Холодный отблеск

 Отважные люди водятся на свете!  Например, они женятся, живя безнадёжно в одной комнате с родителями. И даже заводят детей.  А иные и того не имеют. Гнездятся по друзьям и родственникам, снимают углы, чердаки, подвалы. И ничего! Жажда жизни так и переполняет. Они бывают веселы, влюблены, счастливы. Притом, что временами хнычут, жалуются. А им говорят: "Так вам и надо!". Говорят: "Нечего жениться! Нечего радоваться! Вот у нас трёхкомнатная — и то не рады. Куда ж вы-то в калашный ряд? Да ещё младенца туда же?".  А они плюют! Они женятся! И случаются с ними порой удивительные вещи.  
  Красивую Веру мама мечтала пристроить за какого-никакого миллионера без жилищных проблем. А Вера вышла за Федю Холодного из Архангельска. И стала Верой Холодной.  Не той Верой Холодной, которую в далёком 19-м неистовые поклонники то ли уморили в белых лилиях, то ли удушили в объятиях — нет, обычной. Неартистичной. Живой и здоровой.  
Федя из Архангельска поселился у Веры в коммуналке Лефортово и тринадцатиметровую комнату перегородил шкафом. И, прежние домоседы, Верины родители сделались необычайно подвижными. Всё-то тянуло их в гости, по музеям, на пешие прогулки от Сокольников до Кусково. Таким образом, у Веры с Федей родился Василёк.  Кроватку втиснули между шкафом и Веро-Фединой постелью и зажили ещё счастливей, и никакой холод, вопреки фамилии, не остужал семейный очаг.  

    А у Феди водился родной брат. И тоже из Архангельска. Того звали совсем по-дремучему: Тихон. И жил он на семи ветрах, в свободном полёте, вольным соколом на птичьих правах. Потому то и дело заносило его в гости к брату, да так часто, что вскоре сделался он шестым членом семьи, и когда поздним зимним вечером, взявшись за шапку, деликатно начинал он откланиваться, дружная семья обычно восклицала: "Ну, куда ж ты в такую стужу, на ночь глядя?!" - и стелила ему ветошку под столом. А потом раскладушку купила.  

    Жить бы, радоваться, да приехала тем временем в Москву Зина из Костромы. В поисках лучшей доли. Тоже, наверно, за миллионера собиралась. А встретила Тихона. 

    Такому событию никто не удивился: как-то естественно показалось, что у молодых симпатичных людей бывает личная жизнь.  В один знаменательный день на пороге коммуналки возникла ещё одна счастливая Холодная семья. Вере с мамой ничего не оставалось, как поспешно накрыть на стол: отметить судьбоносное событие. И стали Холодные Тихон с Зиной спать под столом. Временно, конечно! Когда-нибудь в далёком будущем будет у них свой угол, а пока... 

    Ну, не отправлять же родственников мыкаться по чужим людям! 

    … пока все предавались розовым мечтаниям. То Вера с Федей, то Зина с Тишей, то любящие старики-родители, а то общим сходом. О будущей благоустроенной жизни. О том, как будет у каждого из них по собственной квартире — разумеется, у всех на одной лестничной клетке (куда ж им друг без друга?! одна семья, считай!), и как они свою клетку отгородят от внешнего мира, и площадь увеличится за счёт общего холла, и как... 

    … а Вера с Зиной убаюкают Василька и вот шушукаются! Или крошат вдвоём огурцы да лук в салат и вот переговариваются! О том, что неплохо бы выделить одну из кухонь под прачечную-кладовую, где б машину-индезит поставить, и стеллажи бельевые, и доску гладильную, и сушилку, и... 

    … а у Василька и Зининого будущего ребёночка будет детская, где станут они жить-дружить, игрушками делиться, и комнату покрасят им Вера с Зиной в цвет пронизанной солнцем листвы, и занавеска будет, как облако, и ковёр, как лужайка в цветах, и... 

   и, и...  много чего "и"!  А вот обведут вокруг мечтательным взором — и вся мечтательность долой: те же 13 метров, комод старенький, зеркало ещё от бабушки, в рамы рассохшиеся ветер снег бросает...  

         — Чего, девчонки, плачете? — зависнет в дверях вернувшийся с работы Тихон.  

        — Тесно...  
        — В тесноте, да не в обиде, — утешительно вставит папа.  
        — И верно! — спохватятся молодухи, — если б сто комнат, разве сидели бы мы за столом таким тесным кругом? Смотрите, как у нас уютно! Как в норке! 
 И мама добавит:
        — Стены впритык — мышка не пробежит! — это же фэн-шуй! защита каждой спине. Прямо спиной ощущаешь: крепость несокрушимая!  
    И дальше — вся разулыбается, как солнце:
        — Вот и Тихон пришёл, все дома, сердце на месте, своя коробочка. Садитесь-ка ужинать, всё готово, посидим-поедим, друг на друга поглядим...  
   И давай по-быстрому на стол метать всё, что есть в печи… то есть, при современной жизни — в кроватном углу, одеялом закрученное, подушками заваленное — чтобы с пылу-жару...  

         — Ах, мама! Что бы мы без тебя делали?! 

    А Тихон тихо-тихо скажет:  

         — Не плачьте, девчонки! Я придумаю что-нибудь.

     И придумал! Такую простую вещь! Как раньше-то не сообразил?!  

       Зеркала расширяют пространство. Эту истину Тихон то ли слышал где, то ли читал. И поверил! В 13-ти метрах-то — и не тому поверишь! 

    На следующий день притащил он большущее зеркало, в деревянной раме, с косой гранью, пускающей зайчики. И все обрадовались.

     Вера обрадовалась, потому что — говори, не говори — а приятно лишний раз убедиться, что ты Вера Холодная. Зина — потому что пускай ты не Вера — всё равно Венера. Мама — потому что — Венера, не Венера — но ведь была когда-то!

   Обрадовались папа с Федей и Васильком — потому что все рады, потому что весело в комнате, и смех и шутки под потолок, и зайчики во все стороны, и Новый год скоро, связку ельника над столом подвесим — и вообще — хорошо всем вместе!  

    Сразу возник вопрос — куда зеркало вешать?! Стены все сверху донизу заняты всяческими полезными для преодоления тесноты приспособлениями. Когда в доме два архангельских мужика — приспособления множатся, как грибы после дождя. Многоярусные полки, антресоли, раздвижные шкафы. О таком нефункциональном предмете роскоши, как зеркало, как-то не думали — а вот глядишь ты! — и оно имеет смысл!  

         — Дверь! — снизошло на Тихона гениальное решение. Федя от восхищения чуть не задохнулся. Не успел папа задаться инженерной мыслью "выдержит, не выдержит", как сразу выдержало: Федя с Тишей прижали настежь распахнутую дверь к простенку, взвизгнули дрелью, заскрежетали отвёрткой — и пожалуйте, любуйтесь — зеркальная створка мягко шевельнулась, блеснув на всю комнату. 

           — Здорово! — захлопала в ладоши женская половина — и папе оставалось только смириться:  

          — Ладно, пусть… Ну, дело сделали — закрывайте дверь-то!  И дверь закрыли.  

     Во мгновение ока скромная обитель удлинилась в два раза. Образовался светлый коридор, от которого не хотелось отводить взгляда. Грани зеркал искрились всеми цветами и кидали отсветы.  

        — Старое зеркало на комоде отражается, — объяснил эффект Тихон.  

        — А красиво! — заворожено пролепетала Вера.  

       — Сказка! — в тон ей шепнула Зина, — просто дворец хрустальный.  

   Мама уже вершила святое дело по устройству стола:  

        — Ну, замечательно! Дворцом обзавелись, теперь будем ужинать и в зеркала любоваться.  

    Поначалу так и сложилось: дружно повалили за стол, с удовольствием набросились на картошку с капустой.  Цепляя вилкой картофелину, Федя вытянул шею и замер. 

        — Ешь, ешь, Федь, — напомнила Вера и тоже подняла глаза.
        — Ха, — озадачено пробормотал Фёдор, — а ведь и впрямь как-то свободнее стало.  
Все оглянулись по сторонам. Нет, и стены, и шкафы были на месте.
        — Чего-то не пойму... — закрутил головой Тихон, — как будто на улице сидишь...  
        — Да голодные — вот и кажется, — разумно пояснила Зина, подкладывая мужу капусты, а потом зябко передёрнула плечами, — вообще, похоже, с давлением что-то… Наверно, снег пойдёт. 
 И только Василёк на своём высоком стульчике продолжал сосредоточенно возить ложкой в эмалированной мисочке — его по-прежнему защищали родные стены.  
        — Как странно, — поёжилась Вера и уставилась в зеркало на двери, — такое впечатление, что мы в нём где-то далеко-далеко! Как-то слишком...  
        — Ну, потому что два зеркала друг на друга в упор глядят, — убеждённо проговорила Зина. — Гадание святочное — знаешь? — когда ставят зеркало против зеркала и на жениха гадают...
       — Нам только женихов не хватает... — пробурчал растерянный папа и отложил вилку. Все примолкли.  
       — Пусть попробуют! — довольно натянуто пошутил Тихон. Никто не услышал: каждый озирался и ёрзал на стуле. Над столом застыла тишина, на столе стыла картошка. 
       — Да нормально! — не очень уверенно высказался Федя, — чего мы вдруг...?
       — Да, — промямлил папа, — действительно, всё в порядке.
       — Давайте, налегайте! — энергично засуетилась мама, в попытке спасти привычную атмосферу, — кому ещё подложить? Тиша, давай, тебе ещё кусок! Ты у нас герой дня!
       — Герой… за всех горой... — поскрёб макушку Тихон, — ладно, поживём — увидим!  

  Увидели наутро. Вернее — не увидели.  В темноте зазвонил будильник, и Тихон продрал глаза. Хотел привычно накрыть его рукой — и не обнаружил. Будильник надрывался громко и отчётливо — но где-то не здесь.
      — Федь! — сонно прохрипел Тихон, приподнявшись в сторону ФедиВериной постели, — угомони его: сына разбудит! 
 Ему никто не ответил. А будильник голосил что есть мочи.
      — Федь! — сердито рявкнул брат и рывком сел, привычно нащупывая край стола, что б не врезаться лбом. Пальцы прошли пустоту.  

  А Фёдор в это время тоже искал ладонью звенящий будильник. И тоже натыкался не на него, а на вещи весьма непривычные.  Ну, не привык он, чтобы вместо вертикальной плоскости стены попадалась под руку плоскость горизонтальная неясного назначения, и выключателя как не бывало, и ничерта не разобрать в кромешной декабрьской мгле! А будильник надрывается, как сумасшедший! Найду — расшибу, заразу!  
Федя поискал рукой решёточку Васильковой кроватки. Рука ушла в бесконечность. Господи! Федя подскочил, панически замахав во все стороны руками, как космонавт, шагнувший в открытый космос! Не было Василька! Но хоть Вера-то тут?!  Мужская длань нащупала привычные формы. 
     — Ты чего, Федь? — шевельнулась Вера и ойкнула, — а где стена-то?!
     — Василёк где?! — прорычал Федя, кидаясь в неизвестность — и тут же навернулся на громоздкий предмет, перекрыв вопли будильника грохотом и нехорошей руганью. 
 К счастью, дополнительные звуки разбудили Василька, иначе бы родителей хватил удар. Детский плач раздался как будто издалека. Вера сорвалась с постели:  
     — Василёк! — и тут же налетела на стену, ощутимо ударившись, — вот она, стена! 
 За стеной, плакал сын.  
     — Тьма египетская! 
     — Волчья ночь!  
     — Подарки новогодние!  
Наконец, Вера, шаря по стене в поисках прохода к ребёнку, нащупала выключатель, и под её радостный вскрик комната осветилась.
И потрясённые супруги инстинктивно метнулись друг к другу. 
 Впрочем, следующим движением Вера устремилась в обнаруженную возле выключателя дверь, и только прижав сына к груди, огляделась.  
Сказать было нечего. Пульс не зашкаливал, в голове не гудело, в глазах не троилось. Нет, на здоровье это не спишешь.
   — Тихон! — отчаянно позвал Фёдор. Будильник отмучился, и в наступившей тишине прозвучал далёкий голос брата:   — Ау!!!  

 Пожалуй, только северные леса не уступят по грандиозности открывшейся картине. Чтобы увидеть потолок, приходилось запрокидывать голову, а стены разглядывать в бинокль. И это была их спальня. Да, по всем признакам — она. Знакомая кровать — с тем же одеялом, но какая-то уж больно здоровая! На своей они очень плотно умещались, благо молодые были и стройные, а на этой кувыркайся хоть вдоль, хоть поперёк, и ещё останется место. А вот другая мебель была уже незнакомой — но всё в лучших традициях классического интерьера. Во всяком случае, Вера именно так представляла спальню своей мечты. 
 Фёдор нервно ткнул кнопку мобильника:  
   — Слышь… друг! Задержусь: у меня дома чертовщина какая-то, прикрой с тылу, за мной не станет! 
 Сразу после этого в дверь ввалился Тихон, волоча в охапке вцепившуюся в него Зину:  
   — Не, я не пойму — чего происходит? Инопланетяне шуткуют, зверюги?! Зинку напугали! Ей же нельзя волноваться! Зин! Ну, чего ты за мной босиком? Лежала б уж, простудишься...  
Зина слабо поскуливала:  
   — Я без тебя боюююсь!
   — Вот! — развёл руками Тихон, — боится! А чего бояться? Вроде, не нападает никто. И вообще… неординарное явление, конечно, а всё ж… нечего паниковать. Зин! Мне на работу надо!
   — Боюююсь..., — подвывала Зина.
   — Звони, договаривайся, — вздохнул Фёдор, — ситуация требует. Как потом только объясняться будем?  
Тихон окинул взглядом обширные апартаменты и тоже вздохнул: 
   — И у вас купол цирка? Мы с Зинкой до вас прямо стадион пересекли! Не, я не удивляюсь. По нынешним временам ничему удивляться не приходится. Аномальные явления, полтергейст… лишь бы не очень хулиганил. Ну… вас нашли — пойдём теперь маму-папу искать! 
 И впятером, считая Василька, они отправились в неведомое.  

Неведомое впечатляло оглушающе. За массивной филёнчатой дверью в стебельчатых виньетках открылся по меньшей мере Большой зал Екатерининского дворца. На противоположном его конце в приоткрытые высокие двери виднелось что-то столь же грандиозное. Колонны, фестоны, гирлянды, Атланты… и немыслимое обилие зеркал.  
   — Размножились... — пробормотал Тихон и сдавлено скомандовал, — так, ребята… всем держаться за руки — и быстро пересекаем...

  Пригибаясь и суетливо оглядываясь, семейство затрусило к дальним дверям, отражаясь в зеркалах. 
   — Это всё мы виноваты... — скулила Зина, и Вера жалобно поддакивала: 
   — Мы с Зиной альбом смотрели… и всё говорили: нам бы, нам бы... 
   — Ну, и чего страшного? — подал голос Фёдор, — пока всё нормально. 
   — Нам с Зинкой, когда шли к вам — тоже ничего показалось, — проговорил Тихон, — а щас чего-то жутко… сам не пойму. Ладно, смотреть в оба — идём на северо-запад, там по отношению к столу кровать родителей была. 

 В огромные романские окна брезжил рассвет.  После анфилады Версальских зал они достигли бело-голубых покоев, напомнивших расцветку покрывала и коврика папа-маминой постели. И действительно, ко всеобщему облегчению, с бледном свете, сочившимся сквозь прозрачные небесные гардины, многократно отражённая в каждой из зеркальных стен, показалась кровать со знакомым в полосочку пододеяльником. Да, кровать была непривычно велика и помпезна, но на ней спали папа с мамой — ничего покуда не подозревающие: видно, будильник, при всей своей истошности, до них дозвенеться не смог.  Сон уже отпускал их, и папа, наконец, открыл глаза, успев удивиться торжественному предстательству молодой смены и значительному выражению лиц.
    — Вы чего, ребятки? — буднично спросил папа, прежде чем разглядел за их спинами нечто необычное. И тогда уже вытаращил глаза: 
    — Это что такое?! 
    — Так и так, — сурово доложил обстановку Фёдор.
Папа долго и ошарашено оглядывался, после чего отчаянно затормошил жену:
    — Мааать! 
 Но мама спала, как ангел. 
    — Мама! — наперебой зашумели дети, — проснись!
    — Что? — заоблачным голосом отозвалась, наконец, та, не раскрывая глаз.
    — Да проснись, мать! — заорал муж, — ты погляди, что вокруг! 
    — Вокруг? — переспросила мама и подняла веки. — Ничего особенного, — медленно обойдя взглядом величественные консоли, прошептала она, — ступайте, я хочу спать. Верочка, справляйся сама, раз не считаешься со мной. Я же говорила: Фёдор тебе не пара!
    — Мама! — в ужасе вскричала Вера, хватаясь за голову. Фёдор вытаращил глаза, шатнулся назад и плюхнулся в случайно подвернувшееся кресло.
    — Мать! — взревел папа, — да ты что говоришь-то?! 
    — Меня здесь нет, я не хочу вас видеть... — медленно прошептала мама, отворачиваясь.  
Час от часу не легче!
    — Мам! Что с тобой? — озабоченно присела на кровать Вера, — ты что, заболела?  
Остальные переглянулись: 
    — Плохо себя чувствует?
    — Давление померить...
    — Врача вызвать?
    — Сюда?! Представляю, что с ним будет! 
    — Это всё снегопад, — всхлипнула Зина.
    — Может, и снегопад, — задумчиво протянул Тихон, — может, и весь Версаль из-за него?  

  В голубые окна смотрели сумерки.  К вечеру все немного успокоились. В конце концов, ничего опасного не происходило. Даже Зина перестала вцепляться в Тихона и начала с интересом разглядывать внезапно явившийся дворец. 
    — А может, оно и ничего? — высказался Фёдор. — Может, нам за наши муки дар выпал?!  
Зина с Верой оживлённо шушукались, заглядывая во все двери и углы. Среди обилия зеркальных зал отыскалась и вполне комфортабельная кухня, где девочки, поначалу опасливо, но с каждой минутой всё уверенней, принялись стряпать. Накормленный Василёк спал в своей кроватке, в комнате, удивительно схожей с той, какую они рисовали себе. И прачечная с бельевой отыскались — точь в точь, как обе нафантазировали: в синем кафеле, со всякими техническими наворотами.
    — Вер, а ведь сбывается наша мечта! — хихикнула Зина, всё ещё не решаясь верить в чудо.  И Вера хихикнула в ответ:
    — А что? Полтергейст не всегда же вредный. 

 В конце долгих блужданий обнаружили свою старую комнату и дверь с купленным вчера зеркалом, преданно смотрящим в бабушкино на допотопном рассохшемся комоде. Через неё и вышли в тесный коридор родной коммуналки, на обшарпанную кухню, где, на подоконнике докуривая чинарик, сосед поприветствовав их словами: 
    — Вас что-то не видать никого? Думал, уехали куда.  

 Вечером семья собралась к столу в большой шоколадной кухне.
   — Вот что я думаю, — решительно произнёс Тихон, — раз уж выпало нам на долю такое приобретение — надо не бояться, а жить со всем удовольствием безо всяких объяснений. Какая нам разница, что за причины, и по каким метафизическим законам это действует? Обошёл дом: всё как прежде, даже трещина у подъезда и выбоина с торца. Версаль — он только в нашей комнате! Стало быть — наше! Давайте не гадать, а Новый год встречать. Мы с Федькой завтра ёлку купим. Пусть хоть раз в жизни нормальная будет. Хоть Василёк увидит, что это такое.
  Папа согласился: 
    — Пожалуй. Тревога — тревогой, а радость — радостью. Законов мы не нарушали, совесть чиста — а пятое измерение и нехорошая квартира — это не к нам: у нас хорошая!
    — Да, — задумчиво проговорила Вера, — я сейчас к маме ходила — она всё лежит, "уходи" говорит. Я ей поесть носила — нетронутое стоит. Давление померила — нормально. 
    — Да и я заходил… и меня гонит.  
Вера тихо заплакала.
    — Вер... — преданно склонился к ней Федя, — не придавай значения! В таком возрасте могут быть внезапные странности... 
    — Перепады настроения, навязчивые мысли... — склонилась Зина с другой стороны и предложила: 
    — Давай-ка, я загляну к ней. Может, со мной будет посдержанней: всё ж я не дочка, и в положении...

  Это было мужественный шаг: Зина робела в зеркальных лабиринтах. Впрочем, Тихон тут же подхватился:
    — Я с тобой!  
Не успели они выйти за дверь, как все явственно услышали далёкие, но отчётливые шаги — и среди сверкающих кафелей пронёсся вздох облегчения:
     — Слава Богу! Кажется, идёт!  
И верно: спустя пару минут в кухню вошла мама. C ней всё было в порядке: спокойная поступь, спокойный взгляд. Правда, как и прежде, устремлённый в бесконечность. И отрешённое выражение моложавого — не скажешь, за пятьдесят — лица, похожего на античную маску в потолке, окружённую растительной лепниной.  Не произнося ни звука, мама как ни в чём не бывало, прошла на свободное место, и Вера поспешно поставила перед ней порцию каши. 
    — Мааать! — позвал папа, подбираясь ближе, но Вера сделала предупреждающий жест: пусть придёт в себя — и, переглянувшись, все уткнулись в тарелки.
Одна мама так и не притронулась к еде. Сидя прямо и чопорно, она скользила равнодушным взглядом по убранству обстановки и лицам близких — до тех пор, пока зрачки её не остановились на Зине. Мать так и впилась глаза в глаза! Зина вздрогнула и затравленно уставилась ответным взглядом. И все видели, как плечи её передёрнуло. 
    — Ну-ну! — ободрительно потрепал её по плечу Тихон и отгородил ладонью, — не обращай внимания.  
Так, в придавленном состоянии, состоялся семейный ужин.  Ночь встретили с лёгкой опаской, впрочем, бессонницы не случилось — зато утро опять удивило. Конечно, не так, как накануне! Теперь они ко всему были готовы.  Зеркал стало ещё больше. Зеркальные простенки, зеркальные потолки. 
    — Плодятся, как дрозофилы! — пробормотал Фёдор.
    — Зеркала, зеркала... — на Веру снизошёл поэтический тон, — двое встретились, полюбили друг друга, и пошли у них дети, внуки и правнуки...   
    — Ты чего, Веруш?! — захохотал Федя. 
    — Да так, к слову сказалось. Федя! А ведь если всё идти да идти — пожалуй, такОе отыщется!
    — Да мы весь день вчера гуляли! Конца-краю нет! Интересно — жутко. Но жрать, Вер, чего-то надо. На работу пора. Апартаменты сдавать? Вопрос ещё не изучен.  

 В дверях возник Тихон:
     — Слышь, Вер… Пригляди за Зинкой: чего-то вялая. Навести, померь давление, а мне бежать нужно. 
     — СчастлИво! — проводила Вера мужчин и пошла к Зине. Зеркальный паркет скользил под ногами, и Вера плыла Екатериной Великой через мраморно-хрустальные залы. Кружевная бело-персиковая спальня Зины напоминала подарочную коробку с атласных лентах, и Зине следовало бы бесконечно всплёскивать руками от радости и млеть от эстетического наслаждения. Вместо этого она неподвижно лежала в пуховых одеялах, уставившись на алебастровые лепнины потолка, такая же бледная. 
     — Зиночка, ты чего? — упала Вера на край резной кровати, торопливо вынимая тонометр: медицинское образование в какой-то мере позволяло обходиться своими силами: 
     — Ну-ка, дай, рукав закатаю!
     — Ничего не надо, — медленно процедила Зина, не повернув головы. — Вера, нечего таскаться в нашу спальню! Думаешь, очаруешь моего мужа? Думаешь, ты красавица...? Как же ты похожа на свою маму! У обоих зеркальные глаза! 
 Вера попятилась и осела на ковёр подле постели:
     — Чего?! 

     — О Господи! — простонала она в следующую минуту, — Зиночка! Да что же это?! — и бросилась вон, зарыдав на бегу:   — Папа! Василёк!
  Она сразу рванулась в детскую: захотелось прижать к себе Василька. Мальчик спал в кроватке, а возле неё стояла мама и недвижно глядела на внука. 
    — Мама! — в слезах вскрикнула Вера, — ты очнулась? Мама! Ну, ты-то — ты прежняя?
    — Отойди от ребёнка, — гранёным голосом изрекла мама, — ни ты, ни Фёдор не должны видеться с ним!
  Вера охнула и шарахнулась назад. Мама безжалостно посмотрела на неё светлыми блестящими глазами.  "И правда, зеркальные", — задрожав, прошептала Вера, но самые зеркала ещё были впереди! Мать покосилась на Василька и чуть поморщилась:
    — Какое, всё же, неприятное существо… дотронуться противно: пачкается, пищит… это всё вы! Вы отвратительные родители, ваше пагубное влияние погубит его: ну, что вы можете ему дать?! Даже квартиру купить не в состоянии! Сидите на моей шее, отравляете мне жизнь! Я подаю в суд о лишении вас родительских прав… на основании ювенального закона!

  Вера, задохнувшись от слёз, кинулась к кроватке и выхватила сына — как вдруг почувствовала стальной зажим на запястье. Мать положила на него свою тонкую интеллигентную руку — и зафиксировала намертво. Вера рванулась — но мама холодно глядела ей в глаза и сжимала запястье. Становилось ясно: противостоять ей так же немыслимо, как кандалам, приваренным к железной стене. 
    — Папа! — истошно завопила Вера, с ужасом глядя на мать, — папа! Спаси меня!
  Мама медленно и твёрдо отодвинула Веру — и сонный тёплый Василёк выскользнул из Вериных объятий столь естественно и легко, будто находился где-то в иной среде, и между ним и Верой не существовало соприкосновения. 
    — Папа! — из последней мочи заорала Вера, и тут вдали, в дальних залах послышались шаги. Они приближались, но как-то слишком медленно. Конечно, папа немолодой человек, но...  
Вера всё ещё цеплялась за сына, но пальцы никак не могли ухватиться и срывались, а мать невозмутимо и твёрдо уносила ребёнка в распахнутые двери, за которыми начиналась парадная лестница — громадная, края её выпадали из поля зрения, и вела она куда-то вверх, и заворачивалась в немыслимой вышине… Господи! Ну, не было этой лестницы! Ещё утром не было! Куда? Куда она ведёт? А может, никуда? Может, это просто отражение?! Не разобрать, где стены, где потолки — сплошь нагромождение зеркальных плоскостей, всё от всего отражается, многократно повторяясь, сто, двести, тысячу раз — так, что кружится голова!  Папа! Ну, где же ты, папа?! Ну, что же так долго?! Вот же, рядом с дверью шаги! Я кричу тебе — неужели ты не слышишь?! 
 Не задерживаясь у двери, шаги зазвучали дальше и понемногу стали стихать, явно удаляясь.  Вера бросилась обратно через зал. Мать уходила с ребёнком — но неторопливо, и ничего не стоило добежать назад. Сильным ударом Вера распахнула дверь.  И в первый момент даже не удивилась — только вскипела от гнева: мать, спиной к дочери, неспешно двигалась прочь от дверей, через торжественный зал к высокой ампирной арке, унося Василька. Его было хорошо видно из-за левого маминого плеча: пушистая макушка с мягким хохолком, свесившаяся ручка с перевязочкой, а под правым маминым локтем — босые ножки в знакомых пижамных штанишках. Вера застыла на месте: её Василёк! И тут же оглушил кошмар — она крутанулась назад: мать поднималась по зеркальной дворцовой лестнице, из-за её плеча виднелся светлый хохолок. Обе удалялись и скоро должны были скрыться за поворотами — и тогда... Ведь по этим залам — по ним же век можно бродить! 
 У Веры в голове понеслись странные мысли: так вот почему у людей по две ноги-руки?! Вот почему мозг разделён на правое-левое полушарие! Она представила себе выкройку для шитья: выкройка же прикалывается на ткань, сложенную пополам! Пополам! И так же мысленно — она взяла ножницы — и разрезала недошитое платье. На две половины, по линии сгиба. И тогда — стало легче. Она уже знала, что делать. Она побежала догонять маму. Вверх по лестнице и к арке через зал. Стремительный бег разом покрыл все расстояния, и Вера опять вцепилась в Василька:
   — Мама! Отдай, мама!
   — Негодная девчонка, — презрительно бросила мать и без усилия толкнула её, так что Вера полетела на пол — и возле арки зала, и на зеркальной лестнице, и, несомненно, покатилась бы по лестнице вниз, но успела схватиться за подол маминого платья — очень знакомого платья, домашнего, любимого платья! Платье оказалось не таким убийственным: оно не отшвыривало Веру и не выскальзывало из рук.  
За аркой открылся громадный бассейн, похожий на озеро. Как он появился, Вера уже не думала. Она думала, что вода достигает края, и глубина не менее трёх метров, а лестница ведёт в бельведер. Бельведер — это беседка на крыше, и неё открывается вид на всю Москву, потому что она — высоко-высоко над Москвой! Может быть, даже выше останкинской башни! А Василёк — он ведь не птичка и не рыбка! 
 "Мама! Опомнись!" — Вера всё тянула за мамино платье — только бы не разорвалось!
   — Мне это надоело! — в раздражении пробормотала мать, — сколько лет я уже терплю этих дармоедов! Надо бы проучить!

  Непостижимым образом бельведер отражался в бассейне. Градации отражений. Игра света под разными углами друг к другу. Из бельведера был виден бассейн. Мать подошла к краю. Бассейна и бельведера.
Она вытянула руки. В руках, свесив головку, повис сонный Василёк.  " Я схвачу его! — подумала Вера. — Я схвачу — или стану птицей! Стану рыбой". 
 И Вера стала птицей.
Она метнулась вслед за летящим Васильком — и с размаху толкнула его… в бассейн. Мать кинулась с бельведера — наперерез: перехватить мальчика — но Вера же стала птицей! И попалась на пути, и обе столкнулись — и полетели. Им ничего не осталось, как летать!

  Нет, Вера стала рыбой! Она нырнула в бассейн вслед за Васильком — и вынырнула, ища его. Вот он, Василёк, слева от неё! Она схватила его левой рукой. А Василёк оказался справа. Беспомощно барахтается! Но почти не нахлебался воды — только проснулся и заплакал. И Вера схватила его правой! 
 Мать стояла на краю бассейна и, наливаясь гневом, тянула руки. Но Вера уже выпрыгнула из воды о противоположную сторону и перемахнула через бортик. И побежала! Быстро-быстро! Как только могут молодые ноги!
Она бежала и бежала куда-то прочь, в непостижимую даль дворцовых лабиринтов, где её никто не отыщет. Бежала — и прижимала к себе Василька. Правой и левой рукой. И только уже на немыслимом расстоянии, заблудившись в невероятном количестве зал — сообразила, что держит в объятьях двух Васильков. Совершенно одинаковых. Одного правой рукой. Другого — левой.  

  Тихон долго и придирчиво выбирал ёлку, пока его не окликнул подоспевший с работы Фёдор: 
    — Ну, как? 
    — Да вот… облезлые все какие-то.
    — Так ведь не Архангельск.  

После долгих блужданий по елочному базару они всё же подобрали более-менее симпатичную, закрутили шпагатом и двинули домой:
    — Щас Верка обрадуется! 
    — Слушай, чего у меня с Зинкой-то? Прямо чокнулась! Она мне утром такого наговорила! Я думал — меня кондрашка хватит!
     — Положение... — пожал плечами Фёдор, — они ж в это время все чудят! Не бери в голову.
     — Федь… это чего такое?! — замедлил шаги Тихона подходе к дому. Фёдор насторожился, тревожно вглядываясь:
     — Что-то случилось... 

 Возле дома клубилась толпа, стоял неясный гомон, а главное, присутствовали символы беды: скорая помощь и милицейская машина. За спинами нельзя было разобрать источник волнений, но совсем с краю сосед по коммуналке, без обычного чинарика, что означало крайнюю серьёзность ситуации, поддерживал под плечи совершенно дряхлого старика в знакомом чёрном пальто:
   — Крепись, отец! Вишь, какое дело...
 Старик неуклюже семенил ногами, без конца всхлипывал, из горла то и дело вырывались хриплые обрывки:
   — Я ж ненадолго… я ж хотел сюрприз… на рынок… праздник… Федька ёлку купит... 
  И в этот момент тесть увидел Фёдора. Лицо его перекосила слёзная гримаса: 
   — Федька! Федькааа! Верка… и мать… вон там...  
 Фёдор выронил ёлку.  

  Поодаль хмурый милиционер бубнил в диктофон:
   — Невероятно! В этой части дома ни одного окна! С крыши? Но чердак заперт, ключ у дворника! Да, летальный исход. Две женщины, молодая и пожилая. Что я думаю? Молодую жалко. Вылитая Вера Холодная!  

   — Ну, вот что! — решительно произнёс Тихон. — Надо это всё кончать! — с этими словами он шагнул к зеркалу, привинченному ко входной двери, с зажатой в кулаке кувалдой: 
  — Я тебя, сволочь, сейчас ликвидирую! Как класс! Вали отсюда со всем своим семейством, — тут он с размаху ударил по стеклу, и зеркало разлетелось вдребезги. — На хрена нам такие Версали!  
И далее принялся крушить зеркальную крошку до самого мелкого состояния: 
   — Чтоб памяти о тебе не осталось!

  "Боммм!" — звякнуло позади, и все обернулись к комоду. Бабушкино старинное зеркало прошлось глубокой трещиной. И вслед за этим — разнёсся далёкий гул. 
  — Разбитое сердце моё... — невзначай вырвалось у Феди, трепетно прижимавшего рукой вновь обретённую Веру. 
 Проблемы ещё оставались: Зина лежала в спальне, уставившись в потолок, мама бродила неизвестно где. Хотя — в целом история подошла к концу. На следующее утро от былых покоев осталась только старая 13-метровая комната. Где проснулись и мама, и Зина — и обе ничего из происшедшего не помнили.  
И стало всё по-прежнему. Правда, чуточку похолоднее.
Потому что — ничего на свете не проходит бесследно.
А впрочем, Новый год не заставил себя ждать, и нарядили ёлку, подвесив её через весь потолок, и Васильки тянулись к сверкающим звёздам и дождям с восторженным: "Ууу!!!"
Оба Василька.  

Федя первые дни всё спрашивал Веру: 
  — Ну, какой же из них — настоящий?
 А Вера только в растерянности пожимала плечами и жалобно лепетала: 
  — Не знаю! Я их в бассейне перепутала!  
А потом — все привыкли. Так, что казалось — иначе и быть не может!
И стало в семье два Василька. И никто так и не узнал, который — зеркальный.
Это и неважно: в детстве всё переносится легко...



 

 

 

© Copyright: Татьяна Стрекалова, 2017

Регистрационный номер №0369384

от 3 января 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0369384 выдан для произведения:  Отважные люди водятся на свете!  Например, они женятся, живя безнадёжно в одной комнате с родителями. И даже заводят детей.  А иные и того не имеют. Гнездятся по друзьям и родственникам, снимают углы, чердаки, подвалы. И ничего! Жажда жизни так и переполняет. Они бывают веселы, влюблены, счастливы. Притом, что временами хнычут, жалуются. А им говорят: "Так вам и надо!". Говорят: "Нечего жениться! Нечего радоваться! Вот у нас трёхкомнатная — и то не рады. Куда ж вы-то в калашный ряд? Да ещё младенца туда же?".  А они плюют! Они женятся! И случаются с ними порой удивительные вещи.  *    Красивую Веру мама мечтала пристроить за какого-никакого миллионера без жилищных проблем. А Вера вышла за Федю Холодного из Архангельска. И стала Верой Холодной.  Не той Верой Холодной, которую в далёком 19-м неистовые поклонники то ли уморили в белых лилиях, то ли удушили в объятиях — нет, обычной. Неартистичной. Живой и здоровой.  Федя из Архангельска поселился у Веры в коммуналке Лефортово и тринадцатиметровую комнату перегородил шкафом. И, прежние домоседы, Верины родители сделались необычайно подвижными. Всё-то тянуло их в гости, по музеям, на пешие прогулки от Сокольников до Кусково. Таким образом, у Веры с Федей родился Василёк.  Кроватку втиснули между шкафом и Веро-Фединой постелью и зажили ещё счастливей, и никакой холод, вопреки фамилии, не остужал семейный очаг.  *

    А у Феди водился родной брат. И тоже из Архангельска. Того звали совсем по-дремучему: Тихон. И жил он на семи ветрах, в свободном полёте, вольным соколом на птичьих правах. Потому то и дело заносило его в гости к брату, да так часто, что вскоре сделался он шестым членом семьи, и когда поздним зимним вечером, взявшись за шапку, деликатно начинал он откланиваться, дружная семья обычно восклицала: "Ну, куда ж ты в такую стужу, на ночь глядя?!", и стелила ему ветошку под столом. А потом раскладушку купила.  

    Жить бы, радоваться, да приехала тем временем в Москву Зина из Костромы. В поисках лучшей доли. Тоже, наверно, за миллионера собиралась. А встретила Тихона. 

    Такому событию никто не удивился: как-то естественно показалось, что у молодых симпатичных людей бывает личная жизнь.  В один знаменательный день на пороге коммуналки возникла ещё одна счастливая Холодная семья. Вере с мамой ничего не оставалось, как поспешно накрыть на стол: отметить судьбоносное событие. И стали Холодные Тихон с Зиной спать под столом. Временно, конечно! Когда-нибудь в далёком будущем будет у них свой угол, а пока... 

    Ну, не отправлять же родственников мыкаться по чужим людям! 

    … пока все предавались розовым мечтаниям. То Вера с Федей, то Зина с Тишей, то любящие старики-родители, а то общим сходом. О будущей благоустроенной жизни. О том, как будет у каждого из них по собственной квартире — разумеется, у всех на одной лестничной клетке (куда ж им друг без друга?! одна семья, считай!), и как они свою клетку отгородят от внешнего мира, и площадь увеличится за счёт общего холла, и как... 

    … а Вера с Зиной убаюкают Василька и вот шушукаются! Или крошат вдвоём огурцы да лук в салат и вот переговариваются! О том, что неплохо бы выделить одну из кухонь под прачечную-кладовую, где б машину-индезит поставить, и стеллажи бельевые, и доску гладильную, и сушилку, и... 

    … а у Василька и Зининого будущего ребёночка будет детская, где станут они жить-дружить, игрушками делиться, и комнату покрасят им Вера с Зиной в цвет пронизанной солнцем листвы, и занавеска будет, как облако, и ковёр, как лужайка в цветах, и... 

   И, и...!  много чего "и"!  А вот обведут вокруг мечтательным взором — и вся мечтательность долой: те же 13 метров, комод старенький, зеркало ещё от бабушки, в рамы рассохшиеся ветер снег бросает...  

         — Чего, девчонки, плачете? — зависнет в дверях вернувшийся с работы Тихон.  

        — Тесно...   — В тесноте, да не в обиде, — утешительно вставит папа.   — И верно! — спохватятся молодухи, — если б сто комнат, разве сидели бы мы за столом таким тесным кругом? Смотрите, как у нас уютно! Как в норке!  И мама добавит:   — Стены впритык — мышка не пробежит! — это же фэн-шуй! защита каждой спине. Прямо спиной ощущаешь: крепость несокрушимая!  И дальше — вся разулыбается, как солнце:   — Вот и Тихон пришёл, все дома, сердце на месте, своя коробочка. Садитесь-ка ужинать, всё готово, посидим-поедим, друг на друга поглядим...  И давай по-быстрому на стол метать всё, что есть в печи… то есть, при современной жизни — в кроватном углу, одеялом закрученное, подушками заваленное — чтобы с пылу-жару...  

         — Ах, мама! Что бы мы без тебя делали?! 

    А Тихон тихо-тихо скажет:  

         — Не плачьте, девчонки! Я придумаю что-нибудь.

     И придумал! Такую простую вещь! Как раньше-то не сообразил?!  

       Зеркала расширяют пространство. Эту истину Тихон то ли слышал где, то ли читал. И поверил! В 13-ти метрах-то — и не тому поверишь! 

    На следующий день притащил он большущее зеркало, в деревянной раме, с косой гранью, пускающей зайчики. И все обрадовались.

     Вера обрадовалась, потому что — говори, не говори — а приятно лишний раз убедиться, что ты Вера Холодная. Зина — потому что пускай ты не Вера — всё равно Венера. Мама — потому что — Венера, не Венера — но ведь была когда-то!

   Обрадовались папа с Федей и Васильком — потому что все рады, потому что весело в комнате, и смех и шутки под потолок, и зайчики во все стороны, и Новый год скоро, связку ельника над столом подвесим — и вообще — хорошо всем вместе!  

    Сразу возник вопрос — куда зеркало вешать?! Стены все сверху донизу заняты всяческими полезными для преодоления тесноты приспособлениями. Когда в доме два архангельских мужика — приспособления множатся, как грибы после дождя. Многоярусные полки, антресоли, раздвижные шкафы. О таком нефункциональном предмете роскоши, как зеркало, как-то не думали — а вот глядишь ты! — и оно имеет смысл!  

         — Дверь! — снизошло на Тихона гениальное решение. Федя от восхищения чуть не задохнулся. Не успел папа задаться инженерной мыслью "выдержит, не выдержит", как сразу выдержало: Федя с Тишей прижали настежь распахнутую дверь к простенку, взвизгнули дрелью, заскрежетали отвёрткой — и пожалуйте, любуйтесь — зеркальная створка мягко шевельнулась, блеснув на всю комнату. 

           — Здорово! — захлопала в ладоши женская половина — и папе оставалось только смириться:  

          — Ладно, пусть… Ну, дело сделали — закрывайте дверь-то!  И дверь закрыли.  

     Во мгновение ока скромная обитель удлинилась в два раза. Образовался светлый коридор, от которого не хотелось отводить взгляда. Грани зеркал искрились всеми цветами и кидали отсветы.  

        — Старое зеркало на комоде отражается, — объяснил эффект Тихон.  

        — А красиво! — заворожено пролепетала Вера.  

       — Сказка! — в тон ей шепнула Зина, — просто дворец хрустальный.  

   Мама уже вершила святое дело по устройству стола:  

        — Ну, замечательно! Дворцом обзавелись, теперь будем ужинать и в зеркала любоваться.  

    Поначалу так и сложилось: дружно повалили за стол, с удовольствием набросились на картошку с капустой.  Цепляя вилкой картофелину, Федя вытянул шею и замер. 

        — Ешь, ешь, Федь, — напомнила Вера и тоже подняла глаза.   — Ха, — озадачено пробормотал Фёдор, — а ведь и впрямь как-то свободнее стало.  Все оглянулись по сторонам. Нет, и стены, и шкафы были на месте.   — Чего-то не пойму..., — закрутил головой Тихон, — как будто на улице сидишь...   — Да голодные — вот и кажется, — разумно пояснила Зина, подкладывая мужу капусты, а потом зябко передёрнула плечами, — вообще, похоже, с давлением что-то… Наверно, снег пойдёт.  И только Василёк на своём высоком стульчике продолжал сосредоточенно возить ложкой в эмалированной мисочке — его по-прежнему защищали родные стены.   — Как странно, — поёжилась Вера и уставилась в зеркало на двери, — такое впечатление, что мы в нём где-то далеко-далеко! Как-то слишком...   — Ну, потому что два зеркала друг на друга в упор глядят, — убеждённо проговорила Зина. — Гадание святочное — знаешь? — когда ставят зеркало против зеркала и на жениха гадают...   — Нам только женихов не хватает..., — пробурчал растерянный папа и отложил вилку. Все примолкли.   — Пусть попробуют! — довольно натянуто пошутил Тихон. Никто не услышал: каждый озирался и ёрзал на стуле. Над столом застыла тишина, на столе стыла картошка.   — Да нормально! — не очень уверенно высказался Федя, — чего мы вдруг...?   — Да, — промямлил папа, — действительно, всё в порядке.   — Давайте, налегайте! — энергично засуетилась мама, в попытке спасти привычную атмосферу, — кому ещё подложить? Тиша, давай, тебе ещё кусок! Ты у нас герой дня!   — Герой… за всех горой..., — поскрёб макушку Тихон, — ладно, поживём — увидим!  *  Увидели наутро. Вернее — не увидели.  В темноте зазвонил будильник, и Тихон продрал глаза. Хотел привычно накрыть его рукой — и не обнаружил. Будильник надрывался громко и отчётливо — но где-то не здесь.   — Федь! — сонно прохрипел Тихон, приподнявшись в сторону ФедиВериной постели, — угомони его: сына разбудит!  Ему никто не ответил. А будильник голосил что есть мочи.   — Федь! — сердито рявкнул брат и рывком сел, привычно нащупывая край стола, что б не врезаться лбом. Пальцы прошли пустоту.  *  А Фёдор в это время тоже искал ладонью звенящий будильник. И тоже натыкался не на него, а на вещи весьма непривычные.  Ну, не привык он, чтобы вместо вертикальной плоскости стены попадалась под руку плоскость горизонтальная неясного назначения, и выключателя как не бывало, и ничерта не разобрать в кромешной декабрьской мгле! А будильник надрывается, как сумасшедший! Найду — расшибу, заразу!  Федя поискал рукой решёточку Васильковой кроватки. Рука ушла в бесконечность. Господи! Федя подскочил, панически замахав во все стороны руками, как космонавт, шагнувший в открытый космос! Не было Василька! Но хоть Вера-то тут?!  Мужская длань нащупала привычные формы.   — Ты чего, Федь? — шевельнулась Вера и ойкнула, — а где стена-то?!   — Василёк где?! — прорычал Федя, кидаясь в неизвестность — и тут же навернулся на громоздкий предмет, перекрыв вопли будильника грохотом и нехорошей руганью.  К счастью, дополнительные звуки разбудили Василька, иначе бы родителей хватил удар. Детский плач раздался как будто издалека. Вера сорвалась с постели:   — Василёк! — и тут же налетела на стену, ощутимо ударившись, — вот она, стена!  За стеной, плакал сын.   — Тьма египетская!   — Волчья ночь!   — Подарки новогодние!  Наконец, Вера, шаря по стене в поисках прохода к ребёнку, нащупала выключатель, и под её радостный вскрик комната осветилась. И потрясённые супруги инстинктивно метнулись друг к другу.  Впрочем, следующим движением Вера устремилась в обнаруженную возле выключателя дверь, и только прижав сына к груди, огляделась.  Сказать было нечего. Пульс не зашкаливал, в голове не гудело, в глазах не троилось. Нет, на здоровье это не спишешь.   — Тихон! — отчаянно позвал Фёдор. Будильник отмучился, и в наступившей тишине прозвучал далёкий голос брата:   — Ау!!!  *  Пожалуй, только северные леса не уступят по грандиозности открывшейся картине. Чтобы увидеть потолок, приходилось запрокидывать голову, а стены разглядывать в бинокль. И это была их спальня. Да, по всем признакам — она. Знакомая кровать — с тем же одеялом, но какая-то уж больно здоровая! На своей они очень плотно умещались, благо молодые были и стройные, а на этой кувыркайся хоть вдоль, хоть поперёк, и ещё останется место. А вот другая мебель была уже незнакомой — но всё в лучших традициях классического интерьера. Во всяком случае, Вера именно так представляла спальню своей мечты.  Фёдор нервно ткнул кнопку мобильника:   — Слышь… друг! Задержусь: у меня дома чертовщина какая-то, прикрой с тылу, за мной не станет!  Сразу после этого в дверь ввалился Тихон, волоча в охапке вцепившуюся в него Зину:   — Не, я не пойму — чего происходит? Инопланетяне шуткуют, зверюги?! Зинку напугали! Ей же нельзя волноваться! Зин! Ну, чего ты за мной босиком? Лежала б уж, простудишься...  Зина слабо поскуливала:   — Я без тебя боюююсь!   — Вот! — развёл руками Тихон, — боится! А чего бояться? Вроде, не нападает никто. И вообще… неординарное явление, конечно, а всё ж… нечего паниковать. Зин! Мне на работу надо!   — Боюююсь..., — подвывала Зина.   — Звони, договаривайся, — вздохнул Фёдор, — ситуация требует. Как потом только объясняться будем?  Тихон окинул взглядом обширные апартаменты и тоже вздохнул:   — И у вас купол цирка? Мы с Зинкой до вас прямо стадион пересекли! Не, я не удивляюсь. По нынешним временам ничему удивляться не приходится. Аномальные явления, полтергейст… лишь бы не очень хулиганил. Ну… вас нашли — пойдём теперь маму-папу искать!  И впятером, считая Василька, они отправились в неведомое.  Неведомое впечатляло оглушающе. За массивной филёнчатой дверью в стебельчатых виньетках открылся по меньшей мере Большой зал Екатерининского дворца. На противоположном его конце в приоткрытые высокие двери виднелось что-то столь же грандиозное. Колонны, фестоны, гирлянды, Атланты… и немыслимое обилие зеркал.   — Размножились..., — пробормотал Тихон и сдавлено скомандовал, — так, ребята… всем держаться за руки — и быстро пересекаем....  Пригибаясь и суетливо оглядываясь, семейство затрусило к дальним дверям, отражаясь в зеркалах.   — Это всё мы виноваты..., — скулила Зина, и Вера жалобно поддакивала:   — Мы с Зиной альбом смотрели… и всё говорили: нам бы, нам бы...   — Ну, и чего страшного? — подал голос Фёдор, — пока всё нормально.   — Нам с Зинкой, когда шли к вам — тоже ничего показалось, — проговорил Тихон, — а щас чего-то жутко… сам не пойму. Ладно, смотреть в оба — идём на северо-запад, там по отношению к столу кровать родителей была.  В огромные романские окна брезжил рассвет.  После анфилады Версальских зал они достигли бело-голубых покоев, напомнивших расцветку покрывала и коврика папа-маминой постели. И действительно, ко всеобщему облегчению, с бледном свете, сочившимся сквозь прозрачные небесные гардины, многократно отражённая в каждой из зеркальных стен, показалась кровать со знакомым в полосочку пододеяльником. Да, кровать была непривычно велика и помпезна, но на ней спали папа с мамой — ничего покуда не подозревающие: видно, будильник, при всей своей истошности, до них дозвенеться не смог.  Сон уже отпускал их, и папа, наконец, открыл глаза, успев удивиться торжественному предстательству молодой смены и значительному выражению лиц.   — Вы чего, ребятки? — буднично спросил папа, прежде чем разглядел за их спинами нечто необычное. И тогда уже вытаращил глаза:   — Это что такое?!   — Так и так, — сурово доложил обстановку Фёдор. Папа долго и ошарашено оглядывался, после чего отчаянно затормошил жену:   — Мааать!  Но мама спала, как ангел.   — Мама! — наперебой зашумели дети, — проснись!   — Что? — заоблачным голосом отозвалась, наконец, та, не раскрывая глаз.   — Да проснись, мать! — заорал муж, — ты погляди, что вокруг!   — Вокруг? — переспросила мама и подняла веки. — Ничего особенного, — медленно обойдя взглядом величественные консоли, прошептала она, — ступайте, я хочу спать. Верочка, справляйся сама, раз не считаешься со мной. Я же говорила: Фёдор тебе не пара!   — Мама! — в ужасе вскричала Вера, хватаясь за голову. Фёдор вытаращил глаза, шатнулся назад и плюхнулся в случайно подвернувшееся кресло.   — Мать! — взревел папа, — да ты что говоришь-то?!   — Меня здесь нет, я не хочу вас видеть..., — медленно прошептала мама, отворачиваясь.  Час от часу не легче!   — Мам! Что с тобой? — озабоченно присела на кровать Вера, — ты что, заболела?  Остальные переглянулись:   — Плохо себя чувствует?   — Давление померить...   — Врача вызвать?   — Сюда?! Представляю, что с ним будет!   — Это всё снегопад, — всхлипнула Зина.   — Может, и снегопад, — задумчиво протянул Тихон, — может, и весь Версаль из-за него?  *  В голубые окна смотрели сумерки.  К вечеру все немного успокоились. В конце концов, ничего опасного не происходило. Даже Зина перестала вцепляться в Тихона и начала с интересом разглядывать внезапно явившийся дворец.   — А может, оно и ничего? — высказался Фёдор. — Может, нам за наши муки дар выпал?!  Зина с Верой оживлённо шушукались, заглядывая во все двери и углы. Среди обилия зеркальных зал отыскалась и вполне комфортабельная кухня, где девочки, поначалу опасливо, но с каждой минутой всё уверенней, принялись стряпать. Накормленный Василёк спал в своей кроватке, в комнате, удивительно схожей с той, какую они рисовали себе. И прачечная с бельевой отыскались — точь в точь, как обе нафантазировали: в синем кафеле, со всякими техническими наворотами.   — Вер, а ведь сбывается наша мечта! — хихикнула Зина, всё ещё не решаясь верить в чудо.  И Вера хихикнула в ответ:   — А что? Полтергейст не всегда же вредный.  В конце долгих блужданий обнаружили свою старую комнату и дверь с купленным вчера зеркалом, преданно смотрящим в бабушкино на допотопном рассохшемся комоде. Через неё и вышли в тесный коридор родной коммуналки, на обшарпанную кухню, где, на подоконнике докуривая чинарик, сосед поприветствовав их словами:   — Вас что-то не видать никого? Думал, уехали куда.  *  Вечером семья собралась к столу в большой шоколадной кухне.   — Вот что я думаю, — решительно произнёс Тихон, — раз уж выпало нам на долю такое приобретение — надо не бояться, а жить со всем удовольствием безо всяких объяснений. Какая нам разница, что за причины, и по каким метафизическим законам это действует? Обошёл дом: всё как прежде, даже трещина у подъезда и выбоина с торца. Версаль — он только в нашей комнате! Стало быть — наше! Давайте не гадать, а Новый год встречать. Мы с Федькой завтра ёлку купим. Пусть хоть раз в жизни нормальная будет. Хоть Василёк увидит, что это такое.  Папа согласился:   — Пожалуй. Тревога — тревогой, а радость — радостью. Законов мы не нарушали, совесть чиста — а пятое измерение и нехорошая квартира — это не к нам: у нас хорошая!   — Да, — задумчиво проговорила Вера, — я сейчас к маме ходила — она всё лежит, "уходи" говорит. Я ей поесть носила — нетронутое стоит. Давление померила — нормально.   — Да и я заходил… и меня гонит.  Вера тихо заплакала.   — Вер..., — преданно склонился к ней Федя, — не придавай значения! В таком возрасте могут быть внезапные странности...   — Перепады настроения, навязчивые мысли..., — склонилась Зина с другой стороны и предложила:   — Давай-ка, я загляну к ней. Может, со мной будет посдержанней: всё ж я не дочка, и в положении....  Это было мужественный шаг: Зина робела в зеркальных лабиринтах. Впрочем, Тихон тут же подхватился:   — Я с тобой!  Не успели они выйти за дверь, как все явственно услышали далёкие, но отчётливые шаги — и среди сверкающих кафелей пронёсся вздох облегчения:   — Слава Богу! Кажется, идёт!  И верно: спустя пару минут в кухню вошла мама. C ней всё было в порядке: спокойная поступь, спокойный взгляд. Правда, как и прежде, устремлённый в бесконечность. И отрешённое выражение моложавого — не скажешь, за пятьдесят — лица, похожего на античную маску в потолке, окружённую растительной лепниной.  Не произнося ни звука, мама как ни в чём не бывало, прошла на свободное место, и Вера поспешно поставила перед ней порцию каши.   — Мааать! — позвал папа, подбираясь ближе, но Вера сделала предупреждающий жест: пусть придёт в себя — и, переглянувшись, все уткнулись в тарелки. Одна мама так и не притронулась к еде. Сидя прямо и чопорно, она скользила равнодушным взглядом по убранству обстановки и лицам близких — до тех пор, пока зрачки её не остановились на Зине. Мать так и впилась глаза в глаза! Зина вздрогнула и затравленно уставилась ответным взглядом. И все видели, как плечи её передёрнуло.   — Ну-ну! — ободрительно потрепал её по плечу Тихон и отгородил ладонью, — не обращай внимания.  Так, в придавленном состоянии, состоялся семейный ужин.  Ночь встретили с лёгкой опаской, впрочем, бессонницы не случилось — зато утро опять удивило. Конечно, не так, как накануне! Теперь они ко всему были готовы.  Зеркал стало ещё больше. Зеркальные простенки, зеркальные потолки.   — Плодятся, как дрозофилы! — пробормотал Фёдор.   — Зеркала, зеркала..., — на Веру снизошёл поэтический тон, — двое встретились, полюбили друг друга, и пошли у них дети, внуки и правнуки...   — Ты чего, Веруш?! — захохотал Федя.   — Да так, к слову сказалось. Федя! А ведь если всё идти да идти — пожалуй, такОе отыщется!   — Да мы весь день вчера гуляли! Конца-краю нет! Интересно — жутко. Но жрать, Вер, чего-то надо. На работу пора. Апартаменты сдавать? Вопрос ещё не изучен.  В дверях возник Тихон:   — Слышь, Вер… Пригляди за Зинкой: чего-то вялая. Навести, померь давление, а мне бежать нужно.   — СчастлИво! — проводила Вера мужчин и пошла к Зине. Зеркальный паркет скользил под ногами, и Вера плыла Екатериной Великой через мраморно-хрустальные залы. Кружевная бело-персиковая спальня Зины напоминала подарочную коробку с атласных лентах, и Зине следовало бы бесконечно всплёскивать руками от радости и млеть от эстетического наслаждения. Вместо этого она неподвижно лежала в пуховых одеялах, уставившись на алебастровые лепнины потолка, такая же бледная.   — Зиночка, ты чего? — упала Вера на край резной кровати, торопливо вынимая тонометр: медицинское образование в какой-то мере позволяло обходиться своими силами:   — Ну-ка, дай, рукав закатаю!   — Ничего не надо, — медленно процедила Зина, не повернув головы. — Вера, нечего таскаться в нашу спальню! Думаешь, очаруешь моего мужа? Думаешь, ты красавица...?! Как же ты похожа на свою маму! У обоих зеркальные глаза!  Вера попятилась и осела на ковёр подле постели:   — Чего?!   — О Господи! — простонала она в следующую минуту, — Зиночка! Да что же это?! — и бросилась вон, зарыдав на бегу:   — Папа! Василёк!  Она сразу рванулась в детскую: захотелось прижать к себе Василька. Мальчик спал в кроватке, а возле неё стояла мама и недвижно глядела на внука.   — Мама! — в слезах вскрикнула Вера, — ты очнулась?! Мама! Ну, ты-то — ты прежняя?!   — Отойди от ребёнка, — гранёным голосом изрекла мама, — ни ты, ни Фёдор не должны видеться с ним!  Вера охнула и шарахнулась назад. Мама безжалостно посмотрела на неё светлыми блестящими глазами.  "И правда, зеркальные!", — задрожав, прошептала Вера, но самые зеркала ещё были впереди! Мать покосилась на Василька и чуть поморщилась:   — Какое, всё же, неприятное существо… дотронуться противно: пачкается, пищит… это всё вы! Вы отвратительные родители, ваше пагубное влияние погубит его: ну, что вы можете ему дать?! Даже квартиру купить не в состоянии! Сидите на моей шее, отравляете мне жизнь! Я подаю в суд о лишении вас родительских прав… на основании ювенального закона!  Вера, задохнувшись от слёз, кинулась к кроватке и выхватила сына — как вдруг почувствовала стальной зажим на запястье. Мать положила на него свою тонкую интеллигентную руку — и зафиксировала намертво. Вера рванулась — но мама холодно глядела ей в глаза и сжимала запястье. Становилось ясно: противостоять ей так же немыслимо, как кандалам, приваренным к железной стене.   — Папа! — истошно завопила Вера, с ужасом глядя на мать, — папа! Спаси меня!  Мама медленно и твёрдо отодвинула Веру — и сонный тёплый Василёк выскользнул из Вериных объятий столь естественно и легко, будто находился где-то в иной среде, и между ним и Верой не существовало соприкосновения.   — Папа! — из последней мочи заорала Вера, и тут вдали, в дальних залах послышались шаги. Они приближались, но как-то слишком медленно. Конечно, папа немолодой человек, но...  Вера всё ещё цеплялась за сына, но пальцы никак не могли ухватиться и срывались, а мать невозмутимо и твёрдо уносила ребёнка в распахнутые двери, за которыми начиналась парадная лестница — громадная, края её выпадали из поля зрения, и вела она куда-то вверх, и заворачивалась в немыслимой вышине… Господи! Ну, не было этой лестницы! Ещё утром не было! Куда? Куда она ведёт? А может, никуда? Может, это просто отражение?! Не разобрать, где стены, где потолки — сплошь нагромождение зеркальных плоскостей, всё от всего отражается, многократно повторяясь, сто, двести, тысячу раз — так, что кружится голова!  Папа! Ну, где же ты, папа?! Ну, что же так долго?! Вот же, рядом с дверью шаги! Я кричу тебе — неужели ты не слышишь?!  Не задерживаясь у двери, шаги зазвучали дальше и понемногу стали стихать, явно удаляясь.  Вера бросилась обратно через зал. Мать уходила с ребёнком — но неторопливо, и ничего не стоило добежать назад. Сильным ударом Вера распахнула дверь.  И в первый момент даже не удивилась — только вскипела от гнева: мать, спиной к дочери, неспешно двигалась прочь от дверей, через торжественный зал к высокой ампирной арке, унося Василька. Его было хорошо видно из-за левого маминого плеча: пушистая макушка с мягким хохолком, свесившаяся ручка с перевязочкой, а под правым маминым локтем — босые ножки в знакомых пижамных штанишках. Вера застыла на месте: её Василёк! И тут же оглушил кошмар — она крутанулась назад: мать поднималась по зеркальной дворцовой лестнице, из-за её плеча виднелся светлый хохолок. Обе удалялись и скоро должны были скрыться за поворотами — и тогда...? Ведь по этим залам — по ним же век можно бродить!  У Веры в голове понеслись странные мысли: так вот почему у людей по две ноги-руки?! Вот почему мозг разделён на правое-левое полушарие! Она представила себе выкройку для шитья: выкройка же прикалывается на ткань, сложенную пополам! Пополам! И так же мысленно — она взяла ножницы — и разрезала недошитое платье. На две половины, по линии сгиба. И тогда — стало легче. Она уже знала, что делать. Она побежала догонять маму. Вверх по лестнице и к арке через зал. Стремительный бег разом покрыл все расстояния, и Вера опять вцепилась в Василька:   — Мама! Отдай, мама!   — Негодная девчонка, — презрительно бросила мать и без усилия толкнула её, так что Вера полетела на пол — и возле арки зала, и на зеркальной лестнице, и, несомненно, покатилась бы по лестнице вниз, но успела схватиться за подол маминого платья — очень знакомого платья, домашнего, любимого платья! Платье оказалось не таким убийственным: оно не отшвыривало Веру и не выскальзывало из рук.  За аркой открылся громадный бассейн, похожий на озеро. Как он появился, Вера уже не думала. Она думала, что вода достигает края, и глубина не менее трёх метров, а лестница ведёт в бельведер. Бельведер — это беседка на крыше, и неё открывается вид на всю Москву, потому что она — высоко-высоко над Москвой! Может быть, даже выше останкинской башни! А Василёк — он ведь не птичка и не рыбка!  "Мама! Опомнись!", — Вера всё тянула за мамино платье — только бы не разорвалось!   — Мне это надоело! — в раздражении пробормотала мать, — сколько лет я уже терплю этих дармоедов! Надо бы проучить!  Непостижимым образом бельведер отражался в бассейне. Градации отражений. Игра света под разными углами друг к другу. Из бельведера был виден бассейн. Мать подошла к краю. Бассейна и бельведера. Она вытянула руки. В руках, свесив головку, повис сонный Василёк.  " Я схвачу его! — подумала Вера. — Я схвачу — или стану птицей! Стану рыбой!".  И Вера стала птицей. Она метнулась вслед за летящим Васильком — и с размаху толкнула его… в бассейн. Мать кинулась с бельведера — наперерез: перехватить мальчика — но Вера же стала птицей! И попалась на пути, и обе столкнулись — и полетели. Им ничего не осталось, как летать!  Нет, Вера стала рыбой! Она нырнула в бассейн вслед за Васильком — и вынырнула, ища его. Вот он, Василёк, слева от неё! Она схватила его левой рукой. А Василёк оказался справа. Беспомощно барахтается! Но почти не нахлебался воды — только проснулся и заплакал. И Вера схватила его правой!  Мать стояла на краю бассейна и, наливаясь гневом, тянула руки. Но Вера уже выпрыгнула из воды о противоположную сторону и перемахнула через бортик. И побежала! Быстро-быстро! Как только могут молодые ноги! Она бежала и бежала куда-то прочь, в непостижимую даль дворцовых лабиринтов, где её никто не отыщет. Бежала — и прижимала к себе Василька. Правой и левой рукой. И только уже на немыслимом расстоянии, заблудившись в невероятном количестве зал — сообразила, что держит в объятьях двух Васильков. Совершенно одинаковых. Одного правой рукой. Другого — левой.  *  Тихон долго и придирчиво выбирал ёлку, пока его не окликнул подоспевший с работы Фёдор:   — Ну, как?   — Да вот… облезлые все какие-то.   — Так ведь не Архангельск.  После долгих блужданий по елочному базару они всё же подобрали более-менее симпатичную, закрутили шпагатом и двинули домой:   — Щас Верка обрадуется!   — Слушай, чего у меня с Зинкой-то? Прямо чокнулась! Она мне утром такого наговорила! Я думал — меня кондрашка хватит!   — Положение..., — пожал плечами Фёдор, — они ж в это время все чудят! Не бери в голову.   — Федь… это чего такое?! — замедлил шаги Тихона подходе к дому. Фёдор насторожился, тревожно вглядываясь:   — Что-то случилось...  Возле дома клубилась толпа, стоял неясный гомон, а главное, присутствовали символы беды: скорая помощь и милицейская машина. За спинами нельзя было разобрать источник волнений, но совсем с краю сосед по коммуналке, без обычного чинарика, что означало крайнюю серьёзность ситуации, поддерживал под плечи совершенно дряхлого старика в знакомом чёрном пальто:   — Крепись, отец! Вишь, какое дело....  Старик неуклюже семенил ногами, без конца всхлипывал, из горла то и дело вырывались хриплые обрывки:   — Я ж ненадолго… я ж хотел сюрприз… на рынок… праздник… Федька ёлку купит...  И в этот момент тесть увидел Фёдора. Лицо его перекосила слёзная гримаса:   — Федька! Федькааа! Верка… и мать… вон там...  Фёдор выронил ёлку.  *  Поодаль хмурый милиционер бубнил в диктофон:   — Невероятно! В этой части дома ни одного окна! С крыши? Но чердак заперт, ключ у дворника! Да, летальный исход. Две женщины, молодая и пожилая. Что я думаю? Молодую жалко. Вылитая Вера Холодная!  *   — Ну, вот что! — решительно произнёс Тихон. — Надо это всё кончать! — с этими словами он шагнул к зеркалу, привинченному ко входной двери, с зажатой в кулаке кувалдой:   — Я тебя, сволочь, сейчас ликвидирую! Как класс! Вали отсюда со всем своим семейством, — тут он с размаху ударил по стеклу, и зеркало разлетелось вдребезги. — На хрена нам такие Версали!  И далее принялся крушить зеркальную крошку до самого мелкого состояния:   — Чтоб памяти о тебе не осталось!  "Боммм!", — звякнуло позади, и все обернулись к комоду. Бабушкино старинное зеркало прошлось глубокой трещиной. И вслед за этим — разнёсся далёкий гул.   — Разбитое сердце моё..., — невзначай вырвалось у Феди, трепетно прижимавшего рукой вновь обретённую Веру.  Проблемы ещё оставались: Зина лежала в спальне, уставившись в потолок, мама бродила неизвестно где. Хотя — в целом история подошла к концу. На следующее утро от былых покоев осталась только старая 13-метровая комната. Где проснулись и мама, и Зина — и обе ничего из происшедшего не помнили.  И стало всё по-прежнему. Правда, чуточку похолоднее. Потому что — ничего на свете не проходит бесследно. А впрочем, Новый год не заставил себя ждать, и нарядили ёлку, подвесив её через весь потолок, и Васильки тянулись к сверкающим звёздам и дождям с восторженным: "Ууу!!!". Оба Василька.  Федя первые дни всё спрашивал Веру:   — Ну, какой же из них — настоящий?!  А Вера только в растерянности пожимала плечами и жалобно лепетала:   — Не знаю! Я их в бассейне перепутала!  А потом — все привыкли. Так, что казалось — иначе и быть не может! И стало в семье два Василька. И никто так и не узнал, который — зеркальный. Это и неважно: в детстве всё переносится легко...

 

 

 

 

Звезда (Рождественская история)