История одного Петрова

Я его по-человечески не выносил. Мне он был противен всем своим фальшивым видом, которым он старался держаться с девяти утра до шести вечера. Звали этого фальшивого человека – Алексей Венедиктович Петров. И фамилия, скажу вам, тоже будто отдавала фальшивостью и безликостью.

Но Алексей Венедиктович не был безликим. Наоборот - яркий, жизнерадостный, смехопрыскающий и громкосмеющийся моложавый мужчина сорока лет. Работал он со мной в одном министерстве, в одном департаменте, управлении, отделе, секторе, кабинете. Только за разными столами мы с ним сидели. Он сидел напротив меня и ослеплял своей блестящей залысиной мой монитор компьютера. Его голова обильно была умащена каким-то маслом, и от него постоянно пахло гвоздикой. Чем он намазывался – непонятно, но аромат стоматологического кабинета застревал в моем носу даже в выходные дни. В командировках мне казалось, что мои приказы и уведомления пропитаны этим гвоздично-зубным маслом. От этого часто мне казалось, что Петров сидит где-то рядом. Его запах преследовал меня повсюду. Мне казалось, что Петровым пахнет моя жена и мои дети.

Работник он был прилежный, выслуживающийся. Знал два языка. Этим Петров кичился и постоянно вставлял англо-немецкие словечки в витиеватые обороты своей речи. Входя, он часто произносил две фразы, чередующиеся по четным и нечетным дням недели: в  понедельник он говорил: «хай, мои задушевные братья…», во вторник – «хало, орлы…», в среду – снова «хай…» и так далее.

Был Петров холост и как всякий, уважающий себя холостяк, менял каждый день сорочку и носил красивые, кажется, даже швейцарские, наручные часы. Своего холостого состояния Петров, похоже, не стеснялся, а всячески выставлял как единственно достойное для мужчины качество. «Вы женатые орлы без вольготной высоты» - говорил всякий раз Петров, участвуя краем уха в наших беседах о женах и детях. 

Не знаю, грешил ли он написанием «дон-жуанского списка», но женщин, судя по его бесконечным телефонным разговорам с Виками, Юлями, Ленами, Машами, у Петрова было много. Мы, семейные папаши, слушая весь этот петровский «кобелиный выверт», говорили, что «главное не количество, а качество». Говорили и успокаивались. Он хитро улыбался и рассказывал очередные байки про невинных и виноватых девиц.

- Я вас, други мои, уверяю, - говорил Петров, театрально поднимая вверх указательный палец, - женщин красивых много. Одиноких и красивых много. Единственный минус – это их дети, оставшиеся без отцовского воспитания. Ну вы понимаете, разведенные значит. Вдов я не особо…Так вот эти разведенные, скажу вам, отличные психологи, они так дрожат и трясутся перед любым мужчиной, явившимся на их пути…Главное, чтобы не ушел…Понимают, или стараются понять. Комфортно с ними. Они уже многое прошли, испытали, так сказать, брачное счастье…Хотят повторить и, желательно, без ошибок. С такими я царь и Бог. – Петров самодовольно улыбался и, обращаясь ко мне, не забывал поглядывать на себя в зеркало, висящее напротив.

Иногда он в рассуждениях доходил до полнейшей мерзости и пошлости. Говорил, что по стилю одежды и манерам вести себя публично может определить – любит женщина секс или нет – и все в таком духе.

Слушали мы его, улыбаясь и ничуть не споря, понимали, что в большой степени Петров говорит правду, поскольку действительно опытен. Его опыт пищал в беспрестанных телефонных звонках, эсэмэсках, аськах, в его многочисленных «олечках, танечках, солнышках, котят и поросеночках». Опыт проявлялся в его покрасневших и опухших от хронического недосыпа глазах, в которых эротичной картиной застыли обнаженные тела невидимых партнерш, бокалы вина и горящие свечи в расправленных пуховых кроватях.

«На свете есть лишь одна женщина, предназначенная тебе судьбой, и если ты не встретишь ее, ты спасен» - часто повторял Петров, смакуя каждое слово. Наверное это было его любимым выражением и где он его взял – неизвестно – кажется, из какого-то фильма.

«Умно» - думал я и немного завидовал этому неприятному типу – «Холостяк…Бравый гусар этот Петров! Ох, бравый черт!»

Выглядел он так: огромная, непропорциональная хилому телу, голова, пивной мешок вместо живота, маленькие черные глаза и неестественная белесая волосатость на  местах, не захваченных лысиной. Не красавец конечно, но кто знает – каким чарами брал Петров женские сердца? Подозреваю, что Алексей Венедиктович владея языками, охотно находил пути-дорожки к сердцу через женское слуховое отверстие. Потому он был большой любитель телефонных диалогов.

«Да моё солнышко» - начинался всякий разговор, непременно заканчиваясь - «жду ответа, как соловей лета», либо «жди меня и я ворвусь, на кусочки разорвусь…». По телефонным разговорам Петров был превеликий мастер!

А как он пил коньяк?! Каждый обеденный перерыв он, высовывая кончик языка, открывал нижний ящик стола, непременно запертый на ключ, доставал свой красный чемоданчик и протяжно растягивал: «Ну-ууу, воооть…» Это означало одно: я доволен, обед, не мешайте. Вкусно проглатывая два по пятьдесят и занюхивая всегда имеющимся лимоном, Петров для устранения всяческого запаха капал в рот пару капель гвоздичного масла, растягивался в кресле, вытягивал ноги и включал «Уoutube». Щелкал языком и присвистывал. Каждый обед он смотрел «ютьюбных» обнаженных девиц исключительно азиатского происхождения. В них он видел неразрешимую загадку и говорил, что очень понимает Джона Леннона, влюбившегося в Йоко Оно. И так каждый обед. И каждый день.

Не выносил я его. Мне он казался порочным и глупым.

Каждый раз, общаясь по служебному телефону с подчиненными и равными ему людьми, Петров часто пытался выявить полезные свойства и выгоду того, с кем он общался, чтобы, в будущем, напомнив о себе, попросить о чем-либо. «Как показывает практика, Андрей Митрич, земля-то у нас круглая…» И Андрею Дмитриевичу все было понятно. Но вот на любые просьбы друзей и знакомых о содействии и помощи Алексей Венедиктович отвечал неизменное: «Дорогой мой человек, мы живем в чудесной стране…» - и начинал говорить об инертности чиновника в этой самой стране, о его тугодумии и лености, намекая на невозможность оказания содействия в чем-либо. Говорил, смеялся, снова говорил, щелкал языком и пальцами. И когда он только успевал готовить на подпись приказы о проведении, служебные задания и приказы о командировании?

Приходя домой, я еще долго слушал в ушах звонкий смех и бодрый голос Петрова.

Но однажды зимним утром Алексей Венедиктович не явился на работу. Командировки никакой у него не было. Кабинет затих, осиротело глядя на меня пустым петровским креслом. Сперва мне было хорошо и спокойно, но любопытство одолевало, и я стал спрашивать у тех, с кем он чаще всего общался – куда же подевался Алексей Венедиктович? Никто не знал. Прошел день-другой. Кадровики начали звонить Петрову, выяснять, искать. Будто сквозь землю провалился. Иногда, от нечего делать, я разглядывал на столе Петрова бумаги  в надежде что-нибудь там отыскать, вроде какой-нибудь записульки или телефончика, чтобы ухватиться за разгадку его местонахождения. Ничего такого! Стол был завален подписанными и неподписанными приказами, непонятными черновиками с нарисованными голыми женщинами. И больше ничего!

Петров пропал. Кто-то говорил, что он жив-здоров, пьянствует, живет в деревне, кто-то даже утверждал, что видел Петрова утром у помоек и так далее. Верить всему этому нельзя было. Мы, коллеги, верили лишь в то, что Петров работать с нами больше не будет. За трудовой книжкой он так и не пришел, на своем рабочем месте не прибрался, вещи не забрал. Петровские следы были повсюду – в шкафу, на подоконнике, на его столе, на рабочем столе компьютера в виде откровенной позы какой-то японки или китаянки. Вещи Петрова выглядели сиротливо и как бы спрашивали меня: «Ну что там? Где же он? Мы устали и нам грустно!».

Через пару недель нашлась замена в виде неприятной пожилой дамы с желтой кожей  - и вещи-сироты Петрова безвозвратно пропали.

Все то время пока пропадал мой коллега, я думал о нем, видел во сне, разговаривал с ним, - как если бы он умер и являлся ко мне, - предполагал, что могло с ним случиться. Часто включал воображение (в таких случаях, когда я чего-то не знаю, я начинаю фантазировать и сочинять истории), представлял, что Петров, быть может, завербовался в иностранную разведку (все-таки, два языка знал!)  и теперь довольный и богатый потягивает виски где-нибудь в Майами и похихикивает над нашей чиновничьей, российской обрыдлостью.  Так продолжалось месяца два. Пока…

Дело было под Новый год, я со школьными друзьями сидел в азербайджанском ресторане «Дружба» и пил русскую водку. Болтали, смеялись, вспоминали минувшее школьное, доброе, вечное…Напротив меня сидела компания пьяных девушек, вели они себя развязно, все время над кем-то подтрунивали и смеялись. Слышно было, что смеялись девушки зло и похабно. Иногда ряд пьяных девушек редел – девушки часто бегали в туалет!- и взору открывался маленький, неприятный с виду человек с окладистой бородой – лопатой и лысым черепом. Узнал я его не сразу и поэтому, когда он мне попадался на глаза,  я смотрел на него, даже с некоторым нескрываемым отвращением, и мне тоже хотелось смеяться над ним и показывать на него пальцем, как я это делал в далеком детстве, видя всяких сирых и убогих. Я просто улыбался и говорил на ухо соседу о неприятной наружности «бородача», похожего на гнома из «Хоббита». «Гном» прятал глаза и делал вид, что разглядывает свои колени. Я смотрел на него и гадал – где же я видел этого «бородача»? Ну, точно не в кино!».

 Пьяный окрик одной из девиц, вышедшей из туалета: «Венедиктыч, еще пива!» - ответил на мой вопрос. Это был Алексей Венедиктович Петров!

Изрядно набравшись пива, осмелев, я подошел к Петрову:

-Привет, Венедиктыч, не ожидал увидеть, это я, Аркашка, – я, наверное, по-идиотски улыбался и ждал ответа от «бородача». Тот, видимо, ожидая меня увидеть, ничуть не округлял глаза, а лишь глупо улыбался и косился на рядом сидящих девиц:

- Привет, брат Арк, - он меня так часто звал! - да вот как видишь жив-здоров! – Петров держал в одной руке бокал с пивом, в другой кусок красной рыбы, его улыбка еще больше растягивалась и мне она казалось такой же фальшивой как и раньше. По всему было понятно, что Петров совсем не рад был встречи. В его изменившейся внешности я не замечал присутствия прошлого моего Петрова-коллегу: весь он был фантомный, игрушечный, непонятно откуда взявшийся. Зубы, глаза были не те, казалась, что вся его внешняя оболочка было неродной, будто после пластической операции.

- Ты я, вижу, занят, - обратился я к Петрову, - давай-ка мы с тобой как-нибудь свяжемся?

Петров хихикнул рядом сидящей девице, отрыгнул: «Давай» и добавил: «Я без связи, давай сейчас, вон за тем столиком уединимся». Пьяные тетки стали смеяться и повторять: «Уединиться, ха-ха», «Венедиктыч, не уходи, моя любовь, ха-ха». Петров пытался как-то отшутиться, но из-за шума пьяного гогота его никто не слышал.

Мы сели за барную стойку и я заказал графинчик с коньяком. Петров потер жирные от пивной рыбы руки: «О-о, угощаешь? Спасибо, друг!»

Я смотрел в глаза Петрову наверное так вопросительно, что он сразу все понял.

- Ты хочешь спросить, брат, куда я это делся?

Я улыбаясь кивал головой.

- Все очень просто. Во-первых, мне все надоело. Одни и те же рожи, заискивания, формализм в работе, самодурство начальства, наконец, жизнь, идущая по проторенной дорожке к хорошей пенсии и плохому здоровью. Все, понимаешь? А во-вторых, брат… - Петров сделал паузу, чокнулся стопкой, пожелав мне всех благ, и крякнув, продолжил: - Во-вторых, я влюбился как мальчишка…

Я засмеялся и выпалил:

-Ты-ы-ы? Закоренелый до мозга костей….?

- Холостяк, ты хочешь сказать, - оборвал Петров и стал разливать по стопкам, - Напрасно, дружище. Я, между прочим, всегда мечтал влюбиться в одну-единственную и чтобы, бля буду, навсегда. Ну будь…

Выпили.

- Значит влюбился… а что так резко все повернул? Она что тебя так изменила?

- «Изменила» - повторил Петров и засмеялся: - Привязала, влюбила, убила…

- Ты, Лех, поподробней, пожалуйста.

Я почувствовал, как меня тянет к полу, язык немел, голова гудела, разговоры, смех, музыка слились в один авиационный гул.

Петров стал рассказывать.

«Ну, значит дело было так. Жил себе – не тужил,  холостяком, оно ведь как, вроде бы романтично и все такое… Моешься в ванной и тут же носки стираешь. Ха-ха. Смеюсь. А на самом деле – задница, брат. Ох уж и задница. Встаешь утром и понимаешь, что из всей мебели в твоей неубранной квартире, лишь один диван имеет богатую историю. Все серо и одинаково. Она ушла, нет, убежала среди ночи, а ты снова один. И просыпаешься один… И завтракаешь один…Звонит другая, мол, жди, встречай, покупай шампусика – я еду. Ждешь. Час ждешь, другой, а она к тебе, такая же, как ты, с точно такими же тараканами, приезжает от другого кабеля и ей, как на спортивном состязании, по приколу, менять лошадей-кабелей. Я следующий. …Уже потом, когда все произошло, лежит она значит со мной, курит, в потолок глядит и говорит такая: «Нее, ты лучше…». Я уж потом узнал – лучше кого я был тем вечером? Такая вот, брат, курва. А чё? Мне не обидно, не жена ведь моя. Захотел – другую, такую же, нашел или может быть даже лучше…

А потом раз и влюбился, брат. После работы, по обыкновению, зашел в «Подорожник» кофейку выпить, бутербродик проглотить. Стою, значит, пью кофе…Дело по осени было. Заходят две девушки. Роскошные волосы, завитые локоны. Одна – сливки, другая – шоколадка. Они смеются, навеселе, к мультикассе подошли, деньги скидывают на счет. Я смотрю на ту, что беленькая. Вот думаю, девочка так девочка. Глаза большущие, зеленые, горят, носик аккуратный, слегка заостренный, голосок писклявый как у какой-нибудь малявки. Стоит и смеется, заливается над подружкой. Просит продиктовать её телефон, так как поменяла недавно номер и не успела еще запомнить. Та диктует – я запоминаю. Восемь, девятьсот тринадцать, четыреста двадцать…Запоминаю. В тот вечер звоню, говорю, что влюбился. Да-да, так и говорю. Она нежданно-негаданно: ты где живешь? Там-то, там-то. Ну все, ковбой, жди, выезжаю. Подкатывает «бэха». Ё-моё, думаю, вот так тачка. Катаемся. Она с ходу: поехали ко мне! Я от такого поворота вовсе очумел. Привозит в какой-то коттедж – и понеслась душа в рай. Вино, джакузи, розочки, лавандовое масло, сливки на голом теле, шелковая простынь. Я от такого рая вовсе из мира земного ушел. Она – кстати её Тамарой зовут – какой-то бизнес держит, детей в Магдален – колледж под Лондоном отправила как к бабушке на дачу. Вообщем, удача повернулась ко мне лицом. Широким и улыбающимся! Всю неделю шиковали безвылазно. Я уже весь от любви истёрся, а она все просит и просит… Потом говорит: «Ты мне, дружок, не нравишься, давай-ка имидж с тобой менять!» Давай – говорю. Позвала какого-то кутюрье недоделанного, тот мне наголо голову бреет. «Теперь будешь по моему вкусу жить» - говорит она.  Через две недели она берет меня с собой в Барселону гулять. Я лечу и думаю: «Чего ты, Леха, твою мать, делаешь? Она, курва красивая, тебя как собачонку в саквояже везет, а ты и рад стараться?» Ну, думаю – все, пропал! Мы с ней в пятизвездочном отеле, у самого побережья, жили. Море, конечно, холодное, но постель, братец, жаркая. Дня три гуляли. Музеи, соборы – и все такое. Потом она говорит, что у нее неотложные дела. Пропала! Я неделю всю томился без нее в номере. Все, конечно, оплачено. Она через девушку – администратора передавала, что, мол, жива-здорова, скоро буду. Так и ждал. Утром в дверь постучались. Открываю – стоит огромный негр и папку с документами держит. Вы, говорит, Алексей Петров? Ну – отвечаю. Так вот, езжай-ка ты, Алексей Петров, к себе в Рассеюшку! Вот тебе билеты, вот тебе деньги! Я очумел. Спрашиваю про Томку – молчат. Уже когда в аэропорту сидел – эсэмэска пришла: «Любимый! Лети домой, живи у меня! Скоро буду. Люблю!». Вроде бы успокоился. Ключ, кстати, находился у её подруги, которая рядом со мной здесь сидит. Ну, рыжая такая! Галка!»

Мы снова выпили. Я не верил своим ушам. Не врал ли мне Петров? Все это он рассказывал так увлекательно, с жестикуляциями, что в правдивость рассказа волей-неволей верилось. По ходу рассказа Петров кривлялся, махал руками, кричал что-то невнятное девицам, среди которых была рыженькая Галя - подруга Тамары. Я слушал пьянея. Все вылилось в один общий гул, от которого начала болеть голова. Лишь увлекательный рассказ Петрова немного отрезвлял и концентрировал мое внимание.

 - А Тамара где? В Барселоне? – спросил я.

Петров выпрямился, дернул плечами, молча смотрел на меня и в его глазах я видел беспокойство и тревогу. Такие же глаза я наблюдал у Петрова, на работе, в момент возвращения от начальника после большого нагоняя. Пауза. Смотрю: губы Петрова немного растягиваются в улыбке, глаза загораются и начинают блестеть от огоньков мелькающей цветомузыки. Пауза длится долго. Я мучительно заглядываю в глаза собеседника и жду ответа. Улыбка растянулась еще шире и губы Петрова прошевелили:

-  В Барселонской тюрьме!

- ???

- За распространение наркотиков и незаконную проституцию! Она давно, курва, промышляет. И меня хотела подключить к той схеме. Видимо, кто-то из вышестоящих отказал, – Петров откинул голову назад и будто проглотил стопку, а не ее спиротосодержание. Сморщился и стал смотреть на столик с девицами.  – А эти, – он кивнул в их сторону, - её хорошие и верные подруги. Разведенные между прочим. Я с ними как султан. В одном доме живем – Петров широко улыбнулся и добавил: - Мне нравится.

Я сидел совсем пьяный. Вся услышанная история казалось полной фантастикой. Петров, царица проституции Тамара, Барселона, эти девицы во главе с рыжей Галей – все это пробегало в моей голове одной, беспрестанно повторяющейся фразой: «Спать. Спать. Спать».

Не помню, как я прощался с  Петровым, как добрался до дому. Утром нестерпимо болела голова. Только открыв глаза, я увидел полученное сообщение. Это был Петров! Несколько слов без запятых и точек как шевелящаяся змея из черных букв на экране телефона.

«Приезжай брат адрес в кармане брюк жду».