Помочь сайту
Поздравления
Кафе "Зелёная хризантема для столика слева". - "15.03.2022"
13 сентября 2023 -
Пётр Королёв
«15.03.2022»
Мандариновый компот закончился. Давным-давно, как я ни растягивал. А приключения только начались.
Краткий отчёт за истекший период: дети учатся, я поменял основное место работы, продал авто и переквалифицировался в пешеходы. Отныне я не юрист, работающий электромонтёром и сантехником, а юрист, работающий юристом. Да, и так бывает. После многолетних сомнений и рассуждений жизнь подтолкнула меня к выводу, что диплом всё-таки стоит отработать. Результат: победа в конкурсе в территориальном подразделении одного из федеральных ведомств. Тем не менее, будучи теперь госслужащим, я не даю угаснуть своему сантехническому таланту, и по-прежнему мотаюсь на вызовы. В нерабочее время, разумеется.
Сегодня вторник, пятнадцатое марта. Где-то в половине второго, посреди светлого денька пошёл снег. Неожиданно и бесшумно – как будто раздумывал до последнего. Мартовский снег – совсем не новость для Крайнего Севера. Но в воздухе витало что-то странное. Вероятно, всё дело в неожиданности. Или в спокойствии, на мгновения подаренным этим лёгким снегопадом.
В обеденный перерыв я отправился в банк на улице Пушкина снять с карточки аванс. После банка поднялся по улице Дзержинского на Центральный рынок, и у входа встретил незнакомую женщину. Мы пару раз обменялись несмелыми взглядами, затем она внимательно присмотрелась ко мне и, улыбнувшись, сказала: «Здравствуйте! А я вас помню. Помню, как вы, маленький, в автобусе ездили, песни пели, стихи читали, а я кондуктором работала!» Я удивился: «Вы меня запомнили?» Она: «А как же? Вот так - вы взрослеете, мы стареем…». И после этих слов ушла.
В приподнятом настроении, нагруженный продуктами питания, я долетел до дому, закинул продукты питания в холодильник и приступил к штудированию электронного дневника любимых чад. Меня поджидало открытие: Иосиф получил двойку на уроке музыки. Позвонил сыну. Сын объяснил ситуацию: оказывается, «учительница ставит двойки тем, кого не успевает опросить во время урока».
Такие небылицы я на своём веку не припоминаю. Это равносильно тому, как если бы мой начальник не явился на планёрку, а затем влепил сотрудникам выговор за то, что они его не искали. Мучительно пытаясь найти логику в поступке преподавателя (при условии реальности такового поступка), я дозвонился до классного руководителя. Та усталым голосом пообещала разобраться. Спустя минут десять учитель музыки позвонила мне сама и выдвинула свою, более земную версию произошедшего: невыполнение домашнего задания.
Кто из них лжёт? Учитель – зачем ему это? Ребёнок? Возможно, если бы не одно «но»: домашку мы делали вместе. Интересная ситуация. Не связано ли это с каникулами, до которых осталась неделя?..
В настроении уже не столь приподнятом я рванул обратно на работу.
Порог дома переступил ровно в 18.55. Середина месяца, никаких отчётов и справок, дублирующих содержание отчётов, а значит - никакого повода для задержек. Приготовил ужин, постирал, пропылесосил полы. Время: начало девятого. Вернулись дети - куролесили в гостях. Мы поужинали. Музыкальные отметки совершенно вылетели из головы. Прилёг на диван, перевёл дух: день обещал мирное завершение…
Друзья, коллеги порой спрашивают моё мнение о происходящем в стране, в мире, и тогда я рассказываю притчу. В одном доме жило много людей. Прадеды, деды, отцы, дети, внуки, правнуки, сёстры, братья, мужья, жёны – все вместе. Однажды одного из них укусила блоха. От этого человек стал болеть, и в итоге совсем слёг. Никто не мог понять причину тяжёлого недуга. Позвали врача. Врач увидел след от укуса блохи, но сказал, что не знает лекарства, и ушёл. Позвали колдуна и священника. Те явились в один день. Священник при виде колдуна молча вышел, ничего не сделав. Колдун принёс себя в жертву, отрезав и проглотив прядь собственных волос, после чего ушёл. Ничего не помогло. Домочадцы разделились. Одни спрашивали: откуда в доме блоха, кто принёс её с собой? Другие искали ответ на вопрос: где блоха? Из-за первых в доме разразился скандал. Родные следили друг за другом, обменивались бесконечными обвинениями. Вторые со страху перевернули и выбросили всё имущество, какое было. В конце концов, семья обнищала. Люди покинули дом, разбрелись кто куда. Остался лишь больной. Когда он умер, к дому подошли двое странников: отец и сын. Они очень обрадовались брошенному дому. Однако, войдя внутрь, отец почувствовал неладное и сказал: «Здесь смерть». Вскоре, в одной из дальних комнат сын обнаружил покойника. Осмотрев тело, отец нашёл след блошиного укуса и узнал страшную болезнь. От неё он бежал когда-то вместе с сыном. В это время сын вскрикнул – блоха укусила его. Теперь они оба были больны: отец, потому что дотрагивался до покойного, и сын, потому что был укушен. И что же они сделали? Да ничего особенного. Похоронили покойного в саду у дома и стали жить дальше. Когда отец слёг, сын позвал колдуна - врач требовал денег, а колдун денег не брал. Колдун принёс себя в жертву, отрезав и проглотив прядь собственных волос, после чего ушёл. Ничего не помогло, отец мальчика скончался, за ним последовал и сын. Прошло несколько дней, когда мимо дома проходил колдун. Из любопытства он постучал в дверь, заглянул в окно, но никто не открывал ему. Тогда он вошёл. Внутри находились два безжизненных тела. Осмотрев покойных, он обратил внимание на нательные крестики, которые были у каждого из них, и отправился за священником. Священник поначалу отказывался что-либо делать, подозревая его в хитрых уловках. Тогда колдун протянул ему два крестика, и священник, приняв их, согласился. Оба вернулись в дом, священник исполнил все полагающиеся обряды, после чего они стали хоронить усопших. За этим делом их застал врач, неподалёку проходящий. Он остановился и поинтересовался происходящим. Священник поведал ему всё. Не сказав ни слова, врач поспешил прочь. Колдун и священник закончили работу и, поблагодарив друг друга, разошлись каждый в свою сторону. Через некоторое время те земли охватила эпидемия. Священник не пожелал обращаться к врачу и почил с молитвой на устах. Колдун позвал врача, пообещав отдать ему все сбережения, какие имел. Тот осмотрел колдуна и, увидав на нём три нательных крестика, спросил: «Зачем тебе они? Ты ведь не христианин. И почему три?» Колдун ответил: «Два креста – отца и сына, а третий – от священника. Этот третий теперь …». И на этих словах скончался. Врач не расслышал и подумал: «Какое последнее слово произнёс колдун: «мой» или «твой»? Скорее всего, «твой». Вот скряга – обещал золотые горы, а в итоге – крестик. Да разве берут от заражённого?» Раздосадованный врач поднялся и вышел за порог, где его укусила блоха.
Моя Родина снова вступила в схватку с давним, заклятым врагом - нацизмом. Россия против концентрации абсолютного зла. Единственная страна, способная почувствовать, распознать и сокрушить все модификации этого зла. Где же Запад – в розовых мечтах об аналоге Царствия Небесного? Что ж, говорят: на чужой земле на всходы не надейся. Где же Восток – в розовых мечтах о лаврах исчезнувших империй? Что ж, говорят, прелестные розы быстро вянут – хоть кровью, хоть мёдом, хоть ключевой водой их поливай.
Чай, пока ещё не на разных планетах живём. Да если бы и на разных – разве это препятствие для взаимоуважения? А для чумы?..
Победа – в истине. Дорога к истине одна, она нелегка, и Россия идёт по ней прямо сейчас. Сила и слава российскому солдату, ведущему нас к истине.
…Честно: начинаешь привыкать к тому, что кафе врывается в твою размеренную жизнь без лишних церемоний. И даже ждёшь этого, с надеждой. После той встречи с прекрасной официанткой я умышленно заходил в ювелирный магазин каждую неделю, но всё было тщетно: никакого намёка на общепит, сплошные драгоценности. Во время шестого такого посещения продавец недвусмысленно дала мне понять, что если я ещё буду так приходить и долго расхаживать среди витрин, ничего не покупая, она сообщит в полицию. После данного заявления я забежал в магазин только один раз - через месяц. Без толку, как и предполагал.
И вдруг - свершилось. Свершилось сегодня, точнее, уже вчера, ведь на часах почти три часа ночи.
Итак. После того, как Лида с Иосифом поужинали и легли спать, меня охватила такая усталость, что даже хороший фильм казался пыткой. Дойдя до кухни, машинально посмотрел на настенные часы: 22.00. Рано в кроватку, но, видимо, придётся.
Выглянул в окно. Всё как обычно: редкие пешеходы, последние торопливые машины, кафе, стайка бездомных собак, большие тёмные окна отдела ЗАГС, пара тусклых огней в жилом доме над ним, бледный фонарный свет и грязный снег. Зевая, возвращаюсь в зал, выключаю телевизор, проверяю будильник на телефоне. Спать, спать, спать, срочно.
Опа!!!
Назад к окну!
Вот оно! Ну точно, оно!
Не дай бог, если померещилось.
Мать честная, да там люди...
Туда! Быстрее!
«Надо же, соизволило через тысячу лет. Тунеядцы проклятые!» - воодушевлённо ворчал я про себя (ненормативная лексика опущена), вкидываясь в пуховик и оранжево-чёрные сигнальные брюки, доставшиеся с предыдущего места работы. Хватаю смартфон.
Невероятное везение!
Минуту спустя мои глаза имели удовольствие наблюдать входную дверь кафе, за которой сновали посетители. Их внешний вид и поведение не оставляли сомнений: здесь что-то бурно праздновали.
Делаю первый снимок.
Окна заведения были заклеены большими пёстрыми плакатами, информирующими о проведении в честь 8 марта традиционной акции «Счастливый покупатель!» местной сети ювелирных магазинов. Женщина небольшого роста, лет семидесяти, в валенках и красной куртке, сухонькая и подвижная, соскребала лопатой снег около входа. Заметив меня, она поправила белый берет и бодро спросила:
- Привет! А ты чего в экипировке? – и показала на брюки.
- Да это я сюда торопился. Что под руку попалось, то и одел.
- А-а... А я обрадовалась, думала – помощник пришёл!
- Ничего страшного, давайте, помогу. А вы чего так поздно работать вышли? Ночь на дворе.
- Чем старее человек, тем меньше у него желания уснуть. Вкусно кормят здесь, что ли? Я ни разу ни ела, надо будет попробовать. Слушай, так ты же торопишься?
- Нет, терпимо.
- Терпимо? А, ну ладно тогда.
Взяв лопату у женщины, я обратил внимание, что та слепа на один глаз. Она тем временем продолжала разговор.
- Сынок! Уха…ухай… Заикаться стала от радости! Ухайдокалась с этой лопатой: железная, тяжёлая! Без конца палка вылетает из неё, черенок вот этот - видишь? Чиню-чиню, постоянно. Домашние гвозди, какие были, все закончились. К хозяину подходила: «Дайте нормальную! Взяли бы, инвентарь проверили!» А он говорит: «Другой нет, только эта. Но она хорошая была». Я говорю: «Может, она когда-то и была, но сейчас считай, что нет. Ею же чистить невозможно! Сами попробуйте!» Он взял, ага, а палка - раз! - опять выскочила, да ещё пополам треснула. Он ко мне поворачивается: «Она такой не была». Я говорю: «Да как не была? Когда я к вам пришла первый раз, черенок уже тогда выскочил, вспомните!» Он говорит: «Это другое. До вас с ней никто толком не работал». А я ему: «Ну вот, правильно, никто толком с бедной лопатой не работал – бестолково только работали, вот и сломали!» А он опять своё: «Нет, она только что купленная перед вашим приходом». Тогда я ему говорю: «Вы что, совсем что ли? Купили бракованный товар?» Мы в тот же день пошли вместе в магазин. Спрашиваю продавца: «Ваша лопата?» А на ней сохранилась часть наклейки с названием ихнего магазина. Продавец покрутил лопату, туда-сюда, и протягивает её мне: «Нет. И не помню, чтобы у нас такое было». Тогда я взяла, да как бросила эту лопату на стеклянный прилавок - он в кучку и сложился. Продавцу говорю: «Если не в состоянии продать хороший товар, продайте эквивалентный ему». Он побежал куда-то, позвонил, потом в другой зал, в третий – возвращается и говорит: «Не хотите гвозди для починки? Крепкие». Тогда мой хозяин вытаскивает кошелёк, покупает килограмм гвоздей, отдаёт половину мне, половину себе оставляет. И говорит: «Себе оставлю тоже. Вдруг, она сломается, а вас рядом не будет?» Короче, опять починили мы её. Но я ему сказала: «Ещё раз вылетит – и я пошла. Пока не вставите, не вернусь». Правильно?
- А платят нормально?
- Да какое там… Послушай: год назад убиралась на стоянке. Держит один стоянку неподалёку – жалуется, что денег нет и нет, а сам за границу ездит по нескольку раз в год. Пришла к нему в конце месяца - целый месяц не заявлялась, чтобы душу не мотать. Пришла, а там его седьмая любовница – в кресле развалилась. Знаешь, сколько она мне за месяц заплатила? Восемьсот рублей, пятидесятирублёвыми купюрами! Стою перед ней с этими деньгами, а она цепочку золотую на шее перебирает. Говорю: «Что, коротковата?» А она: «Нет, натирает немножко». Я ей: «Так ты порви её, дочка, не мучайся». Бросила деньги и лопату на стол, а стол-то мраморный – взял и треснул! Ушла. Ушла, и вопли этой абортницы даже слушать не стала.
В кафе прошмыгнули два подростка. Прохожие с любопытством на нас поглядывали, когда мы смеялись, а одна девушка смущённо сказала другой: «Хотела цепочку для Кеши посмотреть, но лучше пусть сам покупает».
- Вы не боитесь?
- Чего?
- Жаловаться побегут.
- Пускай бегут, раз ума нет. Местью не страдаю, и другим желаю.
Она отмахнулась.
- Вы, молодые, заботьтесь о репутации. А мне, старухе, она зачем? Я своё прожила, и хорошо знаю: репутация – самое бестолковое занятие. Бесполезная трата энергии. Да-да, не ухмыляйся! Если бы была бессмертна, то, может, и суетилась бы, а так… Меня волнует мнение только безгрешного Господа Бога нашего, а не таких же грешников, как я. У меня к нему отдельная дорога. Или он ко мне, или я к нему. Вот и всё… Знаешь, после того случая с лопатой я даже в собор пошла. Службу отстояла с больными ногами. Подошла на исповедь, рассказываю. А батюшка мне: «Остановитесь, не упорствуйте. Посмотрите вокруг себя: все живут там же, где и вы. Там же. Все страдают, так или иначе, но не теряют достоинство. Понимаете?». Я промолчала и спрашиваю потом: «Почему я молюсь за тех, кто мне не приятен? – Потому что если не молиться за этих, на их место придут более худшие. – А я думала, что как раз молитва и оберегает от худших. – Такими рассуждениями религия превращается в магию, а это нехорошо». Я оглянулась, посмотрела на иконостас: высокий, каждый образ в сверкающей ризе – страшно дотрагиваться. Посмотрела и говорю батюшке: «Вы, наверное, часто тут протираете, так сверкает всё. – По мере необходимости. – И свечки особенные? – Нет, как у всех». Не стала больше ничего спрашивать, сказала только на прощание: «Обычные, необычные, а вор не будет ждать, пока вы что-нибудь потеряете, и уж тем более абортницы, эти зачарованные необходимостью». И вышла. Правильно? Вот скажи, сынок: тебе хочется что-то потерять? Нет. А если бы, – извини дуру старую, – ты был вором, то разве стал бы ждать?..
Не сообразив, что ответить, я промолчал. Она снова отмахнулась, потом достала из кармана пакетик с окурками и высыпала их на снег.
- Когда ты женишься, наконец?
- Не знаю. Не тороплюсь.
- Правильно, не торопись. Красивых женщин много, а прекрасных мало. Потому что красота о многом говорит и многое берёт, а прекрасное – говорит обо всём и всё отдаёт. Прекрасные мы до тех пор, пока не тарахтим об этом налево и направо. Как только затарахтели – всё, финиш прекрасному полу, да здравствует красивый паркет.
Она поправила берет, съехавший набок, и бросила пакетик рядом с урной.
- Теперь вот тут работаю. Мне как раз на операцию надо – один глаз видит пока, второй совсем не видит. Во Владик надо лететь, а я всё никак денег не соберу… Да, скоро полечу, с внуком. Боже мой, даже не верится!.. Я буду очень счастлива, буду как все белые люди, отдыхать, на всё смотреть… Ты никуда не летишь? Я им тут сама сказала: «Две тысячи в день, и к пенсии мне хватит». Тем более, что работаю не ежедневно, пару раз в неделю прихожу. Так тут особо никто и не сорит, видишь? Как и там, где работала по молодости. Тридцать пять лет на одном месте: пришёл, сделал и ушёл со спокойной душой. И здесь так же.
- А кем вы работали?
- Да как вспомню – оторопь б… хм… заикаться опять стала…
- Солидная организация?
- Хо! Мягко сказал!
- Да? Где это?
Но женщина не ответила, продолжая говорить о своём. Кажется, она просто не придала значения моим расспросам в силу возраста. «Таинственный Работник» или сокращённо «Тётя Таира» - шутливо назвал я дворничиху про себя, внимая её бойкой речи.
Покончив, наконец, с проклятым снегом, мы попрощались; я вновь принялся изучать фасад кафе. Неумолимое приближение полуночи каким-то образом отражалось не только на возвышающихся стенах, но на лицах проходивших рядом людей, а лучше сказать – влияло. Стены потемнели, лица – наоборот. Тёплые ручейки глаз и улыбок легко огибали неподвижные вертикальные плоскости, проникали в них и покидали, вынося с собой ещё больше света и тепла, заставляя тускнеть яркие фонари проспекта. Лишь лицо цветочницы, давно работающей в убогом с точки зрения архитектуры сооружении через дорогу, походило на бледный камень. Каменным казался и большой букет голубых роз в её руках, которые она зачем-то переносила в такой холод из одного отдела павильона в другой. Изо рта цветочницы вырвались клубы пара, скрыв на миг её лицо. «Хоть бы не поскользнулась», - прищурился я. Обошлось.
Что-то потёрлось о мою ногу. Посмотрел вниз: упитанная белоснежная кошка мурлыкала что есть силы, не оставляя мне ни малейшего шанса. Я слегка подёргал милое животное за хвост и погладил.
- Ух ты, какая курочка красивая! - вырвалось у меня.
Позади кто-то рассмеялся. «Курочка» юркнула за угол дома.
Оборачиваюсь.
- Ты пьяный, что ли, парнишка?
- Почему пьяный? Нет.
- Нет? Трезвый, и кошку курицей называешь?
- А-а, да это я так...
Неизвестный улыбался. Мужчина был не старше меня, кудрявый шатен с неправильным прикусом, в зелёной толстовке и широких коричневых брюках. Его голос показался знакомым.
- Сканирование окончено? Илья Манкиров.
- Никита. Клим-Никита Кли.
Мы пожали руки.
- Первый раз сюда?
- Нет, уже не первый.
- Да? Раньше я тебя тут не видел.
- Редко захожу, от случая к случаю. Прошлый раз вообще в выходной день попал.
- Выходной?.. А, ясно...
- Кажется, сегодня торжество?
Манкиров пожал плечами. Мы ещё раз пожали руки, перекинулись шутками и протиснулись в кафе. Именно протиснулись – между стоящими в гардероб с одной стороны и бесцельно слоняющимися с другой.
- Можно не раздеваться, - ухмыльнулся мой новый спутник, кивнув на перегруженные вешалки. Одежду просто кидали под потолок.
Манкиров и я заняли единственный свободный столик без номера - возле окна.
- Разве сюда не запрещается садиться?
Манкиров достал из внутреннего кармана куртки папиросу, электронную зажигалку и закурил, не удостоив меня ответом.
Перед нами стоял наполненный вином бокал.
Царила массовая экзальтация, народу битком. Что ж, попробую описать наиболее интересные экземпляры – тех, за кого, как говорится, зацепился глаз (и брови))).
Небольшой оркестр – молодой пианист, престарелый флейтист, лысый китаец-гитарист, узбек на бас-гитаре и болтающий с ним товарищ без футболки, но с бубном и колотушкой – настраивался к предстоящему концерту.
Разновозрастные мужчины в синих, красных, зелёных, жёлтых, фиолетовых, бирюзовых, белых свитерах и пиджаках, в чересчур и не очень зауженных или расширенных брюках и джинсах кружились возле сцены в бешеном хороводе сквозь периодические взрывы хохота. В центре хоровода смеялась детская пара, мальчик и девочка, оба лет пяти, не старше. Мужчины были до того веселы и дерзки, что, казалось, древний огонь их взоров бросал вызов холодной земле, которую они будоражили, а от языков и жестов веяло неизбежностью загадочной победы - как и от снегопада, повалившего за порванным на окне плакатом.
Возле бара толпились разновозрастные женщины в синих, красных, зелёных, жёлтых, фиолетовых, бирюзовых, коричневых кофтах и платьях, в чересчур и не очень зауженных или расширенных юбках и джинсах. Они почти не двигались, перешёптываясь сквозь слёзы. В центре женского собрания плакала старая пара, муж и жена, оба лет восьмидесяти, не младше. Женщины были до того тихи и печальны, что, казалось, древний огонь их взоров остужал и без того ледяную землю, на которой они находились, а от языков и жестов веяло неизбежностью завершений - как и от снегопада, повалившего за порванным на окне плакатом.
За столиком №5 в красивом шифоновом платье цвета топлёного молока на краешке стула ютилась некрасивая особа, отчаянно спорившая по телефону о давно выплаченном остатке ипотеки. Из её слов стало понятно: гражданочка не привыкла к отказам, а вот сама раздаёт их за милую душу. «Заткнись, заткнись, заткнись» - кому-то посылала она свою мантру. Пластическая хирургия и бездарный макияж сделали своё дело, превратив оригинал в подделку массового производства. Спорщицу постоянно задевали проходившие мимо. Видимо, причиной тому было совпадение цвета её платья с цветом стен. Как бы то ни было, из-за толчков и ударов она никак не могла спокойно доесть кусок медового торта. Спор становился всё ожесточённее, торт упал на пол, был сделан новый заказ, остренькие плечи под усыпанной золотыми пайетками тканью грозились проткнуть всё на свете, другие обитатели кафе кидали на девушку укоризненные взгляды; тем временем спор превращался в подобие дистанционной драки, очередной кусок торта оказался на полу, официант передал нежелание кондитера принимать пятый заказ, золотые пайетки яростно полыхнули, соседние столики попросили не портить праздник. «Ипотечная Рабыня Заткнись» - окрестил я данного персонажа.
Слева от нас, у стены, за столиком №8 расположилась женщина средних лет в джинсовом костюме. Пожалуй, она была единственная здесь, кто вопреки всему не скакала, не пела, не кричала, не ржала до упаду, не дрыгалась в нелепых конвульсиях, не упивалась. С другой стороны, чем больше я наблюдал за ней, тем яснее понимал, что она даст фору всем присутствующим, если захочет. Но она просто молча наблюдала за всем происходящим, сохраняя утончённую надменность, которая проявлялась то в чуть изогнутой линии рта, то в наклоне головы, то в резкости взгляда, то в движении длинных пальцев, от обилия колец напоминавших добрый шашлык. Её приятное лицо было напрочь лишено макияжа; во всяком случае, на это указывали её губы и глаза. При этом выглядела она подчёркнуто аккуратно и свежо. На неё никто не обращал внимания, за исключением официантов, обновлявших вино в её бокале. Про себя я обозвал незнакомку «Молчаливая Канарейка».
Там и тут звякали бронзовые тарелочки, подбегали и убегали повара и официанты. Среди них была она – та, что запомнилась мне с предыдущей встречи. Как всегда милая; невероятно лёгкая в движениях, непринуждённая, девушка обслуживала один из дальних от нас столиков. Лепесток Белой Хризантемы среди зелёных хризантем.
Второй снимок готов.
- Что за курево? – спросил я, дабы прервать затянувшуюся паузу.
- «On the foggy pier».
- Как-как? Первый раз слышу.
- «На туманном пирсе». Будешь?
- Буду ли на пирсе? Не знаю, сегодня вряд ли.
Илья усмехнулся.
- Санкционка или отечественные?
- Наши, экспортные. В «Полярном» отхватил.
- В «Полярном»? В магазине?
- Ну да.
- Так он же закрыт давным-давно!
- Ну вот, когда работал, тогда и отхватил. Хороший магазинчик был, уютный. Городская легенда. А легенду разве можно закрыть?
- Это точно, магазин нормальный был - с трассы люди специально приезжали, чтобы отовариться в нём… И как папироски?
- Одна на двое суток.
- Обалдеть. Такие крепкие?
- Да, чистый табак. Попробуй.
Я отрицательно покачал головой: крепкое здоровье покрепче любого табака.
Толстяк за ближайшим к нам девятым столиком повернулся, держа маслянистыми пальцами горячий чебурек. Масло текло ему в рукава свитера, но толстяка это не беспокоило.
- Хм-м-м, вы опять смолите, - промычал он с набитым ртом.
- О, здравствуйте! Как поживаете? - Манкиров протянул ему руку.
Тот растерялся, однако руку пожал.
- Тихо поживаю, очень тихо.
- Вкусно?
- Вкусно... Но не то, что вы обещали.
Короткая пауза.
- А что я обещал? – спросил Манкиров.
- Вы мне обещали чудеса, а не стандарты.
- Чудеса? - Манкиров деликатно порвал рукопожатие. - Я не мог обещать вам чудеса. Тем более, я вижу вас во второй раз.
Жиробас вылупил глаза.
- Так что вам обещали? – спросил Илья, салфеткой вытирая под столом руку.
- Еду!
- А это что?
- А что это? Тесто, лук и мясо.
- А вам что надо?
- А мне надо, чтобы люди качественно отрабатывали заработную плату. Мне это принципиально. Вот что надо!
- Здесь ценятся те, которые много работают и ничего не требуют взамен.
- Ну, это можно было выразить и покороче: дураки.
По тому, как Илья выпустил дым, я понял, что он разозлился.
- Так о каких чудесах вы говорили?
- Ну-у, хотелось бы…
Толстяк замер, отвернулся и поднёс руку к голове, как если бы испытывал головокружение. Откровенно говоря, от манкировской папироски голова закружилась и у меня. Диалог получился престранный. Манкиров разговаривал любезно, даже приторно, хлопая ресницами и улыбаясь; его собеседник был грустен, то и дело растерянно поправлял солнцезащитные очки, а когда прозвучало «второй раз», множество морщинок на его лбу скукожились в слово «ложь». «Второй раз, второй раз» – вертелось у меня на языке. Что ж, так и нареку несчастного – «Второй Раз». И каких чудес ему наобещали?..
Тем временем Илья неторопливо поднялся, плавно прошёл мимо бара к выходу; попутно шепнул что-то на ухо высокому худощавому парню в гардеробе, отчего тот оживился; потом вышел и через мгновение вернулся без папиросы, но с такой улыбкой в тридцать два, как будто только что совершил подвиг – и всё это с исключительной галантностью.
Мне стало любопытно, что Манкиров сказал Долговязому Гардеробщику.
- Да так… чтобы пальцы в прохладной воде размял.
- Зачем?
- Ну, мало ли… Гардероб – дело такое. Многие ещё не снимали свои шубы, сейчас март больше на зиму, чем на весну, похож. А шубы есть - мама не горюй, по полтонны весом. И вот так весь день, представь: прими-отдай, прими-отдай. Некоторые даже самостоятельно раздеться не желают. Там не то, что руки – все части тела затрясутся в конце смены. Что ж хорошего-то?
- Студент?
- Да, учится. Живёт тут и подрабатывает.
- Живёт?
- Бездомный, потерял жильё. Отца нет, эти умерли, мать и бабушка которые. Квартира осталась - друзья отобрали, я уж подробностей не знаю, что да как. Напоили вроде, наркотой накачали - и дарственную подсунули. Теперь его дом здесь, в гардеробе. Всё лучше, чем на улице…
- Бедняга.
- Ты знаешь, он молодец. Характер есть, рук не опускает. Туда-сюда, всё успевает, повторять не нужно. И добряк. У самого ничего нет фактически - а делится. Один тут шапку потерял, как раз декабрь был, тридцатник ниже ноля. Так этот свою отдал, норковую. Представляешь? Так что, пробьётся. Да тут помочь есть кому, в случае чего. Не пробьётся, так пробьём. Нет, он пройдёт, он пройдёт…
- Думаешь?
- Конечно. Многого не надо. Главное, пальцы сберечь.
Слушая, я смотрел на молодого человека и думал: причём же всё-таки здесь пальцы? Изнеможённое лицо, непонятный джемпер и грязные чёрные штаны Долговязого Гардеробщика придавали ему образ узника, недавно освобождённого из преисподней. Какие ужасы прежнего заключения всё ещё отчётливо всплывали в его сознании, отказываясь отпускать его? За что человеку порой достаются испытания, несоизмеримые его проступкам? И кому знакома эта мера?..
- Ты чего пригорюнился? – прервал мои размышления Илья. – О жене вспомнил?
- Нет, я же не женат.
- А дети есть?
- Есть. Со мной живут.
- Молодец, – ухмыльнулся Манкиров. – И как оно?
- Ничего страшного. Справляюсь, и получше многих.
- А подружка?
- Не дружу.
- Здоровье подводит?
- Нет, с этим порядок. Просто не хочу.
О приближении моей знакомой я узнал чуточку раньше, до того, как увидел – гвоздичный аромат подсказал мне. Мы улыбнулись друг другу, а вот с Манкировым они обменялись серьёзными взглядами, даже слишком серьёзными.
- Вы готовы сделать заказ? – спросила она.
- А вы сможете его приготовить? Любое блюдо? – разыгрался во мне азарт.
- Да, любое.
- Любое-любое?
- Любое-любое! - рассмеялась она.
- Ну, что ж, тогда не будем мелочиться, – я глянул на невозмутимое лицо Манкирова. – Фаршированный верблюд. Целиком!
- Верблюда нет, - спокойно ответила официант. – Могу предложить оленя, медведя. Но вам придётся помочь вынести их, когда они будут готовы.
Меня пробрал хохот. Ипотечная Рабыня Заткнись даже оторвалась от банковских и иных карточек, которые она разложила перед собой. Молчаливая Канарейка покосилась в поисках возмутителя её спокойствия. У Второго Раза дёрнулась рука, отчего чебурек чуть было не упал ему на колени. Женщины у бара на миг перестали плакать. Илья сделал вид, что ничего не случилось. Почувствовав всеобщее неодобрение, я стушевался, но всё-таки не оставил задорную идею проверить тутошнего повара. И попросил оленя.
- Одного на двоих, - кивнул Манкиров девушке.
Наш заказ отправился на исполнение.
- И чем же мне расплачиваться, бедолаге, - озабоченно вздохнул я, продолжая надеяться, что кухня правильно поймёт мою шутку.
- Ничем, - огорошил меня Илья. – Более того, еду можно унести с собой, а потом вернуть с претензией, если не понравилось.
- Да ну?! Прикалываешься, что ли? И за счёт чего существует это кафе?
- Понятия не имею. Но ничего преступного нет.
- А ты откуда знаешь?
Он пожал плечами.
- А работники – они же получают зарплату?
- Естественно.
- И сколько так работает это заведение? – почесав голову, спросил я.
- Да всю жизнь, - последовал чёткий ответ.
Перегруженный внутренними вопросами, я был больше не в силах сдерживаться.
- Что это за место? Рай или ад?
- Чего это тебя на философию потянуло?
- Ну как, интересно же. Будто в фильме фантастическом.
- Думаю, позже ты сам догадаешься, что здесь. Но сейчас - нет, не ад и, конечно, не рай. Это уж точно!
- А что? Прошлое? Будущее? Альтернативная реальность? Какое-то искажение? Магия? Виртуальность? Наркотики? Может, у меня шизофрения?
Манкиров рассмеялся.
- Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет и ещё сто раз нет. Не напрягайся, а то и в самом деле повернёшься на этой почве!
- Тогда что?
- Ты дома. У себя.
- В смысле «дома»?
- Ну, дома. В своей обычной жизни.
- С появлением кафе она перестала быть обычной. Кстати, кафе вижу только я, и то не часто. Дети, друзья, коллеги - все смеются надо мной, как над придурком. Они-то его не видят, для всех тут ювелирный магазин!
- Правильно. Здесь действительно ювелирка.
- Да неужели? А где мы, в таком случае, сейчас находимся?
- В ювелирном.
- Ты издеваешься?
- Послушай внимательно. Ты сам только что себе ответил: кафе видишь только ты. Так?
- Так.
- Для остальных здесь ювелирный магазин. Так?
- Так.
- Вот. Тут только ювелирный магазин. Но только для тех, других. Понял?
- Чёрт-те что, сейчас начну ругаться. Всегда ругаюсь, если не понимаю что-то.
- Не стоит, иначе нас выставят отсюда.
- Откуда? Из ювелирного?
- Отовсюду.
Оглядываюсь.
- Подожди, судя по наличию гостей, о кафе знаю не только я. И для этих людей здесь тоже не только кафе, но и ювелирный. Так?
- Начинаешь соображать, это хорошо. Но многие детали для тебя сокрыты. Поэтому просто запомни: к сожалению, для них тут кафе, и не более.
- То есть?
- Это вопрос веры. Как веришь - так и видишь.
Вдруг, откуда-то с передних столиков послышалось женское имя. Имён в этот вечер звучало множество, и популярных, и редких, но это всколыхнуло мою замусоренную память. Я заволновался и стал шарить глазами по залу. Манкиров заметил моё волнение.
- Ты чего? Потерял кого-то?
- Там… - пробормотал я.
- Где? – Илья проследил за моим взглядом.
- Там… откуда-то оттуда…
- Кто там?
- Ты не в курсе, - я прекратил бесполезные поиски. – В прошлом году я нашёл в своём почтовом ящике письмо. И знаешь, странное такое. Как из прошлого века. Ну, оно так и есть: старый советский конверт, пожелтевшая бумага, непонятно куда и кому. Сколько лет и где оно ещё валялось? В итоге очутилось у меня. Короче, это личное письмо одной женщины по имени Ольга, адресованное некоему Сергею. Письмо интимное; даже и сейчас мне не по себе, как вспомню, что я вскрыл и прочитал его.
- И где оно?
- Дома, в столе у меня. Но суть не в этом. Не могу отделаться от мысли, как будто на мне обязанность какая-то, понимаешь? Вроде, раз прочитал, то надо и доставить. Может, человек жив и ждёт до сих пор письма от этой Ольги? Будь она неладна. Бред, конечно…
- Что за Ольга?
- Без понятия. Знал бы – даже и читать не стал, просто отдал бы и всё. А здесь услышал это имя, и сразу вспомнил про письмо.
- Тут два варианта: или порвать письмо, или найти одного из этой парочки.
- А если они уже умерли?
- Не знаю, сомневаюсь.
- Почему?
- Иначе бы ты так не мучился. Наверное, это в итоге и привело тебя сюда.
- То есть?..
- Ну, скажем: иногда адрес важнее адресата.
- Честно говоря, меня уже достали все эти бессмысленные ребусы вокруг. Попроще можно?
- Можно: песни, пляски, шум, веселье, радость бытия. Мне пора. Увидимся!
Илья встал и быстро покинул заведение. Я с досады отвернулся: оставил меня одного, ничего толком не объяснив! На соседнем столике от неловкого жеста упал наполненный бокал. Свет в зале приглушился. Мужчины и дети радостные разбежались по местам. Все притихли.
На сцене появился хмурый мужчина и провёл с нами двадцатиминутную лекцию на тему «Кардиологические аспекты липидного обмена у аборигенов Крайнего Севера» или что-то в этом роде. Далее юная гимнастка продемонстрировала мастерство владения обручем. Затем вышел фокусник, распилил гимнастку на три части и вытащил изо рта крысу (своего рта). Крыса сбежала в зал, дети бешено захлопали в ладоши, Молчаливая Канарейка завизжала и вскочила на стул, загоготали мужчины, женщины тревожно поджали ноги. Второй Раз нагнулся посмотреть под стульями. Ипотечная Рабыня Заткнись прятала в сумочку пересчитанные деньги. Фокусник тем временем соединил гимнастку воедино, и они удалились, танцуя вдвоём в одном обруче. Хрупкая леди после них объявила викторину: 12 вопросов по истории Магадана, за каждый правильный ответ приз – некий «торт БСТ». Ипотечная Рабыня Заткнись отложила смартфон и прислушалась. Занудствовать не стану, скажу сразу – выиграла она, первой дав 12 ответов. На вопрос, зачем ей 12 тортов, она отрезала: «Один мне, с остальными разберусь». Присутствующим осталось только облизнуться. «Бруснично-стланиковый торт, легенда заведения», - шепнул кто-то.
Следующего артиста зрители знали хорошо, а потому, когда ведущая викторины произнесла: «Незона-Монгодан», овации грохнули так, что заложило уши. Музыканты помахали зрителям, вышел певец и поклонился. Второй Раз пояснил мне, что это местная музыкальная группа. Почему я никогда о ней не слыхал?.. Случилось и ещё кое-что: к выступающим незаметно присоединился баянист. Как вы думаете, кто? Долговязый Гардеробщик.
Третий снимок тоже получился.
Сцену и ближайшие к ней столики заволокло белым дымом, откуда-то сверху посыпались искры цвета маджента. Исполнитель сделал шаг к стойке с микрофоном и произнёс: «Заранее извиняюсь за фальшивые ноты». Это был лохматый блондин с глазами доброго лиса, лет двадцати, одетый в замшевые полусапожки с отворотом, серые укороченные штаны и приталенный пиджак. Для меня так и осталось тайной - был ли это пиджак, стилизованный под кухлянку, или же это была кухлянка, стилизованная под пиджак? Блондин держал во рту папиросу и пел. Не знаю, как он умудрялся делать это, но, клянусь, пел он вживую, чётко и ясно, а папироса оставалась во рту и дымилась. В какой-то момент от падающего пепла начал тлеть лацкан пиджака – но кого это волновало? Как зачарованные, женщины хлопали в такт постукивающим полусапожкам и покачивающимся бёдрам, а мужчины глазели на искры и папиросу. Все слушали песню – так, словно в ней заключался смысл жизни.
Солидность и ребячество участников группы соединялись во взрывоопасный коктейль. Слова песни были незатейливы, запоминались легко:
Мандариновый компот закончился. Давным-давно, как я ни растягивал. А приключения только начались.
Краткий отчёт за истекший период: дети учатся, я поменял основное место работы, продал авто и переквалифицировался в пешеходы. Отныне я не юрист, работающий электромонтёром и сантехником, а юрист, работающий юристом. Да, и так бывает. После многолетних сомнений и рассуждений жизнь подтолкнула меня к выводу, что диплом всё-таки стоит отработать. Результат: победа в конкурсе в территориальном подразделении одного из федеральных ведомств. Тем не менее, будучи теперь госслужащим, я не даю угаснуть своему сантехническому таланту, и по-прежнему мотаюсь на вызовы. В нерабочее время, разумеется.
Сегодня вторник, пятнадцатое марта. Где-то в половине второго, посреди светлого денька пошёл снег. Неожиданно и бесшумно – как будто раздумывал до последнего. Мартовский снег – совсем не новость для Крайнего Севера. Но в воздухе витало что-то странное. Вероятно, всё дело в неожиданности. Или в спокойствии, на мгновения подаренным этим лёгким снегопадом.
В обеденный перерыв я отправился в банк на улице Пушкина снять с карточки аванс. После банка поднялся по улице Дзержинского на Центральный рынок, и у входа встретил незнакомую женщину. Мы пару раз обменялись несмелыми взглядами, затем она внимательно присмотрелась ко мне и, улыбнувшись, сказала: «Здравствуйте! А я вас помню. Помню, как вы, маленький, в автобусе ездили, песни пели, стихи читали, а я кондуктором работала!» Я удивился: «Вы меня запомнили?» Она: «А как же? Вот так - вы взрослеете, мы стареем…». И после этих слов ушла.
В приподнятом настроении, нагруженный продуктами питания, я долетел до дому, закинул продукты питания в холодильник и приступил к штудированию электронного дневника любимых чад. Меня поджидало открытие: Иосиф получил двойку на уроке музыки. Позвонил сыну. Сын объяснил ситуацию: оказывается, «учительница ставит двойки тем, кого не успевает опросить во время урока».
Такие небылицы я на своём веку не припоминаю. Это равносильно тому, как если бы мой начальник не явился на планёрку, а затем влепил сотрудникам выговор за то, что они его не искали. Мучительно пытаясь найти логику в поступке преподавателя (при условии реальности такового поступка), я дозвонился до классного руководителя. Та усталым голосом пообещала разобраться. Спустя минут десять учитель музыки позвонила мне сама и выдвинула свою, более земную версию произошедшего: невыполнение домашнего задания.
Кто из них лжёт? Учитель – зачем ему это? Ребёнок? Возможно, если бы не одно «но»: домашку мы делали вместе. Интересная ситуация. Не связано ли это с каникулами, до которых осталась неделя?..
В настроении уже не столь приподнятом я рванул обратно на работу.
Порог дома переступил ровно в 18.55. Середина месяца, никаких отчётов и справок, дублирующих содержание отчётов, а значит - никакого повода для задержек. Приготовил ужин, постирал, пропылесосил полы. Время: начало девятого. Вернулись дети - куролесили в гостях. Мы поужинали. Музыкальные отметки совершенно вылетели из головы. Прилёг на диван, перевёл дух: день обещал мирное завершение…
Друзья, коллеги порой спрашивают моё мнение о происходящем в стране, в мире, и тогда я рассказываю притчу. В одном доме жило много людей. Прадеды, деды, отцы, дети, внуки, правнуки, сёстры, братья, мужья, жёны – все вместе. Однажды одного из них укусила блоха. От этого человек стал болеть, и в итоге совсем слёг. Никто не мог понять причину тяжёлого недуга. Позвали врача. Врач увидел след от укуса блохи, но сказал, что не знает лекарства, и ушёл. Позвали колдуна и священника. Те явились в один день. Священник при виде колдуна молча вышел, ничего не сделав. Колдун принёс себя в жертву, отрезав и проглотив прядь собственных волос, после чего ушёл. Ничего не помогло. Домочадцы разделились. Одни спрашивали: откуда в доме блоха, кто принёс её с собой? Другие искали ответ на вопрос: где блоха? Из-за первых в доме разразился скандал. Родные следили друг за другом, обменивались бесконечными обвинениями. Вторые со страху перевернули и выбросили всё имущество, какое было. В конце концов, семья обнищала. Люди покинули дом, разбрелись кто куда. Остался лишь больной. Когда он умер, к дому подошли двое странников: отец и сын. Они очень обрадовались брошенному дому. Однако, войдя внутрь, отец почувствовал неладное и сказал: «Здесь смерть». Вскоре, в одной из дальних комнат сын обнаружил покойника. Осмотрев тело, отец нашёл след блошиного укуса и узнал страшную болезнь. От неё он бежал когда-то вместе с сыном. В это время сын вскрикнул – блоха укусила его. Теперь они оба были больны: отец, потому что дотрагивался до покойного, и сын, потому что был укушен. И что же они сделали? Да ничего особенного. Похоронили покойного в саду у дома и стали жить дальше. Когда отец слёг, сын позвал колдуна - врач требовал денег, а колдун денег не брал. Колдун принёс себя в жертву, отрезав и проглотив прядь собственных волос, после чего ушёл. Ничего не помогло, отец мальчика скончался, за ним последовал и сын. Прошло несколько дней, когда мимо дома проходил колдун. Из любопытства он постучал в дверь, заглянул в окно, но никто не открывал ему. Тогда он вошёл. Внутри находились два безжизненных тела. Осмотрев покойных, он обратил внимание на нательные крестики, которые были у каждого из них, и отправился за священником. Священник поначалу отказывался что-либо делать, подозревая его в хитрых уловках. Тогда колдун протянул ему два крестика, и священник, приняв их, согласился. Оба вернулись в дом, священник исполнил все полагающиеся обряды, после чего они стали хоронить усопших. За этим делом их застал врач, неподалёку проходящий. Он остановился и поинтересовался происходящим. Священник поведал ему всё. Не сказав ни слова, врач поспешил прочь. Колдун и священник закончили работу и, поблагодарив друг друга, разошлись каждый в свою сторону. Через некоторое время те земли охватила эпидемия. Священник не пожелал обращаться к врачу и почил с молитвой на устах. Колдун позвал врача, пообещав отдать ему все сбережения, какие имел. Тот осмотрел колдуна и, увидав на нём три нательных крестика, спросил: «Зачем тебе они? Ты ведь не христианин. И почему три?» Колдун ответил: «Два креста – отца и сына, а третий – от священника. Этот третий теперь …». И на этих словах скончался. Врач не расслышал и подумал: «Какое последнее слово произнёс колдун: «мой» или «твой»? Скорее всего, «твой». Вот скряга – обещал золотые горы, а в итоге – крестик. Да разве берут от заражённого?» Раздосадованный врач поднялся и вышел за порог, где его укусила блоха.
Моя Родина снова вступила в схватку с давним, заклятым врагом - нацизмом. Россия против концентрации абсолютного зла. Единственная страна, способная почувствовать, распознать и сокрушить все модификации этого зла. Где же Запад – в розовых мечтах об аналоге Царствия Небесного? Что ж, говорят: на чужой земле на всходы не надейся. Где же Восток – в розовых мечтах о лаврах исчезнувших империй? Что ж, говорят, прелестные розы быстро вянут – хоть кровью, хоть мёдом, хоть ключевой водой их поливай.
Чай, пока ещё не на разных планетах живём. Да если бы и на разных – разве это препятствие для взаимоуважения? А для чумы?..
Победа – в истине. Дорога к истине одна, она нелегка, и Россия идёт по ней прямо сейчас. Сила и слава российскому солдату, ведущему нас к истине.
…Честно: начинаешь привыкать к тому, что кафе врывается в твою размеренную жизнь без лишних церемоний. И даже ждёшь этого, с надеждой. После той встречи с прекрасной официанткой я умышленно заходил в ювелирный магазин каждую неделю, но всё было тщетно: никакого намёка на общепит, сплошные драгоценности. Во время шестого такого посещения продавец недвусмысленно дала мне понять, что если я ещё буду так приходить и долго расхаживать среди витрин, ничего не покупая, она сообщит в полицию. После данного заявления я забежал в магазин только один раз - через месяц. Без толку, как и предполагал.
И вдруг - свершилось. Свершилось сегодня, точнее, уже вчера, ведь на часах почти три часа ночи.
Итак. После того, как Лида с Иосифом поужинали и легли спать, меня охватила такая усталость, что даже хороший фильм казался пыткой. Дойдя до кухни, машинально посмотрел на настенные часы: 22.00. Рано в кроватку, но, видимо, придётся.
Выглянул в окно. Всё как обычно: редкие пешеходы, последние торопливые машины, кафе, стайка бездомных собак, большие тёмные окна отдела ЗАГС, пара тусклых огней в жилом доме над ним, бледный фонарный свет и грязный снег. Зевая, возвращаюсь в зал, выключаю телевизор, проверяю будильник на телефоне. Спать, спать, спать, срочно.
Опа!!!
Назад к окну!
Вот оно! Ну точно, оно!
Не дай бог, если померещилось.
Мать честная, да там люди...
Туда! Быстрее!
«Надо же, соизволило через тысячу лет. Тунеядцы проклятые!» - воодушевлённо ворчал я про себя (ненормативная лексика опущена), вкидываясь в пуховик и оранжево-чёрные сигнальные брюки, доставшиеся с предыдущего места работы. Хватаю смартфон.
Невероятное везение!
Минуту спустя мои глаза имели удовольствие наблюдать входную дверь кафе, за которой сновали посетители. Их внешний вид и поведение не оставляли сомнений: здесь что-то бурно праздновали.
Делаю первый снимок.
Окна заведения были заклеены большими пёстрыми плакатами, информирующими о проведении в честь 8 марта традиционной акции «Счастливый покупатель!» местной сети ювелирных магазинов. Женщина небольшого роста, лет семидесяти, в валенках и красной куртке, сухонькая и подвижная, соскребала лопатой снег около входа. Заметив меня, она поправила белый берет и бодро спросила:
- Привет! А ты чего в экипировке? – и показала на брюки.
- Да это я сюда торопился. Что под руку попалось, то и одел.
- А-а... А я обрадовалась, думала – помощник пришёл!
- Ничего страшного, давайте, помогу. А вы чего так поздно работать вышли? Ночь на дворе.
- Чем старее человек, тем меньше у него желания уснуть. Вкусно кормят здесь, что ли? Я ни разу ни ела, надо будет попробовать. Слушай, так ты же торопишься?
- Нет, терпимо.
- Терпимо? А, ну ладно тогда.
Взяв лопату у женщины, я обратил внимание, что та слепа на один глаз. Она тем временем продолжала разговор.
- Сынок! Уха…ухай… Заикаться стала от радости! Ухайдокалась с этой лопатой: железная, тяжёлая! Без конца палка вылетает из неё, черенок вот этот - видишь? Чиню-чиню, постоянно. Домашние гвозди, какие были, все закончились. К хозяину подходила: «Дайте нормальную! Взяли бы, инвентарь проверили!» А он говорит: «Другой нет, только эта. Но она хорошая была». Я говорю: «Может, она когда-то и была, но сейчас считай, что нет. Ею же чистить невозможно! Сами попробуйте!» Он взял, ага, а палка - раз! - опять выскочила, да ещё пополам треснула. Он ко мне поворачивается: «Она такой не была». Я говорю: «Да как не была? Когда я к вам пришла первый раз, черенок уже тогда выскочил, вспомните!» Он говорит: «Это другое. До вас с ней никто толком не работал». А я ему: «Ну вот, правильно, никто толком с бедной лопатой не работал – бестолково только работали, вот и сломали!» А он опять своё: «Нет, она только что купленная перед вашим приходом». Тогда я ему говорю: «Вы что, совсем что ли? Купили бракованный товар?» Мы в тот же день пошли вместе в магазин. Спрашиваю продавца: «Ваша лопата?» А на ней сохранилась часть наклейки с названием ихнего магазина. Продавец покрутил лопату, туда-сюда, и протягивает её мне: «Нет. И не помню, чтобы у нас такое было». Тогда я взяла, да как бросила эту лопату на стеклянный прилавок - он в кучку и сложился. Продавцу говорю: «Если не в состоянии продать хороший товар, продайте эквивалентный ему». Он побежал куда-то, позвонил, потом в другой зал, в третий – возвращается и говорит: «Не хотите гвозди для починки? Крепкие». Тогда мой хозяин вытаскивает кошелёк, покупает килограмм гвоздей, отдаёт половину мне, половину себе оставляет. И говорит: «Себе оставлю тоже. Вдруг, она сломается, а вас рядом не будет?» Короче, опять починили мы её. Но я ему сказала: «Ещё раз вылетит – и я пошла. Пока не вставите, не вернусь». Правильно?
- А платят нормально?
- Да какое там… Послушай: год назад убиралась на стоянке. Держит один стоянку неподалёку – жалуется, что денег нет и нет, а сам за границу ездит по нескольку раз в год. Пришла к нему в конце месяца - целый месяц не заявлялась, чтобы душу не мотать. Пришла, а там его седьмая любовница – в кресле развалилась. Знаешь, сколько она мне за месяц заплатила? Восемьсот рублей, пятидесятирублёвыми купюрами! Стою перед ней с этими деньгами, а она цепочку золотую на шее перебирает. Говорю: «Что, коротковата?» А она: «Нет, натирает немножко». Я ей: «Так ты порви её, дочка, не мучайся». Бросила деньги и лопату на стол, а стол-то мраморный – взял и треснул! Ушла. Ушла, и вопли этой абортницы даже слушать не стала.
В кафе прошмыгнули два подростка. Прохожие с любопытством на нас поглядывали, когда мы смеялись, а одна девушка смущённо сказала другой: «Хотела цепочку для Кеши посмотреть, но лучше пусть сам покупает».
- Вы не боитесь?
- Чего?
- Жаловаться побегут.
- Пускай бегут, раз ума нет. Местью не страдаю, и другим желаю.
Она отмахнулась.
- Вы, молодые, заботьтесь о репутации. А мне, старухе, она зачем? Я своё прожила, и хорошо знаю: репутация – самое бестолковое занятие. Бесполезная трата энергии. Да-да, не ухмыляйся! Если бы была бессмертна, то, может, и суетилась бы, а так… Меня волнует мнение только безгрешного Господа Бога нашего, а не таких же грешников, как я. У меня к нему отдельная дорога. Или он ко мне, или я к нему. Вот и всё… Знаешь, после того случая с лопатой я даже в собор пошла. Службу отстояла с больными ногами. Подошла на исповедь, рассказываю. А батюшка мне: «Остановитесь, не упорствуйте. Посмотрите вокруг себя: все живут там же, где и вы. Там же. Все страдают, так или иначе, но не теряют достоинство. Понимаете?». Я промолчала и спрашиваю потом: «Почему я молюсь за тех, кто мне не приятен? – Потому что если не молиться за этих, на их место придут более худшие. – А я думала, что как раз молитва и оберегает от худших. – Такими рассуждениями религия превращается в магию, а это нехорошо». Я оглянулась, посмотрела на иконостас: высокий, каждый образ в сверкающей ризе – страшно дотрагиваться. Посмотрела и говорю батюшке: «Вы, наверное, часто тут протираете, так сверкает всё. – По мере необходимости. – И свечки особенные? – Нет, как у всех». Не стала больше ничего спрашивать, сказала только на прощание: «Обычные, необычные, а вор не будет ждать, пока вы что-нибудь потеряете, и уж тем более абортницы, эти зачарованные необходимостью». И вышла. Правильно? Вот скажи, сынок: тебе хочется что-то потерять? Нет. А если бы, – извини дуру старую, – ты был вором, то разве стал бы ждать?..
Не сообразив, что ответить, я промолчал. Она снова отмахнулась, потом достала из кармана пакетик с окурками и высыпала их на снег.
- Когда ты женишься, наконец?
- Не знаю. Не тороплюсь.
- Правильно, не торопись. Красивых женщин много, а прекрасных мало. Потому что красота о многом говорит и многое берёт, а прекрасное – говорит обо всём и всё отдаёт. Прекрасные мы до тех пор, пока не тарахтим об этом налево и направо. Как только затарахтели – всё, финиш прекрасному полу, да здравствует красивый паркет.
Она поправила берет, съехавший набок, и бросила пакетик рядом с урной.
- Теперь вот тут работаю. Мне как раз на операцию надо – один глаз видит пока, второй совсем не видит. Во Владик надо лететь, а я всё никак денег не соберу… Да, скоро полечу, с внуком. Боже мой, даже не верится!.. Я буду очень счастлива, буду как все белые люди, отдыхать, на всё смотреть… Ты никуда не летишь? Я им тут сама сказала: «Две тысячи в день, и к пенсии мне хватит». Тем более, что работаю не ежедневно, пару раз в неделю прихожу. Так тут особо никто и не сорит, видишь? Как и там, где работала по молодости. Тридцать пять лет на одном месте: пришёл, сделал и ушёл со спокойной душой. И здесь так же.
- А кем вы работали?
- Да как вспомню – оторопь б… хм… заикаться опять стала…
- Солидная организация?
- Хо! Мягко сказал!
- Да? Где это?
Но женщина не ответила, продолжая говорить о своём. Кажется, она просто не придала значения моим расспросам в силу возраста. «Таинственный Работник» или сокращённо «Тётя Таира» - шутливо назвал я дворничиху про себя, внимая её бойкой речи.
Покончив, наконец, с проклятым снегом, мы попрощались; я вновь принялся изучать фасад кафе. Неумолимое приближение полуночи каким-то образом отражалось не только на возвышающихся стенах, но на лицах проходивших рядом людей, а лучше сказать – влияло. Стены потемнели, лица – наоборот. Тёплые ручейки глаз и улыбок легко огибали неподвижные вертикальные плоскости, проникали в них и покидали, вынося с собой ещё больше света и тепла, заставляя тускнеть яркие фонари проспекта. Лишь лицо цветочницы, давно работающей в убогом с точки зрения архитектуры сооружении через дорогу, походило на бледный камень. Каменным казался и большой букет голубых роз в её руках, которые она зачем-то переносила в такой холод из одного отдела павильона в другой. Изо рта цветочницы вырвались клубы пара, скрыв на миг её лицо. «Хоть бы не поскользнулась», - прищурился я. Обошлось.
Что-то потёрлось о мою ногу. Посмотрел вниз: упитанная белоснежная кошка мурлыкала что есть силы, не оставляя мне ни малейшего шанса. Я слегка подёргал милое животное за хвост и погладил.
- Ух ты, какая курочка красивая! - вырвалось у меня.
Позади кто-то рассмеялся. «Курочка» юркнула за угол дома.
Оборачиваюсь.
- Ты пьяный, что ли, парнишка?
- Почему пьяный? Нет.
- Нет? Трезвый, и кошку курицей называешь?
- А-а, да это я так...
Неизвестный улыбался. Мужчина был не старше меня, кудрявый шатен с неправильным прикусом, в зелёной толстовке и широких коричневых брюках. Его голос показался знакомым.
- Сканирование окончено? Илья Манкиров.
- Никита. Клим-Никита Кли.
Мы пожали руки.
- Первый раз сюда?
- Нет, уже не первый.
- Да? Раньше я тебя тут не видел.
- Редко захожу, от случая к случаю. Прошлый раз вообще в выходной день попал.
- Выходной?.. А, ясно...
- Кажется, сегодня торжество?
Манкиров пожал плечами. Мы ещё раз пожали руки, перекинулись шутками и протиснулись в кафе. Именно протиснулись – между стоящими в гардероб с одной стороны и бесцельно слоняющимися с другой.
- Можно не раздеваться, - ухмыльнулся мой новый спутник, кивнув на перегруженные вешалки. Одежду просто кидали под потолок.
Манкиров и я заняли единственный свободный столик без номера - возле окна.
- Разве сюда не запрещается садиться?
Манкиров достал из внутреннего кармана куртки папиросу, электронную зажигалку и закурил, не удостоив меня ответом.
Перед нами стоял наполненный вином бокал.
Царила массовая экзальтация, народу битком. Что ж, попробую описать наиболее интересные экземпляры – тех, за кого, как говорится, зацепился глаз (и брови))).
Небольшой оркестр – молодой пианист, престарелый флейтист, лысый китаец-гитарист, узбек на бас-гитаре и болтающий с ним товарищ без футболки, но с бубном и колотушкой – настраивался к предстоящему концерту.
Разновозрастные мужчины в синих, красных, зелёных, жёлтых, фиолетовых, бирюзовых, белых свитерах и пиджаках, в чересчур и не очень зауженных или расширенных брюках и джинсах кружились возле сцены в бешеном хороводе сквозь периодические взрывы хохота. В центре хоровода смеялась детская пара, мальчик и девочка, оба лет пяти, не старше. Мужчины были до того веселы и дерзки, что, казалось, древний огонь их взоров бросал вызов холодной земле, которую они будоражили, а от языков и жестов веяло неизбежностью загадочной победы - как и от снегопада, повалившего за порванным на окне плакатом.
Возле бара толпились разновозрастные женщины в синих, красных, зелёных, жёлтых, фиолетовых, бирюзовых, коричневых кофтах и платьях, в чересчур и не очень зауженных или расширенных юбках и джинсах. Они почти не двигались, перешёптываясь сквозь слёзы. В центре женского собрания плакала старая пара, муж и жена, оба лет восьмидесяти, не младше. Женщины были до того тихи и печальны, что, казалось, древний огонь их взоров остужал и без того ледяную землю, на которой они находились, а от языков и жестов веяло неизбежностью завершений - как и от снегопада, повалившего за порванным на окне плакатом.
За столиком №5 в красивом шифоновом платье цвета топлёного молока на краешке стула ютилась некрасивая особа, отчаянно спорившая по телефону о давно выплаченном остатке ипотеки. Из её слов стало понятно: гражданочка не привыкла к отказам, а вот сама раздаёт их за милую душу. «Заткнись, заткнись, заткнись» - кому-то посылала она свою мантру. Пластическая хирургия и бездарный макияж сделали своё дело, превратив оригинал в подделку массового производства. Спорщицу постоянно задевали проходившие мимо. Видимо, причиной тому было совпадение цвета её платья с цветом стен. Как бы то ни было, из-за толчков и ударов она никак не могла спокойно доесть кусок медового торта. Спор становился всё ожесточённее, торт упал на пол, был сделан новый заказ, остренькие плечи под усыпанной золотыми пайетками тканью грозились проткнуть всё на свете, другие обитатели кафе кидали на девушку укоризненные взгляды; тем временем спор превращался в подобие дистанционной драки, очередной кусок торта оказался на полу, официант передал нежелание кондитера принимать пятый заказ, золотые пайетки яростно полыхнули, соседние столики попросили не портить праздник. «Ипотечная Рабыня Заткнись» - окрестил я данного персонажа.
Слева от нас, у стены, за столиком №8 расположилась женщина средних лет в джинсовом костюме. Пожалуй, она была единственная здесь, кто вопреки всему не скакала, не пела, не кричала, не ржала до упаду, не дрыгалась в нелепых конвульсиях, не упивалась. С другой стороны, чем больше я наблюдал за ней, тем яснее понимал, что она даст фору всем присутствующим, если захочет. Но она просто молча наблюдала за всем происходящим, сохраняя утончённую надменность, которая проявлялась то в чуть изогнутой линии рта, то в наклоне головы, то в резкости взгляда, то в движении длинных пальцев, от обилия колец напоминавших добрый шашлык. Её приятное лицо было напрочь лишено макияжа; во всяком случае, на это указывали её губы и глаза. При этом выглядела она подчёркнуто аккуратно и свежо. На неё никто не обращал внимания, за исключением официантов, обновлявших вино в её бокале. Про себя я обозвал незнакомку «Молчаливая Канарейка».
Там и тут звякали бронзовые тарелочки, подбегали и убегали повара и официанты. Среди них была она – та, что запомнилась мне с предыдущей встречи. Как всегда милая; невероятно лёгкая в движениях, непринуждённая, девушка обслуживала один из дальних от нас столиков. Лепесток Белой Хризантемы среди зелёных хризантем.
Второй снимок готов.
- Что за курево? – спросил я, дабы прервать затянувшуюся паузу.
- «On the foggy pier».
- Как-как? Первый раз слышу.
- «На туманном пирсе». Будешь?
- Буду ли на пирсе? Не знаю, сегодня вряд ли.
Илья усмехнулся.
- Санкционка или отечественные?
- Наши, экспортные. В «Полярном» отхватил.
- В «Полярном»? В магазине?
- Ну да.
- Так он же закрыт давным-давно!
- Ну вот, когда работал, тогда и отхватил. Хороший магазинчик был, уютный. Городская легенда. А легенду разве можно закрыть?
- Это точно, магазин нормальный был - с трассы люди специально приезжали, чтобы отовариться в нём… И как папироски?
- Одна на двое суток.
- Обалдеть. Такие крепкие?
- Да, чистый табак. Попробуй.
Я отрицательно покачал головой: крепкое здоровье покрепче любого табака.
Толстяк за ближайшим к нам девятым столиком повернулся, держа маслянистыми пальцами горячий чебурек. Масло текло ему в рукава свитера, но толстяка это не беспокоило.
- Хм-м-м, вы опять смолите, - промычал он с набитым ртом.
- О, здравствуйте! Как поживаете? - Манкиров протянул ему руку.
Тот растерялся, однако руку пожал.
- Тихо поживаю, очень тихо.
- Вкусно?
- Вкусно... Но не то, что вы обещали.
Короткая пауза.
- А что я обещал? – спросил Манкиров.
- Вы мне обещали чудеса, а не стандарты.
- Чудеса? - Манкиров деликатно порвал рукопожатие. - Я не мог обещать вам чудеса. Тем более, я вижу вас во второй раз.
Жиробас вылупил глаза.
- Так что вам обещали? – спросил Илья, салфеткой вытирая под столом руку.
- Еду!
- А это что?
- А что это? Тесто, лук и мясо.
- А вам что надо?
- А мне надо, чтобы люди качественно отрабатывали заработную плату. Мне это принципиально. Вот что надо!
- Здесь ценятся те, которые много работают и ничего не требуют взамен.
- Ну, это можно было выразить и покороче: дураки.
По тому, как Илья выпустил дым, я понял, что он разозлился.
- Так о каких чудесах вы говорили?
- Ну-у, хотелось бы…
Толстяк замер, отвернулся и поднёс руку к голове, как если бы испытывал головокружение. Откровенно говоря, от манкировской папироски голова закружилась и у меня. Диалог получился престранный. Манкиров разговаривал любезно, даже приторно, хлопая ресницами и улыбаясь; его собеседник был грустен, то и дело растерянно поправлял солнцезащитные очки, а когда прозвучало «второй раз», множество морщинок на его лбу скукожились в слово «ложь». «Второй раз, второй раз» – вертелось у меня на языке. Что ж, так и нареку несчастного – «Второй Раз». И каких чудес ему наобещали?..
Тем временем Илья неторопливо поднялся, плавно прошёл мимо бара к выходу; попутно шепнул что-то на ухо высокому худощавому парню в гардеробе, отчего тот оживился; потом вышел и через мгновение вернулся без папиросы, но с такой улыбкой в тридцать два, как будто только что совершил подвиг – и всё это с исключительной галантностью.
Мне стало любопытно, что Манкиров сказал Долговязому Гардеробщику.
- Да так… чтобы пальцы в прохладной воде размял.
- Зачем?
- Ну, мало ли… Гардероб – дело такое. Многие ещё не снимали свои шубы, сейчас март больше на зиму, чем на весну, похож. А шубы есть - мама не горюй, по полтонны весом. И вот так весь день, представь: прими-отдай, прими-отдай. Некоторые даже самостоятельно раздеться не желают. Там не то, что руки – все части тела затрясутся в конце смены. Что ж хорошего-то?
- Студент?
- Да, учится. Живёт тут и подрабатывает.
- Живёт?
- Бездомный, потерял жильё. Отца нет, эти умерли, мать и бабушка которые. Квартира осталась - друзья отобрали, я уж подробностей не знаю, что да как. Напоили вроде, наркотой накачали - и дарственную подсунули. Теперь его дом здесь, в гардеробе. Всё лучше, чем на улице…
- Бедняга.
- Ты знаешь, он молодец. Характер есть, рук не опускает. Туда-сюда, всё успевает, повторять не нужно. И добряк. У самого ничего нет фактически - а делится. Один тут шапку потерял, как раз декабрь был, тридцатник ниже ноля. Так этот свою отдал, норковую. Представляешь? Так что, пробьётся. Да тут помочь есть кому, в случае чего. Не пробьётся, так пробьём. Нет, он пройдёт, он пройдёт…
- Думаешь?
- Конечно. Многого не надо. Главное, пальцы сберечь.
Слушая, я смотрел на молодого человека и думал: причём же всё-таки здесь пальцы? Изнеможённое лицо, непонятный джемпер и грязные чёрные штаны Долговязого Гардеробщика придавали ему образ узника, недавно освобождённого из преисподней. Какие ужасы прежнего заключения всё ещё отчётливо всплывали в его сознании, отказываясь отпускать его? За что человеку порой достаются испытания, несоизмеримые его проступкам? И кому знакома эта мера?..
- Ты чего пригорюнился? – прервал мои размышления Илья. – О жене вспомнил?
- Нет, я же не женат.
- А дети есть?
- Есть. Со мной живут.
- Молодец, – ухмыльнулся Манкиров. – И как оно?
- Ничего страшного. Справляюсь, и получше многих.
- А подружка?
- Не дружу.
- Здоровье подводит?
- Нет, с этим порядок. Просто не хочу.
О приближении моей знакомой я узнал чуточку раньше, до того, как увидел – гвоздичный аромат подсказал мне. Мы улыбнулись друг другу, а вот с Манкировым они обменялись серьёзными взглядами, даже слишком серьёзными.
- Вы готовы сделать заказ? – спросила она.
- А вы сможете его приготовить? Любое блюдо? – разыгрался во мне азарт.
- Да, любое.
- Любое-любое?
- Любое-любое! - рассмеялась она.
- Ну, что ж, тогда не будем мелочиться, – я глянул на невозмутимое лицо Манкирова. – Фаршированный верблюд. Целиком!
- Верблюда нет, - спокойно ответила официант. – Могу предложить оленя, медведя. Но вам придётся помочь вынести их, когда они будут готовы.
Меня пробрал хохот. Ипотечная Рабыня Заткнись даже оторвалась от банковских и иных карточек, которые она разложила перед собой. Молчаливая Канарейка покосилась в поисках возмутителя её спокойствия. У Второго Раза дёрнулась рука, отчего чебурек чуть было не упал ему на колени. Женщины у бара на миг перестали плакать. Илья сделал вид, что ничего не случилось. Почувствовав всеобщее неодобрение, я стушевался, но всё-таки не оставил задорную идею проверить тутошнего повара. И попросил оленя.
- Одного на двоих, - кивнул Манкиров девушке.
Наш заказ отправился на исполнение.
- И чем же мне расплачиваться, бедолаге, - озабоченно вздохнул я, продолжая надеяться, что кухня правильно поймёт мою шутку.
- Ничем, - огорошил меня Илья. – Более того, еду можно унести с собой, а потом вернуть с претензией, если не понравилось.
- Да ну?! Прикалываешься, что ли? И за счёт чего существует это кафе?
- Понятия не имею. Но ничего преступного нет.
- А ты откуда знаешь?
Он пожал плечами.
- А работники – они же получают зарплату?
- Естественно.
- И сколько так работает это заведение? – почесав голову, спросил я.
- Да всю жизнь, - последовал чёткий ответ.
Перегруженный внутренними вопросами, я был больше не в силах сдерживаться.
- Что это за место? Рай или ад?
- Чего это тебя на философию потянуло?
- Ну как, интересно же. Будто в фильме фантастическом.
- Думаю, позже ты сам догадаешься, что здесь. Но сейчас - нет, не ад и, конечно, не рай. Это уж точно!
- А что? Прошлое? Будущее? Альтернативная реальность? Какое-то искажение? Магия? Виртуальность? Наркотики? Может, у меня шизофрения?
Манкиров рассмеялся.
- Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет и ещё сто раз нет. Не напрягайся, а то и в самом деле повернёшься на этой почве!
- Тогда что?
- Ты дома. У себя.
- В смысле «дома»?
- Ну, дома. В своей обычной жизни.
- С появлением кафе она перестала быть обычной. Кстати, кафе вижу только я, и то не часто. Дети, друзья, коллеги - все смеются надо мной, как над придурком. Они-то его не видят, для всех тут ювелирный магазин!
- Правильно. Здесь действительно ювелирка.
- Да неужели? А где мы, в таком случае, сейчас находимся?
- В ювелирном.
- Ты издеваешься?
- Послушай внимательно. Ты сам только что себе ответил: кафе видишь только ты. Так?
- Так.
- Для остальных здесь ювелирный магазин. Так?
- Так.
- Вот. Тут только ювелирный магазин. Но только для тех, других. Понял?
- Чёрт-те что, сейчас начну ругаться. Всегда ругаюсь, если не понимаю что-то.
- Не стоит, иначе нас выставят отсюда.
- Откуда? Из ювелирного?
- Отовсюду.
Оглядываюсь.
- Подожди, судя по наличию гостей, о кафе знаю не только я. И для этих людей здесь тоже не только кафе, но и ювелирный. Так?
- Начинаешь соображать, это хорошо. Но многие детали для тебя сокрыты. Поэтому просто запомни: к сожалению, для них тут кафе, и не более.
- То есть?
- Это вопрос веры. Как веришь - так и видишь.
Вдруг, откуда-то с передних столиков послышалось женское имя. Имён в этот вечер звучало множество, и популярных, и редких, но это всколыхнуло мою замусоренную память. Я заволновался и стал шарить глазами по залу. Манкиров заметил моё волнение.
- Ты чего? Потерял кого-то?
- Там… - пробормотал я.
- Где? – Илья проследил за моим взглядом.
- Там… откуда-то оттуда…
- Кто там?
- Ты не в курсе, - я прекратил бесполезные поиски. – В прошлом году я нашёл в своём почтовом ящике письмо. И знаешь, странное такое. Как из прошлого века. Ну, оно так и есть: старый советский конверт, пожелтевшая бумага, непонятно куда и кому. Сколько лет и где оно ещё валялось? В итоге очутилось у меня. Короче, это личное письмо одной женщины по имени Ольга, адресованное некоему Сергею. Письмо интимное; даже и сейчас мне не по себе, как вспомню, что я вскрыл и прочитал его.
- И где оно?
- Дома, в столе у меня. Но суть не в этом. Не могу отделаться от мысли, как будто на мне обязанность какая-то, понимаешь? Вроде, раз прочитал, то надо и доставить. Может, человек жив и ждёт до сих пор письма от этой Ольги? Будь она неладна. Бред, конечно…
- Что за Ольга?
- Без понятия. Знал бы – даже и читать не стал, просто отдал бы и всё. А здесь услышал это имя, и сразу вспомнил про письмо.
- Тут два варианта: или порвать письмо, или найти одного из этой парочки.
- А если они уже умерли?
- Не знаю, сомневаюсь.
- Почему?
- Иначе бы ты так не мучился. Наверное, это в итоге и привело тебя сюда.
- То есть?..
- Ну, скажем: иногда адрес важнее адресата.
- Честно говоря, меня уже достали все эти бессмысленные ребусы вокруг. Попроще можно?
- Можно: песни, пляски, шум, веселье, радость бытия. Мне пора. Увидимся!
Илья встал и быстро покинул заведение. Я с досады отвернулся: оставил меня одного, ничего толком не объяснив! На соседнем столике от неловкого жеста упал наполненный бокал. Свет в зале приглушился. Мужчины и дети радостные разбежались по местам. Все притихли.
На сцене появился хмурый мужчина и провёл с нами двадцатиминутную лекцию на тему «Кардиологические аспекты липидного обмена у аборигенов Крайнего Севера» или что-то в этом роде. Далее юная гимнастка продемонстрировала мастерство владения обручем. Затем вышел фокусник, распилил гимнастку на три части и вытащил изо рта крысу (своего рта). Крыса сбежала в зал, дети бешено захлопали в ладоши, Молчаливая Канарейка завизжала и вскочила на стул, загоготали мужчины, женщины тревожно поджали ноги. Второй Раз нагнулся посмотреть под стульями. Ипотечная Рабыня Заткнись прятала в сумочку пересчитанные деньги. Фокусник тем временем соединил гимнастку воедино, и они удалились, танцуя вдвоём в одном обруче. Хрупкая леди после них объявила викторину: 12 вопросов по истории Магадана, за каждый правильный ответ приз – некий «торт БСТ». Ипотечная Рабыня Заткнись отложила смартфон и прислушалась. Занудствовать не стану, скажу сразу – выиграла она, первой дав 12 ответов. На вопрос, зачем ей 12 тортов, она отрезала: «Один мне, с остальными разберусь». Присутствующим осталось только облизнуться. «Бруснично-стланиковый торт, легенда заведения», - шепнул кто-то.
Следующего артиста зрители знали хорошо, а потому, когда ведущая викторины произнесла: «Незона-Монгодан», овации грохнули так, что заложило уши. Музыканты помахали зрителям, вышел певец и поклонился. Второй Раз пояснил мне, что это местная музыкальная группа. Почему я никогда о ней не слыхал?.. Случилось и ещё кое-что: к выступающим незаметно присоединился баянист. Как вы думаете, кто? Долговязый Гардеробщик.
Третий снимок тоже получился.
Сцену и ближайшие к ней столики заволокло белым дымом, откуда-то сверху посыпались искры цвета маджента. Исполнитель сделал шаг к стойке с микрофоном и произнёс: «Заранее извиняюсь за фальшивые ноты». Это был лохматый блондин с глазами доброго лиса, лет двадцати, одетый в замшевые полусапожки с отворотом, серые укороченные штаны и приталенный пиджак. Для меня так и осталось тайной - был ли это пиджак, стилизованный под кухлянку, или же это была кухлянка, стилизованная под пиджак? Блондин держал во рту папиросу и пел. Не знаю, как он умудрялся делать это, но, клянусь, пел он вживую, чётко и ясно, а папироса оставалась во рту и дымилась. В какой-то момент от падающего пепла начал тлеть лацкан пиджака – но кого это волновало? Как зачарованные, женщины хлопали в такт постукивающим полусапожкам и покачивающимся бёдрам, а мужчины глазели на искры и папиросу. Все слушали песню – так, словно в ней заключался смысл жизни.
Солидность и ребячество участников группы соединялись во взрывоопасный коктейль. Слова песни были незатейливы, запоминались легко:
На Марчекане дождь,
А на Весёлой – нет.
Дукча, куда ты льёшь?
На Снежном выпал снег.
О, Надагам, йом рим!
Припев:
Глядишь на запад – глядишь в Магадан,
К востоку летя, лети к нам!
Ма-ма-гадан – то ты тут, то ты там!
Эй, Ма-ма-гадан – ты сердца моего капита-а-ан!
На Лукса – молодеть,
На Берзина – потеть,
На Моховой – медведь,
Коммунам дайте свет!
О, Надагам, йом рим!
Припев:
Плывёшь на юг – причал «Магадан»,
Идёшь на север – останешься сам!
Ма-ма-гадан – ты тут, но также и там!
Эй, Ма-ма-гадан – ты сердца моего капита-а-ан!
И глаза от холода бинтуя,
Сам себе я шепчу: аллилуйя!
О Магадан, о Магадан, о Магадан –
Мой шаман и Ватикан!
Мой поводырь, мой капитан
Ма-ма-га-га-га-га-да-да-да-дан!
Ма-ма! Ма-ма!
Га-га! Га-га!
Да-дан! Да-дан!
Ша-ша-шама-ан!
Ва-ва-тика-ан!
Время-караван…
У–у–у–у–у–у–а–а–а–а–а–ан!
Эй!
А на Весёлой – нет.
Дукча, куда ты льёшь?
На Снежном выпал снег.
О, Надагам, йом рим!
Припев:
Глядишь на запад – глядишь в Магадан,
К востоку летя, лети к нам!
Ма-ма-гадан – то ты тут, то ты там!
Эй, Ма-ма-гадан – ты сердца моего капита-а-ан!
На Лукса – молодеть,
На Берзина – потеть,
На Моховой – медведь,
Коммунам дайте свет!
О, Надагам, йом рим!
Припев:
Плывёшь на юг – причал «Магадан»,
Идёшь на север – останешься сам!
Ма-ма-гадан – ты тут, но также и там!
Эй, Ма-ма-гадан – ты сердца моего капита-а-ан!
И глаза от холода бинтуя,
Сам себе я шепчу: аллилуйя!
О Магадан, о Магадан, о Магадан –
Мой шаман и Ватикан!
Мой поводырь, мой капитан
Ма-ма-га-га-га-га-да-да-да-дан!
Ма-ма! Ма-ма!
Га-га! Га-га!
Да-дан! Да-дан!
Ша-ша-шама-ан!
Ва-ва-тика-ан!
Время-караван…
У–у–у–у–у–у–а–а–а–а–а–ан!
Эй!
Последняя строчка каждого куплета повторялась дважды, а последнюю строчку припева коллектив исполнял хором. После второго куплета певец далеко выплюнул окурок; снял пиджак-кухлянку, оставшись в простой майке; скинул полусапожки и затанцевал босой. Долговязый Гардеробщик встал рядом с ним на одно колено и вместе они выдали такие музыкальные и вокальные кульбиты, что всем нам оставалось только глубоко вздохнуть и не дышать.
Не корча из себя великих небожителей или безупречных недотрог, артисты вели себя естественно, сексуально и наивно одновременно. Простота и вкус, яркость и сдержанность; щепотка небрежности, ничуть не оскорбляющей зрителя; ни капли агрессии - рецепт идеального блюда.
Под шквал рукоплесканий один из официантов принёс весть: заказ готов, оленя можно вывозить. «Жаль, что Илья ушёл, попробовали бы вместе», - мелькнуло в моей голове.
Как можно приготовить фаршированного зверя за столь короткий промежуток времени? Напрашивается вывод о заблаговременности. Но зачем делать сложнейшее блюдо заранее, без всяких гарантий на его заказ?.. Ответ официанта, когда мы подходили к дверям кухни, был краток: «Вы спросили – мы сделали».
Вот так.
Вот как???
Глянув в сторону Ипотечной Рабыни Заткнись, я неожиданно встретил её пристальный взгляд. Тут врата кухни распахнулись. Из полумрака в зал медленно выкатился стол, покрытый красной скатертью.
На нём был подрумяненный олень, целый, без шкуры и рогов; нафаршированный специально обработанным ягелем, северными ягодами и грибами. Длина туши составляла чуть меньше двух метров, вес – около 80 кг.
Кто-то вскочил и подбежал, чтобы рассмотреть сей кулинарный шедевр вблизи. Другие восклицали с мест, смеялись, даже зааплодировали. «Незона-Монгодан» ещё не покинула сцену; спрыгнув с подмостков, её вокалист подошёл и, похлопав меня по плечу, попросил оставить немного для группы. Я кивнул. Понятное дело, столько килограммов мяса слишком много для одного. С помощью двух официантов подкатив стол к сцене и деловито, словно шеф-повар, опёршись на него, я поднял руку. Опустилась тишина. Старый флейтист сыграл что-то короткое в качестве прелюдии. Лохматый блондин с глазами доброго лиса натягивал замшевые полусапожки, Молчаливая Канарейка пила чёрт знает какой по счёту бокал вина. Ипотечная Рабыня Заткнись куда-то запропастилась вместе с выигрышем. Тут рядом пробежала белоснежная кошка, что тёрлась о мою ногу у входа в кафе, и с крысой во рту спряталась за сценой. Дети заверещали. Родители защебетали. Я поднял руку вторично. Снова опустилась тишина. Старый флейтист сыграл вновь. В такой обстановке прозвучала моя первая публичная речь:
«Всем привет, меня зовут Клим. Я решил подшутить над поваром и заказал фаршированного верблюда целиком. Мне сказали, что, к сожалению, можно только медведя или оленя. До сих пор не понимаю, как можно так быстро всё приготовить. Но факт остаётся фактом, и этот факт сейчас перед вами. Иногда мне кажется, что всё вокруг - ненастоящее, но потом я вижу, чувствую, что это реально. Большое спасибо повару, которого я заставил попотеть, и всем, кто здесь работает. Вам позавидуют многие рестораны мирового класса. Пусть этот олень, - которого, конечно, я один не осилю, - поможет тем, кто нуждается. Тем, кто потерял дом, родителей, веру. И пусть он станет священной жертвой – жертвой во имя возвращения тех, кто жертвует ради нас. Спасибо!»
Наверное, можно было и получше. Но: что я сказал, то сказал. От туши отрезали одну ногу для музыкальной группы, но те, поблагодарив, взяли самую малость. Остальное кое-как увезли обратно на кухню, чтобы разделать и подготовить для транспортировки.
Совершенно опустошённый я вернулся к своему столику. Кусочек улицы, обозримый за потрёпанным плакатом на окне, дремал в мягком электрическом свете. Снегопад отступил.
Подошла официантка. Мы кивнули друг другу. Она спросила, свободно ли, и я, конечно, ответил утвердительно. Девушка села, сложив руки на худых коленях. Мы поговорили о том о сём, пока гости не начали расходиться. В завершении беседы я, наконец, осмелился и спросил.
- Извините: мы не в первый раз встречаемся, а я до сих пор не знаю вашего имени.
- Ольга.
- Ольга?
- Да.
- Клим-Никита. Можно вместе, можно по отдельности.
Она улыбнулась - устало, слегка рассеяно.
- Так кем же всё-таки вы здесь работаете: поваром или официантом?
- Когда как. Оформлена как официант.
- Многостаночница.
- Это точно.
- А поваров сколько?
- Трое: шеф и ещё два.
- Шефа я вроде не видел.
Собеседница промолчала.
Ольга. Ольга… Эти мысли о злополучном письме. Нет, нелепость какая-то… Если бы передо мной сейчас сидела та самая Ольга, то она явно была бы старше моей собеседницы. И всё же…
Не ходя вокруг да около, я рассказал девушке всё о конверте и о том, что было внутри него.
Она слушала очень внимательно, ни разу не перебив.
А после того, как я закончил, ещё некоторое время мы сохраняли молчание.
Долговязый Гардеробщик вернулся ко второму амплуа, обслуживая уходящих. Разочарованный Второй Раз последним из гостей покинул кафе. Смешной человек, ей-богу…
Как только за ним закрылась дверь, Ольга подняла глаза и сказала с какой-то металлической сухостью:
- Откуда у вас моё письмо? Что оно делает в вашем доме?
- Но я же только что рассказал… Я ничего не крал, не подслушивал, не подглядывал. Конечно, нет! Оно лежало в моём ящике, неизвестно как туда попав. Да и как оно может быть вашим? Извините, но это абсурд.
- А почему оно не может быть моим? Как вы считаете?
- Я уже ничего не считаю и не читаю. О чём мы говорим вообще?
- О письме, которое прочитали вы.
- Прочитал. Прочитал, потому что сам внешний вид конверта требовал этого: пусть это буду хотя бы я, хоть кто-нибудь на целом свете, понимаете?..
- Нет, не понимаю и не нужно мне это понимать. Вы отдадите письмо?
- Отдам, конечно. Но оно сейчас не со мной. Давайте созвонимся и договоримся о встрече, где и как вам удобно.
- Но, если я правильно поняла, вы живёте совсем недалеко, через дорогу. Зачем звонить, если я могу подождать вас здесь?
- Верно. Но смогу ли я войти сюда опять, после того, как выйду?.. Скромный опыт показывает – вряд ли. Вероятно, это случится через год, или около того.
Она молча глядела на меня, как и я на неё.
- Мы снова перешли на «вы». Я потерял уважение, старый конверт нравится больше?
- Хорошо, я позвоню.
Мы обменялись телефонными номерами.
- Так что с ответом: я потерял уважение?
- Нет.
- Нет?
- Нет, я же сказала.
- Значит, я могу приходить сюда?
- В любое время.
- И?
- И получить то, чего хочется. Как обычно.
- Спасибо.
- Не за что. Мне нужно на кухню. До встречи.
Она поднялась, чтобы уйти. Встал и я.
- Откуда эта злоба? Мы же договорились, я верну письмо. Прошу извинить за мой поступок.
- К вам у меня нет злобы, поверьте. Но я хочу получить письмо, и поскорее. Поймите меня правильно.
- Понимаю. Безусловно, письмо я отдам. Но вот насчёт злобы - это ложь.
- Тогда вы долго не сможете сюда попасть.
- Почему?
- Потому что не поверили. Извините.
- Нет, подождите!
Я подбежал к ней и схватил за плечи. Девушка не стала вырываться, и возмущаться тоже не стала. Но её взгляд сказал всё. Я убрал руки, белая ткань почти неслышно ускользнула из них, оставив на ладонях запах. Запах, который уже не казался таким приятным; наоборот, он до отвращения упорно свидетельствовал о невозможности изменить порядок вещей, ход событий, изменить чужие мысли. Как же паршиво жить в мире логически выверенных правил, среди которых не все тебе известны! Не в силах сдержать внутреннее напряжение, я закричал в пустой зал:
- «Потому что не поверили!», «Извините!», «Потому что не поверили!», «Извините!», «Не поверили!»… А мне верите?.. Извините!
Крикнул, стиснув зубы и не разжимая губ.
В это время в кафе вошёл усач в охотничьем костюме.
- Опоздал, что ли? – он вопросительно посмотрел на Долговязого Гардеробщика, на меня и вокруг. – На семинар пришёл. Вот, поймал и принёс проверить, есть витамин D или нет его там. Солнечный витамин.
Он потряс прозрачным пакетом с какой-то рыбой.
Тяжело вздохнув, я подошёл к рыбаку и поинтересовался, не продаст ли он свой улов.
- А зачем? Я вам и так отдам, девать некуда всё равно, остальное уже в хату закинул.
И отдал мне пакет, после чего удалился.
Разбираться с приобретением я не стал. Мне было попросту всё равно. Я вернулся к непронумерованному столику, – одиннадцатому из имеющихся столиков, за которым провёл чудесный вечер, – бросил рыбу на скатерть и взял бокал, наполненный вином. К слову сказать, за весь период пребывания в данном заведении мною так ничего и не было съедено. Махом проглотив содержимое, я поставил пустой бокал на место, но, скорее всего, не рассчитал силы, из-за чего тонкая ножка раскололась. «Надо же, какое вкусное вино, - подумал я, рассматривая осколки. – Может, именно такого чуда и искал Второй Раз?.. Напиток восхитителен, как, впрочем, и всё остальное. Что ж, этот бокал опустел, и по местным правилам кафе закрывается».
На кухне мыли утварь. В гардеробе из вещей остались мужская кожанка и женское пальто. На подоконнике лежала дутая бордовая куртка - наверняка Долговязого Гардеробщика. Оставив рыбу на столике и пожав руку талантливому баянисту, я вышел на улицу, где меня едва не сбила с ног метель.
Куда же подевалась прежняя дремота, мягкий свет электричества? Откуда опять этот жестокий снег? И всё время норовит в лицо, в лицо - хоть спиной, хоть боком ты к нему… На смену одному чувству вины пришло другое чувство, и тоже вины. Прямо не душа, а винный погреб какой-то. Печальная игра слов… Сначала я мучился от того, что влез в чужие тайны, теперь же – от того, что перестал ощущать их чужими. Зачем-то вспомнился забавный случай далёкой давности: спор с преподавателем судебной психиатрии. О да, студенчества лихие грёзы… «Женщина обвиняет мужчину в том грехе, который присущ ей самой, - глаголил я. – Почему же? А такая ситуация: муж страдает алкоголизмом, а у его жены такого греха нет. Или муж обманывает, а жена нет. Муж предаёт жену, а жена его нет. – Правильно. Потому что «нет». Всё дело заключается в этом «нет». У неё нет, поэтому и её самой нет: ни когда он пьёт, ни когда обманывает, ни когда предаёт. Она слепой оглохший серафим. Что же в таком случае серафим делает на этой планете? Уж не за свою ли слепоту и глухоту изгнан он из рая? И к тому же, какая разница, пьёт она или не пьёт. Может, и не пьёт. Но на бутылке-то есть и её отпечатки пальцев. – Ну и что? Отпечатки не говорят о том, что она выпивает. – Верно, об этом они не говорят. Они о другом говорят. – О чём? – Как о чём? Что она слепая и глухая. – По тому, как вы говорите, я делаю вывод, уважаемый студент, что в прошлой жизни вы были женщиной, которая страшно завидовала мужчинам. – Ничего, главное не повторить ту же ошибку в этой жизни».
Перейдя дорогу, оглядываюсь.
Кафе. Полночь наступила давно, как и обещала. Вьюжило так, что стены не видать. Проспектные фонари светили ярко, как никогда. И снова бледное лицо цветочницы, и большой букет голубых роз в её руках, которые она зачем-то снова переносит. «Хотите, помогу? – Да, спасибо вам большое, а то я чуть не поскользнулась! – Зачем вы их тащите в такую метель? – А что делать? Завтра уже поздно будет.»
Не на розах, но на лице бледность уступила место краскам.
Всё, хватит на сегодня. Кому мог, всем помог.
Возвращаюсь домой.
Тихо.
Детишки спят.
Раздеваюсь, на цыпочках прохожу на кухню. Проверка кастрюлей: поели, молодцы.
Надо и самому перекусить, а то как-то нечестно получилось, даже глупо.
Сажусь за стол. Гляжу в окно.
Метели как не бывало - причуды северной погоды?
За переплетением веток - кафе.
Так я и не понял, какой праздник там отмечали.
Звоню Ольге.
Нет ответа.
Звоню ещё несколько раз, с паузами в десять минут.
Нет ответа.
Аккуратно прохожу мимо спящих детей к себе, открываю стол, достаю письмо.
Одеваюсь, выхожу.
Бреду носом в землю. Только бы эта не попалась со своими розами…
Подхожу.
Берусь за дверную ручку.
Закрыто.
На окнах рольставни.
Смотрю на вывеску.
Ювелирный магазин.
Возвращаюсь домой.
Дети уже не спят – папа, что случилось, где ты был?
Показываю фотки – кафе.
Смотрим всей семьёй в окно.
Кафе.
Э-эх…
Пошёл сбривать свою окладистую бороду.
Стоп: что ответила официантка на мой вопрос, не Ольга ли она, во время нашего прошлогоднего диалога?
Её ответ.
ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ
Рейтинг: 0
265 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
