Комната ожидания

            Пол Оуэнс умер неожиданно. Накануне своей смерти он вдумчиво съел омлет с ветчиной, два тоста и выпил кофе, надел выглаженные Ребеккой рубашку и брюки, завязал шнурки на видавших лучшие дни лакированных ботинках и вышел на улицу, на ходу застёгивая пальто.
            Такое утро было у него на протяжении последних девяти лет. Вся разница состояла в вариациях завтрака и в цвете рубашек. Его жизнь была стабильна и крепко уложена. Пол Оуэнс выходил в одно и то же время на работу, чтобы успеть миновать сквер, дойти до остановки и сесть в автобус, и провести в пути от двадцати минут до получаса, затем выйти, миновать ещё один сквер…
            Впрочем, это не так важно. У Пола Оуэнса были стабильные дни.
            И в это утро, начавшееся также, как любое другое буднее утро, всё должно было пойти по известной дорожке, но Пол Оуэнс неожиданно умер.  Умер по дороге в свой стабильный день – тихо охнул и сполз прямо на мокрый от дождя асфальт посреди остановки.
            Паника занялась быстро. Кто-то более хладнокровный уже торопливо звонил, кто-то хлопотливый наклонился к Полу и тряс его за плечи, ещё какая-то добрая, но перепуганная женщина торопливо рылась в своей сумочке, ища не то воду, не то какие-нибудь таблетки.
            Вот только Полу Оуэнсу было всё равно. Он умер мгновенно и не мог видеть всей этой суеты врачей,  случайных свидетелей и подбежавшего бледного  полицейского Уильяма Стоукса.
            Уильям Стоукс был первый день в самостоятельном  патруле улиц. Он лишь недавно закончил академию и только-только заступил в свою должность. Сегодня было первое его дежурство, когда Уильям остался без напарника, на милость улицы и судеб. Уильям Стоукс понимал, что в городе бывает всякое, но не хотел, чтобы что-то произошло в первое его дежурство. Пусть во второе, в третье, в четвёртое, но не в первое! Нельзя начинать самостоятельность так! – об этом он молил Вселенную.
            Вселенная, как настоящая женщина услышала его, приняла его мольбы к сведению и сделала по-своему.
            А оцепеневшему от дурноты Уильяму Стоуксу оставалось наблюдать за суетившимися службами…
            Полу Оуэнсу было сорок семь лет в день его смерти. К своим годам он мог похвастаться здоровым организмом: ни желудок, ни печень, ни боли его не беспокоили. Он вёл здоровый образ жизни и всё-таки нелепо умер и получил нелепую причину смерти – врачи связали его внезапную смерть с ишемической болезнью сердца.
            Но уверяю вас: Пол Оуэнс умер не от сердца, не от какого-то приступа или чего-то подобного; он умер от тоски.
            Более того – он готовился умереть и не скрывал этого в разговоре со мной, состоявшемся в комнате Великого Ожидания.
–Понимаешь, – говорила душа Пола Оэунса, то есть то самое невзрачное и эфемерное, что делало плоть Пола тем Полом Оуэнсом, которого все знали, – я так больше не могу! Уведи меня.
–Твой срок не вышел, – я говорил истины, известные любой душе. Я говорил о сроке.
–Прошу! – дух Пола Оуэнса приложил невесомую руку к невесомой и бесплотной груди, в которой таилась какая-то надуманная причина смерти плоти Пола, – я живу в бессмысленности.
–Таков замысел.
–Но я же…
            Дух Пола Оуэнса притих. Скандаль не скандаль, а меру знай. Я добр, но это не означает, что я прощу всё.
–Замысел.
            Конечно, есть уловки. Конечно, есть возможности, но душа должна хотеть уйти и дальше играть в лотерею, не зная – куда её? На перераспределение? На возврат? В Подземное Царство? В Небесное? В Ничто?
            Это риск.
            Даже души самоубийц – это нередко замысел. А здесь…
            С другой стороны я лично помню дух, принадлежавший ныне Полу Оуэнсу. До него – тихого, скромного клерка, этот дух прожил буйную жизнь, сражаясь за независимость своего племени, а ещё до того был грозою морей. Но где-то он и устал, долго клялся, молил и плакал, прося в следующий раз дать ему самую невзрачную и спокойную жизнь, и вот, что вышло: тоска.
            Дух, истосковавшийся по буйству жизни, по опасностям, по интригам, по палящему солнцу своей прошлой жизни, не мог более выносить убогости, на которую сам подписался. Храбрился, хорохорился, даже посылал какие-то странные видения своему сосуду, мол, оторвись от стула, сойди с дивана, сломай теннисную ракетку и живи по-настоящему! Залезь в горы, езжай в джунгли, потрогай океан…
            Но дух не имеет всей власти над человеком, если расходится с замыслом. А тут было полнейшее расхождение и всё, чего добивался дух – это странные сны для плоти Пола Оуэнса да неожиданные видения. Так Пол Оуэнс мог засмотреться вдруг на простенькую картинку в ресторанчике с пиратским дизайном, или заглядеться, глядя на огромные кольца змеи в террариуме.
            Он застывал в такие моменты и смотрел как будто бы сквозь всех и всё, и был мыслями далеко-далеко. Ему казалось, что он смутно всё это помнил и видел или хотел когда-нибудь увидеть.
            Но на этом всё кончалось. Ребекка или Тимми не давали ему надолго провалиться в мир странных расплывчатых грёз, вышвыривали его на берег жизни беспощадной волной рутины. И Пол Оуэнс  оставался жить свою жизнь, а его дух лютовал и метался, запертый в плену жалкой плоти.
            Усталость от буйств жизней сошла у духа быстро. Он томился, молил и неважно ему было уже куда уходить, важно чтобы уйти, уйти от этой жалкой смиренной тоскливой жизни.
–Ну хорошо, – я кивнул тогда истосковавшемуся духу, –  что сейчас делает твой сосуд?
–Спит-спит! – дух был в нетерпении. – И видит странные сны.
            Я задумался. Увести этот дух было уже разумно. Неистовая сила не может долго томиться в клетке.
            Дух понял по моему молчанию что я больше не отказываю категорично и мгновенно, что я раздумываю. В его мире раздумье – почти согласие.
–Я хотел бы умереть как-нибудь загадочно, – сказал тогда мне дух, принадлежавший ещё Полу Оуэнсу. – Как-нибудь так, чтобы о моей смерти гадали. Может быть – пропасть?..
            Конечно, истомлённый своей жизнью, он хотел умереть претенциозно и ярко, оправдываясь тем, что не удалось ему ярко пожить. Так то не вина моя или его– то замысел, понимать же надо!
–А о жене и сыне подумал? – я не сдержал усмешки. – Разве ты их не любишь?
            Дух пока ещё Пола Оуэнса задумался. Свою Ребекку – свою нежную Ребекку, которая хранила удивительную стройность тела и гладкость лица, и всегда отличалась очень деловитой хваткой, он, конечно, любил. Любил её искренне, достойно, но очень уж долго. Так долго, что вся его любовь ушла до пошлой привычки и не откликалась в нём никаким чувством.
            А сын? Его гордость, его зависть…
            Тимми был подвижен. Тимми был мечтателен. Тимми не вылезал из походов с друзьями, занимался скалолазанием,  мечтал заниматься археологией и достиг своей мечты.
            Дух Пола Оуэнса стремился за этой энергией, за чудесной раскрывающейся жизнью, но плоть Пола Оуэнса была сильнее, потому что сильнее был замысел и Пол Оуэнс не видел поход увлекательным, сплав завораживающим, а скалолазание безопасным. Плоть Пола Оуэнса любила полежать на диване или поиграть раз в неделю в парке в теннис. А дух…лютовал. Лютовал и завидовал Тимми.
–Не жаль, – вздохнул дух, наконец, решая невозможное. – Пусть я пропаду.
            Говорят – мелочность – это изобретение людей и доступное лишь людям. Как прямая тень смерти, не имеющая ничего общего с человеком, и не имея даже плоти, заявляю: мелочность изобретена не смертными. Она появилась задолго до них.
            И я подвержен был этой мелочности и потому отомстил духу пока ещё Пола Оуэнса, заявив:
–Ты умрёшь как и жил. Тихо, скучно, тоскливо.
            Пол Оуэнс скончался девятнадцатого марта сего года в семь утра и тридцать девять минут. Дух Пола Оуэнса освободился девятнадцатого марта сего года в семь утра и сорок минут ровно.
***
–Ребекка, скорблю вместе с вами! – Джемс Дорси крепко сжал руку Ребекки в своих руках. Она кивнула. Слов не было. Они все казались ей неуместными и глупыми. Как можно скорбеть им? Как можно скорбеть с нею?
            Скорбь – это слишком просто. А она…
            Нет, она, кажется, упала вместе с Полом на той злополучной остановке и до сих пор там осталась. Какая-то часть осталась.
            Другая, механическая и сильная, деловито взялась за подготовку похорон. Она таскала какие-то документы, деревянными пальцами перебирала листы, что-то подписывала, кому-то звонила…
            Её голос сделался сухим и безжизненным, её глаза высохли и слезились, но она не позволяла себе плакать.
–Мама, – Тимми подошёл к ней неслышно. Ребекка вздрогнула, обернулась на него, но будто бы впервые увидела его – как он вырос, оказывается! На голову выше её. Когда же это произошло?
            Ребекка сосредоточилась. Сын. Да, он её сын. Теперь у них не осталось никого ближе друг друга.
–Мама, – повторил Тимми, – ты…как?
            Он сам знал как глупо звучит его вопрос. ещё бы. Через час они будут стоять у свежей могилы отца и мужа семейства.
–Держусь, – ответила Ребекка. Она и правда держалась плотью.
            Но дух её был разбит и, не зная как поступить, прибыл в комнату Великого Ожидания.
***
            Дух Ребекки. Душа… тонкая, нежная, жившая впервые. Она с детства имела хватку, легко училась и была уверена в себе. Она точно знала что она может и чего не может. Её душа, жившая впервые, соответствовала замыслу на её счёт.        
            В свои годы Ребекка была на хорошем счету у начальства, имела дом, взрослого сына, крепкую семью. На это и была нацелена её душа. На ровное, мирное счастье.
            Теперь разбитое.
            Без поддержки Пола Ребекка ослабела мгновенно, лишилась опоры и веры. С Полом она была знакома большую часть жизни, его одного любила, любила искренне и мирно, и была счастлива этим.
–Помоги мне, – позвала душа Ребекки Оэунс-Бриджес. – Помоги мне, уведи меня!
            Я был там. Я её видел. Но я не отозвался. К чему? Её душа ещё молода. Её душа ещё оправится, и потом – оправится и плоть. Пройдёт деревянность в пальцах, отойдёт сердце, позволяя разрыдаться и снять раздражённую сухость глаз.
            Эта душа была ровной, мирной и сильной. Она не претендовала на что-то великое, довольствовалась тем, что приобрела и что хранила.
            И хватку свою Ребекка использовала для того, чтобы успевать по дому, в учёбе или в работе. Она не интриговала, не носила в себе мести, зато могла навести порядок в доме и организовать выезд на семейный пикник, чтобы предотвратить разъединение Пола и Тимми, живших разными мирами.
–Уведи меня! – рыдала душа Ребекки.
            Но я не появлялся. Говорят – жестокость – изобретение ангелов. Как тень смерти, не имеющей ничего общего с ангелами, я возражаю. Жестокость пришла до них.
            И от того жестокость осталась и укрепилась в мире, что без жестокости нельзя. Я сейчас поступал жестоко с ней, но то был замысел и, то было милосердием.
–Помоги мне! – надрывалась душа, но я не отвечал, и это было ответом.
            Никто не поможет. Никто не придёт. Выбирайся, девочка, сама, твой срок ещё не пробил. Ты не Пол Оуэнс, который лишь полагал себя уставшим и искал успокоение в рутине.
            Ты другая, душа. Так что вставай.
            И душа Ребекки встала. Не найдя утешения в мгновенной слабости, не найдя снисхождения, она ушла. Ушла обратно в своё тело.
***
–Мама? – Тимми показалось что зрачки Ребекки как-то странно дрогнули. И сама она вдруг как-то обмякла.
            Ребекка взглянула на него осмысленно, выдавила слабую улыбку, собираясь с мыслями. Ничего, что Пола больше нет. она справится. Она не одна. У неё есть сын. У неё есть память. У неё есть опора. Где-то внутри всей её сущности.
            Ребекка переживёт.
–Всё будет хорошо, Тимми! – она горячо сжала руку сына. – Поверь мне, мы справимся. Наш папа всегда с нами. Жизнь не кончается смертью. Она кончается с безразличием живых.
            Тимми обнял мать. в этом объятии был его ответ, его глубочайшее заверение в том, что он будет рядом, что поддержит, поможет, что они справятся, и самое важное – его вера в светлую память об отце.
            Об отце… для Тимми это было странно. Ему казалось, что отец всегда где-то далеко  –далеко мыслями. Не здесь. Нет, у Тимми не было никаких обид, отец дал ему очень многое, и проводил даже с ним раньше время, но это ощущение чего-то чужого, чего-то разделяющего их – не покидало Тимми никогда.
            Страшно сказать, но в мыслях Тимми Пол Оуэнс скончался как отец ещё до физической смерти, когда спрятался за стеной какого-то нарочитого отчуждения от него. На вид всё было в порядке, но Тимми видел страшную пустоту и равнодушие в глазах отца и сейчас испытывал от его смерти едва ли что-то горше, чем смерть приятеля. Не друга даже.
            Но маму ему было жаль.
            Ещё три дня назад Тимми получил предложение отправиться в командировку. В плюсах – опыт, новые знакомства, повышение по службе, солидная премия, да и просто интерес. В минусах – скончавшийся как раз отец и нежелание покинуть мать в такой трудный момент. Тимми только радовался тому, что не успел ещё рассказать ей о предложении. Она бы поняла, она бы сообразила, что он останется и всеми силами, в ущерб себе, отправила бы его в командировку.
            И он был бы на иголках. И ей было бы плохо.
            «Ничего, поеду в следующем году», – решил про себя Тимми и промолчал насчёт предложения. Он становился опорой для матери и чувствовал облегчение в том, как легко дался ему выбор.
            Я видел его дух. Твёрдый и сильный. Такие люди – стены.  Такие люди – крепость. Они не приходят ко мне в комнату Великого Ожидания, они уходят сами, по сроку, не моля себе ни отсрочки, ни раннего забвения.
            «Поеду в следующий раз!», – убедился Тимми, когда мать пообещала ему, что всё будет хорошо. Видимо, тоска всё-таки прорвалась через отчуждение отца и сына, и Ребекка прочла её.
            Тимми знал, что обманывается. Такие поездки, такие гранты – это, конечно, удача. Едва ли его порекомендуют второй раз. Но он всё-таки не жалел. Не веря в судьбу, он  отдался ей.
–Мы справимся, мама, – пообещал Тимми. Теперь он почувствовал только, как резко повзрослел. Он не задумывался об этом ни встречаясь с Марией, ни получив диплом, ни поступив на работу. Он ощутил это в полной мере только сейчас. И это осознание грузом легло на его плечи, но не сломало.
            Он знал что выдержит. И я знал.
***
–Ну что, бывший Пол Оуэнс, – я был мелочен и ехиден. – Какие планы?
            Души полагают себя умнее замысла. Напрасно, конечно, но не будь в них этой глупости, я бы сидел в комнате Великого Ожидания целую вечность в одиночестве. Но нет, души здесь. души рвутся, души ищут себе участи лучше, чем та, что написана.
            На этот раз дух почившего Пола не был счастлив. Он больше не чувствовал себя свободным. Скованный, забитый страхом, он уже знал решение двух Царств в отношении себя: Ничто.
            Дух, живший буйно, сбежавший в рутину и не выдержавший её, подлежал падению в Ничто. Это не было наказанием. Это было решением экономическим и разумным. Нельзя отправлять всех по Царствам, нельзя всех перерождать, кто-то должен строить и пустоту.
            Дух почившего Пола был бесполезен для обоих царств. В последней своей жизни он не принёс ничего, но это ещё бы можно стерпеть, но его побег от семьи в смерть в угоду своей тоске, тоске, которую он так выпрашивал в прошлое свое возвращение?..
            Признаюсь не без злорадства, что я приложил свои усилия, когда отправлял две копии характеристики этого духа по Царствам. Я высказывал всё, что думал и то, о чём молчал.
            Небесное Царство отозвалось первым: «в принятии духа отказать. Архистратиг Габриэль». Следом отозвалось и Подземное: «в услугах не нуждаемся. Азазель».
            А Ничто доброе. Оно принимает всех. Ему плевать насколько ты жаден, туп, умён, злобен, или добр. Ничто заберет.
–Я не хочу! – дух плакал. Я молчал.
            Молчание – лучшая казнь. Когда ты не говоришь ничего, ты остаёшься бессловесным божеством, которое недосягаемо, когда же ты открываешь рот – ты уподобляешься смертным. Это я – как тень смерти, явленная в день появления самой Смерти – говорю с полной уверенностью.
–Можно же что-то…не могло же…
            Нельзя. Могло. Ты сам выбрал свой путь. Ты переспорил замысел, когда вышел из выбранной прежде рутины, не оценив её прелести. А теперь замысел мстит – ты ему не нужен, бунтовщик поганый.
            Замысел не любит мятежи. И мятежников, неважно какому роду те принадлежат.
–Но я…
            Дух не мог больше плакать. Время его ожидания сокращалось. Ничто приближалось, чтобы проглотить его, переварить и выпустить из себя пустотой, что должна расширить его власть.
–Помоги…
            Я молчал. Ничто открывало за спиной духа погибшего Пола Оуэнса свою пасть, и уже пожирало неудачливый дух.
            Я отвернулся, дожидаясь, чтобы тошнотворное Ничто исчезло. Комната Великого Ожидания снова ждала гостей.
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0518526

от 3 июля 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0518526 выдан для произведения:             Пол Оуэнс умер неожиданно. Накануне своей смерти он вдумчиво съел омлет с ветчиной, два тоста и выпил кофе, надел выглаженные Ребеккой рубашку и брюки, завязал шнурки на видавших лучшие дни лакированных ботинках и вышел на улицу, на ходу застёгивая пальто.
            Такое утро было у него на протяжении последних девяти лет. Вся разница состояла в вариациях завтрака и в цвете рубашек. Его жизнь была стабильна и крепко уложена. Пол Оуэнс выходил в одно и то же время на работу, чтобы успеть миновать сквер, дойти до остановки и сесть в автобус, и провести в пути от двадцати минут до получаса, затем выйти, миновать ещё один сквер…
            Впрочем, это не так важно. У Пола Оуэнса были стабильные дни.
            И в это утро, начавшееся также, как любое другое буднее утро, всё должно было пойти по известной дорожке, но Пол Оуэнс неожиданно умер.  Умер по дороге в свой стабильный день – тихо охнул и сполз прямо на мокрый от дождя асфальт посреди остановки.
            Паника занялась быстро. Кто-то более хладнокровный уже торопливо звонил, кто-то хлопотливый наклонился к Полу и тряс его за плечи, ещё какая-то добрая, но перепуганная женщина торопливо рылась в своей сумочке, ища не то воду, не то какие-нибудь таблетки.
            Вот только Полу Оуэнсу было всё равно. Он умер мгновенно и не мог видеть всей этой суеты врачей,  случайных свидетелей и подбежавшего бледного  полицейского Уильяма Стоукса.
            Уильям Стоукс был первый день в самостоятельном  патруле улиц. Он лишь недавно закончил академию и только-только заступил в свою должность. Сегодня было первое его дежурство, когда Уильям остался без напарника, на милость улицы и судеб. Уильям Стоукс понимал, что в городе бывает всякое, но не хотел, чтобы что-то произошло в первое его дежурство. Пусть во второе, в третье, в четвёртое, но не в первое! Нельзя начинать самостоятельность так! – об этом он молил Вселенную.
            Вселенная, как настоящая женщина услышала его, приняла его мольбы к сведению и сделала по-своему.
            А оцепеневшему от дурноты Уильяму Стоуксу оставалось наблюдать за суетившимися службами…
            Полу Оуэнсу было сорок семь лет в день его смерти. К своим годам он мог похвастаться здоровым организмом: ни желудок, ни печень, ни боли его не беспокоили. Он вёл здоровый образ жизни и всё-таки нелепо умер и получил нелепую причину смерти – врачи связали его внезапную смерть с ишемической болезнью сердца.
            Но уверяю вас: Пол Оуэнс умер не от сердца, не от какого-то приступа или чего-то подобного; он умер от тоски.
            Более того – он готовился умереть и не скрывал этого в разговоре со мной, состоявшемся в комнате Великого Ожидания.
–Понимаешь, – говорила душа Пола Оэунса, то есть то самое невзрачное и эфемерное, что делало плоть Пола тем Полом Оуэнсом, которого все знали, – я так больше не могу! Уведи меня.
–Твой срок не вышел, – я говорил истины, известные любой душе. Я говорил о сроке.
–Прошу! – дух Пола Оуэнса приложил невесомую руку к невесомой и бесплотной груди, в которой таилась какая-то надуманная причина смерти плоти Пола, – я живу в бессмысленности.
–Таков замысел.
–Но я же…
            Дух Пола Оуэнса притих. Скандаль не скандаль, а меру знай. Я добр, но это не означает, что я прощу всё.
–Замысел.
            Конечно, есть уловки. Конечно, есть возможности, но душа должна хотеть уйти и дальше играть в лотерею, не зная – куда её? На перераспределение? На возврат? В Подземное Царство? В Небесное? В Ничто?
            Это риск.
            Даже души самоубийц – это нередко замысел. А здесь…
            С другой стороны я лично помню дух, принадлежавший ныне Полу Оуэнсу. До него – тихого, скромного клерка, этот дух прожил буйную жизнь, сражаясь за независимость своего племени, а ещё до того был грозою морей. Но где-то он и устал, долго клялся, молил и плакал, прося в следующий раз дать ему самую невзрачную и спокойную жизнь, и вот, что вышло: тоска.
            Дух, истосковавшийся по буйству жизни, по опасностям, по интригам, по палящему солнцу своей прошлой жизни, не мог более выносить убогости, на которую сам подписался. Храбрился, хорохорился, даже посылал какие-то странные видения своему сосуду, мол, оторвись от стула, сойди с дивана, сломай теннисную ракетку и живи по-настоящему! Залезь в горы, езжай в джунгли, потрогай океан…
            Но дух не имеет всей власти над человеком, если расходится с замыслом. А тут было полнейшее расхождение и всё, чего добивался дух – это странные сны для плоти Пола Оуэнса да неожиданные видения. Так Пол Оуэнс мог засмотреться вдруг на простенькую картинку в ресторанчике с пиратским дизайном, или заглядеться, глядя на огромные кольца змеи в террариуме.
            Он застывал в такие моменты и смотрел как будто бы сквозь всех и всё, и был мыслями далеко-далеко. Ему казалось, что он смутно всё это помнил и видел или хотел когда-нибудь увидеть.
            Но на этом всё кончалось. Ребекка или Тимми не давали ему надолго провалиться в мир странных расплывчатых грёз, вышвыривали его на берег жизни беспощадной волной рутины. И Пол Оуэнс  оставался жить свою жизнь, а его дух лютовал и метался, запертый в плену жалкой плоти.
            Усталость от буйств жизней сошла у духа быстро. Он томился, молил и неважно ему было уже куда уходить, важно чтобы уйти, уйти от этой жалкой смиренной тоскливой жизни.
–Ну хорошо, – я кивнул тогда истосковавшемуся духу, –  что сейчас делает твой сосуд?
–Спит-спит! – дух был в нетерпении. – И видит странные сны.
            Я задумался. Увести этот дух было уже разумно. Неистовая сила не может долго томиться в клетке.
            Дух понял по моему молчанию что я больше не отказываю категорично и мгновенно, что я раздумываю. В его мире раздумье – почти согласие.
–Я хотел бы умереть как-нибудь загадочно, – сказал тогда мне дух, принадлежавший ещё Полу Оуэнсу. – Как-нибудь так, чтобы о моей смерти гадали. Может быть – пропасть?..
            Конечно, истомлённый своей жизнью, он хотел умереть претенциозно и ярко, оправдываясь тем, что не удалось ему ярко пожить. Так то не вина моя или его– то замысел, понимать же надо!
–А о жене и сыне подумал? – я не сдержал усмешки. – Разве ты их не любишь?
            Дух пока ещё Пола Оуэнса задумался. Свою Ребекку – свою нежную Ребекку, которая хранила удивительную стройность тела и гладкость лица, и всегда отличалась очень деловитой хваткой, он, конечно, любил. Любил её искренне, достойно, но очень уж долго. Так долго, что вся его любовь ушла до пошлой привычки и не откликалась в нём никаким чувством.
            А сын? Его гордость, его зависть…
            Тимми был подвижен. Тимми был мечтателен. Тимми не вылезал из походов с друзьями, занимался скалолазанием,  мечтал заниматься археологией и достиг своей мечты.
            Дух Пола Оуэнса стремился за этой энергией, за чудесной раскрывающейся жизнью, но плоть Пола Оуэнса была сильнее, потому что сильнее был замысел и Пол Оуэнс не видел поход увлекательным, сплав завораживающим, а скалолазание безопасным. Плоть Пола Оуэнса любила полежать на диване или поиграть раз в неделю в парке в теннис. А дух…лютовал. Лютовал и завидовал Тимми.
–Не жаль, – вздохнул дух, наконец, решая невозможное. – Пусть я пропаду.
            Говорят – мелочность – это изобретение людей и доступное лишь людям. Как прямая тень смерти, не имеющая ничего общего с человеком, и не имея даже плоти, заявляю: мелочность изобретена не смертными. Она появилась задолго до них.
            И я подвержен был этой мелочности и потому отомстил духу пока ещё Пола Оуэнса, заявив:
–Ты умрёшь как и жил. Тихо, скучно, тоскливо.
            Пол Оуэнс скончался девятнадцатого марта сего года в семь утра и тридцать девять минут. Дух Пола Оуэнса освободился девятнадцатого марта сего года в семь утра и сорок минут ровно.
***
–Ребекка, скорблю вместе с вами! – Джемс Дорси крепко сжал руку Ребекки в своих руках. Она кивнула. Слов не было. Они все казались ей неуместными и глупыми. Как можно скорбеть им? Как можно скорбеть с нею?
            Скорбь – это слишком просто. А она…
            Нет, она, кажется, упала вместе с Полом на той злополучной остановке и до сих пор там осталась. Какая-то часть осталась.
            Другая, механическая и сильная, деловито взялась за подготовку похорон. Она таскала какие-то документы, деревянными пальцами перебирала листы, что-то подписывала, кому-то звонила…
            Её голос сделался сухим и безжизненным, её глаза высохли и слезились, но она не позволяла себе плакать.
–Мама, – Тимми подошёл к ней неслышно. Ребекка вздрогнула, обернулась на него, но будто бы впервые увидела его – как он вырос, оказывается! На голову выше её. Когда же это произошло?
            Ребекка сосредоточилась. Сын. Да, он её сын. Теперь у них не осталось никого ближе друг друга.
–Мама, – повторил Тимми, – ты…как?
            Он сам знал как глупо звучит его вопрос. ещё бы. Через час они будут стоять у свежей могилы отца и мужа семейства.
–Держусь, – ответила Ребекка. Она и правда держалась плотью.
            Но дух её был разбит и, не зная как поступить, прибыл в комнату Великого Ожидания.
***
            Дух Ребекки. Душа… тонкая, нежная, жившая впервые. Она с детства имела хватку, легко училась и была уверена в себе. Она точно знала что она может и чего не может. Её душа, жившая впервые, соответствовала замыслу на её счёт.        
            В свои годы Ребекка была на хорошем счету у начальства, имела дом, взрослого сына, крепкую семью. На это и была нацелена её душа. На ровное, мирное счастье.
            Теперь разбитое.
            Без поддержки Пола Ребекка ослабела мгновенно, лишилась опоры и веры. С Полом она была знакома большую часть жизни, его одного любила, любила искренне и мирно, и была счастлива этим.
–Помоги мне, – позвала душа Ребекки Оэунс-Бриджес. – Помоги мне, уведи меня!
            Я был там. Я её видел. Но я не отозвался. К чему? Её душа ещё молода. Её душа ещё оправится, и потом – оправится и плоть. Пройдёт деревянность в пальцах, отойдёт сердце, позволяя разрыдаться и снять раздражённую сухость глаз.
            Эта душа была ровной, мирной и сильной. Она не претендовала на что-то великое, довольствовалась тем, что приобрела и что хранила.
            И хватку свою Ребекка использовала для того, чтобы успевать по дому, в учёбе или в работе. Она не интриговала, не носила в себе мести, зато могла навести порядок в доме и организовать выезд на семейный пикник, чтобы предотвратить разъединение Пола и Тимми, живших разными мирами.
–Уведи меня! – рыдала душа Ребекки.
            Но я не появлялся. Говорят – жестокость – изобретение ангелов. Как тень смерти, не имеющей ничего общего с ангелами, я возражаю. Жестокость пришла до них.
            И от того жестокость осталась и укрепилась в мире, что без жестокости нельзя. Я сейчас поступал жестоко с ней, но то был замысел и, то было милосердием.
–Помоги мне! – надрывалась душа, но я не отвечал, и это было ответом.
            Никто не поможет. Никто не придёт. Выбирайся, девочка, сама, твой срок ещё не пробил. Ты не Пол Оуэнс, который лишь полагал себя уставшим и искал успокоение в рутине.
            Ты другая, душа. Так что вставай.
            И душа Ребекки встала. Не найдя утешения в мгновенной слабости, не найдя снисхождения, она ушла. Ушла обратно в своё тело.
***
–Мама? – Тимми показалось что зрачки Ребекки как-то странно дрогнули. И сама она вдруг как-то обмякла.
            Ребекка взглянула на него осмысленно, выдавила слабую улыбку, собираясь с мыслями. Ничего, что Пола больше нет. она справится. Она не одна. У неё есть сын. У неё есть память. У неё есть опора. Где-то внутри всей её сущности.
            Ребекка переживёт.
–Всё будет хорошо, Тимми! – она горячо сжала руку сына. – Поверь мне, мы справимся. Наш папа всегда с нами. Жизнь не кончается смертью. Она кончается с безразличием живых.
            Тимми обнял мать. в этом объятии был его ответ, его глубочайшее заверение в том, что он будет рядом, что поддержит, поможет, что они справятся, и самое важное – его вера в светлую память об отце.
            Об отце… для Тимми это было странно. Ему казалось, что отец всегда где-то далеко  –далеко мыслями. Не здесь. Нет, у Тимми не было никаких обид, отец дал ему очень многое, и проводил даже с ним раньше время, но это ощущение чего-то чужого, чего-то разделяющего их – не покидало Тимми никогда.
            Страшно сказать, но в мыслях Тимми Пол Оуэнс скончался как отец ещё до физической смерти, когда спрятался за стеной какого-то нарочитого отчуждения от него. На вид всё было в порядке, но Тимми видел страшную пустоту и равнодушие в глазах отца и сейчас испытывал от его смерти едва ли что-то горше, чем смерть приятеля. Не друга даже.
            Но маму ему было жаль.
            Ещё три дня назад Тимми получил предложение отправиться в командировку. В плюсах – опыт, новые знакомства, повышение по службе, солидная премия, да и просто интерес. В минусах – скончавшийся как раз отец и нежелание покинуть мать в такой трудный момент. Тимми только радовался тому, что не успел ещё рассказать ей о предложении. Она бы поняла, она бы сообразила, что он останется и всеми силами, в ущерб себе, отправила бы его в командировку.
            И он был бы на иголках. И ей было бы плохо.
            «Ничего, поеду в следующем году», – решил про себя Тимми и промолчал насчёт предложения. Он становился опорой для матери и чувствовал облегчение в том, как легко дался ему выбор.
            Я видел его дух. Твёрдый и сильный. Такие люди – стены.  Такие люди – крепость. Они не приходят ко мне в комнату Великого Ожидания, они уходят сами, по сроку, не моля себе ни отсрочки, ни раннего забвения.
            «Поеду в следующий раз!», – убедился Тимми, когда мать пообещала ему, что всё будет хорошо. Видимо, тоска всё-таки прорвалась через отчуждение отца и сына, и Ребекка прочла её.
            Тимми знал, что обманывается. Такие поездки, такие гранты – это, конечно, удача. Едва ли его порекомендуют второй раз. Но он всё-таки не жалел. Не веря в судьбу, он  отдался ей.
–Мы справимся, мама, – пообещал Тимми. Теперь он почувствовал только, как резко повзрослел. Он не задумывался об этом ни встречаясь с Марией, ни получив диплом, ни поступив на работу. Он ощутил это в полной мере только сейчас. И это осознание грузом легло на его плечи, но не сломало.
            Он знал что выдержит. И я знал.
***
–Ну что, бывший Пол Оуэнс, – я был мелочен и ехиден. – Какие планы?
            Души полагают себя умнее замысла. Напрасно, конечно, но не будь в них этой глупости, я бы сидел в комнате Великого Ожидания целую вечность в одиночестве. Но нет, души здесь. души рвутся, души ищут себе участи лучше, чем та, что написана.
            На этот раз дух почившего Пола не был счастлив. Он больше не чувствовал себя свободным. Скованный, забитый страхом, он уже знал решение двух Царств в отношении себя: Ничто.
            Дух, живший буйно, сбежавший в рутину и не выдержавший её, подлежал падению в Ничто. Это не было наказанием. Это было решением экономическим и разумным. Нельзя отправлять всех по Царствам, нельзя всех перерождать, кто-то должен строить и пустоту.
            Дух почившего Пола был бесполезен для обоих царств. В последней своей жизни он не принёс ничего, но это ещё бы можно стерпеть, но его побег от семьи в смерть в угоду своей тоске, тоске, которую он так выпрашивал в прошлое свое возвращение?..
            Признаюсь не без злорадства, что я приложил свои усилия, когда отправлял две копии характеристики этого духа по Царствам. Я высказывал всё, что думал и то, о чём молчал.
            Небесное Царство отозвалось первым: «в принятии духа отказать. Архистратиг Габриэль». Следом отозвалось и Подземное: «в услугах не нуждаемся. Азазель».
            А Ничто доброе. Оно принимает всех. Ему плевать насколько ты жаден, туп, умён, злобен, или добр. Ничто заберет.
–Я не хочу! – дух плакал. Я молчал.
            Молчание – лучшая казнь. Когда ты не говоришь ничего, ты остаёшься бессловесным божеством, которое недосягаемо, когда же ты открываешь рот – ты уподобляешься смертным. Это я – как тень смерти, явленная в день появления самой Смерти – говорю с полной уверенностью.
–Можно же что-то…не могло же…
            Нельзя. Могло. Ты сам выбрал свой путь. Ты переспорил замысел, когда вышел из выбранной прежде рутины, не оценив её прелести. А теперь замысел мстит – ты ему не нужен, бунтовщик поганый.
            Замысел не любит мятежи. И мятежников, неважно какому роду те принадлежат.
–Но я…
            Дух не мог больше плакать. Время его ожидания сокращалось. Ничто приближалось, чтобы проглотить его, переварить и выпустить из себя пустотой, что должна расширить его власть.
–Помоги…
            Я молчал. Ничто открывало за спиной духа погибшего Пола Оуэнса свою пасть, и уже пожирало неудачливый дух.
            Я отвернулся, дожидаясь, чтобы тошнотворное Ничто исчезло. Комната Великого Ожидания снова ждала гостей.
 
 
 
 

 

Ледяной король

Профсоюз