –  Шитов! – окликнул его мастер Шмурдяков, прибавив  для острастки пару-тройку бранных слов. – Я же тебя уже дважды предупреждал! Опять опоздал! И слушать тебя не хочу!  Некому детей по яслям-детсадам отводить, так пусть баба твоя дома сидит, если больше некому с детьми заниматься! Уж и не знаю, что с тобой теперь делать!
   Шмурдяков махнул рукой, развернулся и пошёл в конторку.
   Генка молчал… Оправдываться было бесполезно. Конечно, он сам виноват, порядок есть порядок. Просил же сместить ему график на эти злополучные четверть часа – не разрешили. Да и мастер прав, ведь на нём ответственность и за всю смену, и за каждого работника. Генка тяжко вздохнул, жалея больше не себя, а Шмурдякова. Пожалел его искренне, от всего сердца, а переодеваясь у своего шкафчика стал горько думать, как ему быть дальше. Может и в самом деле Вальке посидеть дома, но тогда с деньгами будет туго. Или самому найти другую работу?
    В этих раздумьях, которые и на короткое время теперь не отпускали его, Генка отработал тот день. Жене дома вечером ничего не сказал – не хотел заранее беспокоить. Так прошло ещё две недели…
 
             … Однажды утром, выйдя в смену, Генка зашёл в комнату мастеров. За столом вместо Шмурдякова он застал мастера другой смены – Серёгу Зубарева.
             –   Наш-то где? – вяло поинтересовался Генка.
             – А ты что, не слышал разве? – Зубарев от удивления даже бросил заполнять сменный журнал.
             –   Нет… А что такое?
             –  Ну, ты и даёшь! Все вокруг об этом только и говорят! Представляешь, вчера вдруг ни с того ни с сего поднялась у их годовалой дочери температура. Понесли они с женой её в детскую поликлинику –  благо недалеко, через два дома.  А пока стояли в очереди на приём, дочка-то прямо на руках возьми и помри!
 
             Генку это известие ошарашило. Ну и дела! Надо же такому случиться!
            И вдруг почувствовал Шитов отчего-то себя в этой смерти виноватым. Думалось: вот если бы тогда, когда Шмурдяков отчитал его за опоздание, Генка отругал бы его, пусть даже не вслух, если бы проникся к нему ненавистью и проклял бы его, то, как знать, может быть, этой беды и не случилось бы…
И понёс Генка в своём добром сердце эту нечаянную вину дальше по всей своей жизни.
 
             Вот так, получается, что, прощая наших врагов, мы наказываем их ещё больше. Значит, что же, выходит – лучше не прощать?
            А Шмурдякова Генка так больше и не видел – тот уволился с завода, и вернулись они с женой к себе на родину – куда-то на тамбовщину. Мастером в смене остался Зубарев, и теперь, когда Генка предупреждал его, что завтра немножко опоздает на смену, тот с улыбкой говорил: «Не спеши, если чего я тебя прикрою от начальства –  дети важнее…»

Ещё раз про юбилейный рубль 
    
 
– …А я вам, уважаемый, говорю – во все времена главной целью торговли было, есть и остаётся: ОБМАН, ОБВЕС и ОБСЧЁТ покупателя! – не на шутку разошёлся некий гражданин солидного возраста в троллейбусе, на котором я добирался из Заречья до Московского вокзала города Т.
Эта фраза заставила меня оторваться от чтения и вслушаться в перебранку двух немолодых и довольно солидных на вид людей. По-видимому, спор разгорелся между ними уже давно, но, занятый чтением, я до этих пор его воспринимал, как посторонний шум, не более того.
– Подаю я, понимаете ли, кассирше пятирублёвую бумажку, а сдачу она мне, стерва, сдаёт как с трёх! Вы, говорит, мне трёшку дали, пятёрки вашей, говорит, я и в глаза не видывала! Но я ведь точно помню, что в моём портмоне, кроме этих пяти рублей, других банкнот не было! Нет, нет и нет! Что бы вы мне не говорили, а где торговля, там честность и не ночевала! Уж если в деньгах не обманут, так обвесят, а если не обвесят, так товар негожий подсунут, залежалый какой-нибудь, да к тому же и нахамят в придачу! И напрасно, товарищ дорогой, вы их защищаете!
Спорщики, ещё немного поворчав, умолкли, а через десять минут я уже выходил на конечной остановке, чтобы электричкой выехать в Москву.
 
В пригородных кассах народу было немного: два-три человека к каждому окошечку. Я встал в очередь и приготовил червонец. Тогда, в середине 80-х, проезд из Т. до Москвы стоил ровно 2 рубля.
Моя очередь подошла скоро: я выложил на блюдечко перед кассиром банкноту и назвал станцию назначения. Кассирша выбила билетик, забрала деньги и бросила на блюдечко причитающуюся мне сдачу. Я сгрёб деньги и, отступив в сторону на пару шагов, пересчитал. Рубля не хватало!
– Здесь рубля не хватает! – вернувшись к кассе, сказал я, для пущей убедительности развернув веером две трёшки и рубль.
Кассирша невозмутимо кивнула на лежащий рядом с тарелочкой юбилейный рубль.
– А вот он, вы сами его не забрали!
Я взял монету, сунул деньги в карман и вышел на перрон.
– Как же так я опростоволосился? – мрачно размышлял я, шагая к платформе.
Ведь я же видел этот металлический рубль, когда забирал сдачу, и подумал ещё тогда, что кассирша может быть коллекционирует их, если уж не бросила его к себе в кассу, а отложила в сторону? Но разве я мог самовольно его взять, если он лежал не там, где надо, не в тарелочке?
И вдруг у меня осенило! Я уже направлялся к электричке, но, чтобы проверить свои подозрения, повернул обратно. Приблизившись к тому окошечку, где брал билет, я увидел то, что и должен был увидеть: около тарелочки поблёскивал новый юбилейный рубль!
 
Уже мчась в электричке и всё ещё не мог поверить, что чуть не стал жертвой обмана. И до чего же ловко придумано! Рубль выкладывается около тарелочки и теперь с крупных купюр можно без зазрения совести не додавать сдачу на эту сумму, а если что, то, мол, сами виноваты, не забрали! И взятки, как говорится, гладки! И ещё мне подумалось: а сколько, интересно, человек объегорит таким образом за день бессовестная кассирша?!
 
 
 

 
Девятое мая, проводник и колбаса 
Хотите верьте – хотите нет, но напишу, ничего не меняя, всё так, как рассказал он мне эдак лет сорок назад. Назовём рассказчика, допустим, Андрей, а по фамилии… Хотя, впрочем, к чему нам его фамилия? Ну, пусть будет – Нырков, мне-то без разницы, а вам и тем более. Может чего он и выдумал в этой истории, а может чуть и приврал – не знаю, но на правду похоже, даже слишком похоже. Вот его рассказ…
 
«Возвращался как-то я в середине восьмидесятых домой из Таллина. Достался мне билет в плацкартном вагоне на нижнее место в самом начале вагона, что рядом с купе проводников. Когда тронулся поезд, проводник, по имени Гриша, молодой парень, принялся собирать билеты, рассовывая их в кожаную книжку с карманчиками. Слово за слово – так и познакомились, а тот, покончив со своими делами, пригласил меня в своё купе, мол, проводников не хватает, ездим по одному, скучно, поговорить не с кем. Я достал из своего чемоданчика бутылку водки и пошёл к нему в гости.
Выпили, разговорились… А под конец посиделок зашёл разговор о самом важном в жизни человека.
– А что её бояться, смерти-то? – философствовал Гриша. – Я представляю себе это так, словно все мы, живущие на этом свете, едем в Поезде Жизни, и каждый выходит на той остановке, до которой ему выписан билет. Одни сходят, другие едут дальше, и их остановка под названием Смерть ещё впереди. Чего горевать о сошедших? Они прибыли в свой пункт назначения. Вот если проедешь свою остановку, вот тогда беда – неуютно мёртвому среди живых… Да и вообще, я полагаю, что смерть – это отдых души от тела, в котором она томится всю жизнь…
Я же философствовать не умел и не любил, и потому молча с ним во всём соглашался.
Кончилась бутылка, кончились и разговоры – я вернулся на своё место и лёг спать, Гришка заперся у себя в купе и больше оттуда не показывался.
 
В Москву прибыли утром 9-го мая. Настроение у всех в вагоне было приподнятым – солнечное майское утро, день Победы, а впереди ещё целое лето!
Когда я сунулся к Гришке в купе сдавать постельное бельё, он спросил:
– Ты не куда не спешишь? А давай ко мне в общагу, она тут недалеко, в Сокольниках. Отметим День Победы, у меня бутылка водки по этому случаю припасена.Быстренько сдам свои дела и айда!
Не хотелось обижать хорошего парня, и я согласился. Да и в самом деле, спешить мне тогда незачем было. Жена с ребёнком у тёщи под Рязанью, домапусто, да и жратвы никакой.
В железнодорожной общаге бабушка-вахтёрша неторопливо вязала что-то, сидя в своей будочке – на нас особого внимания не обратила. Мы поднялись на четвёртый этаж, и Гришка, пошарив какое-то время по карманам в поисках ключа, открыл дверь.
– Комната на троих, а живу я здесь один. – Пояснил он, пропуская меня вперёд.
Уселись за стол, хозяин комнаты нырнул под кровать, достав из-под неё бутылку «Московской». Нашлись и два стакана.
– А вот закуски-то маловато, ну да ладно! – сказал он и потянулся к подоконнику.
В свёртке, что он положил на стол, оказалась нечто густо обросшее зелёным пухом.
– Ничего, сойдёт! – бодро заявил Гришка, счищая плесень, под которой показалась колбаса. – Я уже ел такую, ничего, как видишь, со мной не случилось.
Выпили… От закуски я предусмотрительно отказался, а приятель мой уплетал её с аппетитом.
Когда бутылка опустела, Гришка зевнул, потянулся и, предложив мне немного подремать, улёгся на свою кровать, махнул вяло рукой, мол, выбирай из двух кроватей любую. Я лёг на ближайшую ко мне и быстро заснул.
 
Очнулся я, когда за окном уже начало смеркаться. Вскочил, как ужаленный – до Подольска ещё час на электричке добираться! Ночевать в общаге в мои планы не входило.
Хотел попрощаться со своим новым знакомым, подошёл к кровати, тронул его за руку – она была холодна, как лёд! Пощупал пульс – его не было… Меня бросило в жар, в глазах потемнело – Гришка был мёртв!
Я бросился из комнаты прочь. В вестибюле, стараясь не выдавать своей спешки, укоротил шаг и, не глядя в сторону вахтёрши, вышел на улицу…
 
Так вот неожиданно прибыл, значит, несчастный проводник на свою станцию назначения. Что было причиной его смерти для меня на всю жизнь осталось загадкой. Никуда по поводу внезапной кончины этого по сути малознакомого для меня человека я не обращался, но ещё в течение долгих месяцев вздрагивал от телефонных звонков и с тревогой ожидал, что вот-вот явятся ко мне представители соответствующих органов и скажут: «А ведь вы там были, молодой человек, не так ли?»
 

 
Чудо     (история одного просветления)
 
В тот день – а это была пятница – Игорь Ульянкин пришёл на работу в абсолютно похоронном настроении. Всегда весёлый и незлобивый парень, который и сам любил подшутить над другими, и на шутки в свой адрес не обижался, теперь сидел за столом в нашей мастерской мрачнее грозовой тучи в абсолютно разобранном состоянии.
Мы, его коллеги, переглядывались, с недоумением пожимали плечами, однако с расспросами к нему не лезли – пусть немножко отойдёт, потом, если захочет, сам расскажет…
Так оно и случилось. После обеденного перерыва мы услышали от него вот такой рассказ:
«Представляете, ребята, прихожу вчера после работы домой, а на столе записка от жены, мол, прости, но прошлое было ошибкой, я уже давно встречаюсь с другим человеком. Короче, как оказалось, ещё три года назад на нашей собственной свадьбе познакомилась моя Иришка с одним из гостей, стала регулярно встречаться с ним и изменяла мне всё это время…
Вещи свои она забрала, и скорее всего, переселилась к своему новому избраннику»
Вот такую горькую историю рассказал нам наш Игорёк. Мы сочувственно качали головами, говорили неловкие слова утешения, но сами не могли представить себя на его месте. Что чувствовал бы каждый из нас, случись с ним такое?
 
Пролетели выходные, и наступил понедельник… Игорёк что-то припаздывал на работу, хотя за ним ранее такое не наблюдалось. И вдруг двери резко распахнулись, и горемыка наш даже не вошёл, а влетел в мастерскую, словно ангел на крыльях! Глаза его блестели от счастья, лицо расплылось в обворожительной улыбке! Мы все разом, чуть ли не хором: «Ну что? Жена вернулась?», а он:
«Не дай бог! Лёг я, друзья, в пятницу спать – жить не хотелось, какой там сон! Всё переживал, не в силах понять, как же так она могла было врать все эти годы, и, как же теперь я буду без неё? Часа два мучился, ворочаясь в постели, пока всё же не заснул. Что со мной случилось ночью, сам не пойму! Но утром грусть-печаль мою как ветром сдуло!  Будто что-то снизошло в эту ночь на меня! Я почувствовал себя свободным и вольным, как птица. Открыл глаза – вся комната была озарена солнечным светом! Вы же знаете, последние декабрьские дни стояла пасмурная погода, солнце полмесяца не показывалось… А тут – яркое зимнее утро, снег на улице блестит, глазам больно! Такое воодушевление ко мне пришло! Подумал, а ведь теперь всё что я заработал – моё! А скоро и зарплата за ноябрь, и декабрьскую получку авансом в конце года выдают. Потом ещё тринадцатая зарплата! Теперь могу идти, куда хочу, никто не канючит, что денег не хватает, что это не так, что другое не так…
И, знаете, что? Я вдруг испугался – а что, если вдруг жена вернётся? Придёт, падёт передо мной на колени, покается? Что делать? Простить? Нет, нет – теперь я этого не хочу!»
 
Вот так, нечто, что за гранью нашего понимания, развернуло мысли Ульянкина на все сто восемьдесят градусов. Жена его к нему, несмотря на его опасения, не вернулась, а сам он вскоре нашёл работу поинтереснее, чем ремонт холодильников и прочей бытовой техники, и уволился из нашей мастерской.
С тех пор мы о нём ничего не слышали…

 
В карауле 
 
Мы сидели на скамейке перед караульным помещением. Он – начальник караула, я – разводящий. До этого момента болтали о всякой всячине, больше об армейских делах, потом, наговорившись, минут пять молчали, каждый погруженный в свои мысли… И вдруг ни с того ни с сегоон – о сестре, о детстве, о деревне… Я украдкой бросил удивлённый взгляд на его полное, чуть рябоватое лицо, пытаясь понять – к чему это он? А собеседник мой продолжал, выискивая глазами что-то вдали и разговаривая как бы не со мной, а с кем-то другим, мной не видимым.
Было пасмурно, всё небо затянуто сплошными тучами, чуть-чуть ветерок гулял. Вдруг потемнело ещё больше, и небо будто опустилось ниже… Ветерок стих. Мать сказала: «Сбегай-ка, Ольга, загони во двор гусей! Кажется, сейчас ливень будет…»
А гуси наши паслись у небольшой речушки, что протекала неподалёку. От нашего дома к воде шёл пологий спуск, весь поросший молодой травой – мы туда гусей пастись выгоняли.
Ольга, напевая что-то весёлое, вскочила со скамейки и, подобрав с земли прутик, вприпрыжку побежала к речке. Мы провожали её взглядами… Она уже почти добежала до воды, как вдруг воздух разрезала яркая вспышка и раздался сухой треск. Ольга упала. Мать и соседка вскочили со скамейки и бросились к ней. Следом, ещё не понимая, что случилось, сорвался с места и я. Когда подбежали к лежащей на земле лицом вниз Ольге и перевернули её, то поняли, что её больше нет в живых… Вся чёрная была… И тут полил сильный дождь, а мы всё стояли и стояли над её телом, не зная, что делать – так неожиданно всё это произошло.
 
Жигулин замолчал… Молчал и я, понимая, что глупо что-тов таких случаях говорить. Да и не мне, наверное, он рассказывал эту печальную историю, а кому-то другому, может быть и самой Ольге, которую мысленно видел он перед собой, и которая для него навсегда останется юной.
Мы встали. Начальник караула зашёл в караульное помещение, а чуть помедлив, за ним пошёл и я. Обернувшись в дверях, я заметил далеко на горизонте грозовую тучу, которая изредка лениво бросалась молниями, так далеко, что раскаты грома ещё не достигали уха... И вот тогда мне стало понятно, что именно навеяло на офицера эти скорбные воспоминания.