Их недуг

(*)
            Находиться рядом с сестрой Сигеру было невыносимо. Он недолюбливал её ещё при отце, а теперь и вовсе она казалась обузой. Но разум не позволял заточить её окончательно в глубинах моря, разум говорил, что надо играть в заботу, тем более, если сестра больна.
            К слову – чем?
            Внятного ответа целитель не дал. Водил над бледной Аланой руками, касался её лба, изучал глаза, и давал испить её серой мутной воды, но так и не нашёл, похоже, симптомов или объяснений им, хотя Алана и тряслась, и бледнела, и явно недужила.
– Ну что с ней? – в нетерпении спросил Сигер. Ему хотелось поскорее убраться их покоев сестры, но он понимал, что сейчас надо чтить репутацию и особенно проявить себя с лучших сторон. А для этого нужно хоть с чёртом морским сговориться!
– Сложно сказать, – целитель был беспросветно совестлив. Он не стал говорить, что с нею всё в порядке, поскольку видел бледность и испуг девушки. Да, именно испуг! Она была так юна, так напугана, и хотя физического недуга целитель указать не мог, у него возникло непреодолимое желание защитить царевну от беспокойства. Если бы он только мог сделать что-нибудь для неё! Но указать что она больна…
            Как отреагирует на это Царь? Не сочтёт ли неладного? И не станет ли усугублять её состояния какими-нибудь словами или действиями?
            Нет, Царь велик, Морской Царь грозен, но этот целитель помнил каким Сигер был в детстве и как любил задирать того же брата – полукровку Бардо.
– Полагаю, потрясение. Нужно немного времени, и организм восстановится. Беспокойства, бессонницы, – целитель выкручивался так, как дано только целителям.
– Но это опасно или нет? – допытывался Сигер, лишь мельком глянув на притихшую, желавшую оказаться как можно дальше отсюда Алану. Шарни, её служанка, обещавшая помочь, сказала, что Алане нужно притвориться больной, чтобы Сигер потерял всякое чувство опасности. Впрочем, Алану так трясло от ужаса, что сильно и притворяться не приходилось – долгое состояние разбитости и одиночества, утрата отца и изгнание любимой сестры Эвы, помноженное на растоптанное, закованное страхом и неопределенностью внутреннее море, заставляли Алану бледнеть и безо всякой болезни.
– Нет, не опасно, – заверил целитель, – немного покоя, немного времени, и будет прежней!
            Нет, не быть Алане прежней. Прежней быть – это значит быть глупой и беспечной –  Алана поняла на себе. Тогда был жив отец, тогда они были семьёй, и Алана могла позволить себе петь песни, плести венки из водорослей и мечтать о чём-то бескрайнем и лазурно-светлом, непонятном, увиденным где-то в детстве…
            Но прежнего мира нет. И от мечты ничего не осталось и закровила светлая лазурь уже давно, а где не кровит, расходится пеною тех, кого Сигер подозревает в пособничестве или сочувствии царевне Эве.
            Мятежной сестре их.
– Что ж, хорошо, – Сигер снова взглянул на Алану  и даже попытался изобразить сочувствие: – поправляйся, сестрица.
– Спасибо, мой царь, – прошелестела Алана, с облегчением опускаясь на подушки. Как же она кляла себя! За слабость, за неумение быть более полезной, за то, что не может даже совладать с собою…
            Почему кому-то дано, а ей нет? Эва вот сильная, ловкая, она владеет собой, и явно не будет лить слёзы и мрачнеть. Она не будет лить слёз на пустом месте. Она будет искать действия и найдёт его, а если не найдёт – соберёт всех вокруг себя сама!
            Но Алана так не умеет. Склад у неё не такой. Нет в ней жестокости.  Есть пустота и страх. И отчаяние. И запутанность собственных мыслей. Больше всего ей хочется закрыть глаза и провалиться в сладкий сон, где есть прежняя, знакомая жизнь.
– Дитя? Они ушли? – но стоит Алане закрыть глаза, как шёпот Шарни возвращает её в реальность. Старая верная служанка. Единственная надежда Аланы на то, что ей удастся сделать что-то стоящее.
            Алана хочет спать, Алана не хочет открывать глаза и отвечать Шарни, хотя о самой возможности иметь хоть какого-то союзника она днями молилась в Храме Вод. Алана не хочет слышать самых страшных слов, не хочет интриговать, но понимает – она царевна, и сейчас на кону её море, и море нужно защитить, нужно встать, а для начала просто открыть глаза.
***
– Мой царь, – Варно вклинился в его мысли как и всегда осторожно, ласково-змеино, заискивающе. Не любил таких людей Сигер, но Варно был умён. И пока полезен. Но он всё равно вызывал у Сигера раздражение и даже отвращение. Недаром говорили, что Варно идёт от рода болотников, мол, спуталась однажды морская царевна…
            Так или нет – неизвестно. Но кожа у Варно отливает неприятной зеленью, да и желтизна в глазах его неместная. Умом и держится. А без ума гнал бы его Сигер за три моря на болота.
– Что? – но Сигер учится сдерживать порывы. Когда-то ему казалось, что быть Царём – это делать то, что хочешь. Ради такого он был готов пойти на многое, и пошёл, чего уж скрывать, и свидетель его преступлению Океан. Отцеубийство или цареубийство – порой Сигер размышлял какое трактование будет страшнее. Но ответа не находил. Зато находил целую кучу забот. Ещё и Эва! Сидит в своих гиблых водах, плетёт своё!
– Я думаю, лучше не скрывать болезни царевны, сестры твоей, – Варно смотрит с неприятным смешком и даже не моргает, Сигер обводит взглядом его чужое лицо и впервые замечает какие у него жёлтые маленькие, но при этом треугольные зубы. Ну точно болотники водятся в его роду!
– Почему? – Сигер рассчитывал скрыть. Он понимал, что сокрытие – это не самое хорошее решение, всё равно пойдут слухи, но если открыто заявить о болезни сестры, то его, не ровен час, обвинят и назовут причиной. А народ и без того помнит Эву. Да и если дойдёт до Эвы! Нет, она сразу объявит – из-за брата, мол, моего, мятежника, отступника и цареубийцы…
– Не выйдет, у каждого замка есть свои уши. А у нас, под водою, слухи и вовсе не держатся, – Варно склонил голову в почтении, настолько это было нелепо и некрасиво, что у Сигера мелькнуло жгучее желание рвануть его зеленовато-серые волосы и оторвать его заискивающую голову. Но Сигер давно уже учился сдерживаться.
            Он даже клял себя немного за прошлую несдержанность, понимая, что мог бы поступить иначе. Вот только тогда не хватило усилия над собой.
– Лучше сказать, что из-за преступлений сестры её, царевны Эвы, отступницы, царевна Алана впала в тоску и в недуг.  Народ её жалеть начнёт. А отступницу возненавидит.
            Это было первой здравой мыслью за сегодня. Сигер кивнул – хорошо, всё так. Пусть народу мало будет его слухов. Но дело тут, дело там, да и Эва далеко. Надо только повторять список её преступлений: клевета на брата и Царя, выдача сокровищницы морской сухопутному царству, отступление и побег из его вод в гиблые места, попытка оспорить его власть, убийство царевны Идии…
            Последнее, конечно, не её рук дело, но народу об этом знать необязательно. Зато повторять и добавить к этому списку ещё нервный недуг царевны Аланы? Уже вырисовывается портрет!
– Это хорошо, – одобрил Сигер. Его вдруг охватило какое-то насмешливое чувство вдохновения. Давно он не чувствовал себя таким свободным и всемогущим, но тут что-то налетело на него, на миг, всего на миг, осветило будто бы изнутри, и отступило, точно не было, но осталась идея. – Дай знать, Варно, совету и народу, что я пошлю гонца к своей сестре-отступнице с предложением перемирия. Пусть явится и преклонит колено, позволит нам услышать свою версию событий и, может быть, мы пощадим её, решив, что это наше общее заблуждение.
            Варно моргнул. Затем понимание сверкнуло в его чужих жёлтых глазах, заблестело радостью. Разумеется, Эва отвергнет перемирие, но это будет ещё один штрих, ещё одна деталь к её новому образу.
            Она бежала. Она претендует на власть. Она отвергает перемирие! Так не враг ли она?
– Прекрасно, мой царь! Преклоняю колени перед вашим решением...
            Он несёт что-то ещё такое же алчное и подобострастное, совершенно неискреннее, а Сигер ловит себя на том, что хочет, чтобы Эва и правда вернулась. Пусть придёт, пусть признает его Царём Морским и успокоится. Без неё его собственный мир как-то выцвел и стал неловким, нелепым. Всё-таки она умела и посоветовать, даже их отец ценил её советы, и сдержать где надо, порывы, и народ её любит.
            Пусть вернётся, Сигер её простит за сокровищницу и попытку оспорить его власть. Она может ещё быть ему сестрой! Сколько дел они провернули вместе! Скольких своих братьев и сестёр оттолкнули от отца, выгрызая себе больше места вокруг него? Скольких подставили из тех же братьев и сестер, и сколько закончили свои дни в забвении, ссылке или раньше того, низведенные в пену морскую?
            Совестились ли они? Нет. Они оба знали, что у них слишком много конкурентов и рвались расчистить себе место, прекрасно понимая, что однажды окажутся и друг против друга. Но это казалось таким далеким, таким нереальным.
            И как быстро это всё-таки случилось.
            Но Сигеру отчаянно захотелось, чтобы она вернулась. Странная была эта минута, похожая на помешательство, увеличенная тоской разрозненных кусочков моря, чем-то близких между собой, а чем-то и различных.
            Пусть вернётся! Он даст ей место почёта. Даст ей водные наделы. Не обидит, не тронет. Нет, не выйдет, она сама полезет, не простит. Даже если будет в лицо улыбаться и действовать на благо Морского Царства, за спиною сплетёт свои сети. Только близ него. Не пожалеет, и будет права.
– Упрямица…– Сигер не сразу понял, что сказал это вслух и в присутствии Варно.
– Да пусть упрямится, мой царь! – подхватил Варно, – нам на руку. Народ, мой царь, увидит, что вы были милосердны и хотели позволить ей…
            Скользит волною и новая мысль: к дьяволу морскому перемирие! Не надо. Это будет разрыв…
            Отгоняет Сигер от себя это слабоволие. Нет, перемирие нужно. Эва должна его отвергнуть. Он должен показать себя мудрее и сильнее. Братья-сёстры…когда-то их обоих это не волновало. Наверное, их просто стало меньше, раз внутреннее море так тоскует по осколкам, что плещут, бунтуют и кровят в его последних близких.
            Надо писать к ней, показать народу и, чего уж от себя самого таиться – себе самому, что он сделал всё возможное.
            А когда откажется, а она откажется… что ж, воды морские долго терпели её предательство, пора им карать. Это последний шаг, последний шанс. Что, в сущности, у неё есть? несколько соратников? Жалкая горстка.
            Каждому из них можно объявить: всем, кто склонит колени перед Царём Морским, отрекаясь от неё и её власти, он дарует прощение и обещает ничем не преследовать дальше, после победы и установления мира в морских водах. Обещание это, конечно, потом по обстоятельствам и пересмотреть можно, но пока так.
            Сигеру нелегко принять даже в мыслях это прощение, но он справится. Это его обязанность как Царя.
            Тем же её соратникам, что будут ей вредить и перейдут на его сторону, чтобы участвовать в войне – недолгой, но кровавой, страшной – тем награда и слава. Как тем, кто вернулся к истокам, тем, кто счёл своё заблуждение за преступление и поторопился искупить грех перед морем.
            Да, так и сделать. Два воззвания. Одно, чтобы Эва отказалась от мира. Следом за ним – воззвание к её соратникам. И утонет Эва в предательстве, потому что ей нечего дать своим людям. Они за нею идут на одной морской ярости и обещаниях, иллюзорные розовые волны выбирая в свидетели. А что она может? Вместо того, чтобы быть здесь, копить силу – Эва бежит от него.
            Он сильнее.
            Вместо того, чтобы открыто выступать с предложениями и обвинениями, она таится и непонятно чем занимается – Ромул вообще сообщает, что Эва может полдня просидеть в кресле, разглядывая карты. Что Эва хочет найти?
            Место, где лучше стать ей пеной морской?
***
– Царица…– Ромул в ужасе отшатывается от трона. Хотя как назвать троном то, что лишь немногим лучше старого кресла? Но ужас его непритворен. – Царица, не надо!
– Почему? – у Эвы спокойны и голос, и взгляд. ни одна черта в её лице не дрогнет, не отступит. Нет, она не спятила, хотя Ромулу на мгновение так и кажется, но он овладевает собой, вспоминая – перед ним дитя море, чистое по своему происхождению, сильное.
– Это ловушка, – Ромул пытается донести своё, трусливое и впервые ему самому становится нехорошо от своей трусости. Прежде он долго учился её не замечать. Даже удалось, когда он придумал служить всем – так наверняка никому не проиграешь. Главное, быть осторожным и уметь угождать. Впрочем, царям угождать несложно, надо только иногда держаться с ними отстраненно, а иногда, словно ты без них и минуты не проживешь, порою говорить правду, даже жестокую – они отвыкают от прямоты, а порою заискивать. Может быть, конечно, людские цари не такие, Ромулу не дано знать, но море точно противоречиво – оно любит непокорных, оно любит тех, кого легко заметить и не так легко обкатать своею силою.
– Я знаю, – соглашается Эва и Ромул окончательно успокаивается – она не спятила, нет, она и правда обдумала. Может быть не до конца, может быть, ещё сомневается, но тем лучше. Он должен быть верным слугой. Если она поедет – он скажет Сигеру, что уговорил её, чтобы она сама пришла в его владения, и ему не пришлось мотаться по гиблым водам. Это будет большой заслугой! При этом Эва запомнит – он сопротивлялся её решению, переживал и норовил переубедить. Если она останется – что ж, он всего лишь верный советник царевны Эвы, решение-то было за ней, при этом план Сигера работает – Эва отказалась от перемирия.
            Главное, не сбить внутреннее море в сомнение. У обоих. Потому что, откровенно говоря, Ромул их обоих уже ненавидит. Вместо того, чтобы дать болотникам окончательное забвение и низвести их в ничтожную грязь, из которой они откололись, возомнив себя потомками Океана, и заняться восстановлением дальних наделов, в которые вломились сухопутные да время – эти двое устроили меж собой поединок – кто, мол, кого сильнее?
            И даром, что море в них одно и то же, и что отец у них один, и плакал бы он горько, зная, куда пришли его дети!
            Иногда Ромулу вовсе хочется, чтобы они оба проиграли, чтобы появился кто-то, кто и правда будет думать о море, а не о троне.
– Но как же…– Ромул играет свою роль, это единственное, что он умеет.
– Это ловушка, само письмо, – она снисходит до объяснения и указывает на разложенные листы, – если я не поеду, он скажет народу, что пытался меня образумить, дать мне шанс явиться для объяснений и искупления, а я, такая подлая селёдка, не пришла. И это прекрасный повод объявить мне войну.
– Он не сунется в гиблые воды! – возмущается Ромул. – Царица, он тебя погубит в своих водах.
– В моих, – поправляет Эва и лицо её ненадолго омрачается той особенной печатью подступающего кровавого шторма.
            Ромул нервно потирает ладони. Ему вдруг кажется, что он не доживёт до конца этого шторма. Слишком много ему удалось увидеть в одно мятежное время царей.
– Мой народ не позволит со мной обращаться дурно. И потом, Ромул, ты же не думаешь, что я глупа? – Эва усмехается, вроде бы ничего страшного в её словах нет, но сам тон её страшен и жуток.
            Ромул качает головой:
– Нет, царица! Вы не глупы, совсем не глупы!
            Себе он, однако, позволяет спасительную мысль о том, что глупость бывает разной и бешенство моря, его несдержанность – тоже своего рода глупость, которую ничем не победить, ибо заложена она в самой сути моря. Это сила, которая древнее любой суши. Это сила, из которой пошла жизнь, и в которую вся жизнь однажды уйдёт – так завещало последнее пророчество Великого Океана.
– Я появляюсь так, что у него не будет шанса сделать мне дурное, во всяком случае, в ближайшее время, – объясняет Эва. – К тому же, он начал заботиться о своей репутации, и это тоже мне на руку. Милосердный Царь – это красиво. Хотя, на мой взгляд, и совершенно не перспективно. К тому же, если я не сделаю этого, он придёт. Нет, ты прав, он не сунется в наши гиблые воды, но что ему стоит обложить нас блокадой по тихому месту? Запереть наедине с нашими тревогами, изолировать, словно преступников?
            Эва и правда много думает над этим. Не просто так сидит она над картами, уже прочла она в них то, что прочесть боялась. Сигер может взять их в кольцо. Да, гиблые течения ему, наверняка, не одолеть, он и пытаться не станет, но что мешает ему обойти её и взять в круг-плен? Обходить придётся много, но это способ сберечь армию.
            А её соратники? Сколько продержатся они и чем будут держаться, прежде, чем открыто, не стесняясь её – своей Царицы, подумают о том, чтобы переметнуться? У всех на свете есть недуг – склонность к выживанию, и Эва это тоже должна учесть. Рано или поздно Сигер и правда решит взять её логово в блокаду и тогда с нею останется один-двое из числа преданных соратников, а другие предадут, обманувшись отчаянием.
            Что она может предложить? Чем удержать? Нет, нет, пока не поздно, пока Сигер окончательно не стал властвовать над всем её положением и над самой её жизнью, надо явиться к нему, вернуться домой, к своим подданным и сказать так:
– Ты лжёшь обо мне, Сигер. Я не виновата в том, в чём ты меня обвиняешь. И если не веришь – докажи, что я лгу. А пока я буду здесь, буду пленницей, но прежде дочерью моря, что хочет провести свои последние дни дома. Не губи людей, что пошли за мною. Они не виноваты. Не губи никого, не лей крови – все мы дети моря, и все мы должны чтить его. я вернулась, мой брат, чтобы ты не гневил морских вод войной.
            Убьёт ли он её? Не сразу – это точно. Струсит. Он всегда трус.  Это тоже его недуг. Его, но не её. Он жесток, но он побоится открытых действий. Дальше она начнет болеть, а потом и станет пеной, но у неё будет время.
            И ещё близость к народу. Народ любит красивые жесты, а возвращение домой с пылкой жертвенной речью всегда понравится.
– Иначе никак, – Эва улыбается. На этот раз светло и тихо. Море на рассвете. Готовое к трудовому дню, пусть это будет и самый последний день.  – Но ты, Ромул, со мной не пойдёшь.
            Он даже вскидывается в удивлении и в оскорблении. Настоящем. Недоверие? Обман? Она что-то узнала? Нет, не может быть, он всегда был осторожен, он…
– Ты мой соратник, хороший и ловкий на любое дело, – продолжает Эва, – и у тебя будет иное поручение. Я рассчитываю, что ты меня не подведешь. Не скрою, если скажу, что от тебя будет зависеть и мой успех. Почти напрямую.
            Ромулу нехорошо. Он не любит таких ролей. Он любит быть более незаметным.
– Ты найдешь в моих бумагах место дальней сокровищницы, – продолжает Эва всё с той же тихой светлой улыбкой, – найдёшь  и перевезешь всё содержимое в гиблые воды. Я укажу тебе хитрый путь. Старые карты, уж поверь, точнее наших, новых, скучных.
            Старые карты! Ромул видел их прежде. Там были морские чудовища – и морской чёрт, и кракен, и Сцилла с Харибдой. Красивые сказки. Или не сказки. Ромул не знает этого наверняка, но знает, что от моря можно ждать всего – полнейшая неожиданность и непредсказуемость – вот его недуг.
– Ты сделаешь это? – спрашивает Эва. Голос её обретает чужой для моря оттенок металла.
            Ромул колеблется. Он не хочет видеть Эву царицей, и Сигера тоже. он их обоих презирает за недуг властолюбия и амбиции, ради которых они не считаются не только друг с другом, но и со всем морем, с наследием и сокровищницами, собранными далекими предками из дани, что платили сухопутные взамен на милость морской стихии.
– Сделаешь? – но она ждёт ответа.
            И Ромул понимает, что ответить он может и сейчас, а окончательно решить потом. На крайний случай посмотреть – кто будет сильнее? Может Эва и правда что-то придумала и словчит? А может так кончится её мятеж?
– Да, моя царица, – Ромул склоняет голову в почтении. Он предан морю  – так он себя убеждает каждый день, но не может найти того, кто это море воплотит в себе по-настоящему, цельно, а не тенью, кусочком его или вовсе жалким его плеском…
(*)
Больше историй о Морском Царстве в рассказах  «О почтении», «Без жалости», «Чудовище», «О спасении»,  «Об одном колдовстве», «Смута»,  «Первый шаг»,  «Пена расходится морем», «О недоверии», «О болезни» , «Чёрные волны» ,«О новых мерах» , «Море не плачет», «Несговорчивые», «Воды гиблые» и «Алана».  Вселенная Морского Царства задумана мною как короткая история об одной недружной семейке…
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0537621

от 16 февраля 2025

[Скрыть] Регистрационный номер 0537621 выдан для произведения: (*)
            Находиться рядом с сестрой Сигеру было невыносимо. Он недолюбливал её ещё при отце, а теперь и вовсе она казалась обузой. Но разум не позволял заточить её окончательно в глубинах моря, разум говорил, что надо играть в заботу, тем более, если сестра больна.
            К слову – чем?
            Внятного ответа целитель не дал. Водил над бледной Аланой руками, касался её лба, изучал глаза, и давал испить её серой мутной воды, но так и не нашёл, похоже, симптомов или объяснений им, хотя Алана и тряслась, и бледнела, и явно недужила.
– Ну что с ней? – в нетерпении спросил Сигер. Ему хотелось поскорее убраться их покоев сестры, но он понимал, что сейчас надо чтить репутацию и особенно проявить себя с лучших сторон. А для этого нужно хоть с чёртом морским сговориться!
– Сложно сказать, – целитель был беспросветно совестлив. Он не стал говорить, что с нею всё в порядке, поскольку видел бледность и испуг девушки. Да, именно испуг! Она была так юна, так напугана, и хотя физического недуга целитель указать не мог, у него возникло непреодолимое желание защитить царевну от беспокойства. Если бы он только мог сделать что-нибудь для неё! Но указать что она больна…
            Как отреагирует на это Царь? Не сочтёт ли неладного? И не станет ли усугублять её состояния какими-нибудь словами или действиями?
            Нет, Царь велик, Морской Царь грозен, но этот целитель помнил каким Сигер был в детстве и как любил задирать того же брата – полукровку Бардо.
– Полагаю, потрясение. Нужно немного времени, и организм восстановится. Беспокойства, бессонницы, – целитель выкручивался так, как дано только целителям.
– Но это опасно или нет? – допытывался Сигер, лишь мельком глянув на притихшую, желавшую оказаться как можно дальше отсюда Алану. Шарни, её служанка, обещавшая помочь, сказала, что Алане нужно притвориться больной, чтобы Сигер потерял всякое чувство опасности. Впрочем, Алану так трясло от ужаса, что сильно и притворяться не приходилось – долгое состояние разбитости и одиночества, утрата отца и изгнание любимой сестры Эвы, помноженное на растоптанное, закованное страхом и неопределенностью внутреннее море, заставляли Алану бледнеть и безо всякой болезни.
– Нет, не опасно, – заверил целитель, – немного покоя, немного времени, и будет прежней!
            Нет, не быть Алане прежней. Прежней быть – это значит быть глупой и беспечной –  Алана поняла на себе. Тогда был жив отец, тогда они были семьёй, и Алана могла позволить себе петь песни, плести венки из водорослей и мечтать о чём-то бескрайнем и лазурно-светлом, непонятном, увиденным где-то в детстве…
            Но прежнего мира нет. И от мечты ничего не осталось и закровила светлая лазурь уже давно, а где не кровит, расходится пеною тех, кого Сигер подозревает в пособничестве или сочувствии царевне Эве.
            Мятежной сестре их.
– Что ж, хорошо, – Сигер снова взглянул на Алану  и даже попытался изобразить сочувствие: – поправляйся, сестрица.
– Спасибо, мой царь, – прошелестела Алана, с облегчением опускаясь на подушки. Как же она кляла себя! За слабость, за неумение быть более полезной, за то, что не может даже совладать с собою…
            Почему кому-то дано, а ей нет? Эва вот сильная, ловкая, она владеет собой, и явно не будет лить слёзы и мрачнеть. Она не будет лить слёз на пустом месте. Она будет искать действия и найдёт его, а если не найдёт – соберёт всех вокруг себя сама!
            Но Алана так не умеет. Склад у неё не такой. Нет в ней жестокости.  Есть пустота и страх. И отчаяние. И запутанность собственных мыслей. Больше всего ей хочется закрыть глаза и провалиться в сладкий сон, где есть прежняя, знакомая жизнь.
– Дитя? Они ушли? – но стоит Алане закрыть глаза, как шёпот Шарни возвращает её в реальность. Старая верная служанка. Единственная надежда Аланы на то, что ей удастся сделать что-то стоящее.
            Алана хочет спать, Алана не хочет открывать глаза и отвечать Шарни, хотя о самой возможности иметь хоть какого-то союзника она днями молилась в Храме Вод. Алана не хочет слышать самых страшных слов, не хочет интриговать, но понимает – она царевна, и сейчас на кону её море, и море нужно защитить, нужно встать, а для начала просто открыть глаза.
***
– Мой царь, – Варно вклинился в его мысли как и всегда осторожно, ласково-змеино, заискивающе. Не любил таких людей Сигер, но Варно был умён. И пока полезен. Но он всё равно вызывал у Сигера раздражение и даже отвращение. Недаром говорили, что Варно идёт от рода болотников, мол, спуталась однажды морская царевна…
            Так или нет – неизвестно. Но кожа у Варно отливает неприятной зеленью, да и желтизна в глазах его неместная. Умом и держится. А без ума гнал бы его Сигер за три моря на болота.
– Что? – но Сигер учится сдерживать порывы. Когда-то ему казалось, что быть Царём – это делать то, что хочешь. Ради такого он был готов пойти на многое, и пошёл, чего уж скрывать, и свидетель его преступлению Океан. Отцеубийство или цареубийство – порой Сигер размышлял какое трактование будет страшнее. Но ответа не находил. Зато находил целую кучу забот. Ещё и Эва! Сидит в своих гиблых водах, плетёт своё!
– Я думаю, лучше не скрывать болезни царевны, сестры твоей, – Варно смотрит с неприятным смешком и даже не моргает, Сигер обводит взглядом его чужое лицо и впервые замечает какие у него жёлтые маленькие, но при этом треугольные зубы. Ну точно болотники водятся в его роду!
– Почему? – Сигер рассчитывал скрыть. Он понимал, что сокрытие – это не самое хорошее решение, всё равно пойдут слухи, но если открыто заявить о болезни сестры, то его, не ровен час, обвинят и назовут причиной. А народ и без того помнит Эву. Да и если дойдёт до Эвы! Нет, она сразу объявит – из-за брата, мол, моего, мятежника, отступника и цареубийцы…
– Не выйдет, у каждого замка есть свои уши. А у нас, под водою, слухи и вовсе не держатся, – Варно склонил голову в почтении, настолько это было нелепо и некрасиво, что у Сигера мелькнуло жгучее желание рвануть его зеленовато-серые волосы и оторвать его заискивающую голову. Но Сигер давно уже учился сдерживаться.
            Он даже клял себя немного за прошлую несдержанность, понимая, что мог бы поступить иначе. Вот только тогда не хватило усилия над собой.
– Лучше сказать, что из-за преступлений сестры её, царевны Эвы, отступницы, царевна Алана впала в тоску и в недуг.  Народ её жалеть начнёт. А отступницу возненавидит.
            Это было первой здравой мыслью за сегодня. Сигер кивнул – хорошо, всё так. Пусть народу мало будет его слухов. Но дело тут, дело там, да и Эва далеко. Надо только повторять список её преступлений: клевета на брата и Царя, выдача сокровищницы морской сухопутному царству, отступление и побег из его вод в гиблые места, попытка оспорить его власть, убийство царевны Идии…
            Последнее, конечно, не её рук дело, но народу об этом знать необязательно. Зато повторять и добавить к этому списку ещё нервный недуг царевны Аланы? Уже вырисовывается портрет!
– Это хорошо, – одобрил Сигер. Его вдруг охватило какое-то насмешливое чувство вдохновения. Давно он не чувствовал себя таким свободным и всемогущим, но тут что-то налетело на него, на миг, всего на миг, осветило будто бы изнутри, и отступило, точно не было, но осталась идея. – Дай знать, Варно, совету и народу, что я пошлю гонца к своей сестре-отступнице с предложением перемирия. Пусть явится и преклонит колено, позволит нам услышать свою версию событий и, может быть, мы пощадим её, решив, что это наше общее заблуждение.
            Варно моргнул. Затем понимание сверкнуло в его чужих жёлтых глазах, заблестело радостью. Разумеется, Эва отвергнет перемирие, но это будет ещё один штрих, ещё одна деталь к её новому образу.
            Она бежала. Она претендует на власть. Она отвергает перемирие! Так не враг ли она?
– Прекрасно, мой царь! Преклоняю колени перед вашим решением...
            Он несёт что-то ещё такое же алчное и подобострастное, совершенно неискреннее, а Сигер ловит себя на том, что хочет, чтобы Эва и правда вернулась. Пусть придёт, пусть признает его Царём Морским и успокоится. Без неё его собственный мир как-то выцвел и стал неловким, нелепым. Всё-таки она умела и посоветовать, даже их отец ценил её советы, и сдержать где надо, порывы, и народ её любит.
            Пусть вернётся, Сигер её простит за сокровищницу и попытку оспорить его власть. Она может ещё быть ему сестрой! Сколько дел они провернули вместе! Скольких своих братьев и сестёр оттолкнули от отца, выгрызая себе больше места вокруг него? Скольких подставили из тех же братьев и сестер, и сколько закончили свои дни в забвении, ссылке или раньше того, низведенные в пену морскую?
            Совестились ли они? Нет. Они оба знали, что у них слишком много конкурентов и рвались расчистить себе место, прекрасно понимая, что однажды окажутся и друг против друга. Но это казалось таким далеким, таким нереальным.
            И как быстро это всё-таки случилось.
            Но Сигеру отчаянно захотелось, чтобы она вернулась. Странная была эта минута, похожая на помешательство, увеличенная тоской разрозненных кусочков моря, чем-то близких между собой, а чем-то и различных.
            Пусть вернётся! Он даст ей место почёта. Даст ей водные наделы. Не обидит, не тронет. Нет, не выйдет, она сама полезет, не простит. Даже если будет в лицо улыбаться и действовать на благо Морского Царства, за спиною сплетёт свои сети. Только близ него. Не пожалеет, и будет права.
– Упрямица…– Сигер не сразу понял, что сказал это вслух и в присутствии Варно.
– Да пусть упрямится, мой царь! – подхватил Варно, – нам на руку. Народ, мой царь, увидит, что вы были милосердны и хотели позволить ей…
            Скользит волною и новая мысль: к дьяволу морскому перемирие! Не надо. Это будет разрыв…
            Отгоняет Сигер от себя это слабоволие. Нет, перемирие нужно. Эва должна его отвергнуть. Он должен показать себя мудрее и сильнее. Братья-сёстры…когда-то их обоих это не волновало. Наверное, их просто стало меньше, раз внутреннее море так тоскует по осколкам, что плещут, бунтуют и кровят в его последних близких.
            Надо писать к ней, показать народу и, чего уж от себя самого таиться – себе самому, что он сделал всё возможное.
            А когда откажется, а она откажется… что ж, воды морские долго терпели её предательство, пора им карать. Это последний шаг, последний шанс. Что, в сущности, у неё есть? несколько соратников? Жалкая горстка.
            Каждому из них можно объявить: всем, кто склонит колени перед Царём Морским, отрекаясь от неё и её власти, он дарует прощение и обещает ничем не преследовать дальше, после победы и установления мира в морских водах. Обещание это, конечно, потом по обстоятельствам и пересмотреть можно, но пока так.
            Сигеру нелегко принять даже в мыслях это прощение, но он справится. Это его обязанность как Царя.
            Тем же её соратникам, что будут ей вредить и перейдут на его сторону, чтобы участвовать в войне – недолгой, но кровавой, страшной – тем награда и слава. Как тем, кто вернулся к истокам, тем, кто счёл своё заблуждение за преступление и поторопился искупить грех перед морем.
            Да, так и сделать. Два воззвания. Одно, чтобы Эва отказалась от мира. Следом за ним – воззвание к её соратникам. И утонет Эва в предательстве, потому что ей нечего дать своим людям. Они за нею идут на одной морской ярости и обещаниях, иллюзорные розовые волны выбирая в свидетели. А что она может? Вместо того, чтобы быть здесь, копить силу – Эва бежит от него.
            Он сильнее.
            Вместо того, чтобы открыто выступать с предложениями и обвинениями, она таится и непонятно чем занимается – Ромул вообще сообщает, что Эва может полдня просидеть в кресле, разглядывая карты. Что Эва хочет найти?
            Место, где лучше стать ей пеной морской?
***
– Царица…– Ромул в ужасе отшатывается от трона. Хотя как назвать троном то, что лишь немногим лучше старого кресла? Но ужас его непритворен. – Царица, не надо!
– Почему? – у Эвы спокойны и голос, и взгляд. ни одна черта в её лице не дрогнет, не отступит. Нет, она не спятила, хотя Ромулу на мгновение так и кажется, но он овладевает собой, вспоминая – перед ним дитя море, чистое по своему происхождению, сильное.
– Это ловушка, – Ромул пытается донести своё, трусливое и впервые ему самому становится нехорошо от своей трусости. Прежде он долго учился её не замечать. Даже удалось, когда он придумал служить всем – так наверняка никому не проиграешь. Главное, быть осторожным и уметь угождать. Впрочем, царям угождать несложно, надо только иногда держаться с ними отстраненно, а иногда, словно ты без них и минуты не проживешь, порою говорить правду, даже жестокую – они отвыкают от прямоты, а порою заискивать. Может быть, конечно, людские цари не такие, Ромулу не дано знать, но море точно противоречиво – оно любит непокорных, оно любит тех, кого легко заметить и не так легко обкатать своею силою.
– Я знаю, – соглашается Эва и Ромул окончательно успокаивается – она не спятила, нет, она и правда обдумала. Может быть не до конца, может быть, ещё сомневается, но тем лучше. Он должен быть верным слугой. Если она поедет – он скажет Сигеру, что уговорил её, чтобы она сама пришла в его владения, и ему не пришлось мотаться по гиблым водам. Это будет большой заслугой! При этом Эва запомнит – он сопротивлялся её решению, переживал и норовил переубедить. Если она останется – что ж, он всего лишь верный советник царевны Эвы, решение-то было за ней, при этом план Сигера работает – Эва отказалась от перемирия.
            Главное, не сбить внутреннее море в сомнение. У обоих. Потому что, откровенно говоря, Ромул их обоих уже ненавидит. Вместо того, чтобы дать болотникам окончательное забвение и низвести их в ничтожную грязь, из которой они откололись, возомнив себя потомками Океана, и заняться восстановлением дальних наделов, в которые вломились сухопутные да время – эти двое устроили меж собой поединок – кто, мол, кого сильнее?
            И даром, что море в них одно и то же, и что отец у них один, и плакал бы он горько, зная, куда пришли его дети!
            Иногда Ромулу вовсе хочется, чтобы они оба проиграли, чтобы появился кто-то, кто и правда будет думать о море, а не о троне.
– Но как же…– Ромул играет свою роль, это единственное, что он умеет.
– Это ловушка, само письмо, – она снисходит до объяснения и указывает на разложенные листы, – если я не поеду, он скажет народу, что пытался меня образумить, дать мне шанс явиться для объяснений и искупления, а я, такая подлая селёдка, не пришла. И это прекрасный повод объявить мне войну.
– Он не сунется в гиблые воды! – возмущается Ромул. – Царица, он тебя погубит в своих водах.
– В моих, – поправляет Эва и лицо её ненадолго омрачается той особенной печатью подступающего кровавого шторма.
            Ромул нервно потирает ладони. Ему вдруг кажется, что он не доживёт до конца этого шторма. Слишком много ему удалось увидеть в одно мятежное время царей.
– Мой народ не позволит со мной обращаться дурно. И потом, Ромул, ты же не думаешь, что я глупа? – Эва усмехается, вроде бы ничего страшного в её словах нет, но сам тон её страшен и жуток.
            Ромул качает головой:
– Нет, царица! Вы не глупы, совсем не глупы!
            Себе он, однако, позволяет спасительную мысль о том, что глупость бывает разной и бешенство моря, его несдержанность – тоже своего рода глупость, которую ничем не победить, ибо заложена она в самой сути моря. Это сила, которая древнее любой суши. Это сила, из которой пошла жизнь, и в которую вся жизнь однажды уйдёт – так завещало последнее пророчество Великого Океана.
– Я появляюсь так, что у него не будет шанса сделать мне дурное, во всяком случае, в ближайшее время, – объясняет Эва. – К тому же, он начал заботиться о своей репутации, и это тоже мне на руку. Милосердный Царь – это красиво. Хотя, на мой взгляд, и совершенно не перспективно. К тому же, если я не сделаю этого, он придёт. Нет, ты прав, он не сунется в наши гиблые воды, но что ему стоит обложить нас блокадой по тихому месту? Запереть наедине с нашими тревогами, изолировать, словно преступников?
            Эва и правда много думает над этим. Не просто так сидит она над картами, уже прочла она в них то, что прочесть боялась. Сигер может взять их в кольцо. Да, гиблые течения ему, наверняка, не одолеть, он и пытаться не станет, но что мешает ему обойти её и взять в круг-плен? Обходить придётся много, но это способ сберечь армию.
            А её соратники? Сколько продержатся они и чем будут держаться, прежде, чем открыто, не стесняясь её – своей Царицы, подумают о том, чтобы переметнуться? У всех на свете есть недуг – склонность к выживанию, и Эва это тоже должна учесть. Рано или поздно Сигер и правда решит взять её логово в блокаду и тогда с нею останется один-двое из числа преданных соратников, а другие предадут, обманувшись отчаянием.
            Что она может предложить? Чем удержать? Нет, нет, пока не поздно, пока Сигер окончательно не стал властвовать над всем её положением и над самой её жизнью, надо явиться к нему, вернуться домой, к своим подданным и сказать так:
– Ты лжёшь обо мне, Сигер. Я не виновата в том, в чём ты меня обвиняешь. И если не веришь – докажи, что я лгу. А пока я буду здесь, буду пленницей, но прежде дочерью моря, что хочет провести свои последние дни дома. Не губи людей, что пошли за мною. Они не виноваты. Не губи никого, не лей крови – все мы дети моря, и все мы должны чтить его. я вернулась, мой брат, чтобы ты не гневил морских вод войной.
            Убьёт ли он её? Не сразу – это точно. Струсит. Он всегда трус.  Это тоже его недуг. Его, но не её. Он жесток, но он побоится открытых действий. Дальше она начнет болеть, а потом и станет пеной, но у неё будет время.
            И ещё близость к народу. Народ любит красивые жесты, а возвращение домой с пылкой жертвенной речью всегда понравится.
– Иначе никак, – Эва улыбается. На этот раз светло и тихо. Море на рассвете. Готовое к трудовому дню, пусть это будет и самый последний день.  – Но ты, Ромул, со мной не пойдёшь.
            Он даже вскидывается в удивлении и в оскорблении. Настоящем. Недоверие? Обман? Она что-то узнала? Нет, не может быть, он всегда был осторожен, он…
– Ты мой соратник, хороший и ловкий на любое дело, – продолжает Эва, – и у тебя будет иное поручение. Я рассчитываю, что ты меня не подведешь. Не скрою, если скажу, что от тебя будет зависеть и мой успех. Почти напрямую.
            Ромулу нехорошо. Он не любит таких ролей. Он любит быть более незаметным.
– Ты найдешь в моих бумагах место дальней сокровищницы, – продолжает Эва всё с той же тихой светлой улыбкой, – найдёшь  и перевезешь всё содержимое в гиблые воды. Я укажу тебе хитрый путь. Старые карты, уж поверь, точнее наших, новых, скучных.
            Старые карты! Ромул видел их прежде. Там были морские чудовища – и морской чёрт, и кракен, и Сцилла с Харибдой. Красивые сказки. Или не сказки. Ромул не знает этого наверняка, но знает, что от моря можно ждать всего – полнейшая неожиданность и непредсказуемость – вот его недуг.
– Ты сделаешь это? – спрашивает Эва. Голос её обретает чужой для моря оттенок металла.
            Ромул колеблется. Он не хочет видеть Эву царицей, и Сигера тоже. он их обоих презирает за недуг властолюбия и амбиции, ради которых они не считаются не только друг с другом, но и со всем морем, с наследием и сокровищницами, собранными далекими предками из дани, что платили сухопутные взамен на милость морской стихии.
– Сделаешь? – но она ждёт ответа.
            И Ромул понимает, что ответить он может и сейчас, а окончательно решить потом. На крайний случай посмотреть – кто будет сильнее? Может Эва и правда что-то придумала и словчит? А может так кончится её мятеж?
– Да, моя царица, – Ромул склоняет голову в почтении. Он предан морю  – так он себя убеждает каждый день, но не может найти того, кто это море воплотит в себе по-настоящему, цельно, а не тенью, кусочком его или вовсе жалким его плеском…
(*)
Больше историй о Морском Царстве в рассказах  «О почтении», «Без жалости», «Чудовище», «О спасении»,  «Об одном колдовстве», «Смута»,  «Первый шаг»,  «Пена расходится морем», «О недоверии», «О болезни» , «Чёрные волны» ,«О новых мерах» , «Море не плачет», «Несговорчивые», «Воды гиблые» и «Алана».  Вселенная Морского Царства задумана мною как короткая история об одной недружной семейке…
 
 

 

Полынь