Квадрат второй (*)

(*)
            Звук вызова был противным, скользким и тревожным. Но что хуже, так это то, что Клод прекрасно понимал – просто так не будут вызывать. Если что-то случилось, то случилось. Не было ещё такого, чтобы кнопка вызова запищала, налилась алым цветом, а когда он принял сигнал, вдруг оповестила его тем, что последствия Великой Катастрофы кончены, или временные разломы больше не появятся, или то, что Эмма померла.
            Впрочем нет, последнего Клод не желал. Во-первых, они хорошо сработались, Эмма была раньше в Приграничье, чем он и уже знала столько всего, что Клоду даже и не снилось, так что на неё можно было положиться. Во-вторых, она прикрывала его порою и не обо всех его просчётах да отсутствиях докладывала. Но резковата была, это правда. Но с этим Клод уже давно смирился.
            Тревожно глянув на бледную дочь, Клод всё же принял вызов. Голос Эммы (легка на помине! – кажется, так говорили до Великой Катастрофы) наполнил комнату:
– Клод? Тебя что, черепахи покусали? Ещё медленнее можно было?
            Когда-то Клод может и сам усмехнулся бы с фразы про черепах. Но уже давно не теперь. Он видел черепах из доисторических времён – те тоже, бывало, засовывали головы в временные разломы Приграничья. Общая длина одной такой черепахи была четыре метра, вес – около двух тонн, размах ластов около пяти метров… добавить к этому некоторый испуг животного, которое оказалось не в своём времени, и получается довольно страшная картинка. Кстати, электрические разряды её панцирь не прошибли, пришлось гнать её сеткой, словом, намучались, но черепахи перестали казаться смешными Клоду на всю жизнь. Так раньше было с ящерицами, разного рода насекомыми и много кем ещё. Клод считал, что с людьми, заглядывающими то из одной эпохи, то другой через временные разломы, всё же проще. Люди хоть сколько-нибудь разумны, да пугливы.
– А по мне животные проще, – отмахнулась тогда Эмма, – с людьми возни много. Кстати, когда читаю какие-нибудь древние документы, догадываюсь, что они повстречали разлом. Только назвали это чудом или дьявольским происком.
            Сказать сказала, и отправилась есть черепаший суп. В отместку за долгую возню в квадрате.
            Клод остался при своём мнении. Люди лучше, разумнее! Даже если это выходцы из буйных раннесредневековых времён!
– Принял как смог, – буркнул Клод, отогнав мысли о черепахах, невольно пробуждённые Эммой.
– Ну ладно, – смилостивилась та, – я с плохими новостями. Регина не может сегодня выйти, так что…
            Клод попытался подавить раздражение. Конечно, сейчас разломы не так буйствуют, но всё же они есть и опасны. Но Штаб живёт по странному спокойствию: справляются, мол, и ладно! А то, что отдыха между сменами нет или почти нет, Штаб не волнует. Каждый раз – риск. Каждый день может быть последним. Но Штаб словно не видит этого. Он посылает людей на разбор земель, восстановление, сбор новых урожаев из полупластиковых продуктов (а что ещё вырастет после Великой Катастрофы?), но почему-то не посылает в Приграничье, разве только дежурных. Так те ж не сунутся. Оно им не очень-то надо.
– Я не могу, – напомнил Клод и снова глянул на дочь, ей сегодня было нехорошо. Да и не могло быть хорошо, она родилась через три месяца после великой катастрофы. Когда всё бушевало вокруг, у неё не было и шанса на здоровье. Так было со многими детьми и чудом можно было считать уже то, что Стефа прожила дольше многих из них.
            Услышав отца, Стефа подняла почти прозрачные глаза. В них не было слёз, не было уже ничего, кроме усталости, прошелестела:
– Всё хорошо.
            Клод вздрогнул. Он не ждал, что она заговорит, думал, что спит. В последнее время Стефа всё чаще была в какому-то полусне-полуяви, доктор заговаривал о том, что ей нужен новый комплекс для крови – такие только пошли в продажу.
            Но всё упиралось в средства…
            Даже Эмма притихла. Услышала, конечно. Нет, она знала, что Клод растит больную дочь. Такая история была у многих, в том числе и в Штабе. И она часто шла на некоторые уступки ему, то отпускала раньше, то позволяла задерживаться, и считала справедливым, что и ей можно пойти на уступки, раз Эмма на них идёт.
– Стефа, у тебя лихорадка начинается, – возразил Клод, на мгновение забыв про вызов, – я…
– Я уже взрослая, – заметила Стефа, – я знаю где лекарства.
            В её словах был резон. Она и правда была взрослой. Впрочем, по её щуплому, тонкому виду этого нельзя было сказать.
– Меня устраивает, – вклинилась Эмма, напоминая о себе.
            Клода это не устраивало.
– Эмма, она больна.
– Здоровее не станет, – Эмма вздохнула. – Сегодняшний выход будет оплачен.
            Клод колебался. Оплаченная смена, это, конечно, хорошо. Но как оставить Стефу? И потом – по графику его смена уже завтра.
– Я тоже не в восторге, – продолжила Эмма, начиная раздражаться, – короче, я своё тебе сказала. Хочешь подзаработать – приходи.
            И она сбросила вызов. Её голос потух. Клод сообразил, однако, не сразу, и ещё пару мгновений смотрел на кнопку. Он уже знал, что пойдёт. Деньги лишними не бывают. Но про себя как было не возмутиться? О чём этот Штаб вообще думает?..
            Клод успел как раз тогда, когда Эмма снимала с себя всё лишнее и складывала в ящик стола. В Приграничье запрещались личные вещи, вплоть до украшений и часов – в принципе, это было разумно, ведь могло произойти всё, что угодно, и любая вещь могла проскочить в разлом. А кто знает как пойдёт эпоха людей, если, скажем, в первобытное общество попадут электронные часы?
            Вот ничего и не допускалось, кроме тёмно-синих одеяний из тканей, легко адаптирующейся к разной температуре, да вооружения – дубинка, шокер, сеть и ещё пара вещиц, которые лично Клод использовал редко.
            Эмма не удивилась, только коротко кивнула:
– Только глазами не сверкай, пользы не будет, а энергия расходится.
– Я просто не понимаю… – Клод чертыхнулся, с Эммой спорить было бесполезно, да и по итогу она его не тащила, и явно готовилась выйти и сама в патруль. Про её жизнь Клод ничего и не знал, но полагал, что и она живёт весьма тяжело, видимо, ей были нужны деньги, а может быть и чувство ответственности победило.
– Хороший девиз, – согласилась Эмма. Она прислонилась к шкафчику, взглянула на Клода устало и мрачно, – только не строй из себя жертву и не ходи с кислой рожей, я тебя умоляю! Лучше иди тогда домой, к дочери.
            Клод проглотил этот крайне дружелюбный совет. Глупо было идти домой. К тому же – деньги нужны.
– Что с Региной-то? Почему она не вышла? – он спросил о другом, застегивая синее одеяние и проверяя вооружение.
– Что-то с сыном.
– А её напарник? – Клод не догадался спросить об этом сразу, но пока добирался до службы, сообразил, что упустил именно это из виду. – Почему он не заменяет?
            Эмма помолчала, как бы взвешивая ответ, затем честно призналась:
– Вызвать не можем.
            Клод даже замер.
– Чего-чего?
– Того! – огрызнулась Эмма, оглянулась на дверь дежурных и снизила голос: – вызвать его не можем. Он на службу не явился. Регина-то предупредила, извинялась, словно её извинения кому-то, мать его, нужны! А вот Макс как в воду канул. Вызванивали, даже на дом к нему послали… никого!
            Это было что-то новенькое.
– А как же это… – Клод даже про своё негодование забыл. Растаять в воздухе, когда тебя ждёт Штаб? Нет, это не шутки. Работы ныне не так много, рук, конечно, не хватает, но по сравнению с постоянным сбором полупластикового урожая, да разбора развалов от Великой Катастрофы, у них ещё ничего, да и снабжают получше – паёк дают побольше.
– Как-как… опаздываем мы, вот как! – Эмма даже подтолкнула Клода к выходу. С Эммой всегда так, она, может, и скажет чего, а тут же на работу прерывает. Работа для неё прочего важнее.
***
            Платформа подвезла их к нужному квадрату быстро, но Клод всё равно ступил на землю с чувством тошноты. А как иначе? По всему обжитому периметру эта жуткая Платформа металась как бешеная, скорость набирала и поворачивала резко, Клод не мог привыкнуть, хотя Эмма и обещала, что рано или поздно это случится.
            Дежурные уже их ждали. Временной разлом готов был выпустить кого-то. Эмма сделала знак рукой и дежурных как ветром сдуло – конечно, им не платят за то, чтобы тут рисковать. У них другая работа, её они и должны выполнять, а в иное и не лезть.
– Это человек? – Клод выдохнул, когда разлом обнажился, лопнул, являя перед ними силуэт.
            Эмма не ответила, напряжённо вглядываясь в пространство. Она знала, что люди тоже бывают разными. Так однажды в её группу метнули копьё – это было племя древних людей, и они жутко испугались разлома, и отреагировали так как умели.
            Но копья не было. Был только человек – один, спокойный, любопытно озирающийся по сторонам, облачённый в одежды, которые Клод мог бы определить как монашеские – он видел схожие на картинках в обучающих презентациях, рассказывающих о том, как было раньше.
– Остановитесь! – крикнула Эмма. – Вы понимаете меня?
            Человек остановился. Теперь можно было разглядеть его лицо. Клод бы сказал, что ему около шестидесяти лет, но осанка и весь облик были словно выточены твёрдостью.
– Не понимает, – вздохнула Эмма и перевела свой наушник в режим автоматического перевода. Её голос зазвучал иначе из-за звуков чужой для уха Клода речи. Он поспешно перевёл и свой наушник, чтобы понимать о чём она говорит и, если что, добавить.
            А Эмма уже вовсю вещала:
– Остановитесь и не паникуйте. Мы вам не враги. Пожалуйста, сделайте несколько шагов назад и вернитесь в то место и в то время, из которого шли. Для вас это не будет иметь никаких последствий. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.
            На памяти Клода только пара-тройка людских гостей послушалась её. И то, после долгих уговоров. Люди, попадающие сюда, находятся в другом времени и не могут реагировать так, как отреагировали бы у себя, в родное время. Здесь всё иное: и если глаза ещё видят что-то схожее с людьми, которые стоят у полупрозрачного, но освещаемого тёмно-фиолетовым свечением забора, то вот уши слышат тишину, которой нет в их времени.
            Что делать, если в настоящем времени нет ни птиц, ни насекомых, ну кроме тех, что выведены лабораторно? Почти нет ветра, а если и есть, то и он другой.
            И запах… Эмма говорила, что именно запахи сбивают человека и пугают больше всего. Вот он шёл, допустим, мимо леса или реки – пахло деревом, травой или тем особым водным запахом, а тут раз – и нет больше запаха привычного, и есть лишь тонкая прослойка враждебного, непривычного, незнакомого прежде запаха жжённого пластика – всё, это как последняя капля, и здравствуйте, испуг и агрессия.
            Но человек, явившийся из разлома, не собирался проявлять агрессию. Он был явно испуган, но всё же отступил, вглядываясь в них с любопытством и тем же испугом.
            Эмма вздохнула – контакт есть.
– Сделайте ещё несколько шагов назад, – сказала она незнакомцу, – отступите туда, откуда пришли, и вы сюда больше не вернётесь.
            Пришлый взглянул на неё, выслушал, склонив голову, а затем спросил:
– Вы антихристы?
– Антихристы были до нас, – ответила Эмма. Клод не вмешивался. Он знал, что она лучше как переговорщик. Да и права она. Антихристы и святые могли быть только до Великой Катастрофы, а сейчас остались лишь люди – одновременно соратники, служители и солдаты. Без меланхолии, без жалости к себе, с готовностью работать. Потому что выживать надо всем. – Мы не антихристы. Мы…
            Иногда Эмма отвечала правду. Мол, мы, из будущего. Но так получалось только с теми, кто был готов к диалогу и в ком Эмма видела возможность образованности и некоторого философского размышления и интеллекта.
– Мы не местные, – а вот так отвечала она чаще. – Мы здесь э… гости. Мы работаем. И чтобы наша работа не мешала вам и не навредила, прошу вас покинуть эту территорию. И никому не говорить.
            Пришлый посмотрел на неё, потом на Клода, покачал головой:
– Стало быть, случилось?
            А вот это было неожиданно. Эмма переступила на несколько шагов, явно не расположенная к беседе. А вот Клод не удержался, спросил:
– Простите, что случилось?
            Эмма прожгла его взглядом, но ничего не сказала. У неё было правило – при пришлых чужаках, да и при своих дежурных никогда замечаний не делать. Все выволочки строго между собой.
– Катастрофа случилась, – спокойно ответил пришлый, – а они говорили, что я безумен.
            Эмма явно нервничала. Она не любила, когда что-то шло не по плану.
– Катастрофа? – у Клода сжало горло. – Какая катастрофа?
– Пламя вырвалось тысячью языков и прошло по земле в день Луны, явившейся во всём своём блеске. И воздух стал ядом, и земля зашлась алым, и вода стала чернее неба. И многие пали в первый день, но ещё больше пало в дни грядущие. А от всего до шаткого мира семнадцать лет, – пришлый был всё также спокоен, теперь он смотрел на Клода и совсем не смотрел на Эмму.
            А у Клода всё внутри перевернулось от ужаса и непонимания. Пламя и правда было. Был и отравлен воздух, и земля была красной, и вода… но как об этом мог знать пришлый из другого времени? И семнадцать лет. семнадцать лет назад всё было именно так!
– Ступайте в свой мир! – рявкнула Эмма, теряя терпение, – если вы всё так знаете, то незачем здесь толпиться. Вам всё равно не дожить, господин…
– Нострадамус, – пришлый вежливо отвесил поклон, – Мишель Нострадамус.
– И вам того же! – Эмма красноречиво указала рукой в разлом. Гость как-то странно улыбнулся и пошёл прочь, медленно и спокойно, словно не было в его жизни никакого столкновения с нереальным.
            Клод смотрел на Эмму с укором. Ему казалось, что она совершила ошибку, ведь с этим человеком можно было поговорить, можно было спросить его больше – откуда он всё это знает, например?
            Нострадамус обернулся уже у разлома. Оставался ещё один шаг, но он всё равно обернулся.
– Храни вас бог, а я не могу, –  сказал он и шагнул в своё время.
            Эмма не отреагировала. В её времени уже давно не было богов.
– Зашивай! – велела она Клоду, смущённому до жути таким непривычным напутствием и сама принялась за дело.
            Нострадамус не стал ждать их действий. Он уже шёл прочь, шёл медленно и спокойно, больше не останавливаясь и не оглядываясь. Он был прав. И, кажется, теперь знал это.
– Ты дурак, – сказала Эмма, когда дело было сделано, и разлом скрылся за запечатанным швом. – Понял?
– А? – Клод аж растерялся. – Почему? Он же сказал всё верно… и пламя, и вода. Только что за день, когда Луна была в полном блеске?
            Эмма помолчала. Она явно не хотела объяснять, но, видимо, пришлось. Негодование в ней копилось слишком долго. При госте она стерпела, зато сейчас стерпеть уж не могла.
– Правило семь помнишь? – спросила она, всё про себя взвесив.
– Помню.
– Озвучь.
– Никогда не разговаривать о прошлом или будущем с пришлыми, не спрашивать их о том, что было и не отвечать на вопросы о том, что будет. но, Эмма, он же знал!
– Не разговаривать о том, что будет, – напомнила Эмма. – Клод, честное слово, иногда так и тянет дать тебе подзатыльник, но, боюсь, последние мозги выбью. Правила написаны и отступать от них нельзя. написаны они кровью и пылью.
– Я знаю, – заверил Клод, – но откуда он знал? А?
            Рядом с Эммой Клод нередко чувствовал себя мальчишкой, хотя был всего ненамного младше неё. По его собственным оценкам – лет на пять, вряд ли больше. Но она смотрела на него с высоты своего опыта, явно таинственного, не подлежащего обсуждению, а он так и оставался обывателем.
– Я тебе сейчас скажу, но ты не будешь задавать вопросов, требовать объяснений и вообще вспоминать об этом, – Эмма посерьёзнела и как-то помрачнела ещё больше. – Просто, чтобы ты больше не попадал в такие рискованные ситуации.
– Понял, – растерянно согласился Клод.
– В мире – в нашем, в прошлом, неважно, всегда были безумцы. Ну кое-кому и правда надо лечиться, а кое-кто сталкивался с тем, что не мог объяснить пределами своего времени  и возможностями. Например, один французский революционер считал, что всё вокруг нас состоит из невидимых глазу частиц. Так он интуитивно раскрыл молекулы, но его знаний и ресурсов того времени не хватило для того, чтобы это подтвердить. Так и во многом. Из таких вот непонятных идей и шли многие слухи о безумстве.
– Это я знаю, – сказал Клод осторожно,  – ты говорила, что так часто бывало.
– Не перебивай, – напомнила Эмма, – не знаешь. И, надеюсь, не узнаешь. Помнишь, ты меня как-то спросил, бывают ли разломы из будущего?
            Клод застыл. Да, было такое – он задал вопрос, Эмма ушла от ответа.
– Бывают, – ответила Эмма, – но скажешь об этом кому-нибудь и  Штаб тебя прикончит. А заодно и меня. это большой секрет. Разломы бывают разные. И иногда кто-то из тех, кто сидит дальше, чем мы, заглядывает в мир, который уже прошёл. Основная версия – для того, чтобы что-то перекроить. Полагаю, что Нострадамус из числа тех, с кем контактировали те, кто опередил нас во времени. Но к нему вообще лучше не лезть. В архиве Штаба есть целая папка о нём.
– О Нострадамусе? Почему? – Клод помнил, что Эмма требовала не задавать вопросов, но не удержался.
– Потому что он и правда много пророчил. То ли восприимчив к нам, то ли ещё чего, не знаю. Но ты об этом забудь. Не нашего это ума дело. И разломы будущего тоже. мы кто? Приграничники. Вот и всё! – Эмма строго взглянула на него. Клод боролся с собой ещё мгновение, его так и тянуло задать пяток-другой вопросов, но он удержался, зная, что она не ответит.
– Я никому не скажу, – пообещал Клод.
– Вот и славно, – одобрила Эмма и потянулась к наушнику, – дежурный? Да, возвращаемся.
– Возвращаемся? – не понял Клод. – Мы не идём дежурить дальше?
            Но Эмма не отвечала. Она спешила к Платформе – жуткой, готовой снова развить бешеную скорость. Во время самого движения Клод молчал тоже, но уже вынужденно – его снова замутило, да ещё пуще прежнего, так, что выдуло все мысли о разломах будущего и Нострадамусе прочь из головы.
            И только прибыв в дежурку, Клод понял почему Эмма так рванула, не отвечая на его вопросы. И почему их выдернули с дежурства. Макс нашёлся. Вернее, его тело.
– Ну вот и нашлась пропажа, – процедила Эмма, взирая на мёртвое тело. Она уже понимала, что произошло что-то очень плохое. В противном случае, его не потащили бы в дежурку, отвезли бы сразу в Штаб. Впрочем, это могло означать только одно.
– Нашли в шестом квадрате, – объяснил дежурный. – Там разлом не закрыт.
            А вот это было совсем нехорошо.
– Кто вышел? – спросила Эмма. Её голос хрипел от напряжения. Дело было не в том, что Макс умер. И даже не в том, что он вышел на службу, когда они не могли его найти и считали обратное. Дело в том, что служба сегодняшнего дня была для него последней. По-видимому, он вступил в борьбу и проиграл. И тот, кто убил его, вышел в мир.
            В их мир.
– Человек, – ответил дежурный, – всех подняли. Тревога была. Запоздалая, конечно, но что есть. по приблизительным оценкам – один человек. Примерный период – вторая половина тринадцатого века. Точнее нельзя сказать. Штаб рвёт и мечет.
– Штабу надо было людей присылать побольше! – рявкнула Эмма, но тут же махнула рукой. Дежурный тоже человек, он не виноват. Не он решения принимает.
– Что делать-то? – Клод никогда не был в такой ситуации. И мёртвых он, хоть и видел, но убитых колотой раной… да ещё и на службе? Нет, такого раньше не было.
– Искать будем, – ответила Эмма, – и заталкивать обратно.
            Искать? Выходец из прошлого убил одного из них, и вломился в реальность? Да он же может быть где угодно! А если он ещё кого-нибудь убьёт?
            Всплыла мысль о дочери. Стефа одна.
– Стоять! – голос Эммы отрезвил его¸– дочь твоя в доме. Дом под кодом. Она в безопасности. А вот нам надо поработать в полевых условиях. И побыстрее!
(*) Предыдущий рассказ из мирка Приграничья – «Квадрат первый»
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0543011

от Сегодня в 06:51

[Скрыть] Регистрационный номер 0543011 выдан для произведения: (*)
            Звук вызова был противным, скользким и тревожным. Но что хуже, так это то, что Клод прекрасно понимал – просто так не будут вызывать. Если что-то случилось, то случилось. Не было ещё такого, чтобы кнопка вызова запищала, налилась алым цветом, а когда он принял сигнал, вдруг оповестила его тем, что последствия Великой Катастрофы кончены, или временные разломы больше не появятся, или то, что Эмма померла.
            Впрочем нет, последнего Клод не желал. Во-первых, они хорошо сработались, Эмма была раньше в Приграничье, чем он и уже знала столько всего, что Клоду даже и не снилось, так что на неё можно было положиться. Во-вторых, она прикрывала его порою и не обо всех его просчётах да отсутствиях докладывала. Но резковата была, это правда. Но с этим Клод уже давно смирился.
            Тревожно глянув на бледную дочь, Клод всё же принял вызов. Голос Эммы (легка на помине! – кажется, так говорили до Великой Катастрофы) наполнил комнату:
– Клод? Тебя что, черепахи покусали? Ещё медленнее можно было?
            Когда-то Клод может и сам усмехнулся бы с фразы про черепах. Но уже давно не теперь. Он видел черепах из доисторических времён – те тоже, бывало, засовывали головы в временные разломы Приграничья. Общая длина одной такой черепахи была четыре метра, вес – около двух тонн, размах ластов около пяти метров… добавить к этому некоторый испуг животного, которое оказалось не в своём времени, и получается довольно страшная картинка. Кстати, электрические разряды её панцирь не прошибли, пришлось гнать её сеткой, словом, намучались, но черепахи перестали казаться смешными Клоду на всю жизнь. Так раньше было с ящерицами, разного рода насекомыми и много кем ещё. Клод считал, что с людьми, заглядывающими то из одной эпохи, то другой через временные разломы, всё же проще. Люди хоть сколько-нибудь разумны, да пугливы.
– А по мне животные проще, – отмахнулась тогда Эмма, – с людьми возни много. Кстати, когда читаю какие-нибудь древние документы, догадываюсь, что они повстречали разлом. Только назвали это чудом или дьявольским происком.
            Сказать сказала, и отправилась есть черепаший суп. В отместку за долгую возню в квадрате.
            Клод остался при своём мнении. Люди лучше, разумнее! Даже если это выходцы из буйных раннесредневековых времён!
– Принял как смог, – буркнул Клод, отогнав мысли о черепахах, невольно пробуждённые Эммой.
– Ну ладно, – смилостивилась та, – я с плохими новостями. Регина не может сегодня выйти, так что…
            Клод попытался подавить раздражение. Конечно, сейчас разломы не так буйствуют, но всё же они есть и опасны. Но Штаб живёт по странному спокойствию: справляются, мол, и ладно! А то, что отдыха между сменами нет или почти нет, Штаб не волнует. Каждый раз – риск. Каждый день может быть последним. Но Штаб словно не видит этого. Он посылает людей на разбор земель, восстановление, сбор новых урожаев из полупластиковых продуктов (а что ещё вырастет после Великой Катастрофы?), но почему-то не посылает в Приграничье, разве только дежурных. Так те ж не сунутся. Оно им не очень-то надо.
– Я не могу, – напомнил Клод и снова глянул на дочь, ей сегодня было нехорошо. Да и не могло быть хорошо, она родилась через три месяца после великой катастрофы. Когда всё бушевало вокруг, у неё не было и шанса на здоровье. Так было со многими детьми и чудом можно было считать уже то, что Стефа прожила дольше многих из них.
            Услышав отца, Стефа подняла почти прозрачные глаза. В них не было слёз, не было уже ничего, кроме усталости, прошелестела:
– Всё хорошо.
            Клод вздрогнул. Он не ждал, что она заговорит, думал, что спит. В последнее время Стефа всё чаще была в какому-то полусне-полуяви, доктор заговаривал о том, что ей нужен новый комплекс для крови – такие только пошли в продажу.
            Но всё упиралось в средства…
            Даже Эмма притихла. Услышала, конечно. Нет, она знала, что Клод растит больную дочь. Такая история была у многих, в том числе и в Штабе. И она часто шла на некоторые уступки ему, то отпускала раньше, то позволяла задерживаться, и считала справедливым, что и ей можно пойти на уступки, раз Эмма на них идёт.
– Стефа, у тебя лихорадка начинается, – возразил Клод, на мгновение забыв про вызов, – я…
– Я уже взрослая, – заметила Стефа, – я знаю где лекарства.
            В её словах был резон. Она и правда была взрослой. Впрочем, по её щуплому, тонкому виду этого нельзя было сказать.
– Меня устраивает, – вклинилась Эмма, напоминая о себе.
            Клода это не устраивало.
– Эмма, она больна.
– Здоровее не станет, – Эмма вздохнула. – Сегодняшний выход будет оплачен.
            Клод колебался. Оплаченная смена, это, конечно, хорошо. Но как оставить Стефу? И потом – по графику его смена уже завтра.
– Я тоже не в восторге, – продолжила Эмма, начиная раздражаться, – короче, я своё тебе сказала. Хочешь подзаработать – приходи.
            И она сбросила вызов. Её голос потух. Клод сообразил, однако, не сразу, и ещё пару мгновений смотрел на кнопку. Он уже знал, что пойдёт. Деньги лишними не бывают. Но про себя как было не возмутиться? О чём этот Штаб вообще думает?..
            Клод успел как раз тогда, когда Эмма снимала с себя всё лишнее и складывала в ящик стола. В Приграничье запрещались личные вещи, вплоть до украшений и часов – в принципе, это было разумно, ведь могло произойти всё, что угодно, и любая вещь могла проскочить в разлом. А кто знает как пойдёт эпоха людей, если, скажем, в первобытное общество попадут электронные часы?
            Вот ничего и не допускалось, кроме тёмно-синих одеяний из тканей, легко адаптирующейся к разной температуре, да вооружения – дубинка, шокер, сеть и ещё пара вещиц, которые лично Клод использовал редко.
            Эмма не удивилась, только коротко кивнула:
– Только глазами не сверкай, пользы не будет, а энергия расходится.
– Я просто не понимаю… – Клод чертыхнулся, с Эммой спорить было бесполезно, да и по итогу она его не тащила, и явно готовилась выйти и сама в патруль. Про её жизнь Клод ничего и не знал, но полагал, что и она живёт весьма тяжело, видимо, ей были нужны деньги, а может быть и чувство ответственности победило.
– Хороший девиз, – согласилась Эмма. Она прислонилась к шкафчику, взглянула на Клода устало и мрачно, – только не строй из себя жертву и не ходи с кислой рожей, я тебя умоляю! Лучше иди тогда домой, к дочери.
            Клод проглотил этот крайне дружелюбный совет. Глупо было идти домой. К тому же – деньги нужны.
– Что с Региной-то? Почему она не вышла? – он спросил о другом, застегивая синее одеяние и проверяя вооружение.
– Что-то с сыном.
– А её напарник? – Клод не догадался спросить об этом сразу, но пока добирался до службы, сообразил, что упустил именно это из виду. – Почему он не заменяет?
            Эмма помолчала, как бы взвешивая ответ, затем честно призналась:
– Вызвать не можем.
            Клод даже замер.
– Чего-чего?
– Того! – огрызнулась Эмма, оглянулась на дверь дежурных и снизила голос: – вызвать его не можем. Он на службу не явился. Регина-то предупредила, извинялась, словно её извинения кому-то, мать его, нужны! А вот Макс как в воду канул. Вызванивали, даже на дом к нему послали… никого!
            Это было что-то новенькое.
– А как же это… – Клод даже про своё негодование забыл. Растаять в воздухе, когда тебя ждёт Штаб? Нет, это не шутки. Работы ныне не так много, рук, конечно, не хватает, но по сравнению с постоянным сбором полупластикового урожая, да разбора развалов от Великой Катастрофы, у них ещё ничего, да и снабжают получше – паёк дают побольше.
– Как-как… опаздываем мы, вот как! – Эмма даже подтолкнула Клода к выходу. С Эммой всегда так, она, может, и скажет чего, а тут же на работу прерывает. Работа для неё прочего важнее.
***
            Платформа подвезла их к нужному квадрату быстро, но Клод всё равно ступил на землю с чувством тошноты. А как иначе? По всему обжитому периметру эта жуткая Платформа металась как бешеная, скорость набирала и поворачивала резко, Клод не мог привыкнуть, хотя Эмма и обещала, что рано или поздно это случится.
            Дежурные уже их ждали. Временной разлом готов был выпустить кого-то. Эмма сделала знак рукой и дежурных как ветром сдуло – конечно, им не платят за то, чтобы тут рисковать. У них другая работа, её они и должны выполнять, а в иное и не лезть.
– Это человек? – Клод выдохнул, когда разлом обнажился, лопнул, являя перед ними силуэт.
            Эмма не ответила, напряжённо вглядываясь в пространство. Она знала, что люди тоже бывают разными. Так однажды в её группу метнули копьё – это было племя древних людей, и они жутко испугались разлома, и отреагировали так как умели.
            Но копья не было. Был только человек – один, спокойный, любопытно озирающийся по сторонам, облачённый в одежды, которые Клод мог бы определить как монашеские – он видел схожие на картинках в обучающих презентациях, рассказывающих о том, как было раньше.
– Остановитесь! – крикнула Эмма. – Вы понимаете меня?
            Человек остановился. Теперь можно было разглядеть его лицо. Клод бы сказал, что ему около шестидесяти лет, но осанка и весь облик были словно выточены твёрдостью.
– Не понимает, – вздохнула Эмма и перевела свой наушник в режим автоматического перевода. Её голос зазвучал иначе из-за звуков чужой для уха Клода речи. Он поспешно перевёл и свой наушник, чтобы понимать о чём она говорит и, если что, добавить.
            А Эмма уже вовсю вещала:
– Остановитесь и не паникуйте. Мы вам не враги. Пожалуйста, сделайте несколько шагов назад и вернитесь в то место и в то время, из которого шли. Для вас это не будет иметь никаких последствий. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.
            На памяти Клода только пара-тройка людских гостей послушалась её. И то, после долгих уговоров. Люди, попадающие сюда, находятся в другом времени и не могут реагировать так, как отреагировали бы у себя, в родное время. Здесь всё иное: и если глаза ещё видят что-то схожее с людьми, которые стоят у полупрозрачного, но освещаемого тёмно-фиолетовым свечением забора, то вот уши слышат тишину, которой нет в их времени.
            Что делать, если в настоящем времени нет ни птиц, ни насекомых, ну кроме тех, что выведены лабораторно? Почти нет ветра, а если и есть, то и он другой.
            И запах… Эмма говорила, что именно запахи сбивают человека и пугают больше всего. Вот он шёл, допустим, мимо леса или реки – пахло деревом, травой или тем особым водным запахом, а тут раз – и нет больше запаха привычного, и есть лишь тонкая прослойка враждебного, непривычного, незнакомого прежде запаха жжённого пластика – всё, это как последняя капля, и здравствуйте, испуг и агрессия.
            Но человек, явившийся из разлома, не собирался проявлять агрессию. Он был явно испуган, но всё же отступил, вглядываясь в них с любопытством и тем же испугом.
            Эмма вздохнула – контакт есть.
– Сделайте ещё несколько шагов назад, – сказала она незнакомцу, – отступите туда, откуда пришли, и вы сюда больше не вернётесь.
            Пришлый взглянул на неё, выслушал, склонив голову, а затем спросил:
– Вы антихристы?
– Антихристы были до нас, – ответила Эмма. Клод не вмешивался. Он знал, что она лучше как переговорщик. Да и права она. Антихристы и святые могли быть только до Великой Катастрофы, а сейчас остались лишь люди – одновременно соратники, служители и солдаты. Без меланхолии, без жалости к себе, с готовностью работать. Потому что выживать надо всем. – Мы не антихристы. Мы…
            Иногда Эмма отвечала правду. Мол, мы, из будущего. Но так получалось только с теми, кто был готов к диалогу и в ком Эмма видела возможность образованности и некоторого философского размышления и интеллекта.
– Мы не местные, – а вот так отвечала она чаще. – Мы здесь э… гости. Мы работаем. И чтобы наша работа не мешала вам и не навредила, прошу вас покинуть эту территорию. И никому не говорить.
            Пришлый посмотрел на неё, потом на Клода, покачал головой:
– Стало быть, случилось?
            А вот это было неожиданно. Эмма переступила на несколько шагов, явно не расположенная к беседе. А вот Клод не удержался, спросил:
– Простите, что случилось?
            Эмма прожгла его взглядом, но ничего не сказала. У неё было правило – при пришлых чужаках, да и при своих дежурных никогда замечаний не делать. Все выволочки строго между собой.
– Катастрофа случилась, – спокойно ответил пришлый, – а они говорили, что я безумен.
            Эмма явно нервничала. Она не любила, когда что-то шло не по плану.
– Катастрофа? – у Клода сжало горло. – Какая катастрофа?
– Пламя вырвалось тысячью языков и прошло по земле в день Луны, явившейся во всём своём блеске. И воздух стал ядом, и земля зашлась алым, и вода стала чернее неба. И многие пали в первый день, но ещё больше пало в дни грядущие. А от всего до шаткого мира семнадцать лет, – пришлый был всё также спокоен, теперь он смотрел на Клода и совсем не смотрел на Эмму.
            А у Клода всё внутри перевернулось от ужаса и непонимания. Пламя и правда было. Был и отравлен воздух, и земля была красной, и вода… но как об этом мог знать пришлый из другого времени? И семнадцать лет. семнадцать лет назад всё было именно так!
– Ступайте в свой мир! – рявкнула Эмма, теряя терпение, – если вы всё так знаете, то незачем здесь толпиться. Вам всё равно не дожить, господин…
– Нострадамус, – пришлый вежливо отвесил поклон, – Мишель Нострадамус.
– И вам того же! – Эмма красноречиво указала рукой в разлом. Гость как-то странно улыбнулся и пошёл прочь, медленно и спокойно, словно не было в его жизни никакого столкновения с нереальным.
            Клод смотрел на Эмму с укором. Ему казалось, что она совершила ошибку, ведь с этим человеком можно было поговорить, можно было спросить его больше – откуда он всё это знает, например?
            Нострадамус обернулся уже у разлома. Оставался ещё один шаг, но он всё равно обернулся.
– Храни вас бог, а я не могу, –  сказал он и шагнул в своё время.
            Эмма не отреагировала. В её времени уже давно не было богов.
– Зашивай! – велела она Клоду, смущённому до жути таким непривычным напутствием и сама принялась за дело.
            Нострадамус не стал ждать их действий. Он уже шёл прочь, шёл медленно и спокойно, больше не останавливаясь и не оглядываясь. Он был прав. И, кажется, теперь знал это.
– Ты дурак, – сказала Эмма, когда дело было сделано, и разлом скрылся за запечатанным швом. – Понял?
– А? – Клод аж растерялся. – Почему? Он же сказал всё верно… и пламя, и вода. Только что за день, когда Луна была в полном блеске?
            Эмма помолчала. Она явно не хотела объяснять, но, видимо, пришлось. Негодование в ней копилось слишком долго. При госте она стерпела, зато сейчас стерпеть уж не могла.
– Правило семь помнишь? – спросила она, всё про себя взвесив.
– Помню.
– Озвучь.
– Никогда не разговаривать о прошлом или будущем с пришлыми, не спрашивать их о том, что было и не отвечать на вопросы о том, что будет. но, Эмма, он же знал!
– Не разговаривать о том, что будет, – напомнила Эмма. – Клод, честное слово, иногда так и тянет дать тебе подзатыльник, но, боюсь, последние мозги выбью. Правила написаны и отступать от них нельзя. написаны они кровью и пылью.
– Я знаю, – заверил Клод, – но откуда он знал? А?
            Рядом с Эммой Клод нередко чувствовал себя мальчишкой, хотя был всего ненамного младше неё. По его собственным оценкам – лет на пять, вряд ли больше. Но она смотрела на него с высоты своего опыта, явно таинственного, не подлежащего обсуждению, а он так и оставался обывателем.
– Я тебе сейчас скажу, но ты не будешь задавать вопросов, требовать объяснений и вообще вспоминать об этом, – Эмма посерьёзнела и как-то помрачнела ещё больше. – Просто, чтобы ты больше не попадал в такие рискованные ситуации.
– Понял, – растерянно согласился Клод.
– В мире – в нашем, в прошлом, неважно, всегда были безумцы. Ну кое-кому и правда надо лечиться, а кое-кто сталкивался с тем, что не мог объяснить пределами своего времени  и возможностями. Например, один французский революционер считал, что всё вокруг нас состоит из невидимых глазу частиц. Так он интуитивно раскрыл молекулы, но его знаний и ресурсов того времени не хватило для того, чтобы это подтвердить. Так и во многом. Из таких вот непонятных идей и шли многие слухи о безумстве.
– Это я знаю, – сказал Клод осторожно,  – ты говорила, что так часто бывало.
– Не перебивай, – напомнила Эмма, – не знаешь. И, надеюсь, не узнаешь. Помнишь, ты меня как-то спросил, бывают ли разломы из будущего?
            Клод застыл. Да, было такое – он задал вопрос, Эмма ушла от ответа.
– Бывают, – ответила Эмма, – но скажешь об этом кому-нибудь и  Штаб тебя прикончит. А заодно и меня. это большой секрет. Разломы бывают разные. И иногда кто-то из тех, кто сидит дальше, чем мы, заглядывает в мир, который уже прошёл. Основная версия – для того, чтобы что-то перекроить. Полагаю, что Нострадамус из числа тех, с кем контактировали те, кто опередил нас во времени. Но к нему вообще лучше не лезть. В архиве Штаба есть целая папка о нём.
– О Нострадамусе? Почему? – Клод помнил, что Эмма требовала не задавать вопросов, но не удержался.
– Потому что он и правда много пророчил. То ли восприимчив к нам, то ли ещё чего, не знаю. Но ты об этом забудь. Не нашего это ума дело. И разломы будущего тоже. мы кто? Приграничники. Вот и всё! – Эмма строго взглянула на него. Клод боролся с собой ещё мгновение, его так и тянуло задать пяток-другой вопросов, но он удержался, зная, что она не ответит.
– Я никому не скажу, – пообещал Клод.
– Вот и славно, – одобрила Эмма и потянулась к наушнику, – дежурный? Да, возвращаемся.
– Возвращаемся? – не понял Клод. – Мы не идём дежурить дальше?
            Но Эмма не отвечала. Она спешила к Платформе – жуткой, готовой снова развить бешеную скорость. Во время самого движения Клод молчал тоже, но уже вынужденно – его снова замутило, да ещё пуще прежнего, так, что выдуло все мысли о разломах будущего и Нострадамусе прочь из головы.
            И только прибыв в дежурку, Клод понял почему Эмма так рванула, не отвечая на его вопросы. И почему их выдернули с дежурства. Макс нашёлся. Вернее, его тело.
– Ну вот и нашлась пропажа, – процедила Эмма, взирая на мёртвое тело. Она уже понимала, что произошло что-то очень плохое. В противном случае, его не потащили бы в дежурку, отвезли бы сразу в Штаб. Впрочем, это могло означать только одно.
– Нашли в шестом квадрате, – объяснил дежурный. – Там разлом не закрыт.
            А вот это было совсем нехорошо.
– Кто вышел? – спросила Эмма. Её голос хрипел от напряжения. Дело было не в том, что Макс умер. И даже не в том, что он вышел на службу, когда они не могли его найти и считали обратное. Дело в том, что служба сегодняшнего дня была для него последней. По-видимому, он вступил в борьбу и проиграл. И тот, кто убил его, вышел в мир.
            В их мир.
– Человек, – ответил дежурный, – всех подняли. Тревога была. Запоздалая, конечно, но что есть. по приблизительным оценкам – один человек. Примерный период – вторая половина тринадцатого века. Точнее нельзя сказать. Штаб рвёт и мечет.
– Штабу надо было людей присылать побольше! – рявкнула Эмма, но тут же махнула рукой. Дежурный тоже человек, он не виноват. Не он решения принимает.
– Что делать-то? – Клод никогда не был в такой ситуации. И мёртвых он, хоть и видел, но убитых колотой раной… да ещё и на службе? Нет, такого раньше не было.
– Искать будем, – ответила Эмма, – и заталкивать обратно.
            Искать? Выходец из прошлого убил одного из них, и вломился в реальность? Да он же может быть где угодно! А если он ещё кого-нибудь убьёт?
            Всплыла мысль о дочери. Стефа одна.
– Стоять! – голос Эммы отрезвил его¸– дочь твоя в доме. Дом под кодом. Она в безопасности. А вот нам надо поработать в полевых условиях. И побыстрее!
(*) Предыдущий рассказ из мирка Приграничья – «Квадрат первый»
 
 

 

Утбурд

В темнице (*)